Тонкокостные тёмные пальцы, унизанные перстнями с изумрудами, поднялись ввысь, заломленные словно в горе. Травяной шёлк зашуршал в торжественной тишине, заструился вокруг жрицы благодати, всем своим телом творящей молитву, и потонул в разразившихся молитвах и стенаниях. Верховные жрицы Гискара — именно этим благодатям были присущи по иерархии зелёные одежды — молили богов под небом, чтобы мудрость их спустилась свыше и даровала сокровенные знания избраннику королевы.

      Жители всего Миэрина собрались сегодня на площади Слёз перед храмом, желая поглазеть, как жрицы поют, танцуют и стенают вокруг коленопреклонного златоволосого мужчины. Этот чужак, дескать, прибыл к королеве и сообщил, что в вещем сне пришли к нему Гискарские боги и велели просить о милости. Мол, только выстояв молитву и получив их благословение, он сможет познать лечебные таинства и изгнать хворь из города. Об этом поведал глашатай и за то даже не был бит голодной толпою. Народу раздали хлеба вдоволь, и теперь немытые босяки лицезрели смиренно молящегося избранника перед плачущей бронзовой статуей с недоверчивым перешёптыванием.

      Избранник простоял на коленях и утро, и день, и ночь и лишь с рассветом поднялся, пошатнувшись, поклонился главной жрице и под жалящим взглядом зевак удалился с нею в храм — вести беседы об открытых ему таинствах. Если они ему открылись, конечно. Не успело солнце доползти к зениту, как двери храма распахнулись с торжественным скрипом, и златоволосый избранник объявил, что нынче порядок приёма людей в богадельнях изменится. Туда будут посланы лазурные благодати, которые будут осматривать людей по очереди и творить над ними новые целебные молитвы, ниспосланные богами, и лишь уже после этого им будут выдавать еду.

      Волнения в толпе разделились. Одни в надежде тянули руки к солнцу и воспевали богов или королеву, принявшую посланника. Другие плевались в неверии и роптали, считая поведанное им жалкой уловкой и шарлатанством. Беспризорыш Хиздео относился к числу последних. Он даже погрозил кулаком этому откормленному, не знающему забот господину, который, верно, околдовал или окрутил вокруг пальца их Мису. Королева бы сама не посмела потешаться над своими детьми и понапрасну взращивать в них надежду. Молитвы, как же! Держат их за глупцов. Без настоящего колдуна тут явно не справиться.

      Живот сводило от голода, поэтому, набранившись всласть, Хиздео протиснулся сквозь окруживших его такую же рвань и поспешил к ближайшей богадельне, занимать очередь заранее. Чуйка ему подсказывала, что из-за изменившегося порядка она будет хлеще прежней. И не обманула.

      Бывшая баня, разгромленная при взятии города, нынче наполнилась благовониями, нос угадывал травы, что жгли обычно лишь на служениях. Когда очередь дошла до Хиздео, то женщина в лазурных одеждах начала проводить над ним таинство. Сначала она омыла покрасневшие руки в тазу с резким запахом. Потом стала его ощупывать, напевая молитву. Надавила ему на щёки, заставив раскрыть рот, и заглянула отчего-то туда. Властно повернула за подбородок голову к свету, будто осматривая белок глаз. Ко лбу ладони приложила и ощупала после подмышечную впадину. Белены эти жрицы чтоли объелись?

      Когда благодать закончила диковинный ритуал, то наклонилась и дала ему ещё горячую краюху хлеба, усыпанную белым кунжутом. Махнула ему на дверь за спиной — туда тянулись люди, уже осмотренные другими жрицами — и принялась омывать свои руки в тазу, чтобы осмотреть следующего бедняка.

      За дверью стояли безупречные. Один из них посмотрел на хлеб с белыми зёрнышками в руках Хиздео и велел ему идти по коридору налево. Тот поспешил, прижимая к груди жгущую его драгоценность. Горячую, ароматную и крохотную — размером с ладонь.

      Похожий ритуал повторился и вечером, и на следующее утро... С любой пищей, будь то миска супа или что иное, выдавали хлеб, усыпанный блестящими семечками. Появилось, правда, ещё одно изменение в их мироустройстве. Часть жителей после осмотра заставляли вычищать город. Отобранные люди грузили трупы на телеги, вывозили в конце дня на стену и скидывали их за пределы города. Ворота было запрещено открывать строго-настрого — даже больным за пределами города еду не возили, а спускали на верёвках со стен.

      Не успел новый порядок опостылеть и превратиться в обыденность, как Хиздео стал замечать у себя боли в животе. А когда настало время обеда, лазурная благодать выдала ему булку усыпанным чёрным кунжутом. Хиздео привычно прошёл за спину лазурной благодати, но безупречный, бросив взгляд на чёрные семечки на его обеде, велел ему идти направо по коридору. Побоявшись перечить и боязливо втянув голову в плечи, Хиздео прошёл, куда велели, и оказался в закрытом дворике с кучей других отобранных невесть каким образом людей. Все они торопливо поглощали свой нехитрый обед, густо усыпанный чёрными зёрнышками. Хиздео заметил, как один мальчик лежит у стены, будто его разморило солнышком, и он решил прикорнуть. А в пальцах его зажаты остатки недоеденного хлеба. Хиздео не успел даже опомниться, как обнаружил себя рядом с ним, осторожно забирая, чтобы не разбудить, недоеденное, подбирая с земли даже рассыпанные крошки.

      Когда время обеда вышло — с улицы раздался скрежещущий звук затворяемых дверей богадельни — во двор вышла чёрная благодать и объяснила, что находящиеся здесь отобраны для того, чтобы собирать трупы с улиц и грузить их в телеги. В обмен за услуги им дадут отдельный кров и более обильную пищу. Безупречные за её спиной намекали, что выбор сделан без них и за них.

      Хиздео не понимал, почему его выбрали жить в тёплом бараке, в котором не так страшно было спать по ночам. Но боялся быть изгнанным и оттого скрывал, что ему становилось всё хуже. Зря он хулил богов — оттого и не действовали на него целебные молитвы лазурных благодатей. Всё чаще он отлучался в нужник, всё сильнее хотелось пить. Отобранных для выноса тел больше не осматривали жрицы. Ему казалось, что солнце с каждым днём становится всё жарче, а ночи перестали холодить. Живот крутило сильнее, губы трескались до крови. В очередной обед он присел в изнеможении у стены, облокотился на неё, даже прижался лбом к приятно холодящему камню своим кипящим лбом. Уже в бессилии, почти бреду он почувствовал, как какой-то мальчик забирает у него из рук недоеденный хлеб с чёрным кунжутом.

      Курчавый мальчик, воровато поглядывая на тело Хиздео, аккуратно, чтобы не разбудить его, забрал каждый крохотный кусочек хлеба из расслабленных пальцев. Потом, не замечая, что Хиздео уже не дышит, собрал с земли каждую крошку. Одну и у муравья отобрал. Крохотное насекомое, лишившись своей добычи, засучило передними лапками. Будто в недовольстве грозя обокравшему его гиганту несуществующими кулаками. Махонький муравей даже усиками возмущённо шевелил, с отчаянием осознавая, что жадный человек не оставит ему буквально ни крошки.

      А в это время далеко-далеко от этих трущоб вереница муравьёв заползала в окно двадцать седьмого яруса пирамиды-дворца. Печатая шаг своими крошечными лапками, муравьи преодолевали строем широкий нагретый подоконник из жёлтого песчаника, пёструю скатерть из волантийских кружев и тонкие грани мирского хрусталя, объявшего искрящимися боками сочащиеся фрукты. Впрочем, тут было чем полакомиться муравьишкам и помимо фруктов. Если в трущобах сложно было что с пищей, что с водой, то здесь же стол ломился от яств, а напитки текли рекой!

      В огромном золотом тазу посередь залы две полуобнажённые, если не сказать едва одетые, шлюхи боролись в воде с лепестками роз. Под громкий хохот окружающих одна уложила другую на лопатки, и брызги спугнули процессию муравьёв со стола — чёткая линяя рассыпалась в множество хаотичных бегающих точек. Никто не заметил, как из-под кружев скатерти высунулась загорелая сильная рука, пошарила по золочёным блюдам и, схватив румяный окорок, утащила его немедля под стол.

      Под дубовой столешницей царил приятный полумрак. В цветочном горшке, умыкнутом ранее, валялись кости, бутылки вина целовали носки дорогих сапог улёгшихся рядом почти-друзей.

      — Занятная была мысль выкупить девок, чтобы наших не били в городе, — протянул довольно Даарио, любуясь на представление сквозь тонкие кружева скатерти. Его глаза мерцали как у довольного кота, налакомившегося господских сливок и теперь забавляющегося танцующими мышками.

      — Дейенерис эта идея явно пришлась не по вкусу. Долго не соглашалась, — процедил Герион, прикладываясь к горлышку бутылки. — А ведь цена её упёртости — её люди.

      — Как бы то ни было... Но у нас теперь есть бордель в пирамиде, число жертв среди безупречных уменьшено, королева довольна мной, да и на каждый твой шаг в избавлении города от хвори пока даётся её дозволение. И ты у нас теперь избранник богов. — Даарио хохотнул и насмешливо пихнул собутыльника локтём в бок.

      — Всё сложнее, чем ты думаешь. Вся эта чушь с богами нужна лишь для одного. Выгорит дело — значит будут славить королеву. И уважать за то, что обратилась к местным божкам, коих любят многие. Если же я потерплю поражение — его припишут лично мне. Скажут, мол, либо молился недостаточно усердно, либо не было сна вещего никакого в помине, и враль я последний... Найдут за что бросить камень. Собой королева рисковать не намерена.

      Теперь девка, которую уложили до этого на лопатки, с размаху оседлала свою противницу — аж половина воды выплеснулась и волною прошлась по камню, лепестки вынесла к сапогам Гериона, как осколки корабля после крушения. Герион скривился. В городе в фонтанах на дне лишь песок, за корку хлеба драка, а здесь в драгоценной воде пляшут.

      — Пока что город всего лишь очищают от источника заразы... — задумчиво продолжил Даарио. — Выносят трупы, отделяют больных от здоровых. На входе в Великую пирамиду все моют руки нещадно. Прикасавшиеся к горожанам даже полощат кисти в крепком алкоголе. Но это ещё не лечение. Что ты задумал дальше?

      — Всему своё время. — Герион прихлебнул ещё из своей бутылки и покосился на менее пьющего собеседника. — Ты сам меня веселиться позвал. Но выпил вдвое меньше.

      Даарио пожал плечами, беспечно продолжая глазеть на колышущиеся груди, прикрытые лишь капельками воды.

      — Моя королева может призвать меня в любой момент. Будет неразумно сердить её, притащившись на нетвёрдых ногах.

      — Вот тебе и веселье, — вздохнул Герион и из солидарности отставил свою бутыль подальше.

