Холод окутал Драконье Логово. Утром он поглотил всю неказистую деревушку туманом, каждую щель напитал сыростью. Днём выл ветрами по-волчьи, скрипел деревьями, да заставлял ёжиться каждую тварь — от мышонка в погребе до малиновок, сплётших гнездо на крыше. К вечеру зарядил дождь.

      Вода шустро изрисовала стёкла по ту сторону окон водяными змейками. Один вид на неё и пелену дождя — купол за ней и то не различить — навевал тоску. Оттого Санса приняла решение велеть слугам затопить купальни. Коли делать всё равно нечего — уж лучше вымыть из мыслей всю тоску и тревогу, как грязь, да распарить тело в тепле, согреть душу.

      Купальни в доме, возведённом по указу Петира для его леди-жены, спроектированы были на славу. Если в Винтерфелле они грелись за счёт тока воды в стенах — туда она направлялась прямо из горячих источников, то здесь же применялась хитрая система, принесённая в Вестерос ещё первыми Таргариенами из Древней Валирии. Такую же систему, которую мейстер Квадрон назвал мудрёным словом «гипокауст», использовали и в столице, и во многих крупных городах в банях. Верхний пол купальни поддерживался стойками-опорами из гончарных труб. Сверху на него выкладывались крупные обожжённые кирпичи, промазанные известняковым раствором — чтобы не пропускать пар, и украшались кусочками обожжённой керамики, складывающиеся в мозаику — для красоты. Выходящий из топки пар заполонял собою пространство между нижним и верхним полами да полые колонны, грея тем самым помещение, и, отдав тепло, вырывался через дымоход в небо.

      Натапливали небольшую, почти скромную купальню до самой ночи. Оставалось посетовать только на то, что торопиться ей всё равно некуда — пустая постель её не осудит. Поэтому Санса наплескалась вволю, радуясь тому, что было практически недоступно в длительном морском путешествии. Облачилась в ночную рубашку из тончайших волантийских кружев, задула свечу, закуталась в толстое одеяло и спрятала нос в пышной подушке.

      Нечёсанный мех туч за окном обрисовывали вспышки редких молний. Дождь монотонно стучал по стёклам и крыше. Ей показалось, что она провалилась в глубокий сон, полный неясной тревоги, когда ржание лошадей, заглушённое ливнем, заставило её проснуться.

      Санса тяжело подняла голову с подушки, озадаченная этим звуком. Она не знала, сколько ей удалось проспать, но темень в комнате подсказывала, что до утра ещё далеко. Кому придёт в голову седлать коня в ночи, да ещё под бурлящую стихию? «Петир!» — пронзила её отгадка, как молния тучу. Не соскучился же муж по ней в Красном замке — беда или срочное дело привели его сюда. В одно мгновение Санса подскочила с перин и подлетела к окнам.

      Сквозь льющие с неба струи читались очертания повозки, из которой грузили здоровенный деревянный ящик — в такой бы и человек поместился. Несколько ламп с зажжёнными свечами в руках слуг обрисовывали светом небольшую прибывшую в дворик процессию. По охране вокруг фигуры в ярком плаще она узнала мужа, спешившегося с лошади. Что ж, по крайней мере его не заключили в темницы, и он в состоянии держаться в седле.

      Уняв зашедшееся было сердце, Санса решила вернуться в постель, чтобы дождаться мужа. Расчесала тщательно волосы, уложив их в простую косу, добавила пару капель духов на шею и запястья... разгладив до идеала каждую складочку на постели, она легко улеглась. Из-под полуприкрытых ресниц стала подглядывать за входом в спальню. Двери распахивать никто не спешил.

      На улице быстро воцарилась тишина — если за неё можно было принять стенания непогоды, с нижних этажей уже давно не доносились звуки... «Да где он ходит?» — возмутилась Санса, когда по её самым скромным подсчётам можно было уже раз двадцать подняться и спуститься, раздеться и одеться и даже лошади задать овса самолично. Она откинула одеяло и порывисто прильнула к двери. Потом открыла её и заглянула в щёлку. В коридоре ни света, ни звука. Вернулась к окнам — во дворе уже никого не наблюдалось. Разве что различался дымок из правой пристройки к дому — снова затопили наверняка ещё не остывшую, на счастье Петира, купальню. Вот где стоит искать запропастившегося мужа.

      Санса разрывалась между двумя желаниями — остаться в постели, как послушная супруга, или пойти выяснить самолично, что побудило Петира месить копытами ночью грязь меж Логовом и столицей. Довольно быстро победило именно любопытство. Да и разве можно осудить порыв супруги встретить своего мужа, уставшего с дороги?

      Запахнувшись в халат тяжёлого бархата и отыскав у кровати свои домашние туфли, Санса направилась в купальни.

      Когда она приоткрыла дверь, то на неё дохнуло влажным теплом с ароматом масел. Пар, вылившийся в коридор, немного рассеялся и позволил увидеть за собой купальню. Стены в алой блестящей мозаике покрылись испариной. И в каждой капельке, прокладывающей по ней ленивые жаркие дорожки, искрами отражались расставленные вокруг свечи. Уходящие куполом вверх глянцевые своды отражали тихий смех девушки. Парила колыхающаюся, вся в бликах вода в огромной ванне из розового мрамора. Скользило мочало в мыльной пене в руках служанки по оголённой спине лорда Бейлиша.

      Сара выжала мочало, уронив воздушные белые облачка на бортик ванной, развернулась и подошла к столику, потянулась руками за медным ушатом на нём. И столкнулась глазами со своей госпожой.

      — Сара, добавь ещё немного масла, — велел Петир расслабленным и довольным голосом.

      Санса прижала палец к губам, потом показала указательным на служанку и затем за своё плечо. Сара понятливо кивнула, вытерла руки о свои юбки и бесшумно выскользнула из купальни. Санса аккуратно прикрыла за ней дверь, задумчиво разглядывая блестящие от влаги плечи мужа и его расслабленный затылок. В душе неприятно что-то царапнуло. Конечно, ничего предосудительного она сейчас не застала. Но отчего-то было всё равно неприятно застичь, как другая моет голого Петира и беззастенчиво смеётся над какой-то очередной его шуткой.

      — Сара? — окликнул служанку сидящий к ней спиной муж.

      Не желая, чтобы он раскрыл её присутствие раньше времени, Санса подошла к столику и подхватила с него одну из бутылочек с ароматическим маслом. Откупорила её и тонкой янтарной струйкой вылила чуть правее локтя Петира.

      — Потри мне ещё спину.

      Санса с тихим звяканьем поставила опустевшую бутылочку на лакированную столешницу и подняла с неё сырое мочало из молодой липы. Неуверенно прошлась им по линии плеч мужа.

      — Три сильнее, — велел Петир, чуть отстранившись от бортика. Теперь колыхающаяся вода с маленькими островками ароматной пены не скрывала его спины. Вплоть до самых ягодиц, которые он примостил на мраморном выступе наподобие скамеечки.

      Санса старательно завозила по его плечам, прикладывая больше усилий.

      — Ниже, — велел Петир.

      Она опустила руку с мочалом ниже его лопаток, надеясь, что он не велит опуститься ещё.

      — Теперь потри мне грудь.

      Петир снова откинулся на мраморный бортик и расслабленно положил на него локти. Санса уже жалела о своём скоропалительном решении поменяться с Сарой и сама не знала, чего ждала, на чём хотела подловить мужа.

      — Ниже, — велел он.

      Мочало теперь спустилось на его живот.

      — Ниже.

      Санса вся вспыхнула, рука её замерла, не смея скользнуть дальше. Неужели Сара моет Петира и там? Под его шуточки. И смеётся с ним вместе, держась рукой за то, что принадлежать должно одной лишь супруге.

      Она попыталась порывисто отстраниться, но Петир успел перехватить её за опущенную руку и резко дёрнул. Вода взметнулась, казалось, до самых потолков, и Санса оглушительно завизжала и зажмурилась.

