Глубоко под землёй, под переплетеньем подземелий и тысячи ступеней, змеящийся коридор вёл в крохотную комнату, спрятанную от лишних глаз. За обитой железом дверью стоял единственный предмет мебели — высокий стол из чёрного гранита, напоминающий алтарь. А на нём в открытом ларце с идеально круглым углублением покоилось яйцо алого цвета.

      Оно казалось сочнее граната и багровее крови. По нему словно пробегали всполохи огня. А когда Рендилл поднял факел повыше, стали отчётливо видны медные завихрения на чешуйках.

      — Я думал, яиц должно быть три.

      — Дейрон мне действительно показывал три яйца. — Оленна зашла внутрь комнатки и обошла алтарь, встав за ним.

      Бран и его учитель, невидимые и бесплотные, неощутимые для них или кого-либо, стояли в тёмном коридоре, уставленном шкафами с пыльными фолиантами, и смотрели на гордого лорда и престарелую леди.

      — Ты изменил то, что не следовало, — строгий сухой голос древовидца звучал, как скрежет давно не смазанного замка. — И многое приходиться исправлять. Чтобы направить Историю в нужное русло...

      Его жёлтые узловатые пальцы с потрескавшимися ногтями были скрючены, как растопыренные когти хищной птицы, смертоносным камнем падающей на свою жертву, и направлены на Рендилла и Оленну. Бран кожей чувствовал исходившую мощь из его ладоней. Учитель прощупывал нити судьбы лорда и леди. Решал, кто полезней, кто сможет сдвинуть крохотные былинки Истории в нужную сторону, неуловимо меняя бесконечное полотно Картины.

      «Направить Историю в нужное русло,» — шелестели, как кроны чардревьев на ветру, слова учителя в голове. До его вмешательства учитель никогда при нём ничего не менял. Очевидно, Бран, сорвав жёлудь, желая спасти свою сестру, нарушил нечто крайне важное.

      — Пойди ближе, Рендилл. Разве оно не прекрасно?

      Не зря Оленна держала руку на самом краю крышки алтаря: кончиками пальцев она что-то нажала, и потолок пришёл в движение. Тело Тарли, натренированное нелёгкой жизнью, среагировало быстрее мысли — он бросился назад как от смерти. Оленна сейчас и была самой смертью. Её хохот — ужасающий, леденящий душу — заглушил грохот камней.

      Рендилл уронил факел и нёсся теперь от них в полной темноте. Но, конечно, тьма и камни, и пыль со взметнувшейся в воздух с гранитной крошкой не могли заслонить происходящего тем, кто мог видеть сквозь расстояние и время.

      Бран видел, что Рендилл не успевает. Камни должны его вот-вот накрыть с головой, размозжить голову, оставить от него не более, чем лепёшку. Так думала и Оленна, приведя его сюда, заманив в ловушку.

      — Смотри и учись, — приказал учитель и ладонью, направленной на сверкающего пятками лорда, толкнул воздух.

      Рендилл упал и некая сила протащила его, как невесомую былинку, до самого конца коридора. Лбом он ударился о высокий порожек.

      Бран чувствовал, что так быть не должно. Учитель здесь и сейчас вырвал судьбу человека из цепких лап смерти, дышавшей ему в затылок.

      — Здесь нам больше делать нечего, — прошелестел древовидец. Его голос Бран слышал даже сквозь постепенно затихающий в ушах гул камней и хохот Оленны.

      В сером мареве Рендилл, вставший на четвереньки, пытался откашляться и прийти в себя. Но Бран и его учитель этого уже не видели. Они стояли в скромной спальне. Выглянув в окно, Бран увидел багровые в лунном свете зубцы стен и золотого оленя на флагштоках. Красный замок.

      Перед ними в кресле, утопая в густых шкурах, лежал пухлый мужчина с блестящей лысиной. Изнеженные пальцы в муке вцепились в меха, а бледные ресницы подрагивали, слегка приоткрывая закатившиеся глаза.

      — Что ты видишь? — суровый вопрос проскрежетал над ухом Брана.

      Бран вытянул вперёд ладони, направил потоки силы, пытаясь определить, что сейчас происходит со смертным перед ним. Смотреть его возможную судьбу и понять, что ему предначертано сделать великого, не было смысла — иначе они с учителем не стояли бы здесь. Раз его привёл сюда древовидец, значит, этот смертный для них важен, и ему угрожает опасность. Но какая?

      — Его душа сейчас не здесь. Она... в птице. За много лиг отсюда. — Бран удивился тому, что встретил подобного себе. Листочек говорила, что на тысячу людей лишь один рождается перевёртышем. И лишь один из тысячи перевёртышей могут стать древовидцем. — Он варг. И животному, в котором он сейчас, грозит гибель.