      — Тебе-то никто не запрещает. Заодно отъешься после своего показушного поста на площади. Да и вон девок сколько — бери любую. Хоть посмотрят на то, что наши десять тысяч им показать не способны.

      Герион хмыкнул, скользнув более придирчивым взглядом по щуплым фигуркам в золотом тазу, борющимся на потеху. Рёбра выпирают сильнее, чем у него, соски сжались от холода — воду-то им принесли в вёдрах холодную, никто и не подумал греть. Хотелось лишь сплюнуть, укутать девчонок тёплым плащом да накормить. Стар он что ли стал?

      — А сам что к ним не идёшь? Силёнок после ночки не осталось? — беззлобно поддел он постельную собачку королевы.

      Тот скосил на него глаза и недоверчиво прищурился.

      — Уж не на моё ли место ты метишь?

      Герион скрыл одобрительную улыбку, потянувшись к стащенному ранее окороку. Не глупа-то собачка. Знает, за какие малейшие намёки хозяйка его изгонит.

      — Ты же понимаешь, что Дейенерис — королева, — начал он вкрадчиво, прожевав сочный кусок с хрустящей медовой корочкой. — Благородные заключают порой союзы. Не ради любви. Но ради умножения власти, земель или иной сделки. Что ты будешь делать, когда и она изберёт себе супруга?

      Даарио с деланно расслабленным видом покрутил в пальцах обсосанную косточку перепела.

      — Предложу ей выйти за меня.

      Герион разочарованно скривился.

      — Ты настолько наивен?

      — Я — нет.

      Даарио посмотрел на него тяжёлым взглядом, а в его улыбке отпечаталась горечь. У Гериона это вызвало лишь уважение. Даарио не был наивен. А вот маленькая влюблённая королева вполне походила на таковую. Могло ёкнуть сердечко в девичьей груди и согласиться на брак с безродным. Или наёмник сорвёт небывалый куш, или растроганная госпожа оставит возле себя преданного пса, даже обзаведясь господином. Этот будет держаться за своё место до последнего.

      Вдоль стола — между колышущейся от оконного ветерка скатертью и стеной — послышался спешный бой башмаков. А потом по столешнице ровно нам ними постучали. Даарио приподнял край волантийских кружев и мальчишка-слуга прошептал ему что-то на ухо. Даарио осклабился.

      — А ведь я тебя не просто так сюда позвал, — довольно заявил он. — Сейчас будет особое представление!

      Герион с сомнением бросил ленивый взгляд туда, куда указывал наёмник. Пока что из картины выбивалось лишь зародившееся лёгкое волненье. До этого все чинно глазели и развлекались, Вороны-Буревестники [1] драли смехом глотки, да безупречные с девушками сновали в многочисленные комнаты и обратно. А теперь мальчишка-слуга, принёсший наёмнику некую весть, передал что-то девушкам, и они всполошились, будто пытаясь найти кого-то.

      Дважды ударив древком об пол, двое безупречных на своих постах распахнули двери. И в них вошёл растерянный Джорах Мормонт. По вытянувшейся небритой морде легко читалось, что ему было невдомёк, куда его позвали, и что новоявленный бордель, одобренный на Малом совете, торжественно открылся именно здесь. Лицо Мормонта пошло красными пятнами. Не успел он развернуться и удалиться в оскорблённых чувствах, демонстративно делая вид, что выше всего этого, как девушки вытолкнули из своего круга девку с крашенными в серебряный волосами. Судя по ехидному виду Даарио — ту самую, к которой Мормонт тайком наведывался в бордель.

      Мормонт вытаращил глаза и даже рот разинул не хуже рыбы. Захлопал им, потеряв дар речи, и отшатнулся, стоило ей подбежать и протянуть к нему в мольбе тонкие руки. Она пыталась что-то торопливо и тихо говорить, но он покраснел весь вплоть до шеи, бросился от неё, как чумной, и скрылся за порогом.

      Даарио хохотал во всё горло. И мог делать это без утайки, так как грохнул от смеха весь зал. Никто не обращал внимания на шатающийся, едва ли не хрюкающий от удовольствия стол. Громадная фаршированная рыбина на нём тряслась так, будто это она покатывается, норовя лопнуть. Наёмник давно видел, какие взгляды кидает межевой рыцарь на его королеву. После того, как до Дейенерис доползут слухи о сей сцене, вряд ли у Мормонта будет хоть призрачный шанс, если он посмеет открыть свои чувства. Не после того, как неромантично трахал её подобие у неё за спиной.

      — Жёстко, — прокомментировал Герион, почёсывая щёку.

      — Зато действенно, — пожал плечами ни чуть не пристыженный наёмник.

      — Что она хоть сказать-то ему хотела?

      — А чем ещё шлюха может обрадовать мужчину? — Даарио потянулся к бутылке, потом передумал и поджал пальцы. — Очевидно, она понесла от него.

      — Она тебе это сама сказала?

      — Нет, но вряд ли что интереснее может найтись у неё в подоле.

      О край столешницы над макушками приближённых к королеве снова постучались, и мальчишка-слуга передал, что королева «Ройнаров и первых людей ... » ожидает у себя мастера над драконами. Даарио дожевал персик, пока перечислялись все титулы его хозяйки, вздохнул и пополз на четвереньках вдоль стола, чтобы незамеченным выскользнуть из залы. Гериону оставалось только осуждающе покачать головой и так же поползти, перебирая локтями и коленями, вслед за ним.

      По мраморной лестнице его шаги звучали гулко. Ещё не настало время отчёта — каждый вечер Гериону передавали информацию от жриц храма Благодати. Самым ценным для него было количество новых заболевших за день. Постепенно их становилось всё меньше. Поэтому, немного поразмыслив, он решил наведаться в подземелья к драконам. В этот раз даже не посетив перед этим бани. Пускай привыкают не только к его голосу, но и постепенно к запаху. Не вечно же ему тряпками Дейенерис обматываться!

      Пройдя почти пять ярусов, Герион поймал себя на том, что у него из головы не выходит девица Мормонта. Молода и наивна на вид... Но не настолько же она глупа, чтобы решить, что Мормонт обрадуется бастарду? Да и не первый поди раз он от неё с таким рвением стрекочет!

      Ноги сами развернули его посреди пролёта и понесли обратно на двадцать седьмой ярус. Где выкупленные у торговцев плотью девки могли теперь жить без страха. За кров и еду готовы были служить королеве в любой позе. И своими позами сохраняли жизнь её армии, что теперь не таскалась в укромные уголки, где их резали как поросят.

      Герион аккуратно объяснил, кого он хочет видеть, и его без лишних вопросов проводили в небольшую, почти скромную комнату, центр которой занимала узкая кровать с алыми простынями и аляпистой спинкой в облупленной жёлтой краске под позолоту. Видимо, во всей пирамиде не было столько кроватей да белья, чтобы обустроить новоявленное заведение для безупречных. И оттого в карманы владельцев борделей перекочевали монеты не только за их работниц.

      Сев на скрипнувшую кровать и скрестив длинные ноги, Герион выжидательно уставился на дверь. Вскоре из-за неё показалась вмиг побледневшая девушка. Она смотрела на него таким затравленным взглядом, будто привели её не к мужчине, а к дракону из подземелья. И то уродливому. «Морда у меня чтоли такая страшная?» — уязвлённо подумал Герион.

      — Подойди, — велел он ей.

      Просеменила к нему с рвением меньшим, чем на виселицу идут. Интересно, она так каждого клиента встречает? Будь так — давно бы выгнали её взашей из дома удовольствий. Отчего тогда именно сейчас она смотрит пугливым зверьком?

      — Ты чего испугалась-то? — без обиняков спросил он.

      — Не ожидала увидеть вас, господин.

      — А кого ожидала?

      Она бросила боязливый взгляд на него и в сторону.

      — Безупречных... Или Джороха.

      Герион аж поражённо языком цокнул. Мормонту в юности явно отец или братья не объяснили, что в некоторых заведениях называть свои имена и марать честь рода не следует. Не то чтобы у Мормонта оставалось что-то от чести... Но называть себя было опрометчиво.

      — И чем я хуже них?

      Самолюбие порою хуже любопытства.

      — Они никогда меня не обижали. И не били.

      М-да, стоило учесть то, какая незавидная жизнь у шлюх. С мясом повар обращается лучше. Им ли после всего бояться евнухов? Тем более, что у воинов королевы нрав был не злобивый.

      — Что хоть безупречные с вами делают? — не удержал вопрос Герион со своего языка. — Они же оскоплены.

      Девушка замялась, но не посмела не ответить клиенту. Видимо ещё не поняла, что под крылом королевы ей ничего не грозит.

      — Они приходят за лаской. Я пою им, глажу по голове, баюкаю...

      От такого откровения Герион дар речи потерял. Он сам не знал, чего ожидал услышать, но не такого. Собрав разбежавшиеся мысли, он решил перейти к сути:

      — Ты понесла от Джораха?

      Девушка торопливо замотала головой. Занятно.

      — И что же тебе тогда понадобилось от него?

      — Чтобы он проводил меня к нашей Мисе.

      Глаза у Гериона выпучились в изумлении.

      — Зачем?!

      — Господин, у меня были видения... Я видела, как наша Матерь едет среди разноцветных скал, и ее окружают воины. Она раскрывает крылья и летит в кровавое небо. И тогда её враги тоже раскрывают огромные перепончатые крылья, как у летучих мышей, и пытаются ее догнать. Чёрный кот странной окраски — будто седого драного кота облили некогда чернилами, да шерсть отросла — сидит на высоком уступе и скалит свои клыки. А рядом с ними кот поменьше, криволапый, но не менее опасный, вылизывает живого кальмара.

      Герион устало потёр ладонями лицо. Это что ещё за околесица?! Мормонта даже жалко теперь стало. Спутался с девкой, чтобы получить в руки хоть призрак своей любви, а та с ума сошла, да ещё и требует отвести её к королеве, чтобы та воочию увидела позор Джораха. Хоть бы волосы перед тем от краски отмыла!

      — Вы мне тоже не верите? — жалостливо спросила девчонка.

      — Сама-то как думаешь? — он опёрся локтями на колени, скептически разглядывая это чудо перед собой.

      — Господин, но ведь сейчас звёзды расположены самым лучшим образом, сны у всех сильнее. Я видела это видение и до этого, но этой ночью оно повторилось вновь. А сны сегодня лгать не могут.

      — Звёзды, говоришь?... — Он потёр подбородок. — И как ты можешь доказать мне без звёзд, что твоё пророчество подлинное? Всем нам снится что-то порой... Но не всякий бред сбывается.

      Девушка упала перед ним на колени и потянулась к его руке.

      — Вы позволите, господин?

      Он удивлённо поднял брови, но милостиво кивнул. Тогда она оплела своими пальцами его руку и крепко зажмурилась, шепча что-то про себя. Такая красивая. И такая... чего в ней больше — наивности или слабости рассудка? Шепнуть что ли Даарио, чтобы её отправили в кухонные девки или поломойки? Пускай сама выберет что любо. Всяко лучше, чем потных мужиков против воли ласкать.

