— Поверить не могу, что ты это сделал! — в который раз восторженно восклицает Сюэ Ян, ускоряя шаг, чтобы обогнать хмуро отмалчивающегося Сяо Синчэня. — Кто же мог подумать, что ты у нас такой резвый, даочжан!
Тот резко останавливается, дергая веревку, из-за чего пленник чуть не спотыкается, и строго смотрит в ответ, призывая к порядку. Точнее, старается как может, но предсказуемо терпит неудачу, потому ему приходится пойти по иному пути — признанию собственных ошибок.
— Пожалуйста, давай мы просто сойдемся на том, что тебе снова удалось меня провести, и забудем об этом.
— Вот уж нет! — смеется Сюэ Ян, едва не приплясывая на месте от радости. — Как же такое забыть — и дня не прошло, а ты уже залез ко мне в штаны! Не знаю, мне себя чувствовать польщенным или опороченным…
Сяо Синчэнь уже привычно густо заливается краской, страдальчески кривится и стонет:
— Ты сам меня об этом попросил! И знаешь, мне очень обидно оттого, что ты даже в этом не нуждался.
Ох, сколько надрыва, сейчас на слезу пробьет! Но нет, пострадавшая сторона здесь совсем не он, так что никакой жалости — один раз дашь слабину и до конца жизни слезы утирать обязан будешь. Сюэ Ян пока не готов к такому испытанию.
— Конечно, ты ведь мне так и не дал попить! Но мне было необходимо узнать, протянешь ли ты мне руку помощи в случае нужды.
А то даочжан что-то совсем себе в ус не дул: решил, что отделался паршивым яблочком, а больше подопечному ничего и не нужно, не заслужил. Какие же у него глаза были — чуть на лоб не уплыли! — когда услыхал, что Сюэ Яну до кустов прогуляться приспичило. Дело понятное, только вот незадача — руки-то связаны, а без них и тесьму на штанах не распустить, не то что дальше… Если почтенный Сяо Синчэнь не подержит, придется ходить под себя, а это неприемлемо!
Держался даос изо всех своих сил, не поддаваясь на уговоры, но селение-то уже на подходе и представление грозит стать прилюдным, что еще более неприемлемо. Однако не развязывать же пленника из-за такой постыдной мелочи? Да и нехорошо так издеваться над человеком… Так и быть, он поможет, но исключительно в силу своей благородной натуры.
Когда Сяо Синчэнь, попеременно меняя цвет своего лица с алого на мертвецки-белый, все-таки добрался до нательного белья невероятно довольного собой Сюэ Яна, тот не выдержал. Так громко он уже давно не хохотал: сотрясаясь от душащего его смеха, неспособный даже глотнуть воздуха лишний раз. Уткнувшись лицом в плечо застывшему в недоумении Сяо Синчэню, он мог уже только выть, почти что рыдая, — ну это надо же! Есть ли кто еще на свете, кто смог бы на такое повестись?
Правда, тот скоро пришел в себя, осознав, что его так подло обманули — с такой силой отпихнул от себя Сюэ Яна, что тот чуть задницей землю не пропахал. Но вскоре устыдился своего поступка: кинулся поднимать да отряхивать, штаны на место натянул, и снова поволок. А как выяснилось, еще и обиделся. Так что же, теперь извиняться перед ним? Нет-нет, не на того напали!
— Но ты не расстраивайся, — продолжает Сюэ Ян, — когда-нибудь мне по-настоящему припрет, и сможешь вдоволь нащупаться. Мы с тобой под конец нашего славного путешествия станем ближе любых супружников! А, кстати, отличная идея…
— Какая?! — в ужасе от таких беспросветных перспектив лепечет Сяо Синчэнь, отшатываясь.
— Знаешь о таком — если невинная дева согласится выйти замуж даже за самого отъявленного негодяя, то все его грехи будут прощены? — задумчиво интересуется Сюэ Ян, совершенно не уверенный в своих словах. Он даже не может сказать, откуда это выдумал — только что на ходу или из какой-нибудь красивой крестьянской сказочки про искупление. Наверное, все-таки второе.
— Впервые слышу. Но при чем здесь это? — с подозрением щурится Сяо Синчэнь, напрягаясь еще сильнее.