      — Веди нас к нему.

      Вскинув руки, Бран напрягся всем телом. Мурашки прошлись вдоль всего позвоночника, в висках застучало. Их фигуры подхватил ветер, ворвавшийся в раскрытые окна, и вынес в небо. Под ногами замелькали леса и поля, тёмными кометами с россыпью светящихся окон проносились замки и деревеньки.

      Догнав и пронзив собою грозовые тучи, оставив их далеко позади себя, они стали снижаться. Грубые квадратные башни из серого камня щерились тупыми зубцами, над воротами луна осветила выбитого из гранита широко шагающего охотника.

      На ветке, у которой они зависли, сидел нахохлившийся ворон. Взгляд смоляных глаз, в коих читался человеческий разум, был устремлён в недра спальни перед ними. Внезапно окно открылось, и Арья в одной ночнушке поставила на подоконник коленку, прикрыла один глаз и прицелилась в птицу на ветке.

      Ворон, разум которого сейчас принадлежал варгу, прекрасно осознавал, что может означать направленное сверкающие остреё стрелы. С заполошным карканьем варг в перьях метнулся с ветки на ветку. Арья выпустила стрелу, но сбила лишь сучок, не ранив ворона.

      — Второй раз она сама не промажет, — проскрежетал древовидец. — Если бы не ты, её бы тут не было. Исправляй.

      Бран кивнул и направил руки на лук в руках сестры. Ворон, до этого метавшийся из стороны в сторону, попытался улететь. В мишень, летящую лишь в одну сторону, попасть намного проще. В ночи тонко запела тетива. Стрела полетела, но Бран успел повторить движение учителя. Толкнул ладонями воздух, интуитивно направляя все силы в себе на то, чтобы отклонить кончик стрелы. Он отстрелил лишь четверть пера в хвосте улетающего и громко вопящего что-то на птичьем ворона.

      С плохо скрытой завистью Бран проводил взглядом варга в небо.

      — Когда-то вы обещали мне, что я научусь летать. — Он прошёлся по воздуху от окон до середины двора. На дымчатой брусчатке далеко под ним не ложилась тень от парящего мальчика. — Вы творите чудеса. Почему я не могу тогда получить свои ноги назад? Ведь это такая малость.

      — Потому что это есть путь к смирению.

      Сквозь Брана пролетела стрела и пронзила летучую мышь. Беспомощно хлопнув широкими крыльями, она ухнула вниз и распласталась у крытого колодца.

      — Однажды твоё тело займёт моё место. Ты будешь опутан и прикован на долгие годы корнями чардрева. Прикован до тех пор, пока однажды к тебе само провиденье не приведёт нового ученика. Ты научишь его всему, что до́лжно, и он подарит тебе свободу. Твой дух, свободный от бренного тела, поселится в чардревьях, и ты станешь одним из тысячи тысяч глаз старых богов. Сможешь найти покой в их кронах.

      Бран с жалостью посмотрел на дёргающующего в предсмертных судорогах зверька, пронзённого стрелой. Этой мышке, как и Брану, больше никогда не взлететь. Бран мог ходить в видениях бесплодной тенью, но сны никогда не заменят реальности. А в реальности «само провидение», которое «приводило учеников к древовидцам», сделало его калекой.

      — Это вы сделали так, чтобы я упал. — Он посмотрел на учителя с подозрением. К его огромному сожалению, тот ничего не стал отрицать. — Вы лгали мне, когда говорили, что ничего нельзя менять... Но теперь говорите, что сами меняете Историю, когда нужно... Кому нужно?

      Глаза древовидца сверкнули предостерегающим блеском.

      — Ты ещё не готов к этому знанию.

      Бран сжал кулаки.

      — Кому нужно, чтобы история текла определённым образом? И чтобы я упал? Кому?

      Древовидец откинул голову назад, повёл шеей в змеевидном движении. Отдалённо похожим образом смертные разминают мышцы, если они затекли. Обтянутый иссохнувшей кожей острый подбородок плавно задрался вправо, затем влево.

      — Что есть жизнь одного или даже сотни людей по сравнению с миллионами? — молвил он наконец. — Ты слишком зе́лен. Твой разум всё ещё не познал смирения, твоё тело всё ещё не готово...

      — К чему?

      — К тому, чтобы выдержать, принять всю ту мощь, что обрушится на него однажды, когда остатки моего сердца перестанут биться, когда сок чардрева больше не сможет бежать по моим ветхим венам...