      Сереброволосое чудо вдруг распахнуло широко свои глазищи и выдало на одном духу:

      — Я увидела, как ваша дочь от любимой женщины вышла замуж за знатного лорда по ту сторону моря. Человек в перьях наблюдает за ней. И человек в перьях будет наблюдать за вами сегодня.

      Герион вырвал свою руку из её цепких пальцев и резко встал. Он рассердился на неё за эту нелепую попытку выдумать про него что-то, чтобы втереться в доверие. Не могла она знать, что та, кого он когда-то любил больше солнца, и её дочь давно мертвы. И человек в перьях? Который следит одновременно за кем-то по одну и другую сторону моря?

      — Мой тебе совет, девочка. Забудь о королеве, — процедил он. — И о своих пророчествах. Люди не любят тех, кто отличается от них. У тебя нет защитника. Будешь болтать подобное — скорее тебя убьют, чем возвысят. Рано или поздно.

      Не смотря на насмерть напуганную девицу, он стремительно вышел из комнаты и понёсся по ступеням вниз. К драконам. Скрыть в темноте занывшее вдруг сердце. Если бы его Джой была жива, она в самом деле была бы в возрасте на выданье. Если бы она была жива, он никогда не покинул бы свою семью. Если бы...

***

      Переливающиеся пёстрые перья взмыли над рябью волн Узкого моря не хуже пол одежд восточных щёголей. Расправив хвост и распластав крылья толстый попугай облетел широким кругом флотилию. Тринадцать когг, семь каракк и два мощных галеона разрезали носами воды залива Работорговцев. Солёный ветер трепал флаги на флагштоках. На одних на жёлтом фоне красный конус знаменовал собой кучку самой дорогой специи в мире — шафран. Флаг Лисса. На других, не смотря на палящее, неистово желающее выжечь яркие нитки солнце, красовалась алая раковина на бирюзовом фоне. Сочная даже после испытаний зноем и штормами. Раковина тех самых моллюсков, из которых делали самые качественные и стойкие краски. Символ Тироша.

Запыхавшись, попугай грузно приземлился на верхнюю палубу впереди идущей каракки, вцепился когтями в фальшборт рядом со стоящим и смотрящим вдаль полным мужчиной в богатых одеждах.

      — На горизонте скоро появится Миэрин. Лучше опустить флаги городов, чтящих рабство, — проскрежетал попугай интонациями Вариса.

      — Ты как всегда прав, друг мой.

      Иллирио крикнул команду своим людям. Один из них дунул в рожок, издав несколько коротких и длинных звуков, и по палубам всех кораблей споро забегали загорелые матросы. Жёлтые и бирюзовые флаги спустили, и на флагштоках зареял совсем другой. На нежной лазури в бежевом круге — то были мешочек с золотом и товарами, покачивающийся на волнах — три бронзовых ромба держали на поднятых остриях тонкую корону. Символизируя призрачную власть принца, держащуюся на магистрах Пентоса.

      Иллирио коснулся изнеженными пальцами груди, сгрёб ими воздух — не висела там больше золотая побрякушка ромбовидной формы — знак магистра.

      — Я столько сделал для величия Пентоса… И что получил взамен? Изгнание!

      — Как я говорил, одни двери закрываются, другие открываются, — немного чванливо отозвался попугай, потряс хвостом и грузно спрыгнул на палубу. — Теперь ты станешь ближе к Дейенерис, сможешь влиять на неё… Направить её таланты в нужное русло.

      Он потопал вперёд, прохаживаясь, цокая загнутыми когтями по ноздреватой древесине.

      — Осмелюсь заметить, что если бы не её необдуманные действия, я не лишился бы своего места. — Иллирио сокрушённо покачал головой и последовал за Варисом, привычно подстраиваясь под маленький шаг попугая. — Да и есть ли у неё эти таланты?

      — Девочка добилась многого... Не каждый войдёт в пустыню, имея меньше малого… и вернётся оттуда с армией и драконами.

      Сложенный хвост попугая шуршал, подметая палубу. Благо, по приказу Иллирио её драили семь раз на дню. Чтобы не пачкались перья откормленного друга.

      — Я слышу от тебя всегда одни и те же доводы. Надеюсь, общение с ней лично убедит меня сильнее. — Иллирио бросил опасливый взгляд на горизонт. — Да и примет ли она теперь меня? Кроткое дитя, которое любило меня в своём далёком детстве, умерло в пустыне. И в безжалостных песках родилась настоящая Таргариен. Боги уже подкинули монетку. Какой стороной ляжет?

      Попугай поднял правую лапку и, закинув её через плечо, почесал себе шейку. Вперёд смотрящий, свесивший пятку из корзины под самым пиком грот-мачты, ожил и закричал долгожданное:

      — Земля!

      Вскоре двадцать два корабля бывшего магистра Пентоса вошли в порт беспрепятственно.

      — Ты думаешь о том же, мой друг, что и я? — недовольно поинтересовался Иллирио, сложив вместе пухлые пальцы, унизанные перстнями.

      Попугай грузно подпрыгнул, тяжело взмахнул несколько раз крыльями и приземлил свою увесистую тушку на плечо Мопатиса.

      — У неё слишком много врагов, чтобы пропускать вот так любой шхуну без разбору. — Чёрные птичьи глаза с возмущением смотрели, как швартуется их корабль.

      — Готов спорить, мы могли и не спускать флаги враждебно относящихся к ней городов… Вот ты ей это и объяснишь.

      Иллирио снова тронул место отсутствующего знака магистра с оскорблённым видом.

      — Про корабли скажу на Малом совете. Чтобы это не выглядело при первой встрече, будто я отчитываю её с ходу, как дитя малое. Ну а если она меня не примет… То она не достойна моих советов.

      Попугай воинственно расправил алый хохолок и вытянул шею, недовольно разглядывая друга.

      — И куда ты в таком случае направишь свой флот? Присоединишься к её врагам, выступишь против неё?

      — Тебе ли не знать, Варис… Мы ни за, ни против кого-либо. Мы за себя. — Иллирио скосил глаза на попугая, холодным взглядом заставляя его опустить хохолок.       — Каждый всегда за себя.

      На последнем, тридцать третьем ярусе Великой пирамиды Миэрина на широченной террасе палило солнце сочную зелень сада. Благоухали нежные бутоны цветов, играла бликами вода в каменном бассейне. По приказу Иллирио Мопатиса здесь, у самого бортика террасы с видом на раскинувшийся город, поставили столик из златосерда и краснодрева, доставленный слугами с его корабля. И водрузили сверху огроменное блюдо с ну просто до неприличия соблазнительными запахами. Сочная белая мякоть моллюсков томилась под хрустящей рыжей корочкой. То были тела гребешков, обваленные в черепашьих яйцах и семечках кунжута, а затем обжаренные в жире змеи на толстодонной сковородке.

      Повара Иллирио расстарались на славу. Конечно, и их, и Иллирио допустили в пирамиду лишь после того, как королеве Миэрина, Андалов и прочее-прочее доложили про него. И она распорядилась принять дорого гостя и ни в чём ему не знать отказа. Пока что это единственное, что обнадёживало бывшего магистра. Оставалось лишь сидеть за этим самым столиком и ждать, когда юная Таргариен закончит принимать прошения и соизволит принять что-нибудь более полезное. Его.

      — Дядя Иллирио!

      Появившаяся перед ним девушка с роскошными косами хитрого плетения смотрела на него глазами той самой босоногой девчонки, что когда-то впервые перешагнула порог его дома. Она относилась к нему как к отцу. Пожалуй, в любом тогда эта дитя искала потерянным взглядом замену убитому королю. Забавно, но, похоже, не знать Безумного Эйриса было единственным способом иметь возможность его любить. Так что Иллирио не стоило усилий, чтобы толика его тепла взрастила в сестре Визериса любовь к нему. Кто же знал, что рычаг управления Визерисом и невеста для заключения союзов станет внезапно чем-то большим и существенным.

      Иллирио поднялся и расплылся в сладчайшей улыбке.

      — Дитя моё! — Он всплеснул руками, камни на перстнях засверкали от солнца. Варис покачнулся на его плече и недовольно сдавленно крикнул, едва не свалившись. — Ты так выросла, так многого достигла! Я могу гордиться тем, что этот прекрасный цветок вырос некогда в моём саду. Наипрекраснейший... и наиумнейший. Твои подвиги славят за стенами, за многими милями отсюда не меньше, чем превозносят сияние твоих глаз.

      Ямочки заиграли на щеках Дени от по-детски счастливой улыбки.

      — Я тоже рада видеть вас, дядя Иллирио. Мы словно виделись в последний раз в прошлой жизни. — Она засмеялась серебристым смехом. — Может, я и выросла чуть-чуть. Но самую малость. А вот вы ни капельки не изменились! — Она взяла его за руку, трогательно оплела её своими маленькими, почти детскими пальчиками. — Ваши глаза всё так же улыбаются при виде меня. Искренне и по-доброму. Ты всегда был добр ко мне, верил в меня...

      «Искренняя» улыбка не требовала от него и толики силы. Под её светящимся взглядом Иллирио холодно изучал её, продумывал вопросы наперёд. Пока что желания девочки и все её мысли читались на её светлом гладком лбу. Он накрыл её пальцы свободной рукою и тепло сжал.

      — А разве может быть иначе? — Он бросил взгляд поверх её серебристых кос и приказал слуге: — Несите дары для моей принцессы!

      На террасу внесли и поставили перед ними глиняные кувшины с запечатанными горлышками с нежнейшим зелёным нектаром из Мирра, склянки с благовониями из Лисса, гобелен из Норваса... Словом, множество дорогих безделушек, которые могли впечатлить ребёнка с короной на голове. Его трюмы ломились богатствами, но ни с ними, ни с кораблями он не собирался расставаться, не имея гарантий, что останется на её стороне.

      — Теперь мы снова будем вместе, моя принцесса, — нежно добавил он после пояснений о каждом даре у её ног.

      — Дядя Иллирио... — Смущённая девочка вдруг затрепетала ресницами, опуская глаза. — Я рада этому, но… Что заставило вас приехать?

      — Моё дитя, ты росла на моих глазах. Выше моих сил наблюдать, как враги коршунами собираются вокруг тебя.

      Она вдруг отняла свои руки и глянула на него проницательно. Будто спрятавшийся в глубине зрачков опытный лучник пустил стрелу из неистово ревущего фиолетового огня.