      Выплеснувшаяся вода теперь мерно капала с широкого мраморно бортика. Бархат халата отяжелел, ночная рубашка облепила всё тело. Горячие волны покачивались на уровне плеч, щекотали ключицы. Санса с изумлением поняла, что не чувствует мрамора или шершавого камня на дне. Лишь мужские колени под собою и объявшие её руки, державшие её крепко и на удивление бережно.

      Она открыла глаза и увидела смешинки в такой близкой серой — прожилки искрятся от свеч и внутреннего огня — радужке.

      — Вот такой тёплый приём мне нравится, — прошептал он ей в губы. Ладонь его скользнула под разбухший халат, находя талию. — Встречай меня так почаще.

      — По-моему, Сара тебя уже достаточно хорошо встретила. — Она отвернула голову и попыталась отстраниться. Злясь на саму себя, что не может найти более достойного ответа. Как оставаться леди, когда хочется огреть своего лорда-мужа мочалом или вооружиться медным ковшиком?

      — У тебя ко мне какие-то вопросы?

       Он чуть наклонил голову набок, разглядывая её и хитро-самодовольно улыбаясь.

      — Иногда у меня слишком много вопросов к вам, лорд Бейлиш. — С тихим всплеском она стряхнула его руку со своей талии и, ухватив расплывающиеся полы халата, закуталась в него посильнее. — Например, часто ли вы затаскиваете к себе в воду тех, кто вас моет?

      Он хмыкнул, словно издеваясь над её возмущённым выражением лица.

      — Не очень.

      Санса недовольно дёрнула плечом и начала соскальзывать с его колен. Петир тут же подхватил её и прижал к себе сильнее, не давая отстраниться.

      — Леди Бейлиш, иногда ваша наивность подобна блеску алмазов. — Его влажные пальцы скользнули ей за ухо, нежно поглаживая и легко, но настойчиво заставляя повернуть лицо к нему. — Или вы действительно думали, что я не замечу вашу с Сарой маленькую рокировку?

      — Мало ли кто мог поменяться с Сарой, — недовольно прошептала она, не зная, как реагировать на то, что он лаской прошёлся губами в скользящем движении по её щеке.

      — О да, кого же ещё могла послушаться глупышка Сара. — Петир ни капли не скрывал сарказма. — Я был бы знатно удивлён, если бы это Клиган, бесшумно громыхая доспехом, подкрался, чтобы потереть мне спинку.

      — Может, это Марта пришла её заменить? — Санса упёрлась в его мокрую, блестящую грудь. — Вы бы хоть оглянулись, лорд Бейлиш, чтобы поверить свои смелые догадки. С вашей самоуверенностью у вас так на коленях и престарелая леди Оленна могла оказаться!

      Петир взял её ладонь, лёгшую ему на сердце, мягко поднял и коснулся губами запястья.

      — Вы хоть колечко потрудились бы снять, леди Бейлиш.

      Он поцеловал её тонкие пальцы рядом со сверкнувшим сапфиром, а у неё щёки раскраснелись так, как не могло распарить их горячее водное полотно вокруг них. Именно этой рукой, сжав мочало, она мыла ему грудь и живот.

      — Вы так довольно смотрите, лорд Бейлиш, как будто бы мы уже помирились. — Она попыталась высвободить свою руку, чувствуя себя уязвлённой.

      — О, я знаю отличный способ примирения! — тихо рассмеялся Петир.

      Его рука под водой ловким карасём проскользила от коленки и выше. Забралась под волантийские кружева. Санса легко шлёпнула этого наглого «карася» по пальцам.

      — Лучше расскажи, что побудило тебя выехать из столицы посреди ночи, да ещё и в дождь. — Она постаралась сохранить лицо, будто бы ничего не произошло сейчас в глубинах ванны. Уж слишком веселило Петира её смущение.

      — Мне удалось найти нечто, что необходимо было вывезти немедля. Слишком ценный груз.

      Его жадные глаза бесстыдно опустились на её грудь. Мокрая ткань облепила её, не оставляя простора для воображения. И Санса решила его чуть остудить, надавить на больное.

      — Разве десница короля кого-то боится? Или кто-то посмеет отнять этот груз у него?

      От Сандора она уже успела узнать, что ныне славит народ десницу Кивана Ланнистера. Один праздник урожая и открытый суд над Стервятником чего стоили. А ведь двух десниц не бывает.

      Петир болезненно поморщился, весь игривый настрой из него вышел.

      — Больше я не десница.

      Он откинулся назад и медленно опустил затылок на мрамор, устало прикрыл глаза. Зажурчала побежавшая по его рукам вода, когда он вытащил их и положил на бортик. С кистей, расслабленно свисающих, ещё продолжали падать редкие капли, пока Санса с удивлением его изучала. Не ждала она, что он сразу признается в своём поражении. Она понимала, как много значило для мужа это назначение.

      — Может, это и к лучшему? — Она попыталась его утешить, пряча неуверенные интонации. — Чем выше должность, тем больше завистников и врагов.

      — Думаешь, от моего низложения их станет меньше? — Сложившаяся складка у рта выдавала горечь в его словах. — Нет, дорогая моя, от этого они станут только смелее, нахальнее.

      Он разлепил мокрые ресницы, и в его зрачках отразились алые своды, подсвеченные свечами.

      — По крайней мере я всё ещё мастер над законами... и Хранитель Востока. Я заставлю с собой считаться.

      Его лицо в красных отсветах ожесточилось. Скривилось, мешая злобу с потаённым чувством. Словно насилу он прикрывал застарелую, но никак не желавшую зажить рану.

      — Тебе, моя дорогая, по рождению дано то, что воистину можно оценить лишь не имея. — Он сжал на несколько секунд зубы, но всё же заставил себя продолжить. — Мой прадед родился в Браавосе... И ступил на берег Долины всего лишь наёмником. Дед взял в руки меч, потом и кровью заработал себе титул рыцаря. Он потратил на это целую жизнь. Мой отец продвинулся едва ли дальше: всё, что мне от него осталось — несколько акров забытой Богами земли на побережье Перстов. Он защищал знатного лорда, отдал Семерым за него душу... и что получил взамен? Его сына взял этот самый лорд в воспитанники... Так в десять лет я узнал, что всё, чего достигли мой прадед, дед и отец не стоило и пыли на сапогах благородных. Более того — не был я ровней и его детям. Казалось бы, чем один мальчишка, не успевший сделать ничего путного в своей жизни, отличается от другого? О, мне быстро объяснили чем! Знатные имена, насчитывающие тысячи лет, несли в себе нечто недоступное сироте. За каждым лордом или леди стояли десятки, если не сотни влиятельных родственников. Крепкое плечо, верная рука, связи, лестница в небо для любой заветной мечты!

      Его брови исказились до ломоты, до морщинки, выдавающей несказанную боль. Санса, не зная, как выказать ему поддержку, невесомо положила ладонь ему на плечо. А он накрыл её своей и передвинул себе на грудь, крепко прижав к бледной отметине, рассекающей его тело.

      — Ты спросила однажды на корабле, откуда у меня этот шрам, — прошептал он хрипло. — Ты должна была слышать при Дворе... не могла не знать, что я был воспитанником Хостера Талли. И полюбил одну из его дочерей, с которой рос. Я любил твою мать. — Он крепче сжал её пальцы в своих. — Это был очень наивный мальчик, который мечтал всего лишь о чистой любви... с девочкой, которая была для него, безродного, недоступной. Глупец, который мечтал неправильно! — Его свободно свисающая кисть с бортика сжалась в кулак. — Я верил, что моей любви и веры будет достаточно. Ведь в сказках всегда побеждает главный герой, каким бы слабым он ни был. Брандон Старк объяснил мне, что бывает с теми, кто верит в сказки... На поединке за Кэт он рассёк моё тело мечом от живота до горла. — Его кадык над отметиной дёрнулся. — Больше я не верю в сказки. Я верю только в себя. Сжав зубы, я поднимался с самого низу. Пытался плести свою паутину связей — нитку за ниткой, создавая из ничего; нанимал учителей, впитывал знания и опыт у лучших, учился лгать и перешагивать через принципы, создавая новые из пепла... Это был трудный путь, Санса. Я терял себя тысячу раз, чтобы слепить заново. Сильнее, жёстче, беспощаднее. Моя душа зарубцевалась как этот шрам... — Он прикрыл глаза, спрятал бездонные, полные муки зрачки. — Но чтобы я не делал, я оставался один. За мной не встанет весь мой род, если я споткнусь; не подадут руки, чтобы поднялся; никто не вытащит из ножен меч, когда в меня будут лететь насмешки. В такие минуты, когда я пытаюсь собрать всю волю в кулак, чтобы разогнуть спину и подняться, я снова превращаюсь в одинокого мальчишку, который читает презрение в глазах всякого возвышающегося над ним лорда.

