Звонари подняли медные колотушки — ударили в подвешенные тонкостенные трубы Храма Благодати. Переливчатым звоном они запели, качаясь и целуя в бока друг друга. Музыка ветра и заунывных песнопений поднялась до тлеющего неба и первых звёзд, наполнила разгорячённый дрожащий воздух над Миэрином.

      Ветер подхватил кирпичную пыль и молитвы, сплетённые из тысяч голосов, красными воздушными щупальцами зашарил по пирамиде, запуская их в окна и двери. Лизнул террасу на самой макушке, где пальцы наёмника рушили причёску из серебряных кос владычицы Миэрина. Потушил зажжённые свечи в молельной комнате на алтаре перед фигурками Семи Богов — много дней их вырезал ножом сир Барристан из простой древесины. Любопытной волною протёк в окна кухни поверх сгорбленных в молитве спин поваров, заставил трепетать в поддувале огромной кувшинообразной печи огонь.

      Несколько красных былинок миновали кухню и опустились в тёмном зёве коридора. Где тут же раскрылись глаза, выдавая себя в темноте белизной белков. Сапог того, кому были чужды молитвы, придавил былинки, напитанные благостным звоном и песнопениями.

      Герион крался по тридцатому ярусу пирамиды. Подошвы ступали в полутьме не хуже подушечек мягких лап хищного зверя. Надоедливыми хвостами за ним скользили евнухи с постными лицами. Стражники его скромной кельи и надзиратели за ценным пленником. Герион сам не знал, чего ждал, когда сделал сегодня первый шаг за порог. Наверное, что его скрутят, как нашкодившего щенка, ткнут носом в плетенье циновки. Но безупречные молча двинулись вслед, безупречно следуя за каждым его шагом. Решив прощупать границы дозволенного, Герион удалялся всё дальше и дальше от выделенной ему комнатушки. Вечер плавно перетёк в ночь, и за неё он спустился со своего тридцатого яруса до самой земли. Осмотрел в любопытстве стойла слонов на востоке, поморщил нос от запаха мулов и ослов в конюшне на западе. Сунуться в подземелья, к драконам, он в эту ночь не решился. А ну как доложат о его интересе королеве ящериц. Пускай все привыкнут к тому, что лев выходит на прогулку, постепенно. К рассвету он поднялся по главной мраморной лестнице до самого верха. Задержался, услышав отражённый эхом протяжный стон. Усмехнулся про себя и унёс свой тощий зад подальше, назад в выделенную ему берлогу.

      Отоспавшись всласть до полуденного солнца, он приступил к своим бесхитростным обязанностям — опросу лекарей и мудрецов. Дейенерис загадала ему загадку — избавить город от хвори. Кровавый понос, именуемый в народе Бледной кобылой. И для её решения он потребовал у своих надзирателей приводить к нему на опросы лекарей, каких найдут на грязных улочках.

      Стол перед Герионом завалили ворохи бумаг. Желтоватый пергамент с вьющимися кончиками покрывали резкие росчерки букв, щерившиеся крючками не хуже клыков. Чернильной колючей вязью ложились заметки, мысли и редкие рисунки. Ветер заставил по столу поползти листок с расчерченной схемой языка — скупые пометки о характере налёта на разных стадиях болезни окружали его.

      — Только я один знаю истинную причину недуга, охватившего город, — прошамкал беззубым ртом мудрец в лохмотьях с крючковатым носом.

      Покачивая перо в своих пальцах, Герион скосил глаза, наблюдая за медленно скользящим по столу листком с рисованным языком.

      — Так поделитесь же с нами своими сокровенными знаниями. Впечатлите меня!

      Старик наклонился ближе и вытаращил глаза, придавая значимость своим словам. Будто готовясь выдать жуткую тайну.

      — Миазмы драконов!

      — Что?..

      Перо замерло в руках Гериона.

      — Драконы пожирают человеческую плоть, которая гниёт в их презренных утробах. Эти твари пускают смрадные ветра из-под хвостов и отравляют воздух над городом! — Он завращал глазами, поднимая сморщенные руки с узловатыми пальцами. Как пророк вознёс их над собою, глаголя страшные вещи: — Они отрава всему живому, от них все хвори и недуги! Они — смерть на крыльях...

      Герион ловким хлопком прибил к столу доползший до края листок. Одним ударом осадил языки на схеме и в беззубом рту.

      — О да, вы меня впечатлили! — Метнув взгляд на переводчицу у дверей, он бросил уже ей: — Следующий!

      Когда Герион задумал опрашивать лекарей, то довольно быстро встала проблема. Бывшие рабы с разных концов света говорили на разных диалектах. Не желая светить свои скромные познания гискарского, да и не зная всех возможных языков, Герион затребовал себе переводчицу. Простодушием было ждать, что королева отдаст ему свою маленькую наатийку. И потому Герион себя обозвал глупцом, когда его наивное ожидание не оправдалось. Меднокожая дотракийка с чёрными блестящими волосами и миндалевидными глазами пришла к нему вместо неё. Миссандея больше не появлялась.

      — Трещины изборождают губы, — вещал новый приведённый к нему лекарь. — Вода покидает человека вместе с испражнениями. И жар, и бледность... Вздутие живота и повышенная тошнота. И имя немочи — шиггилё!

      Герион кивал и чертил палочки напротив названных признаков. Так или иначе, но многие начинали повторяться. Под разными языками болезнь была известна на разных берегах. Поэтому он рассудил, что если какие-то признаки будут названы не единожды, то им можно верить скорее.

      Выпроводив последнего на сегодня знатока недугов, Герион с громким хрустом в позвоночнике потянулся на стуле. За время его пребывания в подземельях он отвык от дня и ночи. И, попрощавшись с пауком в темнице, он обнаружил, что ему теперь привычнее спать под солнцем. При луне к нему сон пока не шёл.

      Герион подошёл к порогу. Постоял немного, раскачиваясь с пятки на носок. Безупречные стояли бездушными оскоплёнными истуканами. Будто не членов, а языков лишили их в Астапоре. Видимо, либо королеве доложили о его прошлой прогулке, и она не возражала, либо в распоряжениях по поводу него ничего не значилось о границах его свободы.

      Так же, как и вчера, Герион перенёс лапу за порог. Сделал шаг. И ещё. Прошёлся до середины коридора. Замер. Безупречные проследовали за ним и вросли в пол, отстав на два шага. Герион задумчиво поскрёб подбородок. Возвращаться в келью-клеть он не желал — четыре стены набили оскомину. То, что ему доступны все ярусы, он проверил ещё вчера. Но живая натура требовала чего-то эдакого. Вынюхать да разведать. Пройтись ночным львом по подвернувшимся ему угодьям. За гранью разума оставить то, что вся пирамида превратилась в новую клетку. Просто форма да размер сменились.

      Герион сделал шаг вперёд. Видимо, безупречные посчитали это расстояние недостойным, чтобы отмереть со своих мест. Шагнул ещё раз. Тени в лунном свете перед ним переглянулись. Живые, всё-таки, не истуканы. На его третий шаг они сделали один свой. Занятно. Меряют ли они мысленно расстояние до него в локтях — как отрезы ткани товарки на местных рынках — или под остроконечными шлемами кипят думы с сомненьями? И как быстро они будут считать на ходу? А при беге?