      — Вы мечтаете о покое. — Бран хмуро оглядел учителя, напоминавшего больше ходячего мертвеца, нежели просто старца. Одежда на нём висела истлевшими лохмотьями, тонкая кожа туго обтягивала кости... Местами она даже лопнула, обнажая посеревшую старую плоть. — Вы мечтаете о покое, и поэтому решили поторопить события, заставить якобы «провиденье» привести вам нового ученика, чтобы он даровал вам долгожданную свободу. Вы пытаетесь подстроить события лишь в себе угоду, это всё нужно лишь вам одному... Вы корчите из себя всесильного, но сами прикованы к своему трону из корней. Вы не можете ходить сами, поэтому, верно, лишили и меня этого. Из чёрной зависти. У жрецов Р'глора сил больше, если они могут исцелять людей и даже воскрешать мёртвых! А вы просто жалкий старик, которому исцеление не доступно! Вы...

      Ноздри учителя гневно затрепетали. Ветер вокруг них усилился, завыл зверем меж башен. Древовидец цепко поймал пальцами пустой воздух и сжал его с силой. Будто пытаясь задушить нечто невидимое. Звуки изо рта Брана булькнули и оборвались. Он схватился за шею в бесплодной попытке сделать новый вдох.

      — Жрецы Р'глора, говоришь?... — Шквальный ветер взметнул клочья седых волос древовидца. — Они исцеляют и воскрешают лишь тех, кого я дозволяю. — Звёзды потускнели и померкли в небе. Фигура учителя взмыла выше, лохмотья затрепетали на ветру. Белёсым грозным скелетом загрохотала молния на фоне чернильно-чёрного неба. — Я есмь Бог! Я Творец и повелитель судеб!!! Моя длань простирается над всем сущим, карает и милует! — От недостатка воздуха Бран упал на колени. Перед глазами всё стало меркнуть. — Нет больше никаких других Богов, лишь есть глупцы, плодящие религии слепо. — Учитель медленно опустился к нему, его обескровленные старческие стопы зависли на уровне его коленей. — Есть лишь глупцы... — С хрипом Бран снова втянул в себя воздух, сделал долгожданный вздох. Закашлялся и опустился на четвереньки, пытаясь отдышаться. — Глупцам не уготован трон. Запомни это, Бран. — Бран замотал головой, не смея спорить. — Учись... или умрёшь.

      Бран открыл глаза, и снова почувствовал ставшим давно привычным запах земли и гнили. Бахрома белёсых корней свисала с потолка пещеры, в своём троне — устрашающей колыбели из здоровенных корней — по-прежнему висел учитель. Голод сводил живот, всё тело дрожало от холода, и только ноги не чувствовали ничего.

      — Ходор, — сказал преданно ждущий его рядом Ходор.

      — Ходор, — согласился с ним Бран и опасливо покосился на учителя со всё ещё закрытыми глазами. Видимо, тот хотел ещё поблуждать в зелёных снах и продолжать исправлять реальность уже без него. На сегодня уроки окончены.

      — Отнеси меня в пещеру с водопадом, — попросил он Ходора и поморщился. Горло саднило так, словно учитель душил его взаправду, а не в видении. Странно, ведь Бран был уверен, что они в зелёных снах полностью бесплотны, что там им ничто не угрожает.

      Можно ли нанести вред древовидцу или его ученику, когда он путешествует в зелёных снах? Или то, что смог сделать его учитель — исключение?

      Ходор безропотно отнёс его в пещеру с водопадом, где Бран впервые увидел Мороз. Наклонившись над водой, он увидел в отражении бледного себя. На шее темнели синяки, будто следы от пальцев невиданной силы.

      — Ты снова пришёл.

      Пронзительно-синие глаза Мороз раскрылись в ближайшем тёмном проходе, ведущем из пещеры, выдавая её. Медленно, словно крадучись, она вышла к нему молочно-белой тенью.

      — Если бы не Ходор, я не смог бы сюда спускаться.

      — Ходор, — согласился с ним Ходор, бережно опуская Брана на широкий корень, стелящийся вдоль берега.

      — У других учеников этого Трёхглазого Ворона не было Ходора, — усмехнулась Мороз. — Без них неходячие не могли спускаться сюда.

      Бран посмотрел на неё с подозрением.

      — И многие из учеников Ворона не могли ходить?

      Мороз оскалилась в недоброй усмешке.

      — Все.

***

      Трактир «Весенняя лиса» располагался на правом берегу реки Мандер, недалеко от Горького Моста. Это было уютное местечко, где подавали просто превосходное жаркое, не ломили никогда цену за чистую постель, а на заднем дворе росли яблони, чьи просто до одури ароматные плоды превосходно сочетались с вином. Конечно, для тонких ценителей изысканных явств в наличии были и ароматный ноздреватый сыр, и красная лоснящаяся мякоть форели, и чёрный хлеб с чесноком щедро жарили... Но ароматные яблоки нездешнего сорта не оставляли равнодушными никого. Поговаривали, что когда-то лиса утащила одно из яблок из личных садов Ланнистеров. Съела и посеяла потом щедро на берегу речки. А вокруг вымахавших деревьев вырос сам собою этот трактир.

