Терракотовый скорпион, перебирая шестью лапами, неспешно шагал по пустыне. Звёздный свет отражался в глянцевом хитине на спинке, загнутый хвост из пяти сочленений плавно покачивался, глаза-бусинки безжалостно высматривали себе жертву. Крупинки песчинок, мертвенно-бледные в лунном свете, за ним оставались лежать непоколебимо — бесшумный убийца умел аккуратно красться. Встретив потенциальный ужин, он выставил клешни для возможной защиты и отвлечения внимания. Хвост со скрытыми протоками ядовитых желёз выстрелил вперёд резко и бескомпромиссно. Ящерица забилась в агонии, её кожистые веки опустились навеки.

      Над могучим барханом забрезжил блекло-зыбкий рассвет. Купол небес накренился, будто вращаясь хрустальным шаром вокруг скорпиона, показал его проницательному взору более светлую сторону. Это солнце пустыни катится перекати-полем, приближается неумолимо. Иссушающее беспощадное, белое до слепоты, калящее воздух нещадно.

      Мудрый скорпион, не желая вкусить мучений под жалящими лучами, спрятался под камень, прикрыл глаза. Есть время убивать, есть время спать.

      Песок сотрясся, гулкий топот заглушил утренние завывания ветра. Сверкнули металлом подковы, и заслонило небо волосатое пузо лошади, пролетевшее над скорпионом.

      Гнедой жеребец в пене нёсся интуитивно в сторону дома, безбожно петляя. Копыта заставляли взлетать песок брызгами, всадник качался в седле в беспамятстве, трепыхались перьевые хвостики стрел, торчащих из его спины.

      Солнце успело показаться целиком, когда копыта звонко зацокали уже по каменной кладке дороги и замедлились перед воротами Миэрина.

      — Это Даарио! Командир Воронов-Буревестников! — крикнул один из безупречных на стенах.

      Даарио бережно переложили на телегу лицом вниз, стараясь не потревожить стрелы, довезли до Великой пирамиды Миэрина и отдали на милость лекаря.

      Когда подоспел Герион, вокруг кровати любовника королевы уже столпились Джорах, Иллирио и Миссандея, а лекарь с невозмутимым спокойствием разрезал кожаный жилет на спине наёмника.

      — Он жив? — с искренней тревогой спросила Миссандея.

      — Будь иначе, его бы сейчас готовили чёрные благодати к упокоению, — отозвался лекарь. На его тощей шее угадывались застарелые следы от оков, а щека была обезображена клеймом.

      Его помощница принесла и поставила на столик рядом решётку на ножках с прокалёнными уже инструментами. Ланцет, ложка с загнутыми краями и отверстием на конце, разномастные крючки, иглы с ушками, костные щипцы, костный распатор, чтобы отводить надкостницу от кости и отслаивать хрящи...

      Лекарь омыл себе руки в тазу, разившим запахом, подобно крепкому алкоголю, и такую же жидкость ливанули щедро на спину Даарио, смывая кровь. Ланцет рассёк раневой канал у древка первой стрелы, порез наполнился кровью. В него лекарь погрузил палец, нащупывая верхнюю грань наконечника.

      — Повезло ему. Двухгранная. Пирамидальные и двухгранные достать ложкой можно, а вот, например, трёхгранные... Пришлось бы резать сильнее и ставить крючки для расширения ран.

      Схватив инструмент, напоминающий ложку, он погрузил его в порез и, медленно покачивая в разные стороны, стал пытаться отверстием на его конце поймать железный кончик, а загнутыми краями захватить зазубрины, торчащие в противоположную сторону от конца стрелы. Чтобы они не подрали плоть, или наконечник, испытывая сопротивление, не остался в теле, когда потянут за древко. Лекарь потянул за загнутый хвостик ложки и Даарио очнулся, заорал раненым зверем.

      — Осталось ещё три, — равнодушно отметил лекарь, откладывая окровавленную стрелу на столик. — И потом ещё зашить.

      — Где королева? Она жива? — вперёд всех полез с вопросами Джорах.

      Даарио зубами прикусил подушку, надсадно дыша, а потом повернул побледневшее лицо к влюблённому межевому рыцарю.

      — Жива. На нас напали в Пёстрых горах... Их было много. Спровоцировали завалы, лучники нас обстреляли, а потом выпустили боевых слонов.

      — Так где же Дейенерис? Почему вы вернулись без неё? — Иллирио от волнения теребил перстни на пальцах.

      Лекарь сделал надрез у нового основания древка, приступая к извлечению. Даарио зашипел.

      — Улетела на Дрогоне... Мы не знаем, где она... Сука! — Он сжал пальцы на спинке кровати до белых костяшек, стараясь не дёргаться. — Я помчался сюда предупредить вас... Они могут напасть и на Миэрин... Барристан и Серый Червь приведут армию обратно.

      — Кто это был? Ваш противник, — решил вклиниться в разговор Герион.

      На лбу Даарио выступила испарина, пока лекарь вытягивал третью стрелу. Наконец, кончик вышел, и наёмник сипло ответил:

      — Я не видел штандартов и знаков отличий...

      — Может, это Великие Господа Миэрина или Добрые Господа Астапора? — подала тихий голос Миссандея, стараясь не смотреть на драную спину наёмника.

      — Маловероятно, — высказал сомнение Герион. — Не их почерк. Дейенерис многим успела насолить в Эссосе... На вашем месте я велел бы готовить город к обороне. Пока у нас есть время.

      Совет Ланнистера был больше обращён к Мормонту. От Иллирио и Миссандеи в военных делах толку мало, наёмнику ещё нужно зализать раны, а пока Барристан и Червь доведут четыре тысячи кастратов, враг может стоять уже на пороге или даже топтаться внутри Великой пирамиды. Хорошо хоть Дейенерис учла свои прежние ошибки и разделила свои силы. Астапор и Юнкай она потеряла по глупости.

      — Осталась последняя, — ободрил наёмника лекарь, тут же приступая.

      В подушку Даарио выкрикнул ругательства.

      — Удары в спину получают лишь трусы, — с презрением процедил Мормонт.