      — Четыре года назад мой брат продал меня дикарю. Сказал, что если потребуется, заставит меня ублажать всех всадников его кхаласара и их скакунов. Я была всего лишь разменной монетой, и покорно, не смея оглядываться, я покинула Пентос. Наши враги не спали, узурпатор на троне грезил нашей смертью. Она поджидала на каждом углу. На первом же рынке меня пытались отравить. Вскоре я лишалась и той малости, которую пыталась покорно, без ропота лелеять в своём сердце. Меня лишили брата. Мужа. Сына. Кровные всадники Дрого кричали «ведьма» и намеревались решить мою судьбу. Покорность мужчинам лишь вредила мне. И убила бы меня тогда. Я сама взяла судьбу в свои руки. Я сказала им, что они станут моими кровными всадниками. Агго и Ракхаро рассмеялись, а Чхого мне плюнул в лицо. Я вошла в огонь и пробудила драконов. Я подчинила всадников и весь кхаласар. Веря мне, они прошли вместе со мной по пустыне... Раня ноги, я четыре года шла босиком. Горячий песок обжигал ступни, я умирала под стенами городов, моих детей пытались то купить, то отнять, отравители и убийцы дышали мне в спину... Четыре долгих года. Где ты был тогда?

      — Я безмерно виноват перед тобой, дитя. Ты права, я был слишком далеко и не ведал всех бед, обрушившихся на твои хрупкие плечи.

      — И всё же... почему ты пришёл сейчас, когда я стала сильнее? Меня окружают крепкие стены города, меня люди кличут «Миса». За моими плечами не только драконы, но и безупречные, и Вороны-Буревестники.

      — Дитя...

      Острый подбородок упрямо забрался выше, фиолетовые глаза полыхнули негодованием.

      — Дитя умерло в пустыне. В острой нужде по протянутой руке, не данному совету или хотя бы глотку воды. Перед тобой королева Таргариен.

      Гордый разворот хрупких и одновременно полных непокорства плеч, идеальная осанка... Не девочка, а истинная женщина, знающая вес короны, предстала перед ним.

      — Я не глупа и знаю, что безбожно мало людей хвалят мои подвиги за стенами. А красоту восхваляют лишь те, кто припадают к шлюхам с крашенными в серебряный волосами. Я не Визерис, верящий, что за Узким морем люди пьют за его здоровье. Ребёнок может верить в сказки. Королевам это непростительно. Моя корона — мой долг.

Она бросила взгляд — в нём тенью мелькнуло подозрение — на блюдо с гребешками на столе. На гискарском кликнула приказ своим слугам. Слова звучали как удар плети.

      Прибежавший смуглый мальчишка низко поклонился им, а затем схватил прямо пальцами один из гребешков с блюда и засунул себе в рот. Стремительно прожевал и проглотил. Иллирио показалось, что он даже услышал, как изжёванный моллюск стоимостью в двадцать таких рабов плюхнулся на дно пустого желудка.

      — Отведыватель, — пояснила Дейенерис. — Один мой советник посоветовал... Как я уже говорила, меня не раз пытались убить. Я не имею право доверять никому. Особенно тем, кто мне лжёт. А вы соврали мне, Иллирио, пытались задобрить меня сладкой ложью. — Она посмотрела на него с укором. Излом серебряных бровей выдал боль, кольнувших её чуткое ко всем сердце. — К счастью — для меня и для вас — эта ложь была безвредной. Хотя мне всё равно неприятно, если в ваших глазах я осталась настолько наивной, чтобы поверить, как меня славят люди за холодными волнами и горячими барханами. Но я прощаю вас. В первый и последний раз.

      Отведыватель всё ещё дышал и на его спокойном смуглом лице не отражалось мук и страданий. Уверившись, что в угощении, принесённом гостем, нет быстрого яда, Дейенерис отпустила его несколькими словами на него языке. Лёгкая улыбка и интонации, полные благодарности. С терзаемым сожалениями и сомнениями лицом она подошла к краю террасы, медленно опустила на нагретый каменный бортик свои ладони. Нависла над городом, как заботливая орлица над орлятами. Разве что орлицы лучше понимали, сколько птенцов им стоит заводить, чтобы прокормить.

      — Один советник мне сказал, что королям нужно учиться. И учиться нужно всю жизнь. Право, я ненавидела сначала эти слова. Ведь за каждую мою ошибку платят люди. Моё сердце рвётся на части, моя душа хочет всё знать и уметь сейчас, постичь всё, что приведёт мой народ к процветанию. Мне больно видеть их страдания. — Она махнула рукой. — Увы, но вам пока нечем быть гордым за меня, Иллирио. Королева-мясник — так меня кличут. Мне приходится учиться сквозь кровь и боль. Мою и чужие. Но я учусь. Запоминаю каждый жестокий урок. Надо мной смеются, что я взяла три города и не смогла их удержать... Что владычица я одного лишь Миэрина. — Она нахмурилась, свела свои живые, гибкие брови. — Скоро я это исправлю. Один мой советник сказал, что города надо брать правильно... Посмотрим, что скажут люди, когда я приберу к своим рукам город за городом. Когда изгоню болезни, голод, сброшу все цепи.

      Она резко обернулась к нему, серебряные косы взлетели, запереливались на солнце каждым витком плетения, будто звеньями цепей. Она пронзила его своими глазами, в которых плескались приказ и мука. Надежда и страх. Недоверие и рваные в клочья остатки святой веры.

      Иллирио с трудом нагнулся и опустился на одно колено. Варис на плече покачнулся, мотнувшись всей тушкой вперёд, будто тоже кланяясь — он глубже вонзил в его руку когти, чтобы не свалиться.

      — Я преклоняюсь перед вами, моя королева, — выдохнул Иллирио с полным благоговением и трепетом.

      Видимо, набравшейся опыта и советов Дейенерис простого преклонения не хватило. Понимала, что клятвы и стёртые колени стоят мало.

      — Чего ты хочешь от королевы, Иллирио? Ты выслушал мою исповедь. Я жду твою. — Сандали сделали к нему шаг. — Ты не пришёл ко мне ни год, ни два назад, а сейчас. С целой флотилией. Мне доложили о каждом корабле.

      Он внимательно смотрел на плетение кожи и золотые застёжки у её щиколоток. Подбирал слова, которые заставят уже не девочку снова увидеть в нём любящего дядюшку. Понабралось же советников рядом с нею! С одной стороны, было отрадно узнать, что эта женщина управляема... и готова учиться. С другой — мягкую глину, которой он мог вымесить своими руками, придать желанную форму, примял уже кто-то другой. Чья загребущая ладонь испортила слепок? Не верил он, что это дело Мормонта или Барристана... Не от пылкого любовника же ждать или смиренного кастрата? Однозначно, что кто-то новый затесался в её ряды!

      — Моя королева, старикам всегда горько признавать своё поражение! — Он картинно вздохнул и заломил руки, будто испытывая страдания. Он собирался выдать правду пополам с ложью так, чтобы разжалобить её, ослабить бдительность. — Только мудрый правитель готов признавать свои ошибки. Я, верно, в слепой любви к тебе, боялся ранить тебя и оттого не видел, насколько сильно ты выросла, насколько готова держать удары судьбы и правды. Ты права — не все за стенами довольны, многие ропщут. Пошатнувшиеся устои, проблемы с поставками, взлетевшие цены... Ты шла своим путём, и это всколыхнуло море. Все берега почувствовали на себе его изменения. Разрушенный Кварт дал монополию Лиссу на специи. Охваченный огнём и болезнью Юнкай — позволил Волантису задрать цены на ткани. Шёлк, вина, изделия искусной ковки — не перечислить всего, что пострадало. Это озлобляет покупателей. Удавкой душит и ярит ненависть торговцев. Как магистр Пентоса я всегда делал, что мог, в твою защиту. Увы, это не пошло мне на пользу. Как горько признавать старику своё поражение... — Он ниже опустил голову и покачал ей, в муке и горечи прижимая руки к груди. — Меня изгнали. Под угрозой смертной кары я покинул город, где рьяно защищал единственное дорогое мне дитя... Пощади самолюбие старика перед тобой, не заставляй молить тебя о милости остаться. Примешь ли ты меня такого, как я есть? Старого, больного, но готового служить тебе умом и словом?

      Дейенерис присела на корточки рядом с коленопреклонным Иллирио и взяла его за руку.

      — Ты ещё совсем не старик! — Она тепло сжала свои горячие пальцы. — И я буду рада, если ты останешься. — Они поднялись вместе. — В Малом совете как раз пустует место мастера над шептунами.

      — Почту за честь занять её, моя королева. — Он кивком поблагодарил её за предложенную должность. — В твоём совете, должно быть, уже много светлых умов... Не подскажешь, что за советник сказал тебе, что королям нужно учиться, что города нужно брать правильно, что не помешает отведыватель... И сегодня ты проводила раздельные прошения. Отдельно принимала чернь и знать. Тоже по чьему-то совету.

      Дейенерис замерла в неосознанной нерешительности. Тело её словно без ведома госпожи балансировало на грани — не знало, то ли снова заиндеветь с царственной осанкой, воплощением взрослой и уверенной женщины перед членом её совета, то ли остаться перед родным дядюшкой живой и искренней девчонкой.

      — По правде говоря, этот советник... ещё не стал официально моим советником. Он не входит в состав Малого совета. — Она растерянно провела рукой по лбу. — У меня появился нежданный... гость. Ты, наверное, не знаешь эту семью...

      — Какую семью? — с напряжением спросил Иллирио. Попугай в жажде ответа вытянул шею, грозясь вот-вот свалиться вперёд с его плеча. Огненный хохолок встал дыбом, чуть ли не выворачиваясь.

      — Ланнистеры.

      Попугай, сдавленно пискнув, всё же свалился вперёд.

      — Какой чудной! — засмеялась Дейенерис, подхватывая пухлую птицу со вздыбленными перьями. — И тяжёленький!

      Варис постарался незаметно для неё метнуть оскорблённый взгляд.

      — Вам теперь даёт советы... лорд Ланнистер? — растерянно уточнил Иллирио. — Кое-что я определённо точно слышал о них.

      — Герион Ланнистер теперь мой гость и пленник, — подтвердила Дейенерис, прижимая к себе пернатого толстячка. Крутящий головой в возмущении Варис упёрся клювом прямо в декольте её токкара. — Пока я не могу ему полностью доверять. Но он дал уже много дельных советов. И мои подданные отзываются о нём с уважением.

      — Вы позволите, моя королева, мне с ним побеседовать? — задумчиво протянул Иллирио, гадая, действительно ли к Дейенерис попал канувший в лету Герион, или это всплыл Тайвин и решил обмануть никогда не видевшего его королеву? Такая ложь имела бы смысл. К брату у неё намного меньше претензий, нежели к человеку, который самолично положил к подножию трона трупы её племянников.

      Против беседы Таргариен не возражала.

      — На моём борту томятся ещё пятьдесят восемь попугаих... Вы позволите, ваша милость, разместить их клетки в вашей пирамиде?

      — Всем вашим людям и питомцам будут здесь рады. — С улыбкой Дейенерис вернула ему потисканного Вариса, который торопливо и ошалело забрался ему на плечо. — Прошу меня извинить, но меня ещё ждёт встреча с благодатями из Храма...