      Под пьяные россказни о рыжей плутовке, уютное трещание дров в камине и громыхание грозы за окнами дверь в таверну отворилась, и в неё вошли двое промокших до нитки путников. Лансель помог Арье взгромоздить сумки на лавочку у единственного свободного стола, откинул ставшим тяжёлым от ливня капюшон и подошёл к стойке трактирщика, где хозяин заведения с довольным видом открывал бочонок тёмного пива.

      — Доброго вечера вам. Нам с сестрой нужно две комнаты на одну ночь и добротный ужин.

      Трактирщик медленно наполнил кружку и вдохнул запах хмельного напитка, прикрыв глаза от удовольствия. Довольно огладил широкой ладонью деревянные бока бочонка. На пузатом боку красовался узнаваемый знак пивоварни — «Ленивый угорь».

      — Здоровья вам, гости добрые. Ужин — это всегда пожалуйста. Днём завезли нам хороший улов — хоть какая-то польза от прудящих туч. Так что рекомендую взять сома, дымлёного на ольховой щепе. А вот с комнатой, даже одной, увы, помочь ничем не могу. Из-за обвалившегося в грозу моста многие не могут пересечь реку. Уж три дня с обвала кануло. Дождь всё льёт, а прибывающие к мосту путники, не ожидая сией проблемы, вынуждены на ночь оставаться у меня, перед тем, как повернуть. Всё битком забито, молодой человек. Ничем не могу помочь.

      Арья, ожидая Ланселя, почти рухнула от усталости за дощатый стол. Идея сократить дорогу обернулась полной катастрофой. Дорога Роз шла дугой от Хайгардена к самой Королевской Гавани севернее многочисленных рек Простора. Лансель рассудил, что путь напрямую, пускай и пересекающий реки с речушками, займёт у них меньше времени. К тому же когда в Роговом Холме хватятся пропавшую леди Тарли, скорее её пустятся искать на широких дорогах. Кто же знал, что зарядившие дожди спутают все планы. Река Зыбкая вышла из берегов, старых бродов не найти, переправа на Синем ручье не работала — унесли все судёнышки разлившиеся выше прежнего воды. Не имея лишнего времени делать огромный крюк восточнее Синего ручья, они переправились через мост «Длинного стола» западнее, но вновь столкнулись с «речной» проблемой — Горький мост обвалился.

      — Арри? — полный неверия выдох заставил её обернуться.

      Толстый, круглолицый мальчишка с соломенными волосами в фартуке и с подносом с аппетитной рыбиной, покрытой коричневой корочкой, улыбался во все щёки.

      — Пирожок! — обрадовалась она старому другу, с которым делили когда-то загон с пленными в Харренхолле. — Как ты тут оказался?

      — Когда ты исчезла из Харенхолла, Джендри и другие затеяли побег. Джендри потом тоже пропал... Точнее, его хотела выкупить красная ведьма, но он как сквозь землю провалился. Но мы от своих планов не отказались. И у нас получилось. Ребята разбрелись кто куда, а я вот, здесь осел. Предложил помощь хозяйке на кухне. И так расстарался, что они меня с хозяином приютили.

      Трактирщик крикнул ему, чтобы он поторапливался с заказом.

      — Я сейчас вернусь, — спохватился Пирожок и понёс дымящуюся рыбину на подносе к одному из столов с гостями.

      Лансель вернулся к Арье с явно расстроенным выражением лица.

      — Видимо, нам стоит снова седлать коней и попытаться доехать до какого-нибудь другого постоялого двора. Ни одной комнаты свободной не осталось.

      Лансель подхватил половину сумок, но запыхавшийся Пирожок уже вернулся.

      — Вы разве уходите? — Он растерянно оглядел поднимающуюся Арью и забирающего сумки Ланселя.

      Арья закусила изнутри щёку, не зная, как поступить. Сидеть и сохнуть здесь, чтобы потом снова вымокнуть, было глупо. Да и если им придётся искать другой ночлег, то лучше с этим не затягивать.

      — Прости, Пирожок. Нам правда придётся сейчас уехать. Трактирщик сказал, свободных мест нет.

      Старый друг нахмурился, а потом лицо его будто посветлело от пришедшей на ум идеи.

      — Я сейчас всё устрою! Никуда не уходите!

      Он побежал на кухню, откуда довольно быстро вернулся, неся поднос со второй рыбиной.

      — Можете оставаться, — сверкая ямочками, заявил он. — Я сегодня лягу у Лота. А вы можете расположиться у меня. Там, правда, всего одна кровать, но я попрошу у хозяйки лишних одеял, твой друг...