      Санса забыла, как дышать. Ладонью она ощущала грубые рубцы и бьющееся от тоски в тисках рёбер сердце. Глазами пыталась впитать всю боль в напряжённом откинутом подбородке и закостенелой, блестящей от влаги линии плеч. Петир предстал перед нею более обнажённым, чем можно было достигнуть просто сорвав одежды. Такой наготы души лишь исповедью можно добиться, лишь сдёргиванием покровов с самого сокровенного, оно было подобно болезненному вскрыванию утробы.

      — Ты больше не один, — прошептала Санса и прижалась к нему в искреннем порыве, спрятала лицо в изгибе его беззащитной шеи, будто прикрывая собой.

      Свободной рукой он обнял её. Танцующие лепестки огня на острие свечей качали тени по узорчатым стенам. Алые стены с мудрёными багровыми узорами, в которые складывалась мозаика, потели крупными каплями — испарина чертила по ним множество дорожек только для того, чтобы они снова запотели, влага вновь собралась в сверкающие горошины, и начиналось всё сначала.

      Когда вода перестала приятно обжигать кожу — превратилась из горячей в томно-тёплую, — Петир начал задумчиво расплетать её отяжелевшую мокрую косу.

      — А что за ценный груз ты привёз? С которым ты опасался провести лишнее время в замке, — Санса не удержалась и нарушила уютную тишину своим любопытством.

      — Боюсь, любовь моя, к такому ответу ты пока не готова.

      Влажные кудри — от пара волосы не хотели забывать плетения — рассыпались по её плечам.

      — После всего, с чем я столкнулась в столице?

      Пальцами он зарылся в её локоны, пытаясь прижать ещё крепче к себе.

      — Я хочу уберечь тебя.

      Она недовольно, но мягко боднула лбом его в подбородок.

      — Разве сделав кого-то сильнее, мы не сбережём его лучше?

      Он провёл носом по её скуле.

      — Я боюсь, что ты испугаешься.

      — Кого?

      — Меня...

      Она взяла его лицо в ладони, прижалась своим лбом к его.

      — Ты сам сказал, что тебе пришлось потерять себя тысячу раз, чтобы стать сильнее. Ты переступал через свои принципы, рушил волшебные замки и веру в сказки в своей душе... Без этого тебе было не выжить. — Она запнулась, но нашла в себе силы продолжить. — Я знаю, как больно терять веру. Когда мир выворачивается неприглядной изнанкой. Я не имею права сравнивать наши пути, но... Я не смогу стать сильнее, не закалив себя. Никто не сможет. — Она провела пальцами по его виску, убирая прилипший чёрный локон. — Поделись со мной своей тайной. Как бы ни была она ужасна — я смогу переступить через себя и стать сильнее.

      Он тяжко вздохнул, явно не желая делиться. Но она смотрела так просяще, столько мольбы должно быть читалось на её лице, что он уступил.

      — Помнишь, душа моя, как в каюте перед сном мы спорили с тобой об отличии пиромантов Королевской Гавани и Эссоса? — Она кивнула. — Признаться, я затеял эту беседу не из праздного любопытства. Решал одну загадку. Те немногие счастливчики, кому попадались в руки яйца Таргариенов — после того как издох последний дракон — пытались их оживить. Но, увы, ни у кого не получалось. Никто не мог разгадать секрет. Даже стали подумывать все, что яйца просто окаменели, превратились в бесполезные радующие глаз безделушки.

      — Но Дейенерис это удалось?

      — Верно, Дейенерис это удалось. А раз смог кто-то один — смогут и другие.

      Холодная улыбка — самодовольство, омрачённое настороженностью — коснулась его губ.

      — Я разгадал тайну Таргариенов. То, что девочка с серебряными волосами сделала случайно, я могу сотворить теперь намеренно. И я привёз в деревянной коробке секретный ингредиент.

      Санса с тревогой ожидала ответа, интуитивно понимая, что он ей не понравится. Неспроста так был напряжён Петир.

      — Королева ящериц сожгла в пламени ведьму, которая погубила её мужа. И, сведя все подсказки воедино, я пришёл к догадке: Таргариены сжигали колдунов. Вот почему они держали всегда при себе пиромантов. Нынешние, конечно, уже не те...

      — Там человек? — прошептала Санса. — В ящике, что ты привёз.

      Петир медленно кивнул. Руки на её талии сжал чуть крепче, словно думая, что она сейчас взбрыкнёт.

      Казалось, что покачивающие бликующие вокруг них волны вмиг стали холоднее. Они перестали её согревать.

      Это испытание для неё было сродни того, когда требовалось вонзить кинжал в пушистую шкурку зайца. И то, что на этот раз она сама не будет марать своих рук, не облегчало душу.

      — Тебе обязательно... сжигать его живым? — спросила она вдруг одеревеневшими губами. Сама не веря, что смогла заставить их произнести вопрос такого рода.

      — Второй попытки у меня не будет. И королева Серсея уже прознала о том, что потерянные драконьи яйца всплыли у меня. Она меня уже вызывала к себе на щекотливую беседу. И ждёт теперь результатов. Моя неудача её не обрадует.

      Голова начала кружиться. Жаркая духота стала действовать одуряюще, словно воздуха перестало хватать для лёгких.

      Санса в деланно-спокойном виде чуть оттолкнула подплывшее к ним позабытое мочало. Усилием воли не позволила ни ресницам дрогнуть, ни пальцам сжаться и даже дышать старалась предельно ровно. За отрешённым взглядом спрятала рухнувший мир.

      Когда-то Сандор сказал ей: «Посмотри на меня. Ланнистеры – убийцы. Твой отец был убийцей. Твой брат – убийца. Твои сыновья станут убийцами когда-нибудь. Этот мир построен убийцами. Так что привыкай на них смотреть.»

      Как привыкнуть к тому, что душе противно? Что заставляет её плакать, сжиматься в комок и рваться на части? Она словно раз за разом предавалась сладкому забвению, отрицая суровую действительность, а та бесцеремонно, безжалостно возвращалась. Рушила её сплетённую для самой себя ложь, нанося ей новые раны.

      «Я не смогу стать сильнее, не закалив себя», — повторила мысленно Санса свои же слова. «Я терял себя тысячу раз, чтобы создать из пепла», — признался ей сегодня Петир.

      Она словно готовилась нырнуть с головой. В омут, бездонный, страшащий неизвестностью. Насколько будет мучительно допустить взаправду, не понарошку, что живой человек сгорит с её попустительства в муках? Что она — не важно играя ли роль или искренне — одобрит такой поступок? И не оттолкнёт от себя того, кого в иное время назвала бы чудовищем? Прокляла бы или в слезах молила бы о пощаде для обречённого.

      Мочало качалось на сверкающих в свете свечей крохотных волнах, кончики его — то один, то другой — ныряли в воду, подобно качающимся в раздумьи весам. На одном конце жизнь человека. Живого, некогда могущественного, рождающего нечто прекрасное одними своими ладонями. Колдуна. А на другом… Жизнь Петира, которого не пощадит Серсея. Жизнь Сансы, коли она от него зависела. Нерождённое дитя в её утробе. И Сандора, мейстера Квадрона, Сары, Осфрида и многих, многих других.

      Жалость — это слабость. И она не могла позволить жалости погубить стольких людей. Её мужа, её ребёнка... Если цена их спасения — часть её души, которая кровоточит от одной мысли о жертвоприношении, то значит так тому и быть.

      «Я потеряю себя, чтобы создать из пепла».