      — Ох уж эти тяготы правителей. — Иллирио изобразил всепонимающую улыбку. — Может, когда вы освободитесь, то всё же присоединитесь ко мне за столом? Уверяю вас, это блюдо покорит ваше сердце. Обсудим мирские заботы, как приведём всех к счастью и процветанию, изведём болезни и накормим всех голодных.

      Он махнул рукой на гребешки в кунжуте. Она мягко покачала головой.

      — Боюсь, у меня расписаны дела до самого заката... Отдайте их лучше детям господ. В моей пирамиде их приняли как гостей и залог мира между нами. Уверена, они оценят ваше блюдо по достоинству.

      Холодным взглядом Иллирио проводил её удаляющуюся спину с острыми лопатками и, лишь когда она скрылась, поманил пальцем слугу.

      — Сколько детей господ находятся в заложниках в этой пирамиде?

      — Двенадцать, господин.

      Иллирио возмущённо вознёс руки к небу. Дюжина! Дюжина маленьких голодных ртов! Но если он не пожертвует сейчас гребешками, то об этом доложат королеве... Иногда приходится жертвовать самым ценным.

      — Велите отнести часть гребешков им, — процедил он вольному рабу перед собой. — По одному на каждого ребёнка.

      Глотая слюну и обиду, он проследил, как двенадцать идеально приготовленных нежнейших и наисочнеших моллюсков отобрали с огромного блюда, слегка уменьшив гору лакомства на нём, и унесли прочь с террасы.

      — Что скажешь, мой друг, о королеве? — спросил он Вариса, пока они остались одни на террасе. Один слуга унёс гребешки заложникам, другой — приказ принести с кухни остальные блюда, наготовленные его поварами. Пожар переживания в душе всегда лучше тушить игрой ярких вкусов на языке и доброй тяжестью в желудке.

      — Она растёт, набирается опыта... — проскрежетал попугай. — Пока непонятно, сколь много в ней от неё самой, а сколько от советников. — Он поднял лапку и клювом почесал вывернутую назад коленку. — Но партия с ней видится мне интереснее. Я готов продолжить играть на её стороне.

      — Я тоже. — Иллирио положил руки на каменный бортик террасы, склоняясь над городом. — Игра престолов. В неё либо побеждают, либо погибают... И эта сторона доски начинает казаться мне интереснее, чем я думал. Серсея, Станнис, Дейенерис... Кто бы ни посмел ещё присоединиться... в любом случае... Игра будет жаркой!

***

      Пурпурные языки в масляных чашах лизали тьму, отражаясь в глянце стен с резьбою. Кружева теней качались на высоких каменных сводах. Тишину под брюхом пирамиды нарушало лишь кроткое шипение огня и нарастающий визгливый скрип несмазанного колеса. Из заплетённого паутиной угла спустился на серебряной нити паук, в любопытстве шевеля жвалами на источник звука.

      В тёмном зёве коридора начала угадываться криво сколоченная тачка [2], гружёная длинноухими кроликами, и Герион Ланнистер, замотанный в женские тряпки, с усилием толкающий перед собою деревянную страхолюдину и бранящий несвятыми словами породивших это чудовище. Чудовище пронзительно огрызалось с присвистыванием и громыхало на кривых колёсиках разной величины, отчего его заносило то влево, то вправо.

      — Дуралеи, остолопы, межеу́мки!

      Через левое плечо недопленника струился лиловый токкар, в нём королева принимала процессию Великих Господ на раскалённой террасе под безжалостным солнцем. Скрипы колеса драли воздух ржавыми когтями.

      — Разгильдяи, олухи, идиоты!

      Через правое перекинута кружевная сорочка, в которой Дейенерис провела последнюю сладострастную ночь с Даарио. Повизгивание металла напоминали стенания демонов, умоляющих прекратить эти тошнотворные звуки.

      — Дубины, оболтусы, балбесы!

      Бёдра его облегало полотенце, в кое утром закутали слуги свою госпожу после ванны, и она сидела в нём, пока ей возводили замудрённую причёску из серебряных кос.

      Тачка подскочила на неровном камушке в кладке пола, всхлипнула пуще прежнего, и с грохотом отлетела от неё дощечка.

      — Скотины! — добавил в сердцах Герион. Мысленно он уже десять раз пнул это рукотворное убожество, но вживую выместить свою ярость не рискнул. Развалится ещё в труху.

      Со стороны отвалившейся дощечки повалили кролики. С глухим бумканьем образовали многоухую кучу. Герион шумно всосал в себя воздух, собирая остатки хладнокровия, и принялся зашвыривать кролей обратно. Потом снял сапог, приставил дощечку обратно на место, лишь сместив слегка, чтобы гвозди не попали в прежние развороченные дыры, и яростно прибил её каблуком.

      — Так-то лучше, — процедил он. Потом прищурившись перевёл взгляд со скрипящего колеса на освежёванных перекормленных кролей и обратно. Хмыкнул. И побежал по коридору назад искать факел. Где-то за последним поворотом он его видел. Не тащить же целую масляную чашу?

      Достав искомое из кованого держателя, он споро вернулся назад, выбрал самого толстозадого кролика, присел на корточки и просунул его между спицами колеса. Поднёс к нему факел, следя, чтобы жадные языки не добрались до рождённой сегодня впопыхах тачки. Вскоре по катакомбам поплыл запах жареного сала, а на ворчливый металл закапал жир.

      Вернув зверька с подпалённым срамом к своим собратьям, Герион немного повозил тачку вперёд-назад, дабы лучше смазать.

      — Сносно, — скупо выдал он и толкнул с силой тележку вперёд, намереваясь всё же доползти до места назначения. Тачка бесшумно проехала вперёд два локтя, крякнула и потеряла новую дощечку.

      — Да чтоб вас всех иные задрали!!! — озверевши проревел Герион. Убедившись, что потеря достаточно мала, чтобы кроли не начали вновь «разбегаться», он с чувством пнул носком сапога клятую деревяшку и покатил тачку дальше.

      — Передавай привет бывшему сокамернику, — буркнул он пауку, наблюдавшему за всей этой сценой. — К драконам они, видите ли, бояться заходить... Могли бы хотя бы до входа докатить! Лентяи!

      У круглой литой двери незыблемыми истуканами вросли в пол безупречные.

      — Хур бренда муа, — велел им открыть проход Герион.

      Безупречные послушно направились к цепям, потянули за уходящие в узкий колодец над ними звенья. Невидимый за плитами механизм ожил, и могучая дверь в который раз перед ним откатилась вбок вдоль стены. Удобно иметь связи. С кем бы ещё выпить в пирамиде, чтобы расширить свои возможности?

      Разрезая деревянным носом тяжёлый воздух, Герион и кролики медленно вкатились в логово самых громадных хищников в мире. В ноздри привычно ударил запах гнили пополам с прелым навозом.

      — Свет! — крикнул Герион безупречным на гискарском. — Открыть всё!

      Цепочка сообщений по безупречным ушла вдаль, и вскоре со скрежетом начали отодвигаться плиты в каменных небесах. Белёсые столпы света и отголоски свежего воздуха пролились в каземат ящериц.

      — Вам бы почаще проветривать. Пованиваете, ребята, — миролюбиво проворчал Герион на своём родном языке, встречаясь глазами с четырьмя узкими по-хищному вытянутыми зрачками. — Спокойно, ребята, спокойно...

      Зелёный дракон выпустил тонкий парок из ноздрей, а у золотого поджалась кожистая складка у рта, предупреждающе обнажив ряд жутких зубов.

      — Дохаэрис [3], — громко и чётко произнёс команду Герион. Из книжек и по рассказам мейстеров он знал, что именно этой командой Таргариены успокаивали драконов, приказывали им стать покорнее. Она означала «служить». В ненасытных глотках начал нарастать рокот.

      — Быка! Половину! — крикнул он безупречным.

      Всё было уже отработано не впервой, и почти сразу в ближайшей дыре в потолке колыхнулась и ухнула вниз часть разрубленной пополам туши.

      — Драккарис! — велел Герион, указывая на быка.

      Рокот в глотках превратился в рёв и выплеснулся ярким пламенем на долгожданный обед. Уж лучше переправлять их ярость на тех, кого и так откармливают для них.

      Герион опустился на пол и привалился спиной к тачке, расслабленно вытянув ноги. Пока драконы зарыли носы в обед, можно и передохнуть. Когда он только начинал, то они не хотели его слушать. Но если попытка нападения случалась сразу же, то он уходил, оставляя их без еды. Выждав некоторое время, он возвращался и повторял попытку вновь. Постепенно приучая, что терпение вознаграждается. И приносит еду больших размеров, чем сам Герион.

      Довольно урча, Рейгаль и Визерион поглощали дымящееся мясо, с хрустом костей выдирая себе куски посочнее. Наконец, потянув в разные стороны, они с треском разломили позвоночник пополам и в два счёта проглотили остатки быка. Две окровавленные морды медленно развернулись в сторону Гериона. Бледные перепонки век опустились и медленно поднялись, выражая нетерпеливый интерес.

      — Ну что, мелюзга, пора учить лево и право? Матерь ваша мейстера к вам приставить забыла. Я теперь за него. Главное, чтобы она об этом не узнала раньше времени...

      Герион поднялся медленно и плавно, без резких движений. Эти ненасытные зверушки и после трёх быков не откажутся перекусить им, если дать повод.

      — Запоминаем, мальчики. Лево у нас здесь. Дахар! — Герион достал одного кролика, раскрутил его за уши и швырнул вправо. Когда он сядет однажды на дракона, то для него это как раз «левым» и будет.

      Рейгаль удивлённо повёл мордой, проследив за полётом крохотного для него кусочка сырого мяса. Кроль глухо врезался в стену и шмякнулся на пол.

      — Сырое вообще не едите? Гурманы, да?

      Герион раздосадовано поскрёб щёку, обросшую золотой щетиной, потом крикнул безупречным на гискарском:

      — Факел мне! И воду. Пригодится...

      И добавил уже драконам:

      — Дохаэрис!

      Под взглядом любопытных и вечно сварливо-недовольных ящериц солдат королевы принёс Гериону один зажжённый факел и вернулся обратно в коридор. Другой дозорный выволок и оставил у входа здоровенную бочку с водой. Драконы стреляли на бегающих людишек глазами молча.

      — Молодцы, ребята, дождались! Не пришлось тратить ещё полбыка... Хоть какая-то логика выстраивается в этих рогатых черепушках...

      Подпалив кролика факелом, Герион крикнул «Дахар!» и кинул ушастую комету вправо. Рейгаль тут же клацнул пастью, даже жевать не стал. Проглотил зверька целиком.

      — А теперь запоминаем вправо... — довольно промурлыкал Герион, поджигая второго кроля. — Дахур!

      Разбросав в разные стороны полтелеги некогда пушистых зверят, он решил сменить тактику.

      — Дахар! — крикнул он, не отпуская кролика. Две узкие морды с перепонками тут же дёрнулись вправо. — Да я вас так, глядишь, ещё и читать научу! — Герион рассмеялся и бросил в нужную сторону сразу два кроля. Чтобы наградить учеников.