— Как это при чем? Давай вместо этой Нечистой Юдоли, или куда ты меня там тащишь на заклание, лучше до храма прогуляемся? Девица из тебя так себе, зато невинность изо всех щелей лезет, должно сработать! — воодушевленно рассуждает Сюэ Ян и даже щедро добавляет: — Обещаю быть самым примерным семьянином — после первой брачной ночи уйду на рынок и не вернусь…
Сяо Синчэнь издает что-то среднее между полузадушенным писком и предсмертным хрипом, а в его очах плещется первобытный страх, словно ему и впрямь грозит оказаться наряженным в красные вышитые тряпки.
— Забудь об этом! — гневно выдыхает он, встряхивая головой. — Никто не согласится связать свою жизнь с таким… мерзким и гнусным существом!
— Даочжан, ты разбиваешь мне сердце! — с горестью вздыхает Сюэ Ян, жалея, что не может приложить ладони к груди для пущего драматизма. — Я, может, ради этого все и затевал, а ты со мной так поступаешь… Это я что, получается, зря Чанов раскромсал? И кто из нас теперь гнусный? Пятьдесят человек на твоей совести…
Что, снова неудачная шутка? Лицо у Сяо Синчэня такое, словно над ним не подтрунивают, а в рожу харкнули, честное слово. Трясущимися от негодования руками он лезет в свою сумку и, вытащив оттуда край своего ветхого одеяла, с безжалостным треском отрывает от него полоску ткани. А затем, скомкав его, делает резкий шаг навстречу порядком опешившему Сюэ Яну, и серьезно обещает:
— Еще раз ты скажешь что-то подобное, и я заткну тебе этим рот. Понял?
Тот шумно сглатывает, с тревогой разглядывая вблизи кусок тряпки — да под этим не спать, а в мир иной отходить! Такое ощущение, что одеяло перешло Сяо Синчэню по наследству от какого-то покойника, в котором его похоронили, а потом раскопали… И оказаться с этим в глотке — совсем не предел мечтаний, но, проклятье, как же это заводит! Не опасность лишиться дара речи, а почти осязаемая полыхающая праведная страсть его тюремщика. Прямо кишки сводит, кошмар какой-то...
— Ладно-ладно! Но ты не забывай — как надумаешь поклоны бить, только свистни…
Ответом становится сухое напоминание о том, что пора идти дальше. Да, нужно поторопиться, пока торговлю не свернули.
***
Если у селян связанный Сюэ Ян и вызывает вопросы, то они предпочитают держать их при себе. Пялятся, само собой, и пересудов будет на десяток дней вперед, но влезать в откровенно не в свое дело — больно надо! За это простые люди, в отличие от некоторых любителей совать нос куда не просят, вызывают уважение. Зато на их выходки молчать никак нельзя.
— Эй, ты чего гниль мне пихаешь? — прикрикивает Сюэ Ян на ушлого торговца, пытающегося под шумок сунуть лежалых фруктов необычным покупателям. — Не гляди, что я сейчас без рук, так не без глаз же! Видишь у господина со мной меч за спиной — мигом у тебя в ребрах окажется! А ты чего, даочжан, стоишь любуешься, как тебя дурят, а?
— Боюсь, твоими стараниями я уже слишком привык к этому, чтобы обращать внимание, — гордо, но вместе с тем и уязвленно отзывается Сяо Синчэнь, забирая корзину у рассыпавшегося в притворных извинениях торгаша, мол, простите, случайно вышло.
— Ну ты сравнил — меня и какого-то крестьянина… — фыркает Сюэ Ян, дергая за привязь, чтобы подогнать к следующему лотку.
Травница, барахольщик — этот уже не нужен, лежак для сна нашелся в самом первом ряду, — а мясник где? На одном рисе с фруктами три дня сидеть, что ли? Тьфу… Неужто только рыбак? Взгляд задерживается на висящих выпотрошенных хвостатых тушках, блестящих в лучах послеобеденного солнца.
— Эй, Сяо Синчэнь, ты когда-нибудь ловил рыбу? — насмешливо интересуется Сюэ Ян.
— Желаешь снова напомнить мне о том, как я проиграл тебе в «рыбку» в нашу прошлую встречу? — кисло спрашивает тот. — Благодарю, я это и так уже никогда не забуду, хотя хотел бы.
С губ срывается почтительный присвист. А он хорош! Уже очень недурно изучил Сюэ Яна, чтобы предполагать, куда может разговор пойти. Однако у того есть в запасе и другой поворот, даже повеселей будет.