      Нагло, по-разбойничьи ухмыльнувшись, Герион ударил пяткой в кладку пола и со всех ног пустился по узкому коридору. Тени в шлемах, загромыхав доспехом, полетели за ним. Зайцем метнувшись за левый поворот, он миновал верхние кухни. За правый — верхние бани. Наконец, сжалившись над калеками, он резко затормозил, даже припал на корточки, проскользив по гладкому мрамору и уперев широко раскрытую ладонь в пол. Безупречные пролетели чуть вперёд него. Замерли. Переглянулись. И, не обменявшись ни единым словом, сделали несколько шагов назад, спиной вперёд, чтобы замереть позади Гериона. Это его развеселило. Они что, и задом наперёд ходить за ним готовы?!

      Жалея, что нельзя запрятать улыбку в бороду, он стал делать медленные шаги назад не оборачиваясь. Безупречные безупречно стали повторять его путь, пытаясь держаться не дальше его лопаток. Двадцать локтей [1] по парадному коридору они преодолели обратным шагом. Потом Герион наклонился вперёд и поднял одну ногу, покачиваясь на носке второй. Ну хоть этого они повторять не стали. Утратив к евнухам всякий интерес, Герион со звонким стуком каблука об пол опустил ногу, и задумчиво повернул нос к арочному входу, до которого они дошли крабьим шагом.

      Молельная комната. Лунный свет посеребрил её, заставил смиренно утратить все краски. Несложно догадаться, что до варварского захвата Дейенерис тут молились лишь одним богам Гиса — у правой стены здесь оставили бронзовую гарпию с обнажённой грудью и плетью в руках. Плетёные циновки для молитвы перед нею так же никто не тронул. А вот остальное тут выросло благодаря королеве. На длинном бруске мрамора, как на алтаре, стояли скверно выточенные из светлой древесины фигурки Семи Богов. У ног воина, тяжело опирающегося на меч, было больше всего огарков свеч. У левой стены притаился скакун с тяжёлыми копытами из чёрного, как смоль дерева. Искусно выточенную гриву и бугрящиеся мышцы на мощных боках явно натёрли маслами, и они блестели в свете луны. На гвоздике на стене над ними висели из той же породы луна и солнце. Сюда, верно, должна была приходить его переводчица-дотракийка. И все, кто остались у кхалиси от её кхаласара.

      Герион в задумчивости прошёлся к белому алтарю, потерянно пробежался глазами по кособоким богам. В далёком детстве его учил септон, как складывать руки в молитве, как шептать обращения Отцу, Кузнецу, Воину... Первой недетской книжкой стала Семиконечная звезда. После очередных его именин старший брат велел все сказки с драконами вынести из спальни младшего. И мейстер стал учить выводить строчки уже не по сказаниям о Балерионе, а по мудростям Воина. Герион прикрыл глаза, пытаясь учуять запах ладана и благовоний. Да откуда ему здесь взяться? С кухни тянуло пирогами с бараниной да жареной барабулькой. Он открыл глаза и в окованном в медь зеркале с диковинной чернильной поверхностью увидел не десятилетнего мальчика, восторженно рассматривающего яркие цветные витражи в септе при Ланнинспорте. А потасканного и обгоревшего пленника. Беглый раб — кричали его отметины на запястьях. Такие оставляют кандалы спустя годы. Задранный рукав на правой прикрывал половину безобразного шрама — выжженная метка клейма, как на скоте. А сколько их скрывалось выше...

      Скривившись, он отвернулся от зеркала из обсидиана — когда-то такими славился Толос — отвернулся от фигурок Семи богов — или это они отвернулись от него? — раздосадовано прошёлся взором по комнате. Будь взгляд хоть толику тяжелее — оставил бы борозды на камне стен. В самом дальнем и тёмном уголке спрятался самый маленький символ божеств. Смеющийся бородач из зелёной и ядовитой — для тех, кто не родился на побережье Летнего моря — древесины бобовника в окружении бабочек. Видимо, ему молилось меньше всего людей в этой пирамиде. Возможно, лишь одна наатийка, которая больше к нему не приходила, не задавала вопросов и не уносила его бороду в своих руках.

      Почувствовав в молельной комнате себя абсолютно лишним, чужим, Герион хмуро вылетел из неё; не находя себе места, закружил по лестницам и коридорам не хуже разбуженного взбешённого дракона. Двумя крыльями за спиной распластались тени от двух его надзирателей.

      На тридцать третьем, последнем, ярусе коридор непомерной ширины в алом мраморе и янтаре вёл в королевские покои. По обе стороны его пустовали ниши с бронзовыми постаментами. Видимо, резные статуи на нём постигла та же участь, что и трон в виде гарпии в тронном зале. Нисколько не заботясь о своих «крыльях» с копьями, Герион занял один такой постамент в глубокой нише. Забрался с ногами и сунул в зубы найденную там щепку из златосерда. Всё, что осталось от разрубленных фигур.

      Редкие факелы в коридоре отражались дрожащими лужицами в глянцевых плитах пола и мириадами звёзд в янтаре стен. Шипело масло, пожираемое огнём. Скрипела щепка на зубах. И доносились тихие, полные сладострастия стоны из покоев. Отражались эхом от полированного мрамора и драгоценных каменьев на стенах. Не послышалось, значит, прошлой ночью Гериону на лестнице...

      Замерев грозным изваянием, он прождал на своём постаменте до самого утра. Мышцы затекли, спина недобро заныла, а щепка от его предшественника начала горчить. Наконец, в коридоре раздался первый шорох. Похожий на шаг. Он дышать заставил себя забыть, чтобы проходящий мимо человек не повернул шею в его сторону, и не увидел, кто затаился в тёмной нише. К его удивлению, шли не из покоев, а наоборот — напрямик к ним. Наатийка лёгким шагом спешила к своей королеве. Случилось ли что-то?..

      Сплюнув щепку, Герион позволил себе размять шею и спину, и снова замер, принялся ждать. Вскоре послышалась неспешная, почти полная довольства мужская поступь. Клацнул металл — так лезвие возвращают в ножны. И мимо Гериона проплыл синебородый наёмник. Алые сползающие штаны с болтающийся на уровне колен пряжкой ремня, начищенные сапоги, кинжал на боку с ручкой в форме нагой женщины, рубашка перекинута через его влажную мускулистую грудь...

      Даарио замер напротив и оскалился, скосив на него глаза.

      — Ты слишком громко дышишь, львёнок.

      Такое обращение от постельной собачонки королевы вызывало желание озлобленно зарычать.

      — Для наёмника, который услышал чужое присутствие, ты слишком беспечен. Или для тебя привычно поджидать врага, готовясь спустить штаны?

      Сверкнув белозубой улыбкой, Даарио обхватил ладонью литые груди рукояти на поясе.

      — Мои девочки всегда со мной, чтобы защитить меня. — Герион заметил, как из-за голенища его сапога торчит кончик второго такого кинжала. — Тебе ли, дарёный раб, тягаться со мною? — Едким взглядом он насмешливо мазнул по меченым запястьям Гериона. — Скорее, это я уложу тебя на лопатки голыми руками. И стяну с тебя штаны.