      Даарио приподнялся на локтях и зло посмотрел на него.

      — Я собою закрыл Дейенерис, — он почти выплюнул эти слова в ярости, а лекарь стал обтирать ему раны тряпицей, смоченной вонючей жижей. — Пока ты прохлаждался тут.

      Мормонт побагровел.

      — Королева сама велела мне остаться.

      — Если бы она поехала куда без меня, я бы костьми лёг, но не оставил! — Лекарь продел нитку в иголку и принялся штопать раны. Даарио морщился, но терпел. — Мужчину от женщины отличают следы сражений. Я сражался столько, сколько ты мочился за жизнь. Я мечен теми, кого убил. А ты? Сними свои тряпки, и посмотрим, кто из нас трус, носящий оружие лишь для вида! У девок в борделе отметин больше!

      — Не оставил?.. — протянул Мормон угрожающе. — Так где она? Иди, ляг костьми в горах и найди её!

      Даарио, засверкав глазами, начал приподниматься с измятой постели. По виду больше с желаньем начистить лицо Мормонту, чем лезть в горы.

      — Вы мешаете мне лечить моего подопечного! А вам я запрещаю вставать, пока не обработаю всё! — взвился лекарь и приложил все усилия, чтобы здоровые покинули больного.

      В широком коридоре пирамиды Герион задумался. Если Дейенерис оседлала Дрогона и улетела от врагов... То в любой момент она может вернуться на крыльях сюда, в Миэрин. И дерзкий план Гериона пойдёт прахом. Она не одобрит его задумку железно. Надо решаться. Время течёт сквозь пальцы.

      Отдав приказы о последних приготовлениях и согласовав потом некоторые вещи с Даарио, Герион поднялся на тридцать третий ярус Великой пирамиды. Где утренние лучи уже нагрели камень, где плодовые деревья пахли так сладко, где ветер высот гнал крохотные волны в королевском бассейне, создавая мерцающую рябь.

      Герион стянул с себя рубашку, подставляя грудь целующему теплом солнцу. Потянулся, как ласкающийся кот. Улыбнулся в предвкушении и продолжил снимать с себя остальную одежду. Каблуки сапог цокнули, отставленные в сторону. Сегодня он осуществит свой задуманный план. И если уж он собрался рискнуть жизнью... Если может не дожить до ночи... Надо взять от каждого мига всё!

      Пальцы ног и своды стоп опустились на шероховатые, отдающий нежащей теплотой плиты. Как это было приятно! Разбежавшись, Герион оттолкнулся и прыгнул в бассейн, в воздух взмыли мириады сверкающих брызг. Прохладная вода облизала полностью нагое тело с макушки до пят, по позвоночнику заскользили мурашки. Сложив пальцы лодочками, он размашистыми гребками поплыл, не всплывая. Длинные золотые волосы уподобились водорослям, подвластным течениям; мышцы груди ощутили приятное сопротивление, сердце забилось в восторге. Давно он так не плавал. Рождённые на Утёсе ныряют как дышат.

      Белёсые лучи пробивались сквозь блаженно качающуюся поверхность над ним, опускались на ярко-голубую мозаику пола из обожжённой керамики, рисовали на ней текучие отсветы. Словно сговорившиеся вода и ветер рисовали рябью причудливые живые узоры. Тень пересекла широкое дно — из уголка в угол по диагонали. Чайка пролетела, широко распластав крылья.

      Герион вынырнул одним рывком, шумно зафырчав не хуже довольной выдры. Опустил пятки на дно, сверкающие волны в бликах защекотали плечи. Ладонями зачерпнул живительную влагу и полил себе на темечко. Эх, хорошо!

      Краем глаза он заметил движение в тени фиговой пальмы и апельсиновых деревьев. Дёрнулся со звонким всплеском, оборачиваясь к возможному источнику опасности. И уставился на замершую Миссандею.

      Наатийка смотрела на него ровно, бесстрашно. Её круглое плоское лицо словно не знало смущенья. Хотя Герион, стоя посреди этой своеобразной каменной ванны, лишённой пены или хотя бы листика кувшинки, должен был быть виден как на ладони. Это он понимал. Но она не отворачивалась и не отступала.

      Глядя ей прямо в глаза, Герион вытянул руки, вспоров волну, и пятками оттолкнулся от дна. В несколько широких гребков он доплыл до бортика. Поставил на шершавый камень ладони, напряг пресс и плечи, мощным слитным рывком приподнялся из воды и уцепился за край коленкой. Он встал и медленно выпрямился; водные струйки, извиваясь, побежали по телу, собрались в лужицы у ног. Потемневшие волосы облепили плечи.

      Кромка тени от крон деревьев проходила между ними разделяя. Шуршали огромные листья фиговых пальм, качаясь в такт бризу. Сверкающая рябь по воде бежала громче, чем дышала наатийка.

      Он сделал к ней пару осторожных шажков. Мокрые следы на разогретом камне стали стремительно таять под солнцем. Она не сдвинулась со своего места. Лишь чуть выше задрала подбородок, смотря снизу вверх на него.

      Герион приблизился и встал к ней вплотную. Руками опутал и прижал к себе, носом провёл по смуглой шее, шумно вдохнул. Голова закружилась от полноты ощущений. Курчавые волосы дикарки щекотали висок, лёгкие дуновения холодили влажную кожу спины и бёдер, грубая туника наатийки чуть царапала его грудь и живот. А пьянящий аромат разгорячённой кожи, касающейся кончика его носа, заставлял и вовсе позабыть обо всём, пронзал все мысли одним лишь чистым желанием.

      Возлечь с женщиной в последний раз — так и не страшно будет шагнуть навстречу возможной погибели.

      Её светлые ладони скользнули к нему на грудь и упёрлись в неё. Несмелым сопротивлением давая понять, что столь близкие и откровенные объятья ей не желанны. Он растерянно моргнул несколько раз, приходя в себя. Но нет, не почудилось. Прижавшись к ней всем телом, он лишь сейчас ощутил её скованность, напряжённость. Так скорее ведёт себя дева, зажатая в руках господина, не смея разгневать его отказом. Можно снять с невольника ошейник, разбить цепи. Но вытравить неволю из головы, изгнать из инстинктов...