— Нет, я просто хотел узнать, как ты предпочитаешь: отрубить голову, и потом уже чистить, или же сначала вспороть брюхо, а лишь затем прикончить? Что лучше? — будничным тоном тянет Сюэ Ян. — Я вот думаю, что когда рыба попадает в суп, пока еще трепыхается — вкусней выходит…
Сяо Синчэнь озадаченно вскидывает брови и не скрывает своего удивления:
— Я не очень люблю рыбу в целом и не могу судить. Но я не понимаю, отчего ты решил об этом заговорить?
— Потом поймешь, — ухмыляется Сюэ Ян, приподнимая уголок губ. А про себя добавляет: «Когда вспомнишь, в каком виде были найдены трупы Чанов, обязательно поймешь — славно я с ними порыбачил. А то снова ты забылся, с кем тебя судьба свела, Сяо Синчэнь. И я уже начинаю забывать».
Тот открывает рот, чтобы выдвинуть нечто, несомненно, высокопарное, но не успевает придумать. Сюэ Яна же от тяжкий раздумий отвлекает шепелявый, однако при этом звонкий, как бывает только у детей, голосок:
— Братец, а за что тебя так? Скажешь мне? — И что-то дергает его за примятый веревками рукав.
Он оборачивается и видит чумазую щербатую девчушку, лет десяти, не больше. Она глядит на Сюэ Яна с нескрываемым интересом и почти что восхищением, будто печати на его путах — праздничные украшения, а не заклинательское дерьмо, не дающее толком пошевелиться. Мелочи закон не писан: из всех местных только она не побоялась подойти да спросить, без всякого осуждения, а только чтобы удовлетворить свое любопытство. Видать, еще ни от кого ни разу не получала толком, и не знает, что подходить к незнакомым взрослым — дурная затея. Но Сюэ Ян совсем не намерен преподавать постороннему ребенку уроки жизни — не до того ему, — поэтому он хитро щурится и отвечает:
— Скажу, но не просто так. Дай мне конфету, — он кивает на кулек в руках излишне любознательной собеседницы, старательно игнорируя заволновавшегося рядом с ним Сяо Синчэня. Не его спросили, так что пусть не встревает!
Девочка поджимает губы, раздумывая над выгодой предложенной сделки, и важно кивает, вытряхивая один сахарный шарик на ладонь, и едва ли не в прыжке бесстрашно вкладывает его в открытый рот склонившегося «продавца». Сюэ Ян перекатывает на языке конфету и заговорщическим шепотом раскрывает страшную тайну:
— Видишь ли, мелочь, у нас с моим любезным другом-даочжаном просто игра такая. Я проиграл, и уж не знаю, чего ему в голову взбрело, но теперь хожу я за ним на веревке, а он надо мной страшно издевается. Все жду, когда лупить по заднице начнет!
— Что ты выдумываешь! — вспыхивает Сяо Синчэнь, возмущенно взмахивая корзиной.
— Он просто стесняется, — со знанием дела сообщает Сюэ Ян, подмигивая изумленной девчушке.
— Ого! — заявляет она, с опаской поглядывая на обиженно сопящего даоса. И делится своими наблюдениями, так же по секрету: — А мама говорит, что такие игры только для распутников.
— А твоя мама многое знает об этой жизни! — уважительно кивает Сюэ Ян, сглатывая сладкую слюну.
— Ох, вот ты где! Сколько раз тебе говорила — не лезь ко всяким проходимцам! — неизвестно откуда вырастает полная женщина средних лет, хватая в охапку юную проказницу. Видать, та самая мама — глядит с упреком на заклинателей и тут же утягивает дочь за собой, та на прощание только успевает прокричать:
— Береги задницу, братец!
— Всенепременно! — смеется ей вслед Сюэ Ян, качая головой. Поймав на себе прожигающий даосский взор, он лениво бросает: — Ну что еще? Небось считаешь, мне не следовало ей врать?
— Не нужно вкладывать в детские умы такую чушь, — хмурится Сяо Синчэнь, отходя в сторону.
— А ты, видать, знаешь побольше меня о детских умах! В следующий раз обязательно расскажу всем желающим правду: ты ведешь меня на смерть, потому что у самого не хватило яиц меня прикончить, — оскаливается Сюэ Ян. — Посмотрим, какой крик люди поднимут, и тебя первым на вилы насадят за то, что привел меня к ним.
С этим не в силах поспорить, наверное, никто. Во всяком случае, у почтенного даочжана слов не находится. Он только вздыхает, признавая свое поражение, и идет прочь с рынка к запримеченному еще по пути колодцу. Задерживаться здесь нельзя.