      — Я буду присутствовать на сожжении, — тоном, не терпящим возражений, заявила Санса, смело встречаясь с ним глазами. Ей показалось, что она всё-таки нырнула в омут, ледяная вода словно заставила всё тело пронзить сотней иголок, скрутить в тугой узел все внутренности.

      Его горячие, огненные губы, полные благодарности, накрыли её. Яростно стёрли с них несуществующий иней, раскрошили кристаллы льда; пальцы жадно зарылись в локоны почти-утопленницы. Он целовал её неистово, задыхаясь, а она цеплялась за его мокрые плечи, страшась потеряться в пугающих тёмных водах; желая согреться об него, утратив всё своё тепло и силы от внутренней борьбы.

      — Петир, подожди… — выдохнула она, когда он содрал размокший халат с её плеч и швырнул куда-то за бортик ванной. Тяжёлый звонкий шлепок от него отразился от алых влажных сводов. — Да стой же, Петир!

      Она почти запаниковала, услышав треск волантийский кружев, и попыталась вырваться. Упёрлась судорожно пальцами ему в грудь, почти ударила его ладонями.

      Его руки застыли, закаменели на её бёдрах. Грудная клетка ходила ходуном от тяжёлого, как у взмыленного жеребца дыхания. Взмокшим лбом он всё ещё прижимался к её скуле, не смея двинуться.

      — Что… не так?... — вопрос прозвучал хрипло, опалив ключицу.

      — Мы в воде. В купальне. — Санса почувствовала, что робеет с каждым словом.

      — И?

      — Тут нет кровати.

      Скрипнув зубами, он чуть отстранился и уставился на неё взглядом, выражение которого она не могла понять. Опасный блеск и поволока скорее ассоциировались у неё с хищником, который готов вот-вот вонзить клыки в жертву.

      — Спальня на другом конце дома, — сконфуженно добавила она, пытаясь донести до него свою мысль.

      Петир моргнул пару раз, явно с трудом возвращая осмысленность своему взгляду.

      — Моя жена считает, что сексом можно заниматься лишь в спальне?

      Он жёстко усмехнулся, а она поспешно запахнулась в остатки своей ночнушки. Понимая, что он ждёт от неё ответа, она попыталась выдавить из себя хоть что-то:

      — Ты говорил, что лорд Десмонд делал… это со своей любовницей в черепе Балериона Ужасного. — Слова давались ей тяжело. — Но ведь с любовницей.

      — Начинаю жалеть, что вместе с колдуном не вывез из замка и череп Балериона, — хохотнул Петир, будто вовсе не понимая её.

      — Но ведь это… грязно?

      Петир покачал головой.

      — Леди Бейлиш, ваши предрассудки сведут однажды меня с ума. — Он наклонился к самому её уху и обжёг его дыханием: — Ты хоть понимаешь, какое производишь впечатление на мужчину, являясь в таком виде к нему в купальню? Или восседая в почти прозрачных от воды кружевах у него на коленях и ведя с ним светские беседы?

      Он аккуратно и медленно, явно стараясь не спугнуть, опустил её руку на то, что леди называть не следует.

      — Твои слова принадлежат не тебе, а твоей септе. Старухе, не знавшей никогда истинных наслаждений. — Он нежно, но крепко сжал её пальцы кольцом, а она чуть не задохнулась от смущения. — Есть много вещей, которые септы осудят. Но они могут сделать людей без предрассудков счастливыми. Если тебя это успокоит, то нет ничего более чистого, чем сладострастное соитие двух идеально выкупанных людей.

      Он усмехнулся ей в волосы, зарывшись в них носом, а она не знала, что сказать, теряясь в миллионах мыслей.

      — Сюда могут войти в любой момент, — поделилась она другим страхом. — И увидеть нас.

      — Уверен, Сара подумала, что именно этим мы и будем заниматься. Когда ты велела ей оставить нас наедине.

      Санса с тихим всплеском порывисто прижала обе ладони к лицу спрятавшись.

      — Семеро, о нас завтра будет шептаться вся прислуга в Логове!

      — О нас будут шептаться в любом случае. — В его голосе появилась хитринка. — Вне зависимости от того, что мы сейчас сделаем. Разочарую тебя, но осуждающих будет меньше, чем ты думаешь. Скорее это будет зависть.

      Он шумно вздохнул, отнял её пальцы от лица и бережно взял его в свои руки.

      — Санса, мы можем вернуться в спальню, если ты к этому пока не готова. — Он проникновенно заглянул ей в глаза. — Но обещаю, что если ты захочешь остаться, то ты не пожалеешь.

      Предложение пугало её больше, чем сожжение человека.

      Но если при мысли о колдуне бросало в холод, то от мыслей о том, что может произойти прямо здесь и сейчас, в купальне…! О, у неё уже были возможности убедиться, что Петир был крайне искусен в постели. Ей никогда бы и в голову не пришли некоторые вещи, которые он делал в спальне. Например, то, что он творил своим ртом. И он действительно ни разу её не оскорбил. То, что они делали, скорее хотелось назвать «прекрасным», а не «грязным», разжигающим пожар в душе и особую истому в теле.

      Решаясь, чувствуя, как ныряет в омут во второй раз, она оплела его шею руками — полы отпущенных порванных кружев крыльями расплылись за спиною, — и отчаянно прошептала:

      — Покажи мне, как тебе нравится.

***

      Свеча белёного воска в тонкой женской руке взмыла выше. Янтарный свет разлился в стороны, заблестел влажный камень грубой кладки стен, отбросили резкие тени натянутые туго цепи. От вбитых по кругу в потолок массивных чугунных колец бежали в центр темницы звенья, подобные железной паутине. Держали на весу распластанного в воздухе старика. Цепи потолще впивались в кованые браслеты на его запястьях, плечах и предплечьях. Звенья поменьше, не толще ювелирных цепочек, вытягивали в стороны каждый кривой, будто ломанный ранее палец на его дряблых руках, держали их врастопырку. Дополняла картину массивная связка чеснока, опутавшая его шею и тощее в лохмотьях тело. Видимо, тут потрудились и кузнец, и мейстер. Последний, очевидно, ничего, кроме подручных средств из погребка, для защиты от колдуна придумать не смог. Опирался на детские сказки.

      Санса отрешённо разглядывала худющего, с выпирающего рёбрами и костями, старика. Бледные глаза смотрели на неё с затравленным страхом и мольбой, всклокоченная борода, натёртая зубчиками чеснока и блестевшая его соком, смотрелась жалко.

      Она пришла, чтобы осознанно подготовиться к тому, что увидит при свете дня. Под покровом ночи без лишних глаз проще спрятать боль и маленькую смерть своей души. Очередную. Додумать все мысли, глодавшие её изнутри, когда она сидела на коленках Петира, оказалось непосильной задачей. Без свидетелей сосредоточиться проще. Подготовиться к тому, чтобы бесстрастно встретить лицом к лицу смерть человека... Ей нужно свыкнуться с мыслью, что эта смерть нужна Петиру. Им обоим нужна.

      С удивлением Санса поняла, что сама боится признаться самой себе, что какая-то часть её к этому давно готова. Она словно раскололась надвое, и Санса никак не решалась принять сторону более сильной, пугающую её своей ледяной безжалостностью.

      В правом, здоровом зрачке старика отражалась половина Сансы, подсвеченная свечой. В ореоле света, будто пречистая Дева с отзывчивым сердцем, готовым стенать над каждой божьей тварью и лить по нему слёзы.

      В левом, покрытым уродливым бельмом, темнела её тёмная сторона. Та, что в Тироше прижала кинжал к горлу служанки. Та, что хотела сломать Осфрида Кэттлблэка. Та, что готова была пожертвовать немощным стариком ради своей жизни и своих родных. Да и разве это цена — сжечь отживший своё скелет против возможности прижать к груди дитя? Бесценок за бесценное. Мать ребёнка Ланнистера не имела права не заплатить эту цену. Ланнистеры платят всегда. Под какой бы личиной они не скрывались.