      Когда на дне тачки осталось всего три ободранные тушки и обнажившийся из-под мяса свёрток, Герион под внимательным хищным взглядом воспитанников подошёл к краю каменной площадки и кинул оценивающий взгляд вниз. Для его следующей задумки требовалось очистить исполинскую ступеньку снизу, служащую обеденным столом для драконов, от накопившихся там обугленных остатков пищи.

      — Эй, вы там! — Крикнул Герион безупречным и отдал новую команду. В дыре в потолке, слепящей светом ровно над самой правой части ступени, зашевелились тени. И исторгли вниз баранью тушу. С хрустом она приземлилась на груду ломаных костей.

      — Дракарис! — велел Герион. Драконы и так бы спалили тушу, но чем больше они привыкают, что их дела совпадают с его командами — тем лучше. Стоило драконам опустить морду в подпаленного барана, как Герион, ухмыльнувшись, добавил. — Дахур!

      Измазанные в жире и крови морды синхронно сдвинулись влево, не разжимая железной хватки челюстей. Зубами провезя по ступенечке за собой барана и сбросив, тем самым, большую часть костей, грязи и золы на дно. Герион удовлетворённо кивнул и вернулся к тачке, начал разворачивать спрятанный на дно свёрток. Именно ради него он и попросил сколотить эту страхолюдину. Потребовать мяса любого рода для питомцев королевы он мог и так. Выполнили бы его приказ благодаря Даарио. Но вот пронести нечто другое... Некоторые свои эксперименты он хотел скрыть до поры до времени от как можно большего числа людей. Кролики послужили отличной маскировкой.

      В свёртке из грубой кожи покоились массивные разномастные бруски с приплавленными к ним кольцами. Многие тускло блестели боками серых цветов. Но выглядывали среди них и золотисто-розовый, красновато-жёлтый, песочный и ярко-жёлтый. Проскользив взглядом по потолку с подплавленным местами камнем, Герион стал рассуждать себе под нос:

      — Камень, значит, вы плавите при желании... Олово и алюминий тогда вы уничтожите без труда. Посмотрим, как вы справитесь с латунью.

      Взяв у стены крюк для мяса на длинной палке, он подцепил им брусок песочного цвета за приплавленное к нему кольцо. И, когда драконы налакомились бараном, медленно опустил брусок латуни на обеденную ступенечку драконов.

      — Драккарис! — велел он, указывая на брусок.

      Просить дыхнуть огнём на что-либо рядом с собой было бы опрометчиво. Так что наилучшим выходом он посчитал размещать образцы подальше. Желательно в месте, на которое они уже привыкли дышать огнём.

      Визерион посмотрел на неаппетитную латунь почти оскорблённо и сдавленно фыркнул. Золотые гребни прижал к макушке, выражая отсутствие интереса. Рейгаль задумчиво сложил и расправил зелёные перепонки на загривке несколько раз. Будто решая, послушать надоедливого человека или нет.

      — Драккарис, — спокойным и твёрдым голосом повторил Герион, глядя в огромные и бездонные зрачки вечно-голодного зверя.

      Рейгаль помотал головой, фыркнул, а потом медленно опустился и выдохнул длинную багровую струю огня прямо на брусок латуни.

      — Раз, два, три... — начал тихо считать Герион, неотрывно смотря на раскалившийся металл. Впрочем, считать здесь оказалось даже излишним. Латунь почти вмиг превратилась в блестящую лужицу.

      — Теперь серебро, — заявил Герион больше себе, чем драконам. Но проговаривать многое он предпочитал с ними вслух. Они не понимали его речи, но всё больше привыкали к его голосу. В первые их встречи он и вовсе велел накормить их до отвала. Чтобы шевелиться едва могли. Одуревшие от неожиданного ужина сверх нормы звери не знали меры и умяли всё подчистую. А он потом сидел рядом с ними и рассказывал всё подряд. Мёл языком, пока они презрительно щурились, одним взглядом говоря: «переварим последнего быка — примемся за тебя».

      Серебро быстро потеряло форму. Оплыло, как свеча после длинной ночи. Следующий брусок, что достал Герион, был красновато-жёлтого цвета. Бронза.

      — Раз, два, три, четыре... — считал он. Рейгаль отвернул морду и принялся активно чесать задней лапой загривок. Несколько зелёных чешуек отлетело в стороны. Упали в грязь и размазанные по полу отходы, в которых тускло блестели какие-то вкрапления. Герион полагал, что такие же чешуйки, возможно поломанные.

      Подцепив крюком за кольцо покорёженную бронзу, он окунул её в бочку с водой и бросил обратно в тачку. Достал золото.

      — Раз, два, три, четыре, пять...

      За золотом последовала медь. Пока Рейгаль старательно дул огнём на образцы, любезно предоставленные кузнецом, Визерион уполз к покорёженной стене и принялся лизать песок, насыпавшийся из бреши.

      Герион утёр кружевами Дейенерис пот со лба. Становилось жарко, как в бане. Отшвырнул остуженный в воде покорёженный кусок меди и достал железо. В этот раз он досчитал до семи, когда дракон защёлкнул пасть. Брусок, раскалённый пламенем, светился красным. Но он не потерял формы.

      Сделав мысленную зарубку, Герион подцепил его, точно так же, как и другие образцы, донёс до бочки и остудил там. Оставшиеся сталь и чугун он решил проверить уже ради чистоты эксперимента. Как он и ожидал, они так же нагрелись донельзя, вода бурлила при окунании в воду, но формы не теряли. Правда эти металлы имели свои минусы. Сталь при нагреве — особенно если её дракон будет несколько раз нагревать, и она столько же раз будет остывать — станет хрупкой. А цепи из чугуна будут непомерно тяжелы. Как бы дракон с поводьями из такого материала не потерял манёвренность.

      — Значит, закажем вам сбрую из железа, — довольный своим решением промурлыкал Герион и бросил Рейгалю в награду кроличью тушку. — И последнее на сегодня...

      Поднапрягшись, он достал из самой глубины свёртка звено цепи размером с колесо. Кузнец по указке Гериона выковал массивную трубку из чугуна, оставив её полой. Загнул, придав форму звена, наполнил водою и заткнул пробкой из свинца. Надежда была на то, что если огонь попадёт на звенья, цепочкой идущие к всаднику, то за счёт воды они могут остыть сильнее. И доставить меньше проблем.

      Струдом спустив тяжеленное булькающее звено на обеденную площадку, Герион отдал приказ:

      — Дракарис!

      Рейгаль выпустил длинную струю пламени. Герион успел только начать считать, как раздался оглушительный взрыв. Будто молния ударила в звено, и оно брызнуло во все стороны смертоносными лоскутами развороченного металла. Герион бросился на пол и заполз за тачку, а драконы, напуганные, взревели и заметались по логову, метя хвостами и крыльями.

      — Понял, будем делать только цельные звенья, — пробурчал себе под нос Герион и крикнул безупречным: — Кидайте им остатки быка! Заслужили...

      Когда Герион почти вернулся в свою комнату на тридцатом ярусе пирамиды, его окликнул слуга и передал, что его ждут на королевской террасе на тридцать третьем ярусе. Понастроили — колен им не жаль!

      В янтарном коридоре перед королевскими покоями он столкнулся с Чхику. На широком блюде в её руках парили странные рыжие комочки с изысканным запахом, на вид около дюжины.

      — Что это? — спросил он из любопытства дотракийку.

      — Мастер над шептунами велел отнести детям господ. Королева ему приказала.

      Герион мысленно присвистнул. Двенадцать избалованных отпрысков Великих Господ. Видимо, по одному кусочку неведомого лакомства на нос. «Щедрый» же мастер над шептунами завёлся в рядах Малого совета. Интересно, что за птица у них появилась. Если бы Даарио слышал о новом назначении, то ещё до сегодняшнего позора Мормонта бы о нём рассказал.

      — И давно у нас мастер над шептунами завёлся?

      — Только прибыл. Много вопросов задавал мне и другим. И велел со своих кораблей принести кучу сундуков и клетки с пятидесятью восьмию попугаихами.

      Палящие солнце на террасе ослепило Гериона. Он сощурился и отступил в тень сочной зелени. А проморгавшись, увидел у бортика на фоне распростёршегося Миэрина тучного мужчину в богатых одеждах пол. Поросячьи глаза смотрели на него с жадным интересом, толстые щёки были красны, золотистая борода умащена до блеска и разделена надвоё, пальцы унизаны невероятным количеством перстней, а на плече у толстого хозяина восседал такой же толстый, откормленный до неприличия цветастый попугай.

      — Позвольте представиться, — певуче протянул толстяк, приближаясь к нему с поразительной для таких телес грацией. — Иллирио Мопатис. Бывший магистр Вольного города Пентос, торговец пряностями и ценностями, а с сего дня, милостью нашей королевы, мастер над шептунами.

      Попугай, распушив алый хохолок не хуже гребня любопытного дракона, пучил на Гериона глаза с интересом не меньшим, чем у хозяина.

      — Герион Ланнистер, сын Титоса Ланнистера. Хотя вам вряд ли о чём-то скажет моё имя.

      — Больше, чем вы могли бы подумать! — хохотнул Иллирио. — Наслышан о вас. Дарёный раб. Вас преподнесли королеве в ящике совсем недавно. И столько изменений произошло ровно после вашего прибытия! Я уже успел поймать за хвост пару слухов... Разделена очередь прошений для господ и бедных, нашли некий способ определять лжецов, заявляющих, что Дрогон спалил их детей, совет королевы переделан на Вестеросский манер, еду к больным за стенами спускают на верёвках, стало меньше нападений на безупречных, у королевы появился отведыватель...

      — Может, у королевы советники поумнели, — хмыкнул Герион.

      — Не скромничайте. Едва ли наберётся столь много полезного, что они насоветовали, за последние лун пять до вашего прибытия. И половина ваших нововведений вы внедрили прямо из камеры в подземелье. Это впечатляет.

      Попугай с его плеча спрыгнул на пол. Попытался спорхнуть, вот только лёгкость он утратил мешков сто зерна назад. Грузно ударил когтями в пол. И звучно, с цокотом потопал вокруг Гериона, переваливаясь и печатая шаг розовыми лапками. Словно желая осмотреть Ланнистера со всех сторон.

      — Я правил Утёсом Кастерли и всем Западом, пока братья языки чесали в столице. Понабрался.

      Метущий красно-синий хвост попугая раздражающе шуршал теперь за спиной. Как драконьим хвостом метёт, право слово... Есть что-то драконье в птицах. Или в драконах от птиц?

      — Я вошёл в совет и знаю, что вы метите туда же. Буду с вами откровенен, с Дейнерис я знаком немало лет. Она выросла практически у меня на руках, она мне как дочь. Успокойте старика, дайте понять, что я могу вам доверять. Мне сказали, вы ненавидите Ланнистеров... весьма необычно. С вашей-то родословной.