      Пока они молча жгли глазами друг друга, скалили зубы напоказ, оценивая противника, не собираясь нападать взаправду, послышалась знакомые лёгкие шаги скромных сандалий. Миссандея проплыла мимо Даарио, не осмеливаясь поднять головы. В руках она несла смятую простыню с королевской кровати.

      Разминувшись с постельным наёмником, Герион убрался в свою комнатушку. Раздражённо взбил подушку кулаком, завалился на бок и выдрыхся всласть. И с полуденным солнцем вновь продолжил корпеть над своей загадкой.

      — Подушечки стреляющего и высокого пальцев нужно приложить туда, где бьётся дух в теле, — с жутким акцентом вещал ийтиец с косыми глазами. Он поднял указательный, делая вид, что натягивает им тетиву и стреляет, а затем показал средний. Оба пальца он сложил воедино и положил кончиками себе на запястья. — Нужно сосчитать толчки души за время, отведённое каплями, бегущими из сосуда клепсидры [2].

      Небылицы про толчки крови Герион не посчитал нужным записывать.

      — Течёт из задницы, как из полноводной речки, — выдал с залихватским видом бородач, напоминающий больше разбойника, нежели лекаря.

      Герион позволил себе короткую гримасу, сетуя, что ему приходится разгребать дерьмо во всех смыслах. Ему хотелось решать более доблестные задачи. Никогда он так не понимал племянника, которому доверили как-то заведование ремонтом канализационных стоков Утёса Кастерли.

      — Про понос нам и так прекрасно известно, — заверил он бородача. — Нас интересует, как отличить больных от здоровых в тот момент, когда они не со спущенными штанами. Каждого гложет страх, что стоит его уличить в заразной болезни, как его сошлют за стены, к остальным. Поэтому важно отличить больных от здоровых, раз каждый скрывает всё о себе, трясётся за свою душонку.

      — Так это... живот у них болит!

      Герион тоскливо покосился на уголок пергамента, торчащего из-под верхнего листа. На выглядывавшем рисунке виднелось часть полого звена цепи с отверстием в навершии. Вот о чём витали мысли, стоило их отпустить.

      — У вас сейчас болит живот? — вкрадчиво спросил он бородача.

      — Нет, господин.

      — А если бы болел... даже если бы лекарь нажал на него пальцами или палочками, то вы бы признались? Зная, что мы вас отправим потом к сброду заразных?

      Следующего лекаря Герион не понимал и ему пришлось звать Чхику. Маленькую былинку надежды, что она не знает языка синегубого старца, и им придётся звать Миссандею, дотракийка раздавила безжалостно. Где только нашёл её Визерис для своей сестры? Как она рассказала сама, троих девушек, купленных в вольных городах, он подарил Дейенерис. Одна должна была научить её ездить верхом, другая языкам, третья — любви. Ну хоть не последнюю к Гериону послали...

      Слушая перевод лекаря вполуха, он аккуратно вытянул листочек с наброском звеньев цепи. Полые согнутые трубки из листов металла. Заметив, что переводчица вытянула шею, с любопытством рассматривая рисунок, Герион поспешно запихал пергамент подальше в самую кипу бумаг.

      С заходом солнца Чхику принесла поднос с едой и оставила его. Герион отужинал, выпил элирийского вина. Про себя порадовался, что Дейенерис не взяла Элирию и не уничтожила её виноградники. Лучше чтобы этот город она брала грамотно и под его присмотром. Или повиновением. Он поднялся со стула — настало время ночной охоты.

      Не обращая внимания на расправившиеся крылья из теней безупречных за его спиной, он направился в тёмные коридоры пирамиды. На охоту за новыми знаниями. Вчерашние стали ценными.

      Полночи он бродил по подземельям. Исполинскую дверь, за которой дрыхли ящерицы, найти оказалось несложно. Двое безупречных охраняли её, будто кто мог решиться украсть дракона. Да кто вообще способен на трезвую голову помыслить об этом?!

      Почти под самое утро он притащился на тридцать третий ярус и занял тот же бронзовый постамент, что и вчера. Готовясь проверять свою маленькую зелёную теорию. Томные вздохи вторили рисунку, выложенному янтарём на стенах — две совокупляющихся гарпии. Силён же постельный пёсик — всю ночь напролёт старается.

      Наконец, раздались знакомые девичьи шаги, которые он научился узнавать чутким ухом одичавшего мужчины. Наатийка прошла в покои королевы, а потом также тихо и смиренно вышла оттуда, унося смятую в ворох простынь со следами соития. После появился и синебородый наёмник. Метнул на него короткий взгляд, полный неприкрытого любопытства, подтянул штаны и ушёл, на ходу натягивая рубаху.

      На третью ночь всё повторилось. Ушла Миссандея, унося шёлк с росою любви... И вслед за ней появился наёмник, собираясь пройти мимо Гериона, обращая на него внимания не больше, чем на статую на постаменте. А чего ему опасаться? Безупречные за его спиною не позволят пленнику, подобравшемуся так близко к расслабленной госпоже, навредить ей. Вот только его интересовала совсем не госпожа.

      Герион спрыгнул с нагретой седалищем бронзы и догнал наёмника у самой лестницы.

      — Я слышал, что извозчиков, которые осмеливаются отвозить еду за стены, нередко ждёт мучительная смерть. Одного из дотракийцев недавно растерзали голыми руками озлобленные больные за стенами. — Он словно невзначай поделился информацией, полученной случайно от Чхику.

      Даарио остановился на верхней ступеньке и бросил на него расслабленный взгляд из-за плеча.

      — Тебе-то чего, львёнок?

      — Вы могли бы не рисковать своими людьми.

      — Моя королева не желает морить голодом своих поданных. Даже убогих.

      — Так не морите. — Герион пожал плечами с невозмутимым видом. — Спускайте еду со стен на верёвках.

      Наёмник прищурился и развернулся теперь к нему всем корпусом. Как собака недоверчиво принюхался к брошенной ему подачке. Догадается или нет? Оскалится, трусливо хвост прижмёт или руку лизнёт?

      — Я предложу это на Малом совете... — протянул Даарио, будто ожидая, захочет ли что-то добавить Герион. Потребует ли упомянуть, что идея его, или попросит благодарности или услуги взамен. Герион в ответ только нахально скалился. Ну же, собачка, возьми косточку. Я тебя прикормлю.

      Не дождавшись ответа, Даарио кивнул, не то попрощавшись, не то скупо поблагодарив, развернулся и ушёл по лестнице. Унесла псина наживку. Распробует и сама приползёт на пузе за добавкой. Этому красавчику наверняка захочется, чтобы хозяйка хвалила почаще. А хозяйка, как думалось Гериону, не глупа. Догадается рано или поздно, как постельный дружок изучил новые трюки, почему поумнел сразу после того, как она дала пленнику чуть больше свободы. Одной стрелою двух зайцев — и благодарность любовника королевы, и королева распробует советы Гериона. А не зная изначально, от кого они на самом деле, не будет от них нос воротить.