      — Я её брат, — поправил его Лансель, с лёгким непониманием смотря то на Арью, то на Пирожка.

      —... а вы можете лечь на полу, закутавшись в них.

      Пирожок покосился на Ланселя, не желая спорить со спутником подруги.

      — Спасибо тебе большое! — поблагодарила его чистосердечно Арья.

      — Это вам. — Пирожок поставил перед ним поднос с ароматным дымлёным сомом с коричневой корочкой, обложенным ломтиками лимона. — Друзьям тут всегда рады. — Он покосился на окликнувшего его трактирщика. — Простите, мне нужно возвращаться к работе. Я доделаю кое-что на кухне и смогу к вам вернуться. Да и Лоту я обещал вместо него начистить целый мешок морковки, чтобы он пустил меня к себе.

      Когда он ушёл, Лансель шёпотом спросил у Арьи:

      — Это кто?

      — Не слышал, что он сказал? Он наш друг. — Она усмехнулась и села за стол. Наклонилась над сомом и довольно втянула в себя его запах, прикрыв глаза.

      — Пойду распоряжусь на счёт лошадей и закажу к рыбе ещё чего-нибудь, — вздохнул Лансель, по виду всё же задетый тем, что она не торопилась рассказывать о местном поварёнке. — И вина для нас... и нашего друга.

      Застолье наследника Запада, жены наследника Простора и мальчика-сироты из Королевской Гавани прошло неловко. Поварёнок быстро смекнул, что Арья не хочет, чтобы многие факты о ней стали извесны её спутнику. То ли сам догадался, то ли не зря она его пинала под столом, стоило разговору коснуться опасных тем. Лансель своё инкогнито тоже не торопился раскрыть.

      — Вот тут я и живу. — Пирожок гостеприимно раскрыл перед ними дверь в каморку под самой крышей. — Не очень просторно, зато сухо. До другого пристанища — таверна «Дикая кошка» — вы бы и к утру не доскакали. — Он немного помялся и добавил: — Если вам чего потребуется, то говорите. Я постараюсь помочь, чем смогу. Марта уже перестелила кровать и принесла побольше одеял.

      — Спасибо тебе большое, — повторила Арья второй раз за вечер. Ей было даже неловко, что она заставляет его ночевать у друга на полу. Выгнали бедолагу из собственной спальни.

      Пирожок потоптался ещё немного, пожелал им спокойной ночи и ушёл, прикрыв дверь.

      Лансель уронил сумки в углу и коротко осмотрел их временное пристанище. Узкая кровать, корзина со сложенной в ней одеждой, соломенная шляпа на вбитом в стену гвозде, зажжённая лучина на дощатом подоконнике с потрескавшейся местами краской. Над спинкой кровати нависала полка со всякой мелочью — от гребешка до огнива. Наволочка у подушки красовалась заплаткой в уголке, но выглядела чистой. Поверх застеленной постели возвышалась аккуратная стопочка одеял.

      Он привычно, как и в каждую их стоянку — на полянке в лесу или в очередной гостинице — повернулся к ней спиной и стал стягивать с себя одежду. Джой за его спиной зашуршала сумкой и своей одеждой похожим образом.

      — Кровать довольно узкая. Твой друг прав, я лягу на пол, чтобы не стеснять тебя. — Он решил на всякий случай её успокоить. Она и так по любому поводу шипела как кошка. Что ещё ждать от потомственной львицы? — Рыцарь не может позволить леди ютиться на самом краю, нам будет тесно вдвоём.

      — Я не леди, — буркнула она за его спиной, по звуку прыгая на одной ноге. Сухая штанина видно не хотела скользить по мокрой коже.

      — Ты леди Тарли, будущая леди Простора.

      Лансель натянул на себя чистые штаны и принялся завязывать на них завязки.

      — Сам ты леди, — прошипела она явно сквозь рубашку, которую сейчас задрала, пытаясь выпутаться и снять её через голову. Которую ночь он невиданным усилием воли удерживал себя от подглядываний. — Я тебе не неженка.

      — Здесь нет ничего обидного. Скорее, здесь есть доля моей вины, и это я оскорбил сам себя, раз не смог предоставить хрупкой девушке, тем более своей сестре, более достойных условий.

      Он хотел добавить, что если бы они не гнали коней, то они бы путешествовали вдоль Дороги роз и с бо́льшим комфортом. И ей бы не пришлось ни разу спать на мёрзлой земле в лесу.

      — И вовсе я не хрупкая девушка! — Она стегнула его по голой спине своей мокрой рубашкой. — И не капризная избалованная девчонка, которая жить не может без комфорта!