      Герион расслабленно повёл плечами.

      — Как много Ланнистеров вы видели в Эссосе? — он намекал на свою уникальность.

      Попугай за его спиной зашёлся подобием смеха.

      — У меня есть определённые счёты к родичам. Такой ответ вас устроит? Или желаете каждому косточки перемыть? Уверяю вас, родни у меня хватит перечислять до заката.

      — И чего же вы хотите?

      Герион театрально развёл руками. Белёная ткань рукавов соскользнула до локтей. Чего скрывать следы позорного рабства, если его может тыкать в прошлое едва ли не каждый?

      — А чего ещё может хотеть бывший раб? Свободы и возможности размять свой ум.

      Неужто его держат за глупца, готового на вопрос в лоб выболтать свои секреты?

      — Уж вы простите моё любопытство. — Иллирио улыбался жеманно и заискивающе одновременно.

      — Я любопытством тоже не обделён, грешен. — Герион осклабился и на всякий случай отодвинул от себя носком сапога приставучую птицу. Этот попугай, наворачивающий вокруг него круги, начинал раздражать. — На чьей стороне играете вы, Иллирио?

      — Я ей как отец. За кого же ещё я могу играть? — Толстые щёки расплылись в очередной приторно-слащавой улыбке. О, как Гериону это что-то напоминало! Бестолковые расшаркивания, пустые любезности, гнилые лизоблюды. Всё это опостылело ещё в столице. Единственное, о чём он не горевал, когда Джоанна его отправила подальше от Безумного короля.

      Иллирио продолжал распинаться в любви и преданности к Дейенерис, даже начал демонстрировать Гериону дары, которые привёз королеве. Глиняные кувшины с запечатанными горлышками с нежнейшим зелёным нектаром из Мирра, склянки с благовониями из Лисса, гобелен из Норваса и множество других безделушек. Всё это щедро сдабривалось щебетаниями бывшего магистра. На месте магистров Герион бы изгнал его уже за одну только пустую трескотню.

      Герион забавляясь поднял двумя пальцами одну из склянок с благовониями из Лисса. Иллирио назвал это ароматическое масло «львиными слёзами».

      — Не ту девицу вы пытаетесь умаслить, — произнёс он вкрадчиво и выразительно.

      Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что торговец пряностями и ценностями приплыл далеко не на одном корабле. Не по одной же бутылочке он вёз в трюме каждого! То, что вынесли на террасу — пыль в глаза. Девчонок таким впечатлять.

      — Вы всё ещё не в совете... — так же вкрадчиво и с неприкрытым намёком начал Иллирио. — Вам бы пригодился мой голос, чтобы попасть туда.

      «Продажная ты харя, — подумал про себя Герион. — Не успел занести всех своих попугаих в пирамиду, а уже торгуешь голосами в совете!»

      — Я на масло не падок.

      В эту игру с намёками могут играть двое. Герион поставил бутылочку с львиными слезами обратно к стройному ряду других масел.

      — Я предлагаю вам руку дружбы! — Иллирио всплеснул пухлыми кистями, и перстни стрельнули колючими солнечными зайчиками во все стороны. Появившиеся слуги стали выносить на террасу новые столы и диковинные яства на широких блюдах. — Окажите мне честь отобедать со мной. Мой повар родом из Лисса не оставит вас равнодушным. В Ланнинспорте вряд ли подают гребешков в черепашьих яйцах и кунжуте, щупальца осьминога с печёными древесными грибами, рапанов в белом вине...

      «Скользкий тип, — отметил про себя Герион. — Ничего конкретного сам не предлагает, но хочет заручиться, чтобы я, когда войду в совет, поддерживал его. Или через меня управлять своенравной Дейенерис.»

      — Обсудим вместе за столом блага города и возможности накормить страждущих и голодных! — не унимался Иллирио.

      Взгляд Гериона скользнул обратно к блюду с высокой горой жареных гребешков в ярко-рыжей корочке. Голодных он собирался кормить, как же! Двенадцать гребешков пожертвовал детям-заложникам в пирамиде.

      Один из слуг вынес вазу с невиданными разномастными фруктами и водрузил рядом с гребешками.

      — Нежнейшие и наисочнейшие фрукты из дальних стран! — продолжал пыжиться Иллирио. — С Морака, Соториса, Наата...

      — С Наата?

      Иллирио ткнул пухлым пальцем в ничем не примечательные шарики с тёмно-фиолетовой кожурой и крошечными круглыми листиками у черешка.

      — Дикари летнего моря называют их дар мангуста.

      — Странное название для фрукта.

      — О, про него есть целая легенда и очаровательный варварский обычай. — Он поднял один из шариков и постучал по крепкой кожуре отшлифованным ногтем. — В одной деревеньке дикарей жили юноша и девушка. И юноша в неё, разумеется, влюбился. Он хотел достать дар, достойный своей возлюбленной, чтобы показать всю силу своих чувств и отправился искать вглубь джунглей то, что раньше никогда не видел. По пути ему встретился мангуст с дымчатой шкуркой. Мангусты могут быть хитры и коварны, но так же мудры и справедливы. Мангуст обнюхал юношу и понял, что намерения его чисты, а сердце горит искренним пламенем. И тогда он показал высокое дерево и поведал, что на самой его макушке растёт фрукт, с которым не сравнится ни один плод, которые видывали раньше жители. Юноша поблагодарил мудрого мангуста, залез по лианам на самый верх и принёс дар своей возлюбленной. Хоть кожура казалась твёрдой, как камень, девушка доказала силу своих чувств — она смогла вскрыть плод и разделила его пополам. Двое влюблённых отведали сладкую мякоть и скрепили свой союз поцелуем. — Иллирио сплёл перед собою пальцы в драгоценных каменьях и прижал к груди. — С тех пор если любой наатиец хочет связать свою жизнь с наатийкой, то он идёт в джунгли и ищет этот фрукт. Считается, что чем сложнее найти его в их местности и чем выше рос плод, тем сильнее доказательства любви.

      Два стула с резными спинками из златосерда слуги установили перед ломящимися столами.

      — Вы же мне не откажете в совместной трапезе? — Иллирио сделал рукой приглашающий жест.

      Герион мысленно тяжело вздохнул и сдался на милость изысканным яствам. Бывший магистр пришёлся ему не по вкусу. Но Киван ему напоминал, что на возможных союзников стоит смотреть трезво. Сейчас на стороне Гериона был лишь любовник королевы. И держится тот в совете почти на птичьих правах. Девочка может перерасти эту любовь.

      Герион старался не кривиться, когда Иллирио нахваливал говяжью голяшку в гранатовом соусе. Союзников можно не любить. Но слаб тот, кто ими пренебрегает. Во всяком случае, дружба с этим боровом ему не помешает. Забавно, что именно сегодня он рассуждал, с кем бы ещё выпить в пирамиде, чтобы расширить свои возможности.

      Когда перед ним подняли крышечку с глиняного горшочка, Герион едва пересилил себя, чтобы не выдать своё отвращение. Баранина! Ненавистная ему баранина! Ох, дорого бы он отдал, чтобы сейчас оказаться в родном Утёсе, а перед ним поставили густой суп с кабанятиной, да подали ржаной хлеб, натёртый чесноком так, чтобы слёзы от счастья текли! И крынку густой сметаны — чтоб ложка деревянная в ней стояла. Да пучок зелени и молоденькие нежные перья лука... Ох, как давно он не ел ничего, чтобы хрюкало да визжало! Лет десять с хвостиком не крючком. Порой ему снилось, как он возвращается на родину и обнимает розовый щетинистый бок. В пятачок бы расцеловал того хряка, которого бы увидел! Ох уж этот восток...

      Наконец, Иллирио, измучив и уши, и желудок, отпустил его. Герион уходил с чувством невыносимой тяжести в животе и заветным призом в кулаке. В пальцах ото всех он спрятал фиолетовый фрукт с толстой кожурой и крохотными листиками у черенка. «Сорванный» с вазы в месте, где такие плоды не растут вовсе. С высоты тридцать третьего яруса самой высокой пирамиды Миэрина.

      В его комнате на тридцатом ярусе уже накрыла стол Чхику. А на единственном стуле покачивался, закинув каблуки сапог рядом с бараньими рёбрами, Даарио Нахарис.

      — Неплохо кормят дарёного пленника. — Наёмник кивком головы указал на ещё не остывшие яства.

      — Можешь хоть всё забрать, я на еду смотреть не могу.

      Герион со стоном рухнул на кровать, зарылся носом в подушку.

      — У меня есть новости. — Наёмник спустил ноги и уставился на него уже без насмешек. — Дейенерис принимала сегодня прошения от бедняков. И среди них оказались оборванцы из Толоса.

      — Перепутали нашу королеву со своим правителем? Дейенерис не брала этот город.

      С кряхтением Герион перевернулся на спину.

      — Вот именно. Они об этом и просят. Чтобы разрушительница оков пришла к ним и освободила город.

      Герион посмотрел на него с недоверием.

      — То, что они видели в нашем городе, их не впечатлило нисколько? Голод, грязь, болезни? — Не получив ответа, он рывком сел и потёр лицо ладонью. — Но это впечатлило нашу спасительницу, не так ли? Просто-таки жаждет освободить кого-нибудь, чтобы услышать рукоплесканье толпы и горячие благодарности. Наши-то горожане уже не рукоплещут.

      — Отговори её, — тихо попросил Даарио.

      — Да если бы я мог ей управлять... — Он поднялся и прошёл до окна. Заложил руки за спину, невидящим взглядом скользя по городу в плачевном состоянии. — С драконом найти общий язык проще. — Закатное солнце отразилось в хрустальных куполах Храма благодати, и они разразились переливчатым звоном. В воздух взвились завывания и песнопения вечерней молитвы. — Я попытаюсь её отговорить. Хотя, если она всё же уедет, мне будет проще закончить её задание... Тогда я войду в совет. И будет проще предостерегать её от глупостей. Жаль, она с собой увезёт Миссандею...

      Даарио хитро сощурился.

      — Ты спрашивал, откуда Серый Червь знает общий язык. И откуда его знаю я. Нас учила она. Сначала его, потом меня. Скажи моей королеве, что тебе нужен учитель языков. — Он поднялся и направился к двери. Через плечо бросив напоследок: — Тем более я подслушал кое-что в казармах. Серый Червь собирается просить у королевы руки Миссандеи.

      Герион скрипнул зубами и поднял на уровень глаз тёмно-фиолетовый плод. Он давно не видел маленькую наатийку. С тех самых пор, как с вызовом шепнул на ухо Серому Червю, чтоб тот попробовал запретить Миссандее видеться с ним. Он рассчитывал, что она покажет свою вольную натуру, взбунтуется и пойдёт наперекор всем запретам. Что руками своего противника он подтолкнёт её к себе. Видимо, он просчитался.