      Окрылённый задумкой и полный гордости за себя, Герион решил успеть сделать ещё одно дело. Вряд ли Миссандея успела уйти далеко. А блуждая по пирамиде он натыкался, куда ставят корзины с грязным бельём для прачек. Летящим шагом он поспешил за ней. И на ступенях двадцать седьмого яруса замер, как дурак, с занесённой над ступенью ногою. Смурным взглядом буравя щуплую фигурку переводчицы королевы, которая о чём-то тихо шепталась с преградившем ей путь командиром безупречных. Лёгкая досада горечью разлилась в груди. К чему он, глупец, вообще о ней думал? Девочка-рабыня, с которой они обмолвились всего-то с десятком слов. Ну, может с сотню... Не об этом ему сейчас до́лжно думать. Себя бы от королевы спасти. Словно ловкач на ярмарке он качался на пятках на натянутом канате или ходил по лезвиям сабель. Один неверный шаг — и его пустят на корм драконам. Некогда отвлекаться на рабынь. Пускай и бывших.

      Свернув с парадной лестницы, чтобы не встречаться с Серым Червём и Миссандеей, он прошёл узким коридором до лестниц для слуг. Спустился в подземелья и подпёр тяжёлым взглядом исполинскую дверь, спрятавшую самых опасных и прекрасных тварей в мире.

      — Откройте, — рыкнул он стоявшем на посту безупречным.

      Злость делала его сильнее, придавала решительности. Сейчас он был готов рискнуть встретиться с драконом лицом к лицу. Приложить ладонь к кожистому носу... Как он мечтал о них с самого детства! Мечта, до которой было не дотянуться, как до кометы, лежала теперь перед ним всего лишь за толстой литой дверью.

      — Откройте! — повторил он уже громче и злее, по привычке обращаясь на валирийском. И тут же грязно на нём выругался. Безусловно евнухов в Астапоре языкам не учили. А раскрывать глаза всем на то, что Герион знаком с гискарским диалектом, пускай и скромно, ему не хотелось. К тому же, к своему жгучему стыду, Герион понял, что не может точно вспомнить, как будет «откройте» на этом языке. Жена гискарца — одного из его многочисленных хозяев — не сильно занималась его речью. Эту страшную ненасытную гарпию больше интересовали пытки мужчин и крепкие члены. Поморщившись от воспоминаний — старые шрамы заныли на бёдрах — Герион развернулся и поспешил обратно в свои покои, подальше от своих поражений и самого себя.

      После полудня, продрав глаза, он мутным взглядом уставился на Чхику, которая не обращая на него внимания расставляла еду с принесённого ею подноса. Меднокожая дотракийка работала медленно, но не слишком аккуратно. Громко об стол стукнуло глиняное донышко кувшина, звякнула тарелка с ломтём пирога, блюдо с бараниной, кубок ножкой лязгнул о вазу... Она разбудила его этими раздражающими звуками. Рывком поднявшись, он спустил ноги с кровати и стал хмуро её разглядывать. Учить уму-разуму дикарку было бестолку.

      Блестящие чёрные волосы она убрала в длинную косу. Полоска кожи обтягивала тяжёлые груди, штаны из конского волоса — стройные ноги. Оголённый плоский живот, очевидно, не знал тягот материнства. Внезапно ему сделалось интересно, как дикарке, привыкшей к кочевной жизни, живётся в громадной пирамиде? Другие люди, другие понятия. Захотелось поговорить просто, по-человечески... Как он говорил в темницах с девочкой-тьмой.

      — Ты чувствуешь себя свободной? — обратился он к дотракийке.

      Первый вопрос, который он задал Миссандее. Вопрос, с которого начались их маленькие беседы о свободе, людях и тяготах выбора. Может, осознав, наконец, что у неё выбор есть, она сама выбрала больше не приходить к нему?

      Чаша с оливками, из кончиков которых торчал сыр с красным перцем, замерла в её тонких руках. Жгучие миндалевидные глаза метнулись в его сторону.

      — Свобода для женщины это позор и смерть. Это все знать.

      Он изумлённо уставился на неё.

      — Поясни.

      Она выпрямилась, прикрыв широким пустым подносом коленки, и нахмурилась.

      — Когда мужчине больше не нужна женщина, или она прогневала его, то он отправляет её в степь голой. Ей остаётся только рвать волосы и в стенаниях молить небо, чтобы другой жеребец посчитал её достойной, чтобы покрыть её. Быть рабыней сильного мужчины это дар звёзд. Слабого — кара солнца.

      Герион задумчиво поскрёб пятернёй золотую щетину. Вот и поговорили. Они были далеки друг от друга как ночные звёзды, под которыми сношались дотракийцы, от солнца, безжалостно палящего и выжигающего всё живое. Меднокожая дикарка унесла поднос и вернулась с ведром и тряпкой. Принялась мыть пол в его келье.

      Подтянув ноги на кровать, чтобы не мешать ей, и подперев голову кулаком, Герион кисло её разглядывал. Стройная соблазнительная фигурка, некрашеная шерсть приятно обтягивала аппетитную задницу, когда она нагибалась... У него давно не было женщины. Отчего же он кривится, смотря на блестящую чёрную косу, которую так удобно было бы наматывать на руку? Он даже ладонью перед собой помотал, желая отогнать назойливые мысли. Все они, так или иначе, касались смуглых лопаток, которые он видел сегодня на заре на лестнице. Чуть ниже этих трогательно выступающих оснований крыльев пролегала линия грубой туники, скрывая юное тело. У неё тоже были шрамы. Постыдные следы рабства. Свои он ненавидел вспоминать. Но отчего-то его пронзила жгучая жажда узнать о каждой отметине на её нежной коже. Как она спросила о рваных шрамах на его спине.

      Невидящим взглядом он продолжал смотреть на плавно двигающиеся бёдра дотракийки, которая мыла пол, а сам боролся с самим собою. Как робкая девочка одними касаниями пальцев и занятными рассуждениями превратилась в занозу в его мыслях? Прицепилась, как репей!

      Будучи в рабстве, он за счастье считал сон и каждый лишний глоток воды. Отощал, как собака. Жалкое зрелище. Под брюхом гискарской пирамиды он выдрыхся всласть. Налакался воды на годы вперёд. На тридцатом ярусе его откормили. Может, теперь, будучи удовлетворённым по этим пунктам, в нём проснулся голод иного рода? Жажда, которую не утолить водою. И этот сверкающий росою взгляд пугливой лани, когда она прибежала к нему посреди ночи... Дрожа за него! Спасать его! Тронула, должно быть, что-то заскорузлое и почти отмеревшее, за ненадобностью, в его душе.

      Чхику, виляя бёдрами, двигалась с тряпкой от окна к двери, оставляя за собой сырой пол. Жгучими глазами она метала порой на Гериона непонятные ему и оттого раздражающие его взгляды. Он заметил их только сейчас, вынырнув из кипящего омута своих мыслей, и прикрыл ноги одеялом — скрыл нахлынувшее возбуждение. Как мальчишка замечтался, мысленно сорвав с наатийки платье, стыдоба-то какая!

      Дотракийка словно не желала уходить и делала всё назойливо-неторопливо. Решив отвлечься от грешных мыслей, Герион решил придать её присутствию хоть какой-то пользы.

      — Как будет на гискарском диалекте «позволь мне войти»?

      Она томно улыбнулась, прожигая его своими глазами. Лизнула взглядом одеяло на его коленях и выдохнула:

      — Хур нё муа.