      Санса задула свечу — в здоровом зрачке колдуна больше не отражалась пречистая Дева, — развернулась, скрипнув соломой, и покинула последнее пристанище почти мертвеца. Вернулась в спальню, где видел уже десятый сон Петир, разомлевший после купальни, небрежно уронила свежий халат на пол — такая малость после того, что она сегодня думала и творила — и забралась под одеяло. Спряталась, как маленькая девочка, не позволяя ни звёздному свету, ни зловещим теням в спальне увидеть своих страхов. Иногда секрет показной силы в том, чтобы позволить себе оплакать свою боль одной. Превратиться на один постыдный миг, бескрайне интимный, в маленькую девочку. Чтобы завтра вновь восстать сильной женщиной. Восстать из пепла.

***

      В фонтанчике во дворе купалась синица. Из дупла кривого дуба, склонившегося над журчащими сверкающими струями, пищали синичата. Пшенично-утренние лучи будили всё живое, под ними блестела алмазной россыпью роса на траве и раскрывались нежные бутоны, наполняя свежий воздух сладким ароматом.

      Обитатели спальни лорда и леди Бейлиш тоже начали пробуждаться. Первой пробудилась муха, по-шпионски незамеченной проникшая туда накануне. Маленькими подушечками лап она протёрла каждую фасеточку своих глаз и деловито оглядела комнату. Внизу стояла люстра с потухшими свечами, вокруг одной уже начал плести паутину злодей-паук. Вверху из любопытного для неё была только кровать со спящими людьми и столик со всякими странными вещами и каплей воды.

      Оттолкнувшись лапами от потолка и перевернувшись голодным мохнатым брюшком книзу, она полетела к туалетному столику. Бесшумно приземлилась на бархатную перчатку, зацепившись за неё коготками. Пошевелила хоботком, принюхиваясь к десятку приторных запахов: все они исходили от плотно, по мнению людей, закрытых флакончиков с разноцветными жидкостями. И шустро побежала к замеченной капле возле оставленной свечи, с которой ночью ходила куда-то спящая сейчас человечка. В горошине солёной влаги муха тщательно выкупала все свои лапки, а затем уже посвежевшими нежными подушечками стала мыть всю себя — это была очень чистоплотная и уважающая себя муха. Окончив с процедурами, она взмахнула ставшими прозрачными, как слеза, крыльями, засверкавшими всеми цветами радуги в рассветных лучах, и полетела навстречу свободе и лазурному небу.

      Не успела муха как следует размечтаться о конской лепёшке — вчера в округе она приметила множество коней, роняющих превосходные, по её мнению, «яблоки» — как врезалась во что-то невидимое и холодное с громким звуком. Аж зазвенела незримая стена. Муха потрясла головой — хоботок недовольно мотнулся из стороны в сторону — и активно заработала крыльями; с бóльшим упорством и скоростью полетела в сторону зелени сада.

      Бум!

      Петир разлепил глаза и недовольно приподнялся на локте. Осоловело уставился на досадное и отвратительно громко жужжащее насекомое, бьющееся в стекло меж занавесок. Пока он раздумывал, вылезать ли из пригретого кокона одеял, чёрная, жирная и вредно-злая по-осеннему муха с громким бумканьем врезалась ещё несколько раз в стекло. Потеряв всякое терпение, Петир резко откинул покрывало и поднялся. Достал из ящика несколько ненужных черновиков и, вооружившись получившейся трубкой из пергамента, отправился воевать с непрошенным гостем.

      Сансу вырвал из сна громкий звук — будто бумагой наотмашь припечатали по стеклу. Придерживая кончиками пальцев заломившие виски, она медленно села и спустила ноги. Глазами сонно отмечая Петира, раздражённо бросившего в сторону скрученный пергамент, и жирную чёрную муху, опавшую на подоконник после его последнего удара. «Забавно это слышать от человека, которые едва ли муху убил в своей жизни,» — припомнила она слава Сандора и тихонько про себя вздохнула. Если уж сегодня ей предстоит наблюдать сожжение колдуна, то не стоит сейчас упрекать Петира в том, что он просто мог открыть окно и выпустить бедное насекомое.

      Петир явно собирался привычно кликнуть Сару, чтобы она помогла ему одеться. Но, отчего-то передумав, он позвал Марту. Санса отвернулась, якобы поправляя подушки, чтобы скрыть улыбку. Он мог ведь и просто посмеяться сегодня над её вчерашней надуманной ревностью, но предпочёл не напоминать это, лелеял настроение жены утром.

      Погода за стенами сроду раз радовала глаз — облака не омрачали небо. И Петир предложил своей леди-жене провести утреннюю трапезу в саду. Леди-жена не возражала.

      Завтрак споро накрыли в беседке, утопающей в лозах декоративного винограда и кустах нежных камелий.

      — Я слышал, у вас с сиром Осфридом произошёл конфликт, — начал Петир, вооружившись серебряным ножом. Неторопливо он стал размазывать масло по свежеиспечённой румяной булочке.

      Санса мысленно подобралась, готовая отстаивать свою позицию перед мужем. Она ожидала, что он станет защищать своего человека и не поймёт её претензий.

      — Он поступил не по чести.

      — Почему ты всё-таки не наказала его сама, а решила дождаться меня? Что именно тебя остановило?

      Вооружившись другим ножичком, начищенным до такого же зеркального блеска, как и предыдущий, он придвинул к себе поближе пузатый горшочек с паштетом из утиной печени и стал наносить его на булочку поверх масла.

      — У меня две причины, — осторожно начала Санса. — Несмотря на то что официально Кэттлблэки — вассалы Баратеонов, Осфрид и его братья — неофициально — служат лично тебе. Я не знала, не помешаю ли я твоим планам, наказав его. Например, ограничив ему свободу.

      Петир с интересом глянул на неё и положил на тарелку перед ней намазанную булочку.

      — А вторая?

      Санса опустила глаза, спрятала взгляд в тарелке рядом с румяной булочкой с подтаявшим маслом и нежнейшим паштетом.

      — Я не смогла придумать соответствующего наказания. Такого, на кого у меня духу хватило бы его использовать.

      Выгнув в удивлении бровь, Петир начал намазывать вторую булочку. Видимо, уже себе.

      — У тебя есть варианты, которые ты могла бы озвучить хотя бы мне?

      — Велеть вышить ему двадцать платочков его девизом.

      Петир громко хмыкнул и стрельнул в её сторону искрящимися от смеха глазами.

      — Унизительно, конечно, но не думаю, что память об этом испугает и остановит кого-то в дальнейшем. Санса, вопрос дисциплины для тебя щекотлив, но он предельно важен. Если ты дашь понять всем свою слабину, что тебя легко разжалобить — то это может повлечь сложности и для тебя, и для твоих служанок, о которых ты так печёшься.

      — Я понимаю это. — Она взяла с расписного блюда, утопающего во фруктах, пушистый розовобокий персик, чтобы занять им руки. — Поэтому единственный способ выйти из положения, что я нашла — дождаться тебя.

      — И у тебя совсем нет других идей для сира Осфрида?

      — Есть, но они не лучше предыдущей. — Она досадливо поморщилась. — Не приказывать же взаправду встать ему на горох или посадить под замок на целую луну.

      — Санса, посмотри на меня. — Он взял её руки, беспокойно крутящие персик, в свои. — Сейчас тебя никто, кроме меня, не слышит. И не осудит. Если тебя пугает именно то, что ты назовёшь что-то очень суровое, то спешу тебя уверить, ты не превратишься от этого в Джоффри или кого-то подобного ему. Мы с тобой вместе примем окончательное решение. Прячась за своими страхами тебе не научиться управлять людьми.

      — А если я действительно не придумала других наказаний для него?

      — После жизни в столице, рядом с королём и королевой-регентшей? — Сарказм был мягким, но отчётливым.

      — Сара боялась, что я прикажу казнить его... Хоть я и не собиралась этого делать. Думаю, самой суровой мерой можно назвать именно казнь. — Она тихонько вздохнула, но тёплые руки Петира, греющие её пальцы, придавали уверенности. — Так же она сказала, что он не успел ничего сделать. Выходит, он только успел напугать её словами. Джоффри бы в таком случае велел вырвать ему язык. Или отрубить руку, раз он посмел её тронуть. Но я не хочу никого калечить. Или придумывать что-то совсем жестокое. Как, например, когда сир Донтос напился перед турниром, и Джоффри велел заливать в него целую бочку вина насильно. — Петир её не останавливал, и она продолжила: — Я думала о том, что королева Серсея в подобном случае, наверное... велела бы выдать ему плетей.

