Прохладная чешуя скользила по разгорячённой степным зноем коже. Дейенерис проснулась и крепче сжала пальцы на осколке камня с кромкой острой, как зуб зверя. Приоткрыла осторожно глаза, всматриваясь в непрошенного гостя сквозь нечёсанную траву. Изгибы серо-бурого тела змеи струились между жёсткими стеблями, проходили поверх щиколоток и бедёр Дени небрежными петлями, мерцали на спинке ржавым зигзагообразным узором. Гадюка!

      Вытянутая заострённая морда легла ей на живот. Язык затрепетал, пробуя на вкус воздух. Дени заглянула в жёлтые глаза с вертикальным зрачком, не смея шевельнуться или моргнуть. Если она покажет страх или забьётся в панике — она погибла. Гадюка приподняла голову и повернула на север, будто прислушиваясь к чему-то недоступному человеческому уху. Затем стекла с неё в пыль и проскользила дальше по бессердечной земле степей. Дени медленно приподнялась на локте, занося камень как можно выше. Один удар в голову — и ядовитой твари не станет.

      Чешуйки цвета пыли, засохшей крови и горя блеснули в изящном кончике хвоста и исчезли, оставив её совсем одну. Дени с облегчением опустила руку, искренне надеясь, что степная сестра к ней не вернётся. Сил убить змею, когда та пощадила Дени, у неё не хватило.

      С трудом поднявшись, Дени отряхнулась от грязи, прилипших мелких камушков и впившихся в остатки выжженного солнцем токкара колючек. Потом побрела к реке, испытывая жуткую слабость. Под ногами зачавкала глина, а потом ступни обожгли холодом волны. Она умыла лицо, набрала ледяную пригоршню в ладони и напилась. Побрела обратно на берег, с тоской оглядывая ничуть не сменившийся с вечера пейзаж. Под белым солнцем колыхалась высокая по колено трава насколько хватало глаз, с запада на восток змеилась река, обрамлённая в кривые глинистые берега. Там, где она брала истоки, тёмные горы вгрызались в облака. Их пересёк непокорный Дрогон четыре дня назад. Как ни молила Дени его повернуть обратно, как ни уговаривала, своенравный дракон остался неумолим. Устроил себе лежбище у реки, охотился и приносил быков и горных баранов. Дени делила с ним трапезы, отрезая себе подобранным камнем пропечённое в пламени сына мясо. Он слушал её упрёки, переваривая добычу. А потом уносился снова в небо.

      В животе заурчало тоскливо, и Дени с сожаленьем глянула на трупы животных, тронутых тленом и мухами. То, что не доели они с Дрогоном. Жаль, что жара, присущая местным степям, была безжалостна к подобным запасам. Всё, что ей оставалось — пройти вдоль берега реки выше и продолжать ждать сына. И надеяться, что её подданные уже ищут свою королеву. Горы трупов, характерные для пиршеств драконов, могут стать неплохим ориентиром с некоторого расстояния.

      Она внутренне подобралась, заметив движение на севере. Едва зародившийся уголёк надежды окатило сверху ведро разочарования. Приближающиеся всадники не походили на безупречных или Воронов-Буревестников. И ведь не узнаешь издали друг или враг. Присев на корточки, чтобы скрыть мелкие движения, она вытянула из причёски тонкую косичку и провела по ней острой кромкой камня. Бросила серебряный плетёный хвостик поближе к месту пиршеств дракона. Клочок ткани или кольцо обронить случайно можно, косу — нет. Даарио и остальные должны это понять.

      Земля сотряслась от тяжёлых копыт, и вскоре её окружили всадники. Коренастые и плосколицые мужчины с медной кожей и коротко стриженными чёрными волосами. Штаны из конского волоса облегали привычные к скачке ноги, кожаные разрисованные жилеты прикрывали привыкшие к труду тела. Сёдлами им служили набитые чем-то попоны, подобные тюфякам, с надгрудными ремешками. Миндалевидные глаза воинственно подобравшихся всадников недобро-недоверчиво разглядывали Дени. Вперёд всех вышел мохноногий конь с седоком, едва ли более примечательным, чем его соплеменники. Отличал его разве что широкий плетёный пояс, украшенный спереди трещоткой змеи, выбеленной солнцем ракушкой и клювом орла.

      — Из какого ты будешь стада?

      Дени гордо выпрямилась, не отводя взгляда и не смея показать ни тени страха. Лопатки едва ли не свела воедино, облачилась в незримые доспехи королевской осанки. Её единственная броня, раз судьба смеётся над ней, заставляя раз за разом шагать по трудностям в лохмотьях.

      — Я — Дейенерис из дома Таргариенов, именуемая первой, от крови древней Валирии. Неопалимая, Королева Миэрина, Королева Андалов, Ройнаров и Первых Людей, Кхалиси Дотракийского Моря, Разрушительница оков и Матерь Драконов.

      — Ничья, значит, — усмехнулся всадник с трещёткой змеи. — Отбилась овечка от своего жеребца.

      — Великий Пастырь послал нам лёгкую добычу, Ракахо, — обратился к нему с гнусной усмешкой юноша на гнедой кобыле.

      — Без своего кхала ты никто. — Ракахо смачно сплюнул ей под ноги. — Овца без жеребца голоса не имеет. Вяжите её, отвезём домой! Покажем королеве пустоты наше гостеприимство подстилкам кхаллов.

      Колючая верёвка больно впилась в нежную кожу запястий. Дени перекинули через холку лошади Ракахо, как трофей. Земля и копыта замельтешили перед глазами, а когда вдали забили в барабан, и она повернула голову, то увидела красные приближающиеся дома с пустыми глазницами окон.

      Первые строения — если так можно было назвать жалкие возведённые из глины скорлупки — при приближении разили страшной вонью. На выставленных деревянных рамах сушились выскобленные натянутые шкуры, в корытах в мутном растворе дубилась кожа. Меднокожие девочки со скребками в руках проводили их процессию пугливыми взглядами. Самая старшенькая из них прижимала к груди колотушку и жалась к барабану — вот кто оповестил всех о прибывших. Потом дома пошли кучнее, запахи стали приятнее. На сушилках из связанных палок грели ягодные плавнички карасики, покачивались пучки трав и коренья. Девушки с подвязанными к груди младенцами таскали кувшины с водой. Пузатые беременные женщины лепили горшки, терпеливо формируя горлышки и прилаживая к ним ручки. На плоских камнях с алеющими под ними углями старухи жарили колбаски с чесноком, складывая готовое в здоровенный чан. Повеяло затем и бобовой похлёбкой, и горячим хлебом... В котелке варили козье по запаху молоко, добавляя туда отрезки сырых желудков — сыр готовят [1].

      Многие дома имели следы побоищ. У одних не хватало стен, у других в окна вместо темени выглядывали кусочки яркой небесной лазури, низкие заборы из плетёнки рябили пустотами. Там, где строения особенно сильно пострадали — крышу заменяли навесы из пряденой травы.

      Тень Ракахо, колышущаяся над тенью Дени, сложила руки у рта хитрым способом и издала громкий клич, напоминающий клёкот пустельги. Конь остановился перед самым большим квадратным строением. Без окон, из сырцового кирпича, увенчанное куполом из уложенных по-особому веток. Храм Великого Пастыря. Дени видела такой в городе лхазарян, разграбленном кхалом Дрого.

      Из Храма и с кривых улочек стали стекаться женщины, а затем появились и первые мужчины. Дени успела увидеть через широкий проём кузни с полуобваленной стеной, как из-под земли вылезло минимум четверо мужчин. Потом две старухи закрыли яму плетёной крышкой, засыпали её сверху соломой и накрыли циновкой.

      Широкие ладони Ракахо легли на бёдра Дени и стянули её с лошади. Прижали к потной широкой груди, не дав упасть. Горящие любопытством и опасением сотни миндалевидных глаз впились в неё.

      — Великий Пастырь послал нам овцу, отбившуюся от стада жеребцов! — оглушил крик над ухом. — Потерянная кхалиси! — Он толкнул её, заставив сделать пару неуклюжих шагов вперёд. — Что мы сделаем с блудной овцой?

      Мужчина в кожаном фартуке кузнеца довольно оскалился и крикнул первое предложение:

      — Поступим с ней так же, как жеребцы с нашими жёнами! Покроем её всем стадом по кругу!

      Завидев масленые взгляды своих мужей, взъярились уже и женщины.

      — Пусть коза слижет ей пятки до кости! — крикнула первая.

      — Закопаем её требуху в поле, а тело скормим свиньям! Пусть урожай и скотина взрастут на её крови! — добавила вторая.

      Всё больше и больше лхазарянок придумывали ей извращённую смерть и пытки. Дейенерис, задрав гордый подбородок, упрямо держала на губах лёгкую улыбку. Они не увидят её слабой. Эти коршуны боятся её, пока чувствуют силу. Она выстояла так перед кровными всадниками Дрого, Тринадцатью Кварта и тысячью других людей.

      Ракахо расхохотался.

      — Пока овцы не могут определиться, ягнята едины в своём мнении. А значит тому быть. И я стану первым, кто покроет тебя!

      Он положил руки на её плечи, собираясь сорвать ставший серым некогда белоснежный токкар, но Дени резко развернулась и упёрлась в него яростно-уверенным взглядом.

      — Ты не тронешь меня. Я была женой кхала Дрого, сына кхала Бхарба. Он отправился на небо на Великом Жеребце. Делить ложе со вдовой кхала запрещено. — Она отвернулась от него к жителям. — Вы доставите меня в Миэрин. И в знак моей благодарности вам дадут тысячу коней.

      — Это жеребцам нельзя делить ложе с вашими вдовами. Нам Пастырь этого не запрещал! — прогудел кузнец.

      — Все знают, что своих вдов кхаллы отправляют в Вейес Дотрак, — проскрипела старуха, вышедшая из храма. Её кожу украшал густой узор красной краски, нанесённый перед службой. Главная божья жена. — В храм Дош кхалин. Надо отдать её как откуп жеребцам. Хоть раз заплатим не жизнями наших мужчин и слезами женщин!

      — Жеребцы не знают клятв и чести! — возразила ей божья жена, у которой узор змеился только по локтям и шее. — Уж лучше возложить на алтарь, вместо козы, и сжечь под молитву! Так мы вернее убережём наше стадо!

      Жёны бога загалдели, как неподелившую добычу чайки. Из-за их спин вышла девушка. Такая же меднокожая, темноволосая... Отличали её лишь жуткие шрамы на щеке и шее, словно нарочно подчёркнутые краской, и горящий лютой ненавистью взгляд, обращённый к Дени.

      — Мы не будем сжигать её. Или держать там, где есть угли или жаровни. Она — миега! — Палец с красным завитком указал всем на Дейенерис. — Ради неё кхал не просто уводил наших мужчин и отдавал на потеху женщин. Они раньше всегда брали свою долю и уходили, а мы лепили заново стены и растили новых жеребят как ягнят. Но нет! Кхал Дрого из-за белой девки брал силой у городов всё, что мог, без остатка! Сжигал дотла! Чтобы продать больше рабов для ненасытной кхалиси. Но ей было всё мало! Она убила своего мужа! Она принесла Чёрному Козлу в жертву и своё нерождённое дитя! И сожгла заживо нашу сестру, сама выйдя из огня нетронутой!

      По толпе пошёл ропот.

      — Моего мужа и дитя убила не я, а одна из вас, — возразила Дени. — Мирри Маз Дуур провела ритуал, погубивший мою семью.

      — Ложь! Наша сестра не могла прибегнуть к магии крови или воззвать к Чёрному Козлу! — зашипела девушка со шрамом. — Мы служим лишь Великому Пастырю, подвластны Его воле и слову Его Сына.

      — В воде надо её утопить! — проскрежетала гневно другая божья жена. — Верёвкой связать да камень на шею!

      Лишь железной волей Дени удержалась от того, чтобы не содрогнуться. От этих дикарей справедливости не дождаться. А значит, ей нужно больше времени для поиска лазейки или помощи извне. Её должны искать. Но если свершат суд сейчас, то Даарио останутся лишь волны, шепчущие над утопленницей.

      Великий Пастырь и Его Сын... Дени с трудом вспоминала всё, что ей рассказывала Чхику о ягнячьем народе.

      — Это ты Сын Пастыря? — обратилась она к Ракахо. В памяти всплыло, что так лхазяряне называли вожака в своём стаде.

      Ракахо поморщился и мотнул головой неохотно.

      — Нет, этой мой отец, Гохар. Я наследую ему после того, как он не сможет сесть на коня.

      — И где же Гохар сейчас?

      — Он отправился в Лхазош и должен вернуться к нам через два захода солнца, — ответила главная божья жена.

      Дени казалось, что она нащупала ту самую соломинку, за которую можно попытаться уцепиться.

      — Тогда не тебе меня судить, Ракахо, сын Гохара. Я буду ждать твоего отца, и скажу ему речь, достойную вашего вожака. Сам Пастырь послал меня к нему с ней, желая привести ягнят к лучшей жизни. Пусть Гохар, как посланник Бога, выслушает всё и рассудит.      

      Лхазаряне снова загалдели в спорах, большинство выразили недовольство откладывания веселья. Но главная божья жена сочла просьбу справедливой, и велела поместить пленницу в сырный дом.

      Двое крепких мужчин отвели Дени к такому же красному глиняному строению, как и все вокруг, развязали руки, втолкнули внутрь и затворили плетёную дверь. Их силуэты, проглядывающие сквозь прутья, развернулись спиной и остались стоять на посту.

      После яркого полуденного света полумрак казался густой теменью. Но всё же глаза быстро привыкли. Кривые стены, глинобитный пол, пухлые мокрые мешки свисают с крюков, вбитых в крышу. Единственное окно скорее можно было назвать кривой щелью. Крохотной, под самым потолком. Не сбежать. Дени подхватила одну из пустых корзин в углу, перевернула и села на неё. Прижала запястья с натёртой кожей к груди и поёжилась. Из опасений, что она может нанести им вред, окажись рядом с углями или хотя бы сухой соломой, её поместили в самое сырое место. С висящих повсюду мокрых мешков мерно срывались капли и звонко били в расставленные горшки. В каких-то едва была заметна лужа, а где-то жидкость доходила почти до горлышек.

      Когда Дени немного отдохнула, за плетёной дверью послышались шаги, и в дом вошли две девушки, за ручки с натугой несущие чан. Тот самый, в котором Дени заметила, как варили молоко и укладывали туда после отрезки желудков. Лхазарянки, не обращая на неё внимание, взяли у стены пустой горшок, накрыли его тканью. И наклонив чан, медленно слили содержимое, процеживая белые сгустки. Потом положили на собранную массу круглый камень, собрали края ткани воедино и повесили на свободный крюк. Звонко с него побежала сыворотка вниз. Соседний мешок, с которого почти не капало, они забрали, так же как и чан, и унесли. Дени снова осталась одна. Интересно, они догадаются покормить пленника, или ей самой придётся заботиться о себе? Ждать два дня до приезда вождя не шутки.

      Выбрав мешок, с которого текло меньше всего, Дени поставила рядом с ним пустой горшок кверх тормашками, встала на донышко, дотянулась до верха ткани и запустила в незатянутую складку руку по локоть. Настороженно прислушиваясь к происходящему за дверью, она поела немного козьего сыра. Расправила мешок так, чтобы нельзя было ни о чём догадаться, спустилась с пустого горшка и оттащила его в сторону за ворох пустых корзин. Вряд ли её выпустят справлять нужду. Так что стоит порадоваться глиняной замене отхожего ведра.

      Бой в барабан заставил её подскочить. За красными стенами все всполошились и забегали. Всадников, значит, заметили. Вот только каких? Даарио