      Герион отрешённо кивнул, пытаясь ухватить обрывки воспоминаний в горячей голове. То, что «идти», будет «шко» он помнил... Благодаря ей всплыло и ускользающего от него ранее «хур» — войти. Но вот как будет «мне» он забыл в упор. Дажё её слова не заставили всколыхнуть похожую фразу в голове.

      — Хур нё муа, — повторила вдруг она, облизнув сухие губы. — Жам нэ джар.

      А это-то что значит на гискарском?... «Жам» это я, а «джар» как-то с огнём связано... Внезапно вспыхнувшая идея в голове заставила его отодвинуть все речевые препития.

      — Вели принести мне плотный мешок, — приказал он дотракийке.

      Девушка изменилась в лице. Сначала оно вытянулось по-лошадиному, потом исказилось в непонятной для него злобе. Она резво подскочила, бросила тряпку в ведро, расплескав воду на недомытый пол, и вылетела за дверь. Ничего не понимающий Герион, пожал плечами и сел за стол. Печёный пирог сам собой не полакомится.

      Для воплощения его задумки нужно было дождаться утра — лишь на заре появлялся доступ к необходимому. Поэтому, когда иссяк поток лекарей на сегодня, Герион направился в верхние бани. Проверить, доступны ли они королевскому пленнику. В первую его прогулку он успел ткнуться во все выходы из пирамиды. Безупречные на всех постах тогда преградили ему путь. А вот в баню его пустили без преград, даже его личные оскоплённые няньки остались у входа. Не пожелали, видимо, попариться вместе с ним в своих доспехах. Сбежать что ли от них через сточные трубы...

      В отделанной кедром раздевалке Герион содрал с себя все нехитрые тряпки. Обернул бёдра пушистым полотенцем. Заглянул в первое помещение. Потрогал пальцами ног ледяную воду в каменном круглом бассейне и скривился. Направился во второе, из которого валил пар.

      Здоровенную залу разделяли резные ширмы из чёрного дерева. Потолок и стены украшала запотевшая мозаика из керамических пластин белых и синих оттенков. На ближайшей капельки воды стекали по выложенной картине. Огромный великан с бородкой-косичкой, какие заплетали Великие господа Миэрина, сидел на троне из маленьких живых рабов, сгорбленных от натуги. Из одежды на нём было только полотенце, пятки он поставил на спины двух невольников, а другие крохотные рабы вокруг поливали его водою из кувшинов.

      — Мастером над монетой! Меня! — раздался из глубин пара и лабиринтов ширм стон, полный отчаяния. — Это не честь, а наказание. Приговор.

      Герион бесшумно пробежался босыми ногами по разогретому полу, примкнул любопытным глазом к одной из многочисленных пропильных дырочек в ширме. На кедровых лавках-лежанках, напоминающих дощатые лестницы со ступеньками по пояс, развалились двое знакомых ему людей в полотенцах. Джорах Мормонт со сведёнными до ломоты от горя кустистыми бровями натирал свои плечи и волосатую грудь маслом — стеклянная бутылочка с янтарной жидкостью стояла у его колена. А Барристан Селми, запрокинув затылок на подложенный кожаный подголовник, смотрел в потолок с сочувствием. Мальчик-слуга со смуглой кожей крохотными серебряными ножницами ровнял ему белоснежную бороду.

      — Любая должность в совете обязывает нести ношу ответственности за непосильные порою решения, — Селми говорил, как и Джорах, на общем языке Вестеросса. Видимо, чтобы слуга или другой случайный посетитель бани не смогли их понять. В Миэрине по пальцам счесть знатоков этого языка. — Мы все страждем над одной задачей. Заставить этот город, дышащий на ладан, выжить.

      Джорах поморщился и поднял с дощатой лежанки изогнутой дугой поскребок.

      — Не все стараются, как хотелось бы. — Он провёл серебряной дугой от плеча до локтя, соскребая с распаренной кожи масло. — Даарио назначили мастером над драконами. Велика забота! Они сидят под замком, а он улыбки сахарные бросает и в ус не дует. Ланнистер с лекарями лясы точит. А что делать мне с полупустою казной? Ещё и вечные просители, которые утверждают, что их детей пожрал Дрогон! Тащат и тащат детские кости. Монеты за их слёзы льются рекой.

      Слуга опустил ножницы и поднял перед сиром Барристаном небольшое овальное зеркало в резной оправе. Селми покрутил головой из стороны в сторону, придирчиво оценивая работу, и, удовлетворившись, кивком отпустил мальчика.

      — А что делали на холодном Севере, чтобы пополнять её? В твоих руках был весь Медвежий остров.

      — В моих руках всё пошло прахом... — Мормонт с досадой поморщился. — Пытаясь свести концы с концами, я нарушил закон. Горстку пойманных браконьеров хотел продать работорговцу из Тироша. Решил, что Стена, что карьеры — всё едино. За это меня приговорили к казни, пришлось податься в бега. Не в те руки наша королева доверила почти пустую казну. Хоть слезами её наполняй...

      Он опустил поскребок и с тупой болью уставился на свои медвежьи, покрытые мыльными разводами ладони.

      — Попробуй осторожно поговорить с Ланнистером. Спиной бы я к нему не повернулся. Но чести ради стоит признать, что нет им равным в добывании золота.

      — И что сможет сделать дарёный пленник? — Джорах возмущённо фыркнул. — Разве что молва не врёт, и Ланнистеры действительно гадят золотом. Думаешь, стоит проверить его ночной горшок?

      На влажное от пара плечо Гериона легла широкая мужская ладонь. Он обернулся и столкнулся взглядом с хищно улыбающимся Даарио.

      — Шпионов без штанов я ещё не ловил, — прошептал на валирийском наёмник. Герион подивился тому, что он говорил шёпотом, словно давая ему шанс оправдаться, не собираясь его выдавать сразу.

      — Они там тебя обсуждают. — Герион мотнул головой, упрямым подбородком указывая на любителей посплетничать за чужими спинами.

      — Я знать это, — ответил наёмник, к его огромному удивлению, на общем языке Вестероса. — Но они не знать, что я знать.

      — Умно. — Оценил Герион. Покосился на распаляющегося всё громче и громче Джораха и поманил наёмника за собой пальцем. Тот выгнул бровь, но последовал за ним. — Как вы понимаете, что кости, которые показывают вам просители, действительно принадлежат детям? — спросил он на валирийском, когда они отошли в самый дальний угол парильни.

      — Дейенерис велела им клясться своими богами.

      Герион презрительно фыркнул.

      — Вчера я опрашивал лекаря, который знает о костях всё. И он не единственный. Велите лекарям осматривать принесённые кости. Уж они отличат человеческие от, скажем, бараньих. Не объявляйте, как именно вы распознали лжецов — иначе найдутся и те, кто не устоит перед искушением умертвить ребёнка. Голодным ртом меньше, монет больше. Раздавая всем страждущим деньги, Дейенерис лишь усугубляет проблему.

      Он отвернулся и ушёл. Расхотелось парить кости под сводами, отражающими ругань Мормонта. Оставил наёмника, удивлённого его якобы безвозмездной помощью. Пускай пообщается со своими дружками да подмоется перед тем, как ползти ублажать свою госпожу.