      Резко поднявшись с покрывала, он закружил по комнате. Он чувствовал себя жадным мальчишкой. Хотелось ему и на королевну управу найти, и совет под себя подмять, и дракона оседлать. Мог бы остановиться и на этом, так нет же — заело его на девочке-тьме. И он то клял себя последними словами, то тянуло искать её по всей пирамиде. Понять бы ему, что делать со своими чувствами. Да когда там? Вожак оскоплённой стаи не теряет время. И если Герион не возьмёт себя в руки, то тот увезёт её с собой разорять ещё один город, причинять свободу его наивным рабам.

      На стынущем небе блеснули первые звёзды, и он забрался на кровать, закутался в тонкое одеяло. В горячей голове крутились события минувшего дня, перед изнанкой век ревели драконы, разлеталась в крошку чугунная цепь, Мормонт краснел и бледнел, Иллирио поглощал еды больше, чем болтал, а пёстрый попугай с красно-синим хвостом наворачивал вокруг него круги до головокружения. И всё же раз за разом мысли возвращались к Миссандее... Как понять, какого рода его чувства на самом деле? Должно ли ему оставить все глупости и сосредоточиться лишь на том, чтобы ползти к своей цели? Обрести свободу, возможности, дракона. Стать вольным не как босяк без цепей в поле, а человеком равным хотя бы себе лет двадцать назад. Или он никогда себе не простит, если упустит её? Превратится в Тайвина, утратившего свою Джоанну. Но ведь брат стал таким только потому, что позволил своему сердцу открыться. И именно в раскрытую брешь угодило копьём безумное горе.

      Ворочаясь с бока на бок, он рискнул признаться хотя бы самому себе, что страшится. Содрогается от одной мысли, что если осмелится открыть свои чувства, то она отвергнет его. Раньше он был сыном лорда. По праву сильного, по знаку породы он уже был краше, желанней многих. На невольничьих рынках он утратил и статус, и свободу. Растерял последнее уважение к самому себе. Потасканный лев с подранной шкурой. Она же отвергнет его. Или выберет командира безупречных. Не лучше ли и вовсе не пытаться?..

      Он грязно выругался. Ха, второй Мормонт на треклятую пирамиду! Нет, он сам себя съест поедом, если посмеет спрятаться в трусости и до конца дней своих будет гадать «что если бы». Решено, утром он первым делом пойдёт к Миссандее. Или к королеве. А лучше — к обеим! Распоясались девушки в пирамиде — глаз не сомкнуть из-за них!

      Крепко зажмурившись, Герион отвернулся к стенке. Мысли в тяжёлой голове стали легки от принятого решения и поплыли. Должно быть, разгорячённый разум вспомнил слова сереброволосой девушки из борделя, так как в дрёме ему пришло, что он сам, как безупречные, приходит к некой девушке. Ложится, кладёт голову ей на коленки. Она гладит его по вискам нежно, с материнской теплотою. И напевает что-то далёкое, позабытое, но родное. Как колыбель из детства. Вот бы так гладила его Миссандея...

      Во сне он стал пауком. Очнулся в кружевах паутины густого плетения. Мрачное подземелье пирамиды он узнал прекрасно. От сводов отражался зловещий щёпот. Он потряс головою и сфокусировал все восемь глаз на стене в росчерках и надписях. С изумленьем узнал свои наброски, сделанные им ранее в заключении. Посредине красовалась схематичная карта залива Работорговцев. И перечёркнутая им дорога Демонов, тянущаяся от Миэрина до Толоса. Перечёркнутая его собственной рукой. Слишком идеальное место для засады. Герион-паук стал изо всех сил перебирать лапками, чтобы карабкаться по паутине вверх. Он сам не понял, как оказался на верхушке пирамиды. Горячий ветер, жалящий раскалёнными крупинками песка, столкнул паука, и он полетел к подножию. Где два попугая — зелёный и золотой — рыскали у земли в поисках червячков. Золотой заорал в испуге и скрылся в кустах. А на зелёного он упал прямо на спину. Тот распушил хохолок, запереливавшийся на солнце всеми цветами сочной зелени, распластал крылья и разбежавшись поднялся с Герионом в воздух. Герион зарылся жвалами в тёплые перья, вцепился в попугая всеми восьмью лапками, боясь упасть. А когда посмел разжать хотя бы один глаз и посмотреть вниз, то увидел яростный бой в узком ущелье между цветных гор. Блестели щиты и копья, свистели стрелы, ревели боевые слоны. Попугай перевернулся в воздухе, уворачиваясь от одной из стрел, и паук полетел к земле.

      Герион поднялся одним рывком, тяжело дыша. Рубаха прилипла к мокрой спине, перед глазами будто ещё крутились стремительно приближающиеся скалы. Стараясь унять зашедшееся сердце, он набрал воздух и медленно выдохнул.

      Глаза привыкли к темноте. У самого окна лунный свет падал на циновку, крася её в голубой. Угадывались очертания мебели. И девушки, стоящей у входа.

      — Миссандея? — ему показалось, что он ещё спит. Он откинул одеяло и спустил ноги на пол.

      — Я не хотела тебя разбудить.

      Её шёпот казался таким нереальным здесь. Он уже и не смел надеяться, что она к нему придёт днём, не то что ночью.

      — Что-то случилось? — спросил он сиплым голосом. Надеясь на что угодно, лишь бы она осталась. Он казался самому себе одичавшим зверем, изголодавшимся по ласке. Хотя бы просто прижаться щекой к руке, ткнуться носом в ладонь. О как он понимал безупречных, просящих о малом!

      — К моей королеве сегодня на прошениях пришли беглые рабы из Толоса. — Её глаза блеснули в темноте. — Они взволновали её речами. Я побоялась, что она велит собираться всем уже утром. Меня она всегда берёт с собой.

      Герион пригладил волосы на голове, кусая язык, так невовремя онемевший. Как перед хитрющим Иллирио плести намёки и играть в слова — так это пожалуйста, а здесь, сейчас, перед девицей... Хоть заранее пиши, что сказать.

      Она подошла ближе, к краешку лунного света, не заходя на него, и, поколебавшись, спросила:

      — Почему ты велел Серому Червю запретить мне видеться с тобой?

      Герион аж подавился. Ох и неудобные же вопросы она задаёт. И что выбрать? Молчать, как баран, или проблеять, что надеялся о её непослушании?

      — Я давно тебя не видел.

      Бездарнее ответа он ещё не придумывал.

      Она покачала головой и развернулась, собираясь уходить.

      — Миссандея, подожди! — Он подлетел к ней и схватил за тонкое запястье. А когда встретился с её внимательным и вопрошающим взором, оробел хуже мальчишки, и выдавил из себя совсем не то, что хотел: — Как давно ты уехала с Наата?

      Она удивилась, но спокойно ответила:

      — Меня увезли в самом детстве. Я была совсем маленькой, когда меня схватили работорговцы на берегу. Я почти ничего не помню.

      Он стоял, ощущая пальцами её тёплую кожу и трогательную косточку на запястье. Не желая ни принуждать её оставаться против воли, ни отпускать.

      — У меня есть кое-что для тебя, — прошептал он, разжав пальцы. Потом ринулся к подушке и с облегчением нашёл запрятанный там с вечера фрукт. — Вот. — Он протянул его в почти юношеском смущении. Словно скинув с себя все годы, забыв весь флирт и придворные ужимки. Весь мир для него сейчас сузился до этой комнаты, краешка луны и золотистых глаз перед ним. Примет или нет? Станет это для них всего лишь обмен лакомством или чем-то большим?

      Её выразительные глаза непривычного для вестеросца цвета всматривались в него. Словно пытаясь пытливо что-то найти, цепляясь за хрупкую надежду. А он боялся до дрожи, что она в нём это самое не разглядит.

      — Спасибо, — прошептала тише ветра, будто не желая что-то спугнуть.

      — Это дар мангуста, — севшим голосом подсказал он на всякий случай.

      — Я знаю, — ответила она ещё тише. — Я никогда не пробовала его.

      Выяснить бы ещё, знает ли она, что значит этот самый фрукт! Или знает, но он ей противен?..

      В не желавшей сдаваться душе всё же мелькнула надежда. Она не пробовала его — значит, никогда не делила сей фрукт с другим мужчиной.

      Миссандея подняла круглый плод на уровень глаз, внимательно изучая. Потом накрыла черенок с круглыми листиками смуглыми пальцами, словно нащупав крышечку. И провернула кисти в разные стороны. К большому изумлению Гериона, фрукт с твёрдой кожурой, казавшийся неприступным, открылся. По пальцам её потекли капли прозрачного сока. Она протянула Гериону половинку, вложила сама в его одеревеневшие пальцы. Сам, казалось, он дышать не мог, не то что шевелить рукою. А потом подняла свою половинку к лицу и вгрызлась своими зубами, казавшимися пронзительно белыми в ночи, в сочную мякоть. Лакомилась плодом перед Герионом, как маленькая белочка заветным орешком. И такими пушистыми казались её курчавые волосы — как беличий хвост.

      Она быстро выела чашечку кожуры. Заглянула потом в глаза Гериона. Предельно долго смотрела. Пожелала спокойной ночи и пошла к двери. Забирая с собой нечто намного более ценное, чем кожура или борода... Ему было невыносимо стоять и смотреть, как она уходит.

      Вдруг она резко обернулась почти у самого входа. Полы её грубой туники подлетели почти до колен. Подбежала к нему. Подняла кисти к груди, замерев пугливым зверьком. Потом, поджав губы в решительности, встала на цыпочки и положила ладони ему на шею, надавив слегка. Притягивая к себе. Он моргнул раза три, пока до него дошло, что надо слегка нагнуться. И потерял весь дух, все мысли, когда столкнулся с её губами, измазанными сладким соком.

      — Спокойной ночи, — прошептала она ему второй раз за ночь и ускользнула из комнаты, только дверь скрипнула.

      Рот Гериона растянулся в счастливой улыбке. Какой там спокойной! Его жарких дум и горячечной надежды до утра хватит. Она ускользнула от него, как экзотическая бабочка, мазнув по губам нежным крылом и оставив вкус медовой пыльцы. Что искала она, глядя пытливо? Уж не гадала ли сама, знает ли Герион о легенде?

      Не видя ничего перед собой, он поднял свою половинку плода к лицу и вонзился зубами в сочную мякоть в форме долек чеснока. По подбородку потёк сок. Он немедля пойдёт к покоям королевы! Чтобы иметь возможность с ней говорить первым, когда она соизволит проснуться. Если он не отговорит её от Толоса... То будет просить, чтобы она оставила с ним Миссандею. Клясться всеми богами в нужде по учителю языков! А с наатийкой он объяснится позже. Если она не знает про легенду, если для неё это ничего не значит — он не будет её держать. Но он приложит все силы, чтобы объяснить, чтобы попытаться добиться её. Чтоб ему с попугая рухнуть! И не забыть бы велеть кузнецу приделать к седлу ремни. А то ведь и правда рухнет с вертлявого не-попугая.