      Петир кивнул.

      — Думаю, это будет сейчас самым подходящим для вас обоих.

      Он отпустил её руки и откинулся на спинку стула.

      — Тебе разве не будет его жаль? — с недоверием спросила Санса.

      — По правде говоря, Кэттлблэки скорее отработанный материал. — Он пожал плечами и поднял со своей тарелочки намазанную ранее булочку. — Осни и Осмунда повесили, а Осфриду теперь не стоит соваться в столицу, если не хочет испытать судьбу и последовать вслед за братьями. И он слишком много знает при нынешней весьма низкой полезности. — Он хищно откусил румяный бочок с потёками масла и шапочкой паштета, прожевал и добавил: — К тому же никто из моих людей не имеет права обижать мою жену.

      — А если бы его полезность всё ещё была на высоте? Как например, кузнец, который делает всякую утварь для Логова?

      Про себя она отметила, что про людей он сказал «мои», а не «наши». И её чуть задело, что конфликт Кэттлблэка со своей женой он поставил на второе место после его пользы.

      — Я благодарен тебе, что ты подумала о том, не нарушит ли его наказание мои планы. — Он тщательно вытер руки льняной салфеткой. — Если бы это сделал Джендри или кто-либо другой — мы бы в любом случае нашли выход. Я уже говорил, что никому не позволю тебя обидеть.

      — Так как тогда поступить с Осфридом? Если действительно велеть ему выдать плетей, то... сколько?

      — Когда отдаёшь приказ, то всегда думай, какие цели преследуешь. Тебе хочется его сломать и показать всем свою стойкость. Что ты не наивная девочка, которую легко разжалобить, не так ли? — Он потянулся к яблоку, улыбкой выдавая своё превосходное настроение. — Значит, поставим именно на это. Вели пороть ему спину, пока он сам не начнёт молить тебя о пощаде. Искренне и достаточно громко. У Осфрида шкура крепкая.

      Санса еле удержалась, чтобы не поднести руку ко рту. Ей показалось, что её замутило.

      — Звучит отвратительно отталкивающе, — призналась она честно.

      — Тебе выбирать. — Он приставил острую кромку лезвия к зелёному бочку и начал снимать с него кожицу. — Всё будет так, как ты захочешь. Хоть платочки вели ему вышивать. Он полностью ваш, леди Бейлиш, развлекайтесь. Но мягкими методами вы ничего, кроме смешков за спиной, не добьётесь.

      С хрустом он срезал кусочек от белой очищенной плоти яблока и отправил себе в рот.

      Какое-то время они ели молча. Над столом закружила жёлто-алая бабочка, на ветку дуба примостился ворон, замолчали накормленные и уснувшие синичата в дупле.

      — В столице ничего интересного не происходит? — поинтересовалась Санса, пододвигая к себе чашку с малиной. — Ты ничего не рассказывал, кроме того, что Серсея узнала о драконах.

      Петир внимательно на неё посмотрел поверх куриного варёного яйца, которого он неторопливо и задумчиво чистил.

      — Достойных людей становится всё меньше и меньше, — уронил он. — Изначально кто-то пустил Серсею по ложному следу... И она считала, что все яйца Таргариенов, похищенные из схрона, находятся у леди Оленны. Не простила она им и похищение короля Томмена. Так что теперь у нас новые Хранители Простора — Тарли. Нет теперь больше в живых ни леди Оленны, ни прекрасного рыцаря Цветов, ни твоей дорогой подруги леди Маргери.

      Санса старательно себя убеждала, что она сейчас не слышит ничего важного. Что только скорбь, а не волнение будет уместным в этой ситуации. Кажется, пока ей это удавалось.

      — После обеда подготовят всё, и потом я вернусь в столицу, — сообщил ей муж, бросил на стол салфетку и удалился. Про Дженни Пуль он не сказал ни слова.

      На тропинке, ведущей меж кустов камелий, показался Пёс. Не желая гнуть спину под толстой веткой, под которой что Санса, что Петир проходили без проблем, он отогнул её рукой и, пройдя, отпустил. Увесистая ветка резко разогнулась, хлестнув со всей силы по соседней, с сидящим вороном. Истошно вопя что-то по-птичьи, ворон усвистал в небо.

***

      Ещё с первыми лучами солнца плотник возвёл высокий и крепкий столб на арене Логова. Потом дополнил своё творение брёвнами, сложив их вокруг квадратом. Промеж них, поверх отсыревшего после долгих дождей песка насыпали от души веток и щепы и накрыли сверху сухим сеном.

      До обеда оставалось не так много времени, и Санса решила использовать наконец законченное сооружение в своих целях. Осфрида Кэттлблэка под конвоем привели сюда и демонстративно бросили доску поверх веток и сена до столба в центре. Кэттлблэк побледнел. Несложно догадаться, о чём он подумал, глядя на доску, которую обычно кладут перед приговорёнными к сожжению. Последняя дорожка осуждённого.

      Дёрнувшегося было Кэттлблэка быстро схватили. Не дали ему дать дёру куда подальше. Скрутили, как щенка и потащили к столбу под строгим взглядом леди Бейлиш. На арену, жаждя зрелищ, пришли почти все рабочие и слуги. Новость, что будут наказывать сира Осфрида, облетела всю территорию Логова в мгновение ока.

      Когда громко вопящего Кэттлблэка начали привязывать животом к столбу, он начал медленно затихать. При казни сожжением всегда привязывают спиной. Конечно, сжечь можно хоть подвесив кверху пятками, но Кэттлблэк, очевидно, начал надеяться или подозревать, что скорее над ним хотят поиздеваться другим способом. Даже обвис немного в верёвках от облегчения, когда ему порвали рубаху, обнажив спину.

      — Я уж думал, он штаны обмочит, — тихо буркнул Сандор за спиной Сансы. — Рано на нём рубашку рванули. Никакого веселья. Скука смертная.

      — Сир Осфрид Кэттлблэк, — громко, чтобы слова долетали до каждого присутствующего, начала Санса. — За нарушение порядков вы приговариваетесь к наказанию поркой. — На всё ещё бледном лице Кэттлблэка успело промелькнуть облегчение. — Вам будет выдано столько плетей, покуда вы сами не начнёте молить чистосердечно о прощении. Приступайте. — Она милостиво кивнула солдату, который с предвкушением похлопывал себя костяной ручкой плётки по голенищу сапога.

      — Миледи, вы уверены, что вам стоит это наблюдать? — прошептал мейстер из-за её плеча. — Лучше бы этим занялся ваш муж. Это зрелище — не для леди.

      Солдат с гаденькой улыбочкой неторопливо вышел вперёд, на ходу разматывая чёрный кожаный хвост. Осфрид сжал зубы и отвернул лицо, чтобы защитить его. Все понимали, что его гордость ему сегодня дорого обойдётся. Гордецы не молят о пощаде с первого удара.

      «Это зрелище не для леди». Многое что в жизни Сансы теперь было не для леди. Только за сегодняшнюю ночь она дважды была «не леди» — в купальне и в спальне. И видимо, ей предстоит побыть «не леди» сейчас и на сожжении.

      Чёрной змеёй кожаный хвост взметнулся в воздухе и с громким щелчком обрушился на широкую обнажённую спину. Осфрид дёрнулся, но не издал ни звука. На молочной коже заалела, будто появившись сама по себе, тонкая, как жила, рана. Рассекла ему лопатку наискось. Санса незаметно и бесшумно постаралась сглотнуть, заметив, как из неё покатилась первая капелька крови.

      Солдат перехватил чуть удобнее ручку плётки и легко, будто делал это тысячу раз, сделал новый хищный выпад рукой. Уверенным замахом заставил плеть засвистеть в воздухе. Бьющий по ушам смачный щелчок рассёк предыдущий порез. Как художник нарисовал кровью крест.

      Санса порадовалась тому, что заранее приняла отвар от тошноты, приготовленный заботливым Квадроном.