      Всю ночь Герион скитался по пирамиде, маялся от скуки. В верхней кухне рядом с кувшинообразной печью, где совсем недавно делали лепёшки, шлепком прилепляя их к глиняным стенкам, он нашёл одну оставленную лепёшку и нагло присвоил её. В молельне потрогал пальцем точёную зелёную древесину, складывающуюся в бога Наата. Она оставила крохотный ожог на подушечке пальца. Прогулялся до арсенала и не испытал удивления, когда туда его не пустили. Негоже пленнику щеголять с оружием. И почти под утро вернулся, как на свой почётный пост, на бронзовый постамент в коридоре перед покоями королевы. Стал ждать, пока вынесут то, что поможет ему осуществить его дерзкую задумку. Простынь, пропахшую королевой насквозь. Оставалось надеяться, что наёмник вымылся тщательно, и его запах не перебьёт её.

      По негласно заведённому порядку на рассвете в коридоре появилась Миссандея. Герион не мог видеть первых лучей, но чувствовал их всем нутром. Не заметив его, наатийка прошла в покои госпожи. И оттуда же вынырнул Даарио. Прошёл до ниши, в которой притаился Герион, и остановился напротив него, выжидательно глядя. Распробовал, значит. Герион ухмыльнулся одним уголком рта, не собираясь разлеплять губ. Даарио выждал молча. Не получив новых подсказок, он молча двинулся дальше к лестнице. Значит, гордость у него имеется. Но и жажда получить новый совет и блеснуть им перед хозяйкой — тоже.

      Вскоре от покоев к лестнице проплыла Миссандея. Герион понял, что вдруг оробел. В горле пересохло. Всё продумал в своём хитром плане, за исключением того, что скажет ей сейчас. Как объяснит, зачем ему понадобилась измятая страстной ночью ткань? Бесшумно по-кошачьи спрыгнув с постамента, он последовал вслед за ней. Мягко ступая по ступенькам, разглядывал её смуглые плечи и трогательно-выступающие лопатки. И чувствовал себя дураком.

      Может, она и вовсе его забыла после их бесед в подземельях? Отчего не пришла больше ни разу? Он ощутил себя вдруг мальчишкой, с которым девчонка со смешными косичками вдруг прекратила играть в салки. И вроде сопел, утирая нос кулаком, убеждал самого себя, что ему даром не нужны игры с «глупыми девчонками»... а обида всё равно ела его.

      На двадцать седьмом ярусе, как и в предыдущую ночь, она сошла с лестницы в коридор, и в тёмном зеве прохода в конце него показался безупречный. Нет, не просто безупречный, а их командир. Несуществующая шерсть встала на загривке. Это что, получается, они тут каждую ночь шепчутся, а может, и милуются? Губа дёрнулась вверх, словно желая обнажить клыки. Внутри закипала неуместная сейчас ярость. Ему бы думать о деле, да выжить в итоге в этой богами забытом пристанище гарпий. А он, как последний глупец, делает стойку на первую попавшуюся девчонку.

      Миссандея прошла половину пути. Всё отдаляясь от него. И приближаясь к безупречному. И вот как при таких свидетелях отобрать у неё треклятую простынь? Что сказать? Как отвлечь всех от замаранной семенем ткани?

      На каком языке говорить? Чтобы знал его Герион, Миссандея, но не безупречный?

      Серый Червь нахмурился, словно взглядом пытаясь насадить его на копьё.

      А нужны ли вообще слова?..

      Герион отмер со своего места. Решительно рванул к наатийке, громким стуком каблуков заставил её обернуться. Сгрёб её своими широкими ладонями, спрятав в них эти острые лопатки, и прижал к себе. Ткнулся носом в кудрявую макушку, зарываясь в неё, как лев прячет кожистый нос в загривке самки.

      Холодный расчётливый разум в раскалённой голове мерил удары громкого сердца, пока к ним печатал шаг плохо скрывающий ревность евнух. Герион начал дуреть от её запаха — такого чистого и невинного, он сам не ожидал опьянеть от неё, — когда Серый Червь сухо приказал:

      — Отпустите её.

      Грудь уколола неожиданная тоска, когда девичьи ладони упёрлись в его грудь. Безмолвно прося освободить её из его лап. Люб ей, что ли, этот убогий?

      Герион отстранился, из осколков пытаясь собрать самообладание. С каменным лицом — какая буря таилась под ним! — он выпрямился, возвысившись над нею и незаметно для евнуха вцепившись рукой в комок из простыни.

      — Миссандея, иди к себе, — велел ей Серый Червь.

      Наатийка дёрнулась обойти Гериона, но почувствовала, что он мёртвой хваткой держит её ношу. Как она поступит? Рискнёт ли сказать хоть слово между двумя разъярёнными петухами или отпустит? Вся надежда строилась на последнем.

      — Миссандея! — повторил недовольно Серый Червь.

      Девушка выпустила ткань и, подхватив края своего грубого платья-туники, поспешила скрыться из чадящего факелами коридора.

      — Никто не иметь права хватать других, — на валирийском Серый Червь говорил весьма неплохо. Интересно, кто учил тут людей языкам? Знания Даррио и командира безупречных вызывали закономерные вопросы.

      На языке крутилось множество колкостей, готовых сорваться в любой момент. Так хотелось одним едким плевком унизить распушившего хвост петуха, посмевшего положить глаз на его добычу. Киван, увидев сейчас Гериона, отвесил бы ему знатный подзатыльник. «У тебя светлый ум, но горячая голова — тебе на беду... Врага нажить всегда легче, чем друга». Да как тут не наживать врагов, когда весь Малый Совет понабрали из сброда?!

      Сглотнув все жалящие слова, Герион позволил себе только одну вольность. Приблизился к безупречному и на самое ухо ему прошептал:

      — А ты запрети ей со мной видеться.

      Не смотря на поменявшегося в лице командира, он поспешил прочь из коридора, пока никто не обратил внимание на краденное в его руках. Вытащил из-за пояса плотный мешок и затолкал туда замаранную простынь, туго затянул горловину. Надеясь, что так не выветрится запах кожи Дейенерис.

      Опасаясь, что кто-то может всё же потом отобрать у него украденное, он решил не откладывать задумку в долгий ящик. Направился сначала в купальни и оттёр там себя едва ли не до красной кожи. Стал чище, чем в день своего рождения. А потом, подхватив мешок, направился в подземелья.

      На десятом ярусе безупречный, скользящий за его правым плечом, что-то коротко сказал безупречному на посту возле одной из зал. Герион не придал значения ни его словам, ни тому, что услышав их, безупречный с поста побежал к лестнице.

      От волнения Герион заплутал в катакомбах, но, потеряв время, всё же нашёл круглую литую дверь, за которой заперли самых опасных чудовищ, и, сгорая от предвкушения, выпалил:

      — Хур нё муа.

      Евнухи не отреагировали.

      — Хур нё муа! — повторил он громче и сердясь, что они не шелохнулись.

      Может, он произносит слишком быстро, и они не понимают его акцента? Да и урождённая дотракийка, наверняка, не слишком чисто произносила слова на чужом ей диалекте.

      — Хур. Нё. Муа, — произнёс Герион медленно, чеканя каждое слово. И, на всякий случай, добавил непонятную фразу, которой тогда поделилась Чхику. — Жам нэ джар.