      Он резко обернулся и поймал за ворот рубашку, которой она его огрела. Порадовавшись и расстроившись одновременно оттого, что сухую она уже успела натянуть.

      — Джой, ты сильная духом и на многое способна. Отец бы тобой гордился. — Он потянул сырую ткань на себя, и она, с твердолобой упрямством не желая разжимать хватку, вынуждена была сделать шаг ему навстречу. — Мало какая девушка выдержала бы те страдания, которые выпали на нашем пути. Признаться, я восхищён тобою. И не могу поэтому позволить хоть капли прибавить ко всему, что тебе пришлось пережить.

      — Да что ты знаешь о страданиях и о том, что я пережила, — прошипела она, дёрнув из его рук ткань ещё раз, вся раскрасневшись.

      Он не удержался и на мгновение скользнул взглядом с её лица ниже — в волнующе незавязанный ворот её нательной рубашки.

      — Я буду спать на полу. А моя сестра со всем комфортом — каким только можно получить в этих условиях — на кровати.

      Ему было интересно, если ещё немного потянуть рубашку в их руках на себя — она прижмётся к нему?

      — Вот пусть твои сёстры спят на кроватях! — непонятно с чего вызверилась она. Разжала ладонь и отскочила, как ужаленная. — Хоть сам на неё ложись. А я — буду спать на полу!

      Она взяла с постели одно из одеял, задула лучину — словно бессловесный знак об окончании разговора — легла на пол и укрылась. Оскорблённо развернувшись к нему спиной и громко, презрительно фыркнув.

      Лансель тихонько вздохнул, разглядывая её воинственную фигурку в лунном свете. Ну и что ему с ней делать? На руки взять и перенести на кровать? Так он не самоубийца.

      — Если я извинюсь... — Он решил не уточнять, за что именно. Мужчине всегда тяжело угадать, в чём он провинился перед женщиной. Проще извиняться сразу за всё. — ... то ты ляжешь в постель?

      — Спокойной ночи, — пробурчала она обиженно.

      Кажется, это значит «нет».

      Он взял с кровати два оставшихся одеяла и подушку. Подушку положил рядом с ней: уснёт — сама заползёт на неё. Одним одеялом накрыл сестру — она ожидаемо откинула его вбок. Лёг на пол сам и натянул тонкую ткань до подбородка.

      Видимо, как Пирожок был больше молодого Ланнистера вширь, так и Ланнистер был больше его в высоту: стоило кромке одеяла коснуться кадыка, как обнажились ступни. По полу из-под закрытой двери повеяло сквозняком. Ланселя передёрнуло. Он поёжился и перекатился набок, подтянув к себе ноги. Как черепаха втянул всё в панцирь. Хорошо хоть Джой не видела — иначе бы посмеялась, кто тут ещё «капризная девчонка». А если б она ещё узнала, что именно так порой называл его отец, когда он отрастил волосы до плеч — прямо как видел у дядюшки Гериона в далёком детстве...

      В голубом лунном свете грозным изломом смотрелась трещина на стене — пока горела щепа, он на неё и внимания не обратил. Нелепым монстром выглядывал порванный ботинок из-под кровати — раззявив пасть, просил каши. Деревья за окном качала ночь — ажурные тени от листвы танцевали по комнате в такт ветру.

      Ливень кончился ещё когда они выпили по кубку вина за ужином, но теплее от этого не стало. В спальне камина не было, щели у окна посвистывали. И от этого казалось, что в комнате становится всё холоднее и холоднее.

      Он слышал, как Джой за его спиной ворочалась. Видимо, ей тоже не спалось. Его самого одолевали тяжёлые думы, но он старался лишний раз не шевелиться, чтобы не беспокоить её лишним шумом. В какой-то момент он затих и мысль допустил, что она уснула. Напряжённо вслушивался в тишину. Ему показалось, что она даже не дышит...

      Скрипнула половица позади. Шелест одеяла. Джой медленно поднялась и на цыпочках начала красться мимо него. Он на всякий случай глаза прикрыл, подсматривая сквозь смеженные ресницы. Покосившись на него с опаской, Джой положила на кровать подушку. Снова на него глянула, сжимая два одеяла под мышкой. Потом прокралась к нему, бесшумно ступая босыми ступнями с изящными щиколотками. И укрыла его ещё одним одеялом. Он забыл, как дышать, пока она склонялась к нему.

      Немного постояв рядом, она всё же поёжилась и забралась в кровать. Закуталась в оставшееся у неё одеяло, крупно дрожа, чтобы согреться.

      У Ланселя все мысли набекрень съехали, ни одной прежней тяжёлой думы не осталось. Он старался сохранить в своей памяти тот миг, когда она собиралась наклониться над ним, чтобы согреть, а в её глазах — такими большими и выразительными они казались в полутьме! — отразились звёзды. Да и звёзды ли это? Хоть в ночи, хоть при свете дня, в знойный полдень или робкий нежный рассвет — её глаза горели всегда своим, живым, настоящим пламенем. Любовь к жизни, к свободе, неукротимая натура — вот что читал он в её зрачках в окружении кипящей стали. Давно он не писал стихов... Или песен...

      «Её глаза на звёзды не похожи... В них бьётся мотыльком живой огонь...», — прошептал он мысленно, подбирая мотив. Пальцы охватил страшный зуд — так захотелось взять арфу! Или хотя бы перо, чтобы запечатлеть льющиеся из самых глубин души строки. «Её глаза на звёзды не похожи, Нельзя уста кораллами назвать. Не белоснежна плеч открытых кожа. И чёрной поволокой вьётся прядь».

      Её дыхание давно выровнялось — уснула. А он уже откровенно продрог на полу, и ему начало казаться, что он и вовсе не уснёт, стуча зубами. «Я прилягу рядом только на минуточку, чтобы согреться,» — решил он поднимаясь и бесшумно по-кошачьи прокрался к постели.

      Тюфяк, который он раньше бы назван жёстким, после бессердечного к его бокам пола казался просто периною. Да и под тремя тонкими покрывалами вдвоём было теплее. Знала бы Джой, что в военных походах ему всегда ставили и шатёр, и походную кровать — засмеяла бы. Не привык он спать на голой земле.

      Её спина живительным теплом грела его спину, помогая согреться быстрее. «Ещё немного полежу и вернусь на пол, чтобы она не узнала, что я ложился рядом, — решил Лансель, широко зевая. — Ещё чуть-чуть...»

      Глаза закрылись сами собой. Из черноты перед ним появился пирожок с вылепленной розой. Такой, как он представлял по описанию Джой — сам он их не видел. Пирожок выпустил в стороны мохнатые паучьи лапки, привстал на них и пополз по широкой дороге в сторону Королевской Гавани. Даже оскалил взявшиеся из ниоткуда клыки. А за ним из-за пригорка появился ещё один пирожок, и ещё, и ещё... Целая армада клыкастых отравленных пирожков ползла в сторону столицы, чтобы найти и растерзать его отца.

      Солнечный луч упал на лицо Арьи. Будто нос пощекотал. Во дворе заржала лошадь. Трещины в рассохшейся раме словно смеялись над закрытым окном: закрывай, не закрывай — все звуки дойдут и потревожат сон хозяина спальни. Или хозяев.

      Арье показалось, что она перенеслась в Винтерфелл. И это конь Робба заржал, потому что брат прибежал к нему спозаранку, чтобы позаботиться о своём любимце. И во дворе продрал горло старый, но полный гордости — по самую пёструю грудку колесом — петух. И квочка раскудахталась, недовольная, что у других кур забирают яйца. И Санса заворочалась рядом — опять они болтали дотемна и заснули вместе.

      Арья сладко потянулась, не желая просыпаться. От этого движенья ступни обнажились, пятки лизнул холодный воздух. Она сонно поморщилась, втянула их назад и повернулась набок, к сестре. Обняла её, прижалась покрепче. И щиколотки замёрзшие с её горячими скрестила.

      Вдруг «Санса» закинула неё ногу. Тяжёлую ногу. Мужскую ногу.

      Арья резко распахнула глаза и уставилась на Ланнистервский нос с горбинкой прямо перед её лицом. «Что за ...!», — самым неподобающем для леди образом подумала она, с непередаваемым возмущением лицезрея Ланселя в одной кровати с собой.

      Подавив в себе порыв оттолкнуть его, она аккуратно, чтобы его не разбудить, выбралась из их провокационного положения, слезла с кровати и стала переодеваться в походную одежду. Когда она стала затягивать тесёмки на кожаном жилете, Лансель завозился за её спиной, выдавая своё пробуждение. Она оглянулась и увидела, как сонное выражение его мордашки меняется на растерянно-испуганное при виде неё. Видимо, он, как и она этой ночью, надеялся проснуться первым и удрать из кровати до того, как проснётся другой.

      — Вставай, принцесса. — Она беззлобно усмехнулась, заметив как он краснеет. Зарделся, как смущённая девица. — Быстрее позавтракаем — быстрее отправимся искать объезд.

      Завтрак прошёл в молчании. После Лансель расплатился за еду, дотащил их сумки до конюшни и отошёл в отхожее место, а Арья получила возможность пообщаться с Пирожком без него.

      — Я испёк это сегодня утром в дорогу тебе, — смущённо помялся поварёнок, а потом протянул ей что-то, завёрнутое в тонкую ткань.

      Она развернула свёрток и увидела рельефную булку в виде пухлого зверя с поплывшим в печи высунутым языком и ушами.