      Он отстранился медленно, аккуратно разжимая руки, стараясь не напугать свыше уже содеянного. Провёл напоследок с сожаленьем пальцами по её плечу, отступая. Ему претило брать то, что не вручали ему с желаньем. Видеть остеклевший взгляд, устремлённый мимо него в потолок... Он сам себе станет противен.

      Миссандея опустила глаза до лужиц, ногти спрятала в кулаки, словно раздосадованная то ли им, то ли собою. Листья пальм над ними всё шуршали в обречённой надежде услышать хоть слово, а края её туники, мокрой спереди от объятий искупавшегося льва, теребил у самых сандалий подслушивающий в любопытстве ветер.

      Она развернулась и почти скрылась в темнеющей арке входа, когда Герион её всё же окликнул:

      — Миссандея! — Она замерла. — Не покидай сегодня пирамиду. И не выходи на террасы.

      Поколебавшись, она кивнула и исчезла в глубине королевских покоев. Герион расстроенно вздохнул и поднял с пола принесённое им ранее полотенце. Время подвига приближалось. Либо он вернётся героем, и барды сложат балладу... Либо о нём всё же петь будут, но девы на последних строках будут печально вздыхать и ронять слёзы.

      С ветки сорвался и упал апельсин. Прокатился по тёплому полу и коснулся рыжим боком бутылочки с благовонным маслом. Кажется, Иллирио ему уже показывал такой флакон. Знаменитые «Львиные слёзы» из Лисса. Судя по уровню соломенной жидкости, их добавили в бассейн ещё когда Дейенерис не отправилась в Толос. Оставалось надеяться, что их аромат выветрился за эти дни и не помешает Гериону в его планах.

      В драконьих ямах уже пахло не так мерзотно. Пока драконы спали после быка, поданного на завтрак, пропитанного маковым молоком и нафаршированного сон-травой, слуги вилами да лопатами убрали не одну телегу скопившегося навоза и грязи. По приказу Гериона сотня поломоек впервые, должно быть, с постройки этого колоссального каземата вымыли все полы дочиста. Разве что не тронули пол под пузом у безмятежно сопящих тварей.

      Огромные кожистые веки, которыми ребёнок мог бы укрыться, дрогнули. Заканчивалось действие снотворных веществ. Герион спрыгнул с верхней исполинской ступеньки на вторую, служившую обычно обитателям сей темницы обеденным столом. Остатки костей хрустнули под каблуками. Глаза сонных ящериц чуть приоткрылись, за щёлками словно засияла лава.

      — Спокойно, мальчики, спокойно.

      Герион прошёлся к краю обеденной ступеньки и спрыгнул с неё на дно. Тут он осмеливался прохаживаться всего пару раз. Когда по приказу Даарио — естественно, по просьбе Гериона — драконам задавали тройную пайку. Объевшиеся до одышки от невиданного счастья хищники едва лапой могли пошевелить и смотрели на Гериона презрительно-предупреждающе. Но с его хитростью поделать ничего не могли — привыкали потихоньку против воли.

      В полумраке блестели цепи, перетянувшие чешуйчатые бока. А на спинах, закреплённые этими цепями, красовались новёхонькие сёдла. Нацепили, когда запыхавшиеся поломойки управились со своей задачей. Герион не знал, с каким успехом пройдёт попытка приручения. Кто именно подчинится ему. Поэтому для верности велел седлать обоих.

      Герион остановился перед мордой Рейгаля. Золотые волосы на голове взмыли и затрепетали от драконьего дыханья. Протянул руку к массивным ноздрям, решив начать с него. Чаще всего именно Рейгаль выполнял его команды.

      — Спокойно... — уверенно-приказным тоном продолжал Герион, приближаясь к свирепой твари. Так близко он не подходил, даже когда их кормили сверх меры. — Спокойно, Рейгаль. Дохаэрис.

      Складка над пастью зелёного дракона подобралась, обнажив игольчатые влажные зубы. Он тихо, но отчётливо-предупреждающе зарыпел. Хорошо хоть какой-то защитой служила сонливость — бодрый дракон с идеально ясным сознанием обладал бы меньшим терпением.

      — Дохаэрис, Рейгаль, — повторил Герион, плавно шагая навстречу сонному хищнику.

      Ещё никто и никогда из рождённых в Вестероссе не приручал драконов. Кроме Таргариенов. Герион Таргариеном не был.

      Мутная капля слюны скатилась по чешуйчатому подбородку на пол, образовав лужицу.

      С тех пор как Дейенерис покинула Миэрин, Герион проводил в драконьих ямах почти всё своё время. Дрессировал. Наставлял. Делал его запах и голос для тварей привычнее и желаннее одиночества. С ним приходили и еда, и свет, и возможность размять пухнущие, должно быть, от скуки мозги в рогатых черепушках.

      — До... ха... эрис... — протянул на выдохе Герион, силясь не зажмуриться, и его ладонь коснулась, наконец, верха ноздри на угловатой морде. Тёплая. Шершавая. Чуть царапающая пальцы краями чешуек. В зелёном переливе отразилось лицо Гериона — растерянное и озарившееся счастьем одновременно. Не думал он, что когда-нибудь взаправду погладит нос вымершему созданию.

      Рыпение в бездонной глотке поутихло, и Герион принял это за добрый знак. Обойдя морду и шею, он схватился за здоровенную цепь. В звенья вставляя носки сапог, стал карабкаться на шипастую спину. Дыхание затаил, перекидывая каблук через седло. И вдел ноги в стремяна с благим облегченьем.

      — Ну что, зелёный, зададим жару всем, кто позабыл тебя? — Герион осклабился, пытаясь пришпорить исполинскую ящерицу. Каблуки и щиколотки в гладких сапогах, очевидно, дракон не ощутил. Но то ли общий язык с молоком королевы усвоил, то ли решил размять затёкшие лапы. Рейгаль приподнялся и сонно повёл головой.

      — Дахар! — велел Герион, и клыкастая пасть послушно развернулась налево.

      Подняв правую переднюю лапу, он передвинул её вперёд синхронно с задней левой. Мышцы перекатились под седлом, заставив его качнуться.

      — Давай, Рейгаль! Просыпайся, вялая ящерица!

      Дракон неспешно потопал к стене с огромным проходом, постепенно оживляясь. Герион предусмотрительно обмотал себя ремнями. Затянул потуже, три пряжки врезались в тело.

      Седло заходило ходуном — дракон почуял запах свободы, повеевший из отворённых в конце коридора ворот. Разогнался, лапами оттолкнулся и взмыл в прыжке. По глазам ударил дневной свет, ослепив после полутьмы подземелий.

      Со звуком взмывших парусов раскрылись крылья, запели перепонки. Гериона дёрнуло назад, в лицо ударил ледяной шквал. В ушах засвистело, льняные рукава на локтях надулись и забились с яростным шумом. А выше, над гребнями спины почти вертикально скользящего ввысь дракона, загрохотало похлеще раскатов грома — Рейгаль заревел, приветствуя небо. Из его пасти вырвалось пламя, посрамив солнце. И эта какофония, оглушающая до одури, до глухоты, заглушила крик восторга. Он шёл из самых глубин человеческого сердца, распирал грудину. Он шёл вперемежку со смехом и вылетал из глотки Ланнистера подобно драконьему огню. Вцепившись в луку перед собой, он вращал головой непрестанно. Окрылённой душою и ненасытным взором он стремился объять всё небо, горы, сверкающие реку и море.

      Великая пирамида под ним стремительно уменьшалась. Мощные стены с бастионами и оборонительными башнями, храм Благодати и бойцовские ямы, дворцы, бани, житницы... — всё уподобилось детским игрушкам.

      Рейгаль изогнулся, наклонил крылья и щёлкнул хвостом. Земля с двадцатью разноцветными пирамидами резко взмыла в глазах Гериона ввысь, описывая вокруг его головы петлю. Волосы повисли вертикально вверх, концами стремясь к Миэрину, завтрак подступил к горлу, а под рёбра больно ударила одна из пряжек ремня.

      Наконец, резвящийся дракон перевернулся пузом вниз, как положено, выравнивая полёт. Позеленевший Герион, морщась, гадал про себя, останутся от ремней синяки или нет. На лошади ему не приходилось делать петли в небе.

      — Дахур, Рейгаль! — Ланнистер силился переорать истошный ветер, но тот лишь бросил в лицо ему волосы и унёс слова. Дракон, почти не шевеля крыльями, нёсся с огромной скоростью над пустыней навстречу горам. Оставляя позади себя опостылевший Миэрин.

      — Дахур! — кричал Герион, пытаясь развернуть норовистое животное. Вотще и втуне.

      Подняв столпы пыли, дракон медленно опустился на полосатую гору — тёмные полоски пород перемежались с откосами, покрытыми жухлой травой. Сложил крылья, свесил хвост с ломаного уступа. Зевнул почти демонстративно и смежил веки.

      — Рейгаль! — попытался воззвать к совести исполинской ящерицы Герион, но она лишь снова зевнула, утыкаясь мордой в горячий бок. — Ленивое животное, — пробурчал себе уже под нос Ланнистер, вынул ногу из стремени и соскользнул по чешуе на каменистую почву. Прошёлся до края уступа.

      Дорога Демонов, выложенная когда-то валирийцами, выходила из ущелья под ногами Гериона. И тёмной рекой текла между горячих песков до ворот Миэрина. Отсюда бронзовых гарпий над воротами не разобрать. Весь город сливался в одно каменное месиво. Лишь верхушки пирамид — розовые, жёлтые, нектарно-зелёные и красные — торчали из него.

      Из расселины гор стрельнул два раза яркий солнечный блик. Может, камушек скатился, обточенный ветром до глянца?

      Пнув россыпь гравия носком сапога, Герион прошёлся до откоса с редкой травой. В нескольких местах топорщились колючки песчаного попрошайника — значит, ручей или озерцо где-то рядом. Съехал по склону чуть ниже — где на крохотной полянке шагов на пять виднелись цветы.

      Жёсткие разветвлённые стебли с треугольными листьями размером с зёрнышко венчали голубые лепестки с ноготок. Складывались в тугие бутоны, стараясь удержать в себе крохи влаги. Чем-то отдалённо они напоминали сорную траву из Западных Земель — пастушью сумку.

      Герион сел на край уступа, свесив одну ногу. Сунул в рот горчащую травинку.

      Дорога Демонов под его каблуком шла в две стороны. И Гериону казалось, что перепончатые крылья принесли его на перепутье. С утра он думал, как завершит свой грандиозный план по освобожденью города от хвори. Решит задачу, поставленную перед ним Дейенерис, войдёт триумфально в королевский совет.

      А сейчас ветер свободы трепал его патлы, бередил в нём звериный инстинкт, который, должно быть, почувствовал и Рейгаль, принёсший их обоих сюда. Они вольны были оба никогда не вернуться в Великую пирамиду. Пронестись над Дорогой Демонов дальше. Или свернуть с неё в любую сторону света.

      Он мог вернуться домой. Провести дракона над Ступенями и Перебитой Рукой Дорна, долететь до Пиршественых Огней, приземлиться посередь самого широкого двора Утёса Кастерли. Вот Тайвин остолбенеет!

      Травинка на зубах загорчила сильнее.

      Нет, Тайвин не остолбенеет, не удивится. Не обнимет родного брата, вернувшегося из дальних стран. Иллирио уже успел поведать, что старший Ланнистер отныне кормит рыб... Поредела родня за годы.

      Их осталось так мало... И все забыли, должно быть, Гериона. Может и статую уже возвели для него в крипте под Кастерли, покрывшуюся паутиной.

      Кем он вернётся сейчас к ним? Побитым жизнью львом с дурно воспитанной ящерицей? Голодранцем, не искупившем грехов?

      Розовые и нектарно-зелёные макушки пирамид дразнили издалека. Он мог вернуться в Миэрин. Спасти город от неведомого наступающего врага. Увенчать себя славой, завершив свой коварный план по устранению болезни. Спасти Миссандею — ведь никто не вступится за девочку-переводчицу, если город возьмут штурмом в отсутствии Дейенерис. Украсить шею цепью десницы. Ощутить, каково это, когда подминаешь под себя весь королевский совет и город за городом.

      Рейгаль зашевелился, пробуждаясь от дрёмы. Герион загрёб ладонью несколько цветков, обрывая стебли, и сунул скромный букетик себе за пазуху. Рубашка и кожаный жилет распластали соцветия над сердцем.

      Взобравшись по цепи, Ланнистер сел в седло. Снова затянул все ремни, про себя надеясь, что рехнувшаяся ящерица не станет снова делать петли в воздухе.

      — Давай, Рейгаль! Домой!

      Когтистые могучие лапы оттолкнулись от горы — уступ обвалился, скатившись к земле лавиной, — и дракон спланировал с высоты, понёсся над дорогой и барханами в сторону Миэрина. Ветер опять запел в ушах, рубашка облепила тело, а Герион снова ощутил, как губы растягиваются в широкой улыбке. Чистейшее счастье захлёстывало его до пят, кипело в крови. Он. Оседлал. Дракона. Стал драконьим всадником, не имя драконьей крови. Совершил невозможное. Теперь королеве с ним придётся считаться. Ведь пока он жив — никому другому в мире не подчинится Рейгаль. Не бывает двух всадников у одной ящерицы одновременно. А без всадников её огнедышащее оружие бесполезно. Так что вынуждена будет мириться с ним. Никуда не денется.

      Двадцать пирамид росли на глазах. Приказами Герион заставил Рейгаля облететь город по кругу. Вот бы всегда так слушался... Лапы ударили в песок между массивной городской стеною и берегом реки Скахазадхан. Перед лагерем больных Бледной кобылой.

      Приземление огромной зелёной твари не смогли не заметить ни обитатели лагеря, ни горожане. На стены стали подниматься зеваки, больные повскакивали на ноги, кто смог. Тысячи глаз уставились на Рейгаля и всадника на его шипастой спине.

      Дракон, словно понимая, чего от него хочет Герион, протопал к лагерю ближе.

      Ежедневно благодати докладывали, сколько раздали краюх хлеба с чёрным кунжутом. И за последние семь дней ни одной метки хвори роздано не было.

      Начавшие догадываться о чём-то заражённые всполошились.

      Дейенерис поставила задачу. Чтобы ни одного больного не осталось в черте города и за его стенами. Что ж. Миэрин Герион очистил.

      — Драккарис! — во всю мощь лёгких проорал Герион.

      Рейгаль чуть приподнялся на лапах, пасть раззявил, явив обречённым два острых ряда игольчатых зубов. В глотке у него заклокотало с нарастающим звуком. Ближайшая женщина в лохмотьях закричала. Ребёнок на её руках заплакал. Две сотни больных припустились с места, кто похитрее — прыгали в реку. Остальные смотрели в пасть смерти обречённо. Кого сковал страх. Кого слабость от болезни.

      С устрашающим рёвом слепящее смертоносное пламя ударило в сердце лагеря. Превратило людей в вопящие сальные свечки. Рейгаль медленно поворачивал голову, старательно выжигая последний источник заразы. Вспыхивали хилые пожитки один за другим, превратились в коптящие костры груды мёртвых тел под стенами — сюда выносили трупы из города.

      — Дахур! — велел Герион, заметив, что остались в живых только спрятавшиеся в реке хитрецы. Это требовалось исправить.

      Толстый рукав пламени неспешно развернулся, с шипением ударил в реку. Забурлили волны, закипая, пар встал стеною до облаков. Пронзительный визг варящихся людей заживо заставил заложить уши.

      Огонь излился из пасти, закончившись тонкой алой струйкой и дымом, и с отчётливым щелчком Рейгаль её захлопнул. Вдохнуть ещё хотелось после долгого выдоха.

      В звенящей тишине ошарашенные зрители смотрели со стен. На выжженную потемневшую землю на месте лагеря. На свечки костров из сложенных покойников. На пар над рекою.

      — Нам бы вернуться в пирамиду... Пока в нас не полетели камни, — прошептал Герион без надежды на всякое понимание. То ли Рейгаль почувствовал желание всадника, с которым стал связан незримой магией, то ли гигантская ящерица, отвыкшая от долгих полётов, устала от их прогулки и захотела вернуться в стойло. Но дракон поднялся в воздух, щёлкнул хвостом над чертой города — люди с криками бросились со стен врассыпную, — и понёсся к пирамиде. Крылья сложил в последний момент и единым движеньем скользнул в незатворенные врата, грузно опустился на все лапы.

      — Дальше до брата дойдёшь сам, — велел ему Герион, расстёгивая все пряжки на теле. Соскользнул на пол и проследил, как удаляется виляющий хвост в тёмном коридоре. Безупречным велел затворить за ним, когда исчез даже хвойный кончик.

      С утра он опасался, что дракон окажется менее управляемым, и потому велел не выходить под небо Миссандее. Чтобы шальной плевок огня не задел её. Но всё прошло гладко.

      Теперь оставалось добавить ещё один штрих. Придуманный им после того, как стало известно, что в горах завёлся новый враг. В темени катакомб Герион неспешно прошёл к камере, охраняемой двумя безупречными. Приоткрыл окошечко в двери и заглянул внутрь.

      На подстилке из сена тяжело дышал юноша с выступившей испариной на лбу. Со всеми признаками Бледной Кобылы. Последний заражённый.

      — Пускай его посадят на коня. И направят по Дороге Демонов в горы. Пускай передаст привет врагам Дейенерис Таргариен. И моим лично.

      Этот приказ он утром обговорил с Даарио. Иначе никто бы из оскоплённых сейчас не шелохнулся.

      — Пускай его проводят те двое, что привели сюда утром. Которые сидят сейчас отдельно в запертой комнате. И после вернутся туда обратно. Вымоются с головы до пят тщательно. Одежду, в которой они были — сжечь. Семь дней пускай проведут взаперти, без встреч. Кормить обильно. Выдать после тройное жалование.

      Вот бы посмотреть на вражьи морды, когда до них доедет больной гонец. Без письма, но с сюрпризом. Довольный собою, Герион направился на двадцать седьмой ярус пирамиды, отданный почти целиком под своеобразный бордель.

      К большому удивлению Гериона, когда он описал девушку с волосами, крашенной серебряной краской, ему ответили, что больше на этаже её никто не видел. В город что ли ушла к прежнему хозяину?.. Или сбежала, лелея разбитое Джорахом сердце? Жаль, ведь Герион готов был почти поверить, что она обладает пророческой силой. Ведь на Дейенерис действительно напали в скалах, и она унеслась «на крыльях» в небо. Смирившись с потерей, Герион направился в свои скромные покои.

      На двадцать восьмом ярусе на широкой мраморной лестнице его встретили Джорах Мормонт и Иллирио Мопатис.

      — Ланнистер! — зычно прорычал Джорах. Глаза межевого рыцаря метали молнии. — Как ты посмел?!

      Герион остановился, поставив ногу на ступеньку выше, опёрся на неё ладонью.

      — Я исполнил приказ королевы. Зачистил всё от заразы. Теперь ни в Миэрине, ни под его стенами нет больных. Разве я не прав?

      Он нахально усмехнулся, и Мормонт чуть не захлебнулся яростью от этого короткого смешка.

      — Ты оседлал дракона!

      — Оседлал, — не стал отрицать Герион. — Что мешает это сделать тебе? Ты же так хочешь впечатлить свою королеву... Иди, сунься к ним сам. Докажи, что не трус, готовый лишь драть глотку.

      — Да ты... ! Ты хоть знаешь... ! — Мормонт задыхался от злости и гнева.

      — Вы хоть знаете, что ещё сделали, сир Герион? — с печалью спросил Иллирио, придерживаясь официального тона. Собравшиеся зеваки в пирамиде-дворце смотрели на них со всех сторон. Между поваром и прачкой мелькнул силуэт Миссандеи.

      Герион насторожился.

      — Вы на что намекаете?

      — Пока вы резвились на Рейгале, кто-то украл Визериона. — Бывший магистр в скорби заломил руки.

      — Украл?.. — Гериону показалось, что ступени под ним ухнули до самых темниц. — Как это вообще возможно?

      — Слуги видели, как Визерион вырвался из незапертых за вами ворот и улетел прочь. По их словам... — мастер над шептунами сделал едва заметную паузу, словно избирая, какой именно информацией стоит поделиться, — ... в промелькнувшим мимо них седле им почудился всадник.

      — По твоей вине, Ланнистер! — выплюнул обвинение Джорах. — Из-за тебя открыли ворота, из-за тебя все бросились смотреть на дракона в небе, побросали все посты! И враг смог пробраться в суматохе незамеченным и украсть Визериона! А может и ты хотел сбежать на Рейгале, да только преданный дракон вернул предателя назад в пирамиду?! Бросьте его в темницу! — Мормонт ткнул пальцем в Гериона, отдавая приказ безупречным. — Пусть там будет гнить, пока Её Милость не вернётся в город!

      Безупречные не сдвинулись, продолжая молча наблюдать.

      У Гериона кулаки сжались, кровь вскипела, ударяя в голову. Каков наглец швыряться обвинениями беспочвенно!

      — Сир Джорах, в отличие от вас, я умею управлять и лошадью, и драконом, — ледяным высокомерным тоном обдал он наёмника. — Смею вас уверить, если я хотел бы угнать Рейгаля, вы бы больше в жизни меня не увидели. А вам, бесспорно, не подчиняются даже ваши люди. Бросить свои посты! Разинув рты пропустить врага в самое сердце Миэрина! — голос звенел хрустким льдом. — Какой позор! Срам! Вздёрнуть надобно провинившихся в назидание другим, а не скандально пытаться переложить вину на пленника. Нашли на кого! И постыдились бы, сир Джорах, глаголить на всю пирамиду о такой дисциплине. Если вам вообще знакомо такое слово. Наведайтесь в библиотеку, почитайте... — Морозным взглядом Герион прошёлся от Джораха до Иллирио. — Вам стоит лучше опросить свидетелей. В промелькнувшем седле... почудилось... Мало ли что могло померещиться напрудившим в штаны от испуга. Я прочёл немало книг в молодости о порождениях огня. Обычному человеку, лишённому крови дракона, его не оседлать. Не мог никто сесть в седло Визериона. Он сам, верно почуяв незапертые ворота, вырвался и улетел прочь. Дрогон тоже сбежал когда-то. Никто его не крал.

      — А как же вы? — выразительно спросил Иллирио.

      — А я необычный человек, — хмыкнул Герион.

      — Это не ответ на вопрос, как вы управляли драконом. Все видели, как он подчинялся вашим странным приказам.

      Герион обвёл тяжёлым взглядом окружающих его людей. Со всех сторон затаили дыхания, ожидая его ответа. Стоит их слегка припугнуть. Страх лучше злобной ненависти. Позволяет управлять глупцами.

      — Чёрной магией. — Герион с наслаждением заметил, как вытянулись лица слуг. — Заклинаниями. Которые не стоит повторять не прошедшим особый ритуал. Иначе язык почернеет и отвалится.

      Теперь никто не посмеет использовать команды, которые он придумывал при дрессировке.

      Под напуганный шёпот черни Герион поднялся на тридцать третий ярус пирамиды. Уселся на нагретый за день каменный бортик террасы, задумчиво разглядывая распростёршийся под ним город.

      Лёгкие шаги сандалий за его спиной он узнал прекрасно.

      — Ты убил людей.

      Нешуточное обвинение не вязалось со спокойным тоном наатийки.

      — Они были обречены, — отозвался Герион, не оборачиваясь. — Лекарство от болезни нам не известно. Я опросил самолично немало лекарей. Милосердно позволять им дожидаться смерти означало пойти на двойной риск. Они тратили наши скудные запасы, приближая тем самым возможную смерть от голода. И живой источник заразы под стенами являлся возможностью для новой эпидемии и смерти от хвори.

      Вечерний ветер играл с ленточками ворота, что он ослабил. Разносил запах угля, жареного мяса и раскалённой породы, пропитавшей его рубашку. Амбре дракона и смрад смерти.

      — Осуждаешь? — не выдержал он.

      Герион ожидал, что многие не поймут его методов. Во всяком случае, не сразу. Потом должна была прийти радость, осознание избавления от гнёта эпидемии. Но блеск кровавой победы затмил так невовремя удравший дракон. Если Визерион не вернётся сам — темницы могут стать непустой угрозой из уст Мормонта.

      — Я видела, как милосердие убивает, — наконец ответила Миссандея. Долго же она молчала. — Как жалость приводит к бедам. Мне сложно назвать твой поступок хорошим. Но если это единственный выход...

      — Не бывает единственных выходов, — жёстко перебил её Герион. — Мы можем лишь выбирать менее отталкивающий.

      Ему померещилась жалость в её голосе. Будто она волновалась за спасение его души или боялась ранить неосторожным ответом или... да кто там разберёт, что в головах у этих женщин? Ему захотелось рассердиться на неё за эту жалость. Взять за плечи и легонько встряхнуть. Потребовать честного ответа и кристально ясных пояснений её поведения. Неужели он не заслужил хоть каплю искренности?

      — Я не самый хороший человек, Миссандея, это правда. Я не хочу, чтобы ты видела меня через призму иллюзий. Я вспыльчив, порою самоуверен, не лишён амбиций и зубоскальства. За душою у меня пока лишь один дракон и это... — Он сунул руку за пазуху и, испытывая неловкость, достал сплющенный букетик высохших соцветий с гор. — Но если ты согласишься идти по жизни со мной об руку... Я обещаю никогда не заставить тебя об этом пожалеть.

      Сплющенные, будто высушенные между страниц толстого романа цветы в его руках выглядели скромно, если не сказать жалко. Испытывая несвойственное ему стеснение, он развернулся к ней. И с мальчишеской робостью протянул засохшие цветы с голубыми лепестками.

      Она приняла их с растерянностью. Покрутила немного, будто не понимая, что с ними делать.

      — Я видела, как ты прикладывал все силы, чтобы справиться с эпидемией. Опрашивал лекарей целыми днями, беседовал с благодатями, извёл кипу бумаг, строя планы... Это достойно уважения. — Она старательно подбирала слова. — Я не хочу за кем-то следовать слепо. Я учусь видеть всё своими глазами. Я пошла за Дейенерис, потому что увидела в ней справедливость. И я обдумываю каждый шаг, который делаю в твою сторону... На моём острове такой способ лечения не одобрили бы. Но я верю, что этот выход был лучшим. — Миссандея перевернула цветы вверх тормашками, изучая рваные основания стеблей, а потом подняла букетик к носу и осторожно понюхала. — Я принимаю твой выбор. И не осуждаю тебя.

      С паникой промелькнула мысль, что от сухих горных колючек, которые были прижаты к его груди жилетом весь день, могло пахнуть терпким мужским потом, но он отогнал её подальше. Ещё не хватало раскраснеться как девица.

      — Я не хотел тебя напугать утром...

      — Я знаю, — прервала она его оправдания. На её лице вдруг мелькнула озорная улыбка. Словно она разглядела что-то ведомое ей одной в злополучных цветах. И она спрятала этот букетик за спину, будто он мог потребовать его назад. Смешная такая. Непонятная. Притягательно-загадочная.

      — Я видела, как ты прикладываешь все силы, чтобы справиться с болезнью, — она снова вернулась к непростой теме. — Я видела, что для тебя это было очень важно. Словно это является для тебя бóльшим, чем просто задание от королевы. Почему?

      Герион нахмурился и развернулся вновь к обрыву. Несчётные выступы пирамиды стелились до самой земли. Сорвёшься — костей не сосчитать.

      Он почувствовал укол вины. Он сам хотел от неё искренности, но говорил о себе далеко не всё.

      — Я родился невероятно далеко отсюда. В могущественной и многочисленной некогда семье. Меня воспитывали больше братья, нежели отец. А мать умерла при моих родах. Мой старший брат Тайвин учил нас строго, всегда твердил, что слабость оборачивается поражением. Однажды в наших краях тоже разразилась эпидемия. Болотная лихорадка. Она унесла много жизней в Ланнинспорте и близлежащих деревнях... И из-за нарушений карантина попала в замок. Если бы не нашлось места жалости, если бы все правила соблюдались неукоснительно... пускай со стороны это казалось чёрствостью, почти бессердечием. Ошибки стоят дорого. Умер мой брат Тигетт. Сгорела от лихорадки и жена моего брата Кивана — Дорна. Не стало кормилицы, вскормившей когда-то нас. И старого учителя танцев, и многих других...

      Горячие пальцы Миссандеи опустились на его плечо, обжигая сквозь тонкую выбеленную ткань. А он сам себе стал противен, недостоин этой немой поддержки.

      «Однажды я расскажу тебе всё...,» — прошептал он так тихо, что даже она не могла расслышать.

      — Очень трогательная история, — оцарапал слух жеманный голос Иллирио. Вот же принесло его невовремя!

      Миссандея коротко поклонилась мастеру над шептунами и торопливо скрылась с террасы.

      — Простите, что потревожил ваше уединение, — заискивающе улыбнулся Мопатис, изящно-небрежным движением смахивая с бедра тонкий волос. На таком месте, у пояса в самоцветах, его могла оставить лишь наложница. На миг Гериону показалось, что волос блеснул серебром перед тем, как его унёс в безвестность ветер. — Но у меня для вас интереснейшая информация. Я уже поделился ею с другими членами Малого совета, присутствующими в пирамиде... И подумал, что вы также не откажетесь.

      — Слушаю, — сухо ответил Герион.

      — Я знаю, кто напал на Её Милость. Станнис Баратеон.

      Герион устало потёр переносицу.

      — Далековато олень забрёл от дома... Тысячи тысяч лиг от Драконьего Камня и Штормового Предела. Или он заделался картографом? Решил избороздить моря в новых местах, нанести невиданное на карты тушью. Коль так, то ему ещё плыть и плыть до Соториса и дальше.

      — Увы, но сея стезя привлекает его меньше, чем уничтожение той, что претендует на его трон.

      Герион присвистнул от удивления. И сам себя прикусил за язык — растерял за годы в рабстве все манеры.

      — Не знал, что Станнис сел на трон.

      — Пока что его занимает младший сын Роберта Баратеона — Томмен.

      — Джоффри, значит, тоже мёртв? Мрут короли, как мухи... — Герион тяжко вздохнул. — Но если Томмен на железном троне, то почему Станнис его считает своим?

      — О, это долгая история, но довольная занимательная. Могу рассказать вам её за ужином. Намекну лишь, что согласно ей, ваш племянник Тирион приходится королю дядей дважды.

      У Ланнистера в боку закололо от воспоминания о жирных и тяжёлых блюдах, которыми Мопатис потчевал его в прошлый раз.

      — Не могу не заметить, что ваши методы с болезнью впечатляют... — Иллирио спрятал руки в широких пёстрых рукавах. — Дейенерис чуткая девочка, ваших методов она не одобрит. Но уговор есть уговор. Вы выполнили её требование. Я буду голосовать за вас, если придётся.

      Герион едва удержался, чтобы не покоситься на Мопатиса с откровенным подозрением. И не меньше недоверия вызывала весть о Станнисе, якобы напавшем на Дейенерис. Как новоявленный мастер над шептунами успел так быстро раздобыть информацию о военачальнике нападавших? Если, конечно, он не выдумал всё, чтобы выслужиться перед Малым Советом. И, почему-то, перед Герионом.

      — Народ смакует о вас слухи, — продолжил щебетать бывший магистр. — Слава бежит вперёд вас, а вы умудряетесь её подгонять. До этого, преклонив колени на площади перед храмом, вы стали для народа посланником богов. Затем верно информация про то, что вы связаны со львиной семьёй, просочилась в ряды слуг, и они поняли её превратно. Сплетни исказили потом и льва, и вот молва уже шепчет, что вы можете оборачиваться не то саблезубым тигром, не то горным котом...

      Герион фыркнул.

      — Спасибо, что не горным бараном.

      — Радуйтесь, что они не вспомнили лиссенийское божество — пантеру с шестью грудями! Но большинство вас зовёт сумчатым леопардом. И теперь вы сами пустили слух, что являетесь колдуном...

      — Любовь в народе после того, как я казнил огнём не одну сотню людей, мне заказана. Страх может вызывать уважение и давать больше простора, нежели презренье и ненависть. Предпочту быть колдуном, нежели палачом. — Герион поколебался, но всё же решил спросить. — Почему сумчатым?...

      — Говорят, что оборачиваясь, вы можете прятать в сумку страждущих и клыками рвать проблему любого рода... А если будет нужно, то спрячете в сумку на лохматом пузе и целый город. К тому же леопард у этих почитателей гарпий и прочих тварей — посредник между смертными и богами. Самое то назвать так посланника богов.

      Лучше б не спрашивал.

      Ему показалось, что Иллирио, наконец, откланяется и уйдёт. Герион чувствовал себя выгоревшим после тяжёлого дня и пережитых бурных эмоций. Но мастер над шептунами словно припас сладкое напоследок.

      — Я помню, как вы в день нашего знакомства поделились, что ненавидите свою семью. Тогда маленькая новость может вас порадовать... — Герион мысленно подобрался, стараясь остаться на вид безмятежным. — Как мастер над шептунами, я должен знать обо всём. И о том, что происходит в Великой пирамиде тоже. Ваша идея отправить заражённого во вражьи войска меня восхитила. Будем надеяться, что больной доскачет в здравии. — Иллирио хихикнул над собственной шуткой. — Спешу порадовать занимательным фактом. Вместе с Баратеоном на наш материк пожаловал и Тирион Ланнистер. А значит, вы приговорли к смерти собственного племянника. Которого должны ненавидеть вместе со всеми остальными родственничками, ведь так? Примите мои поздравления.

      Лицо Гериона окаменело.

      Он рассказал Миссандее историю. Частично. Не назвал лишь имени того наглеца, что наплевал на все запреты и сновал из замка в деревню и обратно вместе с охраной... Это Герион принёс беду в Кастрели. Это Герион обозвал Тайвина безжалостным тираном за то, что тот запретил ему покидать дом и видеться с Бриони и дочерью и не разрешил забрать их. Герион тогда думал, что умнее всех. Что сможет сделать всё аккуратно, без последствий. Не смог. Он сам пережил лихорадку, выходил-таки его мейстер. А вот Тигетт... И Дорна... И старенькая кормилица...

      Герион сказал Дейенерис частичную правду. Он действительно покинул Вестеросс после смерти своей возлюбленной и дочери, испытывая лютую ненависть. Но не к Тайвину. А к себе. В глаза он больше не мог смотреть убитому горем Кивану и другим домочадцам. Чувствовал себя предателем. Чумной крысой.

      Избавление Миэрина от болезни стало для него своеобразным искуплением. Пока он не узнал, что послал смерть в седле своему племяннику...

      Иллирио изучал его лицо жадно. Будто в мимике пытаясь уличить Ланнистера во лжи. Словно чуял её и подстерегал, расставив ловушку.

      Герион сухо кивнул, будто принимая поздравления, а затем поднялся на ноги. Вечерний ветер толкнул его между лопаток. Словно норовя скинуть с узкого бортика, заставить скатится по песочным выступам до самой земли. Повезёт, если он сломает шею мгновенно и больше ничего не почувствует.

      Иллирио за ним наблюдал пристально. Под его взглядом не оставалось свободы для самовыраженья.

      Развернувшись на месте, Герион ровным взглядом скользнул по террасе. Длинные вечерние тени испещрили её полосками. Немаленькой казалась даже отброшенная апельсином и бутылочкой с «Львиными слезами». Соскочив с бортика, Герион прошёл к бассейну и прыжком опытного пловца нырнул в воду. В бассейне стало больше львиных слёз.