      Из-за спины разразился лающий хохот, и затем из-за кромки темноты появился сам Даарио.

      — Когда мне, как мастеру над драконами, доложили, что ты снова направился к ним, то никак не этого я ожидал. — Он утёр слезу, выступившую от смеха. — Ты правда спустился сюда только ради того, чтобы умолять евнухов трахнуть тебя?

      — Чего? — опешил Герион.

      — Ты яростно твердил им «войдите в меня». И потом, в исступлении, добавил «Я весь горю».

      Герион уязвлённо скрипнул зубами. Так вот что творилось с дотракийкой, кидавшей на него эти странные взгляды! «Свобода для женщины это позор». Видно совсем отчаялась, раз позарилась на пленника. Остаётся надеяться, что в глазах дикарки он скорее походил на «дар звёзд», нежели «солнца».

      — Чего ты задумал? — спросил Даарио.

      — Посмотреть на питомцев королевы.

      В глазах наёмника заиграли смешинки. Словно он предвкушал забаву.

      — Ну, смотри. Хур бренда муа, — велел он евнухам и уже снова на валирийском обратился к Гериону: — Кстати, «откройте» будет «хапур».

      По его приказу безупречные ринулись к цепям, потянули за уходящие в узкий колодец над ними звенья. Невидимый за плитами механизм ожил, и могучая дверь неохотно, со стоном, откатилась вбок вдоль стены.

      Герион бросил мешок на пол и споро стал стаскивать с себя одежду. Он не догадался потребовать себе чистую у Чхику до того, как она вылетела из его покоев. И теперь спешил избавиться от тряпок, пропахшим им. Наёмник почти с вежливым интересом, веселясь, наблюдал, как он остался в одном исподнем. Не удостаивая его внимания, Герион распустил горловину мешка и вытянул из него добычу, полученную игрой на чувствах двух людей. Обмотался простынью, как гискарец токкаром.

      — Несите воду, — приказал на гискарском Даарио и отошёл в сторону, привалился расслабленно плечом к стене так, чтобы его не было видно из открывшегося прохода. — Она нам ещё понадобится.

      Герион глянул на него недоверчиво и отбросил мешок, куда сложил свою одежду.

      — Хвост поджал? — поинтересовался Даарио, насмешливо сложив руки на груди.

      — По себе судишь, — огрызнулся Герион и прикрыл на секунду веки. Глубоко выдохнул, усмиряя волнения в чреслах. Не хватало только всамделишно провонять страхом. Хищники чуят его за милю. Подобравшись и поймав решительность за хвост, он медленно, без резких провокационных движений направился в круглую пасть двери. Как в ненасытную глотку к чудовищу. Стоило грудью разрезать тяжёлый воздух, как за ноздри дёрнул тошнотворный запах гнили.

      Свет от факелов коридора осыпался на камни как потоки чистого речного песка. Протёк, облизав квадратную площадку, очертив каждый камень в кладке, и ухнул в бездну. Драконья яма непроглядной черноты казалась бездонной.

      В зловеще-звенящей тишине шаги звучали гулко. Отражались эхом от невидимых сводов. Затаив дыхание, Герион вытянул шею до ломоты. Изо всех сил попытался разглядеть хоть что-то в пролитой вокруг, как молоко, черноте. Ни отблеска, ни силуэта... Ни зги не видно, хоть глаз выколи.

      «В полном мраке они держат самых прекрасных созданий!»

      Начиная свирепеть, Герион прошёл в коридор и вынул из кованого держателя факел. Вернулся обратно в темницу тварей и поднял его повыше. Теперь свет пролился дальше и выхватил внизу ещё одну квадратную площадку — должно быть, они уходили вниз, ко дну, наподобие гигантской лестницы. Правда, у второй сверху ступени было одно отличие от верхней. Кладку пола застилали крупные кости и угольно-чёрные остатки — будто объедки, спаленные до тла.

      — Нужно больше света! — рыкнул Герион выглядывающему, но явно не собирающемуся заходить внутрь Даарио.

      Наёмник отдал приказ безупречным. Тот крикнул его в коридор, раздался ещё один крик, приглушённый далью... Цепочка из сообщений ушла куда-то, и вскоре сверху со скрежетом отодвинулась плита, и ударил дневной свет, слепящий белизной. Квадратная дыра в чернильных небесах разверзлась ровно над ступенькой с костями. Даарио отдал ещё одну команду, также ушедшую по цепочке евнухов, и полотно закопчёных небес прорвалось со скрежетом плит ещё в нескольких местах. Столпы белёсого света ударили из них, конусами упёрлись в дно широченной ямы.

      Герион с ужасом осмотрел сотворённую древними строителями залу. В две ступеньки уходили плиты от входа, спускаясь к покрытому грязью и разводами дну. Левая стена была покорёжена мощным ударом хвоста — из прорехи в кладке высыпалось часть земли и песка. У правой лежала тронутая тленом туша барана с роящимися над нею мухами. Рядом с ней стена зияла проваливающейся пустотой — ещё один ход в катакомбах, под стать драконам. Должно быть, именно через них привели сюда их прозябать под землею. Везде были разбросаны тускло блестевшие чешуйки, как от исполинской рыбы; земля, растасканная от трещины в кладке, перемешана с засохшей кровью. Кучи навоза размётаны в отдалении. Отлетало, должно быть, в дальние углы от взмаха могучих крыльев или длинных метущих хвостов, мерцая диковинными вкраплениями.

      А посередь этого подземного царства смрада и хаоса возлежали две гигантские горы. Свернулись, как котята непомерной высоты. Зелёные и жёлтые бока вздымались в мерном дыхании.

      Золотая ящерица вдруг дрогнула, заурчала. Лениво и тяжело поднялось толстое бледное веко, явив янтарь сонных глаз. Вытянутый зрачок повёл по залитой светом зале, и око сощурилось. Словно болезненно реагируя на ставший непривычным дневной свет. Дракон зарыпел, будто недовольно ворча. Нехотя поднялся на измазанные грязью лапы и отряхнулся. Прилипшие к нему кусочки брызнули во все стороны, заставили потускневшую чешую заблестеть чуть ярче.

      Сонный дракон стал осоловело водить мордой. Поднимал её к отверстиям в потолке — покрытом копотью и бороздами от оплавленного камня — и опускал к полу под ними. Будто не находя нечто в возмущённом недопонимании. Очевидно, разверзающиеся дыры использовали для кормёжки. И разбуженный раньше времени дракон недоумевал от её отсутствия.

      Герион присел на корточки, с болью разглядывая ящериц, позабытых жестокой матерью. Все в них видели грацию, красоту, силу, мощь… Оружие, наконец. Герион видел подыхающих и страждущих созданий.

      — Как вы могли?... — спросил он, обращаясь к Даарио, сам не зная до конца с каким вопросом. — Как рука у вас поднялась?... Вы хоть видите, в каком месиве они живут?! В хлеву чище!

      Возня рыскавшего в поисках пищи дракона разбудила его собрата. Зелёный агрессивно зашипел на многочисленные столпы света, воинственно задрав перепонки на голове. Потом так же лениво и недовольно поднялся и засеменил по дну ямы, тыкаясь носом в разбросанные объедки.

      — У них затруднительно убираться, — отозвался Даарио из-за порога. — Мы делаем это раз в луну. Им скидывают быка, фаршированного сон-травой и облитого маковым молоком. И, пока твари спят, слуги вилами разгребают дерьмо и остатки трупов животных.

      — Тебя бы мордой в отхожем ведре подержать так с луну, — неслышно проворчал Герион.

      Золотой дракон лизнул бледным увесистым языком песок, просыпавшийся из бреши кладки. А потом, метя хвостом, потопал к нижней ступеньке у входа, служившей им, очевидно, чаще всего обеденным столом. Зелёный последовал за ним. Две угловатые морды с прижатыми к затылкам гребнями зарылись носами в кости, вороша ноздрями выжженные объедки. Затем ноздри их дёрнулись несколько раз. Герион почувствовал, как волосы на его голове затрепетали от поднявшегося ветра. Драконы... принюхивались. Чтобы синхронно, в единении поднять морды. Четыре озера расплавленного золота с вертикальными зрачками уставились на него, не мигая.

      Никогда Герион не думал, что будет молиться, чтобы Матерь Драконов предпочитала в постели быть снизу. Если они не учуят её запах — будет сложнее. Дьявольски сложнее.

      Он стоял, окаменев. Ни мускул на лице не дрожал, спина заиндевела. С выраженным ровным, спокойным, стараясь не вызвать агрессии в звере. Пусть привыкают.

      Предательская капелька пота выступила на загривке и прокатилась по позвоночнику. Волосы снова затрепетали концами вперёд от втянутого воздуха. Хищные зрачки расширились, чтобы тут же сжаться, став вдвое уже. Гребни на затылках взлетели и затрещали костяными наростами. Головы взмыли на длинных шеях вверх, готовясь обрушиться, пасти раззявили, явив ряды острых зубов.

      — Спокойно, — успокаивающим, почти назидательным тоном сказал им Герион. — Спокойно, мальчики. Сидеть.

      То ли драконы не знали валирийского, то ли собачьи команды их оскорбили, но они резко выстрелили мордами вперёд. Герион бросился от них, упал на камни. Клыки тварей столкнулись над ним, мешая друг другу. Они зарычали, взревели, захлопали крыльями. Волосы Гериона трепал на голове ветер не хуже штормового. Жёлтая точка разгорелась в глотке зелёного, и он выпустил длинную алую струю огня с рыжей прожилкой, прицельно стреляя в желанный обед. Герион резво перекатился влево — полоса из копоти прочертила оставленное им место. Золотой ударил лапой по нижней ступени, приподнимаясь под скрежет когтей, и выпустил свою струю в Гериона. Он едва успел перекатиться вправо — токкар из простыни испачкал в саже от прошлого плевка драконов.

      — Беги, дурень! — крикнул Даарио, а в квадратной дыре над ними безупречные застучали копьями в свои круглые щиты. Лязгом отпугивая тварей.

      Драконы задрали носы, пригнулись и зашипели, зло смотря на источник шума, а Герион вскочил, сначала на четвереньки, потом на ноги, и с позором унёс свой хвост из их логова. Безупречные тут же налегли на цепи, закрывая за ним круглую створку.

      — Ты обязан мне жизнью, — обронил Даарио, глядя, как взмокший Герион в мокрой простыне с чёрными разводами пытается отдышаться. — Если бы я не отдал приказ стучать в щиты...

      — Если бы ты предупредил, что они не кормлены, то я бы туда не полез, — огрызнулся Герион.

      Даарио на это только усмехнулся, продолжая подпирать собою стену. Хорошо хоть не велел стоящему за бочкой воды безупречному с черпаком полить его. Знал, зараза, что безумная идея обречена на провал с треском.

      — Мастер над драконами, да? — уточнил Герион, отбирая черпак у евнуха и осушая его одним глотком. Оставалось только порадоваться, что он употребляет влагу внутрь, а не его догорающие остатки поливают.

      — Тебе что-то нужно от этих ящериц, верно? — вкрадчивыми интонациями наёмник намекал, что без его помощи придётся тяжко.

      — Без них задачку, которую озвучила мне королева перед всеми вами, будет решить сложнее.

      Он подумал с секунду, а затем содрал с себя разившую гарью и потом простынь и стал шумно умываться в бочке. Он весь взмок от летающих в смертельной близости языков пламени. Даже волос на одной руке, вроде бы, стало меньше.

      Даарио ухмылялся одним уголком рта, не разлепляя губ. Совсем как Герион, когда жаждал, чтобы его молили о новом совете. Не думал он, что они так просто поменяются местами.

      — Мне нужно знать, когда кормят драконов, — нехотя произнёс Герион, нашаривая на полу брошенный им ранее мешок с одеждой. — А лучше бы на ужин их накормили до отвала. Задайте им двойную пайку, чтобы объелись и шевелиться стало лень. — Он вытянул из горловины свою рубашку и стал вытираться ею. Немного подумал и, решившись поднять ставки, добавил: — И мне нужно нестираное платье Дейенерис. Чем дольше она его носила, тем лучше.

      — Чисто случайно... им могут завтра по ошибке скинуть лишнего быка. — Наёмник в деланно-задумчивом виде уставился в потолок, оглаживая свою заплетённую трезубцем бороду. — И... совершенно случайно... служанка могла перепутать и отнести платье королевы не прачкам, а сложить его с твоими постиранными рубашками. Но что мне за это будет?

      Герион начал натягивать на себя штаны, прекрасно осознавая, что долг жизни перевешивал чашу весов, на которую он, забавляясь, бросил всего два совета для наёмника. А он его ещё глупой псиной про себя считал. Переиграла собачка льва.

      — Чего ты хочешь? — спросил он его без обидняков.

      — Для начала... Дейенерис велела всем членам Малого совета решить одну проблему. Безупречных убивают в Миэрине. Нападение за нападением. Моей королеве не стоит знать, что происходит это, как правило, в борделях.

      — И ты хочешь, чтобы именно твой член решил эту загадку?

      Наёмник в ответ только пожал плечами, словно говоря «как видишь».

      Шурша одеждой и запихивая в мешок отжившее своё простыню, Герион упорно думал.

      — Что хоть евнухи-то делали в борделях?

      — Тебе для себя надо знать, что делать после оскопления? — Даарио лениво-насмешливо мазнул глазами по паху Гериона.

      — А ты стяни с меня штаны и проверь, надо мне это или нет. — Герион себя поймал на том, что огрызается уже беззлобно. Как делал это с другом или хотя бы уже не врагом. — Пускай приводят шлюх в Великую пирамиду. Борделей в Миэрине много... легко устроить засаду то там, то здесь.

      — Ты предлагаешь устроить бордель на одном из ярусов пирамиды?!

      Даарио расхохотался.

      — Шлюх на входе обыскать проще. И в окружении охраны, в родных стенах будет сложнее навредить.

      — Я лично прослежу, чтобы одну, которая красит волосы в серебряный, привели к нам. Хочу увидеть лицо Мормонта, когда он столкнётся с нею в коридоре!

      «А ведь и лев может дружить с собакой, — подумал про себя Герион, чувствуя, как губы невольно растягиваются в улыбке. — А может даже как-нибудь выпить.»