      — Это лютоволк? — Она улыбнулась, проведя пальцами с теплотой по ещё не остывшим бокам родного сердцу символу. Пирожок кивнул. — Это хвост? — На всякий случай уточнила она, коснувшись указательным раздобревшего завитка из теста у задних лап. Пирожок снова кивнул.

      Со двора его кликнула хозяйка, и он встрепенулся.

      — Я сейчас вернусь, я быстро!

      В конюшню вернулся Лансель, поправляя на ходу рукав.

      — Это что, лиса? В честь названии их трактира? — выразил он лёгкое удивление, заметив булку в её руках.

      — Может быть, — соврала Арья, заворачивая сдобного лютоволка обратно в тряпицу и убирая в седельную сумку.

      — Хвост у неё какой-то странный... Коротковат для лисы. Зато пышный.

      Пока Лансель готовил лошадей и крепил к сёдлам сумки, поварёнок успел вернуться. Ему явно что-то хотелось сказать ещё, но он чувствовал себя неуютно в присутствии Ланселя. Видимо не зная, что можно при нём говорить.

      — Я очень рад, что увидел тебя. И знаю теперь, что ты жива и с тобой всё хорошо. Я правда думал, что тебя уже нет в живых, — наконец выдал он. — Ты была хорошенькой, когда перестала рядиться мальчиком... А теперь стала красивой. — Арья чуть не подавилась от его слов. Пирожок совсем смутился, но вдруг растерял весь страх и громко, радостно добавил, хлопнув себя ладонями по животу. — Боги, эти дни так богаты на воскрешения из мёртвых! Сначала ты, потом... - он осёкся.

      — Потом кто? — спросила Арья заговорщицским шёпотом.

      Пирожок воровато огляделся. Кроме них троих на конюшне пока никого не было. Потом наклонился к ней и прошептал:

      — Весь Простор горюет о благодетельнице нашей. Но на днях у нас останавливалась престарелая леди с нанятой охраной. Ещё до того, как обвалился мост... Я говорил с ней немного, помогая устроиться ей в снятой комнате. И это она. — Его глаза радостно засияли преданностью нового жителя Простора. Он сложил ладони вместе, как в молитве. — Жива, жива она слава богам! Храните, Семеро, Королеву Шипов — Оленну Тирелл!

***

      В небольшой комнате за обитой железом дверью стоял единственный предмет мебели — высокий стол из чёрного гранита, напоминающий алтарь. А на нём в открытом ларце с идеально круглым углублением покоилось яйцо алого цвета.

      Оно казалось сочнее граната и багровее крови. По нему словно пробегали всполохи огня. Самый прекрасный в жизни оттенок, который когда-либо видела Оленна. Самая прекрасная вещь, которую она когда-либо видела за свою жизнь...

      Предатель Рендилл поднял выше факел, осквернил своими нечестивыми речами её святыню.

      — Я думал, яиц должно быть три.

      В груди разворачивала кольца свернувшаяся и поселившаяся глубоко внутри ненависть. Подняла голову и зашипела, затрепетав языком. Этот человек пришёл, чтобы уничтожить всё, что она создала. Извести весь её род, уничтожить каждую розочку в её замке. Он тайком пронёс в Хайгарден погибель... Так пусть теперь найдёт для себя её сам! «Ты пожалеешь об этом. У меня ещё остались шипы,» — сказала она, когда он вывел её с террасы. Оленна не привыкла бросаться пустыми угрозами.

      Лишь очень внимательный человек и при очень хорошем освещении мог бы разглядеть, что в комнате, где хранилось драконье яйцо, тонкая линяя делила потолок пополам. Он состоял из двух плит. Когда она нажала на рычаг, то передняя часть потолка, ближайшая к двери, дрогнула. Камни начали падать. Устрощающий смертоносный обвал, не знающий пощады, прокатился от середины схрона до далёкой двери в коридоре. Ни один бегун, хоть лучший из лучших, не сумел бы преодолеть это расстояние и остаться целым. Безумным хохотом Оленна проводила кинувшегося в бесплотной попытке спастись Рендилла. Он скрылся за шквалом камней, а она всё смеялась и смеялась, чувствую острую боль в сердце. Последняя Тирелл... Она закашлялась от взметнувшейся вверх пыли напополам с каменной крошкой, злость душила неумолимо. Она повернула второй рычаг под крышкой гранитного столика. Часть стены бесшумно отъехала, открывая ей тайный ход. За порогом обнаружилась лампа, заботливо оставленная ей когда-то для себя самой. С трудом наклонившись, Оленна нащупала в темноте и лампу, и сумку с золотыми драконами, и ларец с фиалами с ядами.

      «У меня ещё остались шипы для всех».