      Новая рана легла на поясницу, заходя на бок, и вся арена услышала громкое шипение, достойное сумрачного кота.

      — Куда он так бьёт! — тихо возмутился за плечом мейстер.

      — Кэттлблэк сам виноват, — также тихо ответил ему Сандор. — Не дёрнулся бы — не получил бы по боку. Будет вертеться, как баба, и по животу получит.

      Следующая красная отметина была нанесена аккуратней — пёстрой лентой легла на позвоночник. Осфрид героически смолчал.

      — Шрамы останутся. Такое никакой мазью потом не убрать. — Санса лёгко могла представить, как мейстер недовольно поджимает губы.

      — Пусть радуется, что не до кости секут. — Сандор словно скрашивал скуку пререканиями с Квадроном. — Эти поглаживания он выдержит, если дурить не будет.

      Щелчки пошли один за другим. От них хотелось отвернуться и зажать ладонями уши. Но Санса заставляла себя смотреть сама не зная какой ценою. Наверное, той же, которую заплатила за принятие решения о колдуне. Она не сможет уйти отсюда прежней.

      Солдат, забавляясь, стрельнул плетью в сторону, заставляя лишь безвредно щёлкнуть в воздухе. А Осфрид от этого дёрнулся и громко выдохнул так, как будто бы его снова огрели по спине. Немногие заметили, что от этого взмаха в сторону несколько капель сорвались с кончика плети и попали на нежно-голубые юбки леди Бейлиш. Сандор кулаком погрозил солдату. Тот развёл руками, будто извиняясь, и замахнулся сильнее, от всей души. Новый удар выбил из Кэттлблэка громкий крик.

      — У него уже не спина, а лохмотья! — сокрушался мейстер, которому это предстояло лечить.

      — Рот ему никто не затыкал, — равнодушно заметил Сандор. — Спина или дутая гордость — выбор каждого.

      Теперь каждый удар сопровождался криком. Воздух словно дробили тошнотворные звуки: пронзительный свист плети, щелчок и крик.

      — Ты точно не велела ему вырвать язык? — недоверчиво поинтересовался Сандор, когда новые раны-порезы уже нельзя было отличить от прежних с такого расстояния. Вся спина для зрителей теперь была кроваво-мокрого цвета.

      — Леди Алейна, велите прекратить это безобразие! — недовольно прошептал, почти зашипел возмущённый мейстер.

      — Замолчите оба, — жёстко велела Санса, держась из последних сил.

      От нового удара Кэттлблэк выдал нечто нечленораздельное, завыл пополам с булькающим звуком в горле. Солдат замер, попридержав чёрно-алый хвост в своих руках, посмотрел на леди Бейлиш, Кэттлблэка и, не дождавшись вразумительных слов от последнего, прервал его передышку.

      Санса сама уже мысленно начала просить глупца, чтобы он начал молить о пощаде. Она не могла решиться сама прервать это мерзкое наказание. Ведь тогда весь смысл задумки бы терялся, ведь тогда и спина этого упёртого Кэттлблэка пострадала бы напрасно.

      Следующий хлёсткий щелчок выбил, наконец, у гордеца «миледи». Санса незаметно выдохнула с облегчением, когда солдат опустил плеть, давая Кэттлблэку путанно, давясь выбитыми из него слезами, просить смилостивиться над ним.

      Солдат, да и все вокруг, с интересом посмотрели на неё. Её чуть ли не передёрнуло от мысли, что они ожидают, велит ли она продолжить порку. Не смотря на то, что сама озвучила ещё до экзекуции все условия. Мог бы кто-нибудь другой на её месте поступить именно так? Дать ложную надежду, довести до края, а потом разрушить её новым, неожиданным и оттого более болезненным ударом плети. С горечью она призналась себе, что такие люди найдутся.

      — Надеюсь, сир Осфрид, вы запомните этот урок надолго, и нам не придётся его повторять. Снимите его осторожно и унесите в лабораторию мейстера Квадрона.

      Развернувшись — сырой песок под каблучками скрипнул — Санса велела мейстеру позаботиться о Кэттлблэке, и направилась прочь с арены. За ней грозной для всех тенью последовал Сандор.

      Хотелось скрыться от всех, спрятаться. И никогда больше не надевать нежно-голубое платье с жуткими бурыми пятнами.

      Небо постепенно затягивалось серыми тучами.

***

      Двое рабочих, роняя по пути зубчики сушёного чеснока, притащили на арену скрученного пеньковой верёвкой старика, и положили его на песочек рядом со сложенной устрашающей поленницей со столбом. Тут же поставили и кованый ларец с драконьими яйцами.

      Мейстер Квадрон и Джендри Уотерс смотрели на составляющие компоненты деторождения драконов и ломали голову, как их соединить.

      — Может, просто положить колдуна на солому, а вокруг него яйца? — предположил Джендри, разглядывая костлявого старика с намасленной соком чеснока бородой. Тот вылупился на них страшным взглядом. Хвала Семерым, что хоть не понимал на общем языке ни слова.

      — Верёвка сгорит, и он освободится, — высказал свои опасение мейстер. — Лучше цепями примотать его к столбу.

      Джендри задумчиво почесал затылок.

      — Нужно, наверное, чтобы яйца были к нему как можно ближе... А ну как ветки с соломой быстро прогорят, и они провалятся ниже... И до магии старика им будет далеко. Да и как-то непохож он вообще на колдуна. В нём точно есть эта самая магия?

      Джендри осторожно потрогал его плечо носком сапога. Старик дёрнулся, зарычав и зыркнув на них так, что рабочие отшатнулись. Один из них осенил себя семиконечной звездой и забормотал молитвы.

      — Лорду Бейлишу неизвестно, как близко к мейеге лежали яйца. Может, принцесса Дейенерис вообще заходила вместе с ними в руках или по счастливой случайности их положили вплотную к старухе.

      — Так давайте тогда яйца к нему и примотаем. — Джендри пожал плечами. — В книгах ничего об этом не сказано. Но, наверное, чем ближе, тем надёжнее. Немного верёвок...

      — Чтобы верёвки сгорели, яйца упали и, не дай Семеро, разбились?! — возмутился мейстер. — Несите цепи. Будем прилаживать ими и колдуна к столбу, и яйца к нему. Поближе к сердцу. Где, как не в нём, находиться источнику тёмных сил?

      На крытой галерее уже поставили два стула с высокими резными спинками и алой обивкой. Снизу они казались подобными двум тронам. Вскоре их заняли лорд и леди Бейлиш. Любопытные обитатели Логова собрались здесь во второй раз. Вот радость-то — которое зрелище за день!

      — Ты уверен, что всё получится? — с тревогой спросила Санса, разглядывая, как приматывают цепью немощного измученного старика к столбу.

      — Я скрупулёзно изучил всё, что мог лично, — процедил Бейлиш, не сводя тяжёлого напряжённого взгляда с колдуна. Очевидно, волновался не смотря ни на что.

      На шею обречённого стали прилаживать кусок кольчуги, зазвеневший звеньями. Сложили его наподобие мешка.

      — И вот эта древняя рухлядь и есть ваш могущественный колдун? — фыркнул Сандор за её плечом.

      — У меня есть основания в этом не сомневаться. — Судя по тону, Петир был не в духе. Слишком высокие были ставки, слишком много сомнений и никаких гарантий.

      К первому мешку из кольчуги, который кузнец закрепил на чугунном ошейнике, добавили второй. Между ними печально свисала связка чеснока, напоминая чу́дные бусы.

      — Чеснок-то зачем нацепили? — грубовато выразил удивление Сандор. — Остатки к столу подадите?

      — В древних трактатах значилось, что его применяли от тёмных сил, — скупо пояснил мейстер.

      — Портянками [1] ношенными его бы ещё обвесили, — гоготнул Сандор. — Такая вонь не только тёмные силы отгонит.

      В первый кольчужный мешок осторожно положили синее яйцо. Когда Джендри стал аккуратно вынимать из кованого ларца второе, серебряное, Сандор, никого не стесняясь, громко заржал, громыхая доспехом. Санса почувствовала, как к щекам стала приливать краска. Несложно догадаться, что так развеселило Пса, на что именно стали похожи два увесистые яйца в образовавшемся декольте из кольчуги.

      Ветер поднялся, затрепетал умасленной соком чеснока бородою и остатками седых волос на голове старца. Поднявшийся песок попал в глаза и рот кузницу. Джендри кулаком потёр глаза и сплюнул, а подбежавший слуга вручил ему зажжённый факел. Все выжидательно посмотрели на лорда Бейлиша.

      — Начинайте, — велел он, сжав пальцы на подлокотнике до белых костяшек.

      Джендри подошёл и склонился, воткнул факел в самое сердце сплетения веток и щепы. Они затрещали, пламя вспыхнуло и неспешно, с предвкушением поползло в стороны, зашипел где-то в глубинах отсыревший песок, столкнувшись с зарождающимся жаром. Несколько сухих травинок, заалевших искрами, подхватил ветер и закружил как диковинных красных светлячков.

      Колдун выпучил глаза и страшно ими завращал. Засучил ногами, подальше отталкивая от себя особо толстую ветвь, уже занявшуюся неторопливым пока что пламенем. Он начал громко что-то тараторить на непонятном языке, гортанные резкие слова звучали не то требованиями, не то проклятиями. За горизонтом громыхнуло, за лесом вспыхнула молния. Первые капли дождя тяжело упали на песок, притушили тлеющую солому.

      — Он читает заклинания, остановите его! — закричал всполошившийся мейстер.

      Санса не успела возразить, что вряд ли старик виноват в который день идущих осенних дождях. Солдат, который ранее порол Кэттлблэка, поднял с ящика плеть и вышел вперёд. Замахнулся как следует. С громким щелчком плеть рассекла рот старику. Голова мотнулась в сторону, трепещущая на ветру борода оросилась кровью.

      Капли зачастили сильнее, забарабанили звонко по крыше и блестящим металлическим дугам купола.

      — Тащите масло! — рявкнул Петир.

      Непонимающие, где взять масло рабочие, бестолково забегали. Джендри громко выругался, а потом закричал сквозь воющий ветер и дождь:

      — Ром! В загоне лежат бочонки с ромом! Сюда их!

      Несколько рабочих бросились в загон, и почти рысью вернулись с увесистыми бочонками. Топором стали ломать крышки и лить сверху на неуверенно потрескивающие под дождём ветки. Один недотёпа даже бросил в самую гущу костра бочонок не вскрывая.

      — Ты что делаешь! — заорал Джендри, но было поздно. Пламя, подкормленное крепким алкоголем, вспыхнуло, взвилось выше. Расползлось по всей щедро облитой поленницей, гарцуя рыжими лапами. Все отшатнулись от жара, двое рабочих даже грохнулись на песок, а из сердцевины ревущего огня полетели истошные крики.

      Грянул гром, и небо разрезала молния ослепительной белизны — так метал раскалённый жжёт глаза. Эта короткая белизна выхватила в рыжих всполохах болезненно извивающуюся фигуру. В агонии трепыхающуюся, бьющуюся о раскалённые цепи грудью. По сырому воздуху поплыл сладковатый запах мяса и жареного чеснока.

      — Сейчас бы курочку, — вздохнул Сандор.

      Вдруг раздался оглушительный взрыв. Верно закрытая бочка с ромом, кинутая в самое сердце огня, нагрелась до предела. Ударившая по ушам волна словно заставила всех оглохнуть на несколько жутких мгновений, части веток и досок брызнули в стороны. Клиган святым чудом успел выхватить меч и отбить широким лезвием полетевшую в сторону лорда и леди Бейлиш чёрную от копоти дубовую крышку.

      Санса, испуганно закрывая лицо мокрыми от косых струй дождя ладонями, поняла, что к ней постепенно возвращается слух после взрыва. Мерно стучал дождь по крыше и куполу. Костерил Джендри недотёпу, кивнувшего в огонь закрытый бочонок. Шипело высокое пламя, испаряя летящие в него с неба капли. Не было других звуков. Не было криков колдуна.

      Санса отняла промёрзшие пальцы от лица, вытянулась и впилась глазами в слепящие рыжие всполохи. В центре средь коптящего дыма угадывалась скрюченная, чёрная фигура, обвисшая в цепях. Неподвижная посередь текучего, яростно извивающегося и ревущего пламени.

      — Подайте леди Бейлиш плащ. — Услышала она голос мужа.

      Их кресла передвинули чуть глубже под крышу галерии, чтобы до них не долетал дождь, Сансу укутали в плащ, подбитый мехом. Она молча, без всяких возражений его приняла, словно не слыша причитаний мейстера. Лишь смотрела и смотрела в танцующие оранжево-белые языки, лижущие столб, как завороженная.

      Солнце, бесстыдно оголившее бок сквозь тучи, стало клониться к горизонту, когда пламя начало затихать: выгорело всё, что можно — от наложенной от души древесины до вылитого алкоголя. Почуяв слабину противника, дождь словно решил, что можно сэкономить силы. К чему махать двуручным мечом против зубочистки? Дождь и пламя затихли почти одновременно в изумительном единении. Оставили лужи на разбухшем песке и угольный остов от кострища.

      В священной тишине все тянули шеи, рассматривая чёрный, как смоль, столб. Вылупились, чуть ли не лопаясь от любопытства. Со столба свисали прибитые к нему покрытые копотью пустые цепи. Ни костей, ни лоскутов кольчуги. Исчезло или обвалилось всё вниз, зарывшись в пепел?

      Джендри нерешительным шагом направился к остаткам кострища. Сырой песок скрипел от каждого его шага под сапогом. Сансе казалось, что Петир рядом с ней забыл, как дышать.

      Молодой кузнец нагнулся и поднёс ладонь к остаткам, проверяя, насколько сильно они дышут жаром, не обожжёт ли он руки. Видимо, сочтя теплоту приемлемой, он опустился на четвереньки и стал аккуратно разгребать руками пепел и остатки особо толстых веток.

      Петир весь вытянулся в волнении, натянутый, как струна, каждая мышца на лице закостенела. Санса и сама с трепетом следила за поисками кузнеца, каждое мгновение тишины давалось ей тяжело. Неужели все потуги, все надежды и принесённая жертва были напрасными? Несколько лет назад с рассветом из пепла восстала матерь драконов со своими питомцами... Санса про себя ужаснулась — а вдруг положение солнца тоже имело значение? Костёр Дейенерис зажгла в ночи. И до самого утра он горел, чтобы при поднятии солнца родилась из пепла жизнь...

      Красное, воспалённое солнце тяжело клонилось к закату. Умытые дуги купола блестели розовым в его лучах. Вдруг Джендри замер, а потом, прижав к груди какой-то чернильный комок, медленно выпрямился. Вытер мокрое, в серых разводах золы лицо, и высоко поднял над собою ладони с шипастым угольно-чёрным комком. Санса наклонилась ближе и прищурилась, силясь понять, что это.

      В звенящей от напряжения тишине раздался громкий чих. Закопчённая мордочка вытянулась из этого комка и приоткрыла влажно-золотые глаза с вертикальным зрачком. Шипастый клубок вдруг разделился, одна его половина — с глазами — скатилась с ладоней и плюхнулась на плечо Джендри. Отряхнулась по-собачьи — на изгвазданном теперь в золе плече можно было лучше разглядеть это молочно-серебристое существо, — раздвоенным языком лизнула Джендри в щёку и обвила его шею длинным хвостом. Второй дракончик, оставшийся на ладонях, перевернулся на лапы. Встал на них неуверенно и неуклюже отряхнулся за первым, явив миру глянцево-синюю, как небо в самую прекрасную звёздную ночь, чешую.

      Солнце коснулось линии горизонта, когда оба дракончика тоненько запищали и дыхнули пламенем, чуть не подпалив буйные вихри новоявленного отца драконов. Музыка драконов впервые за сотни лет прозвучала на просторах Вестероса.

[1] Портянки - куски ткани для обматывания ног перед их надеванием в сапоги. Ступни ног обматывали материей ещё римские легионеры, а до них ещё более древние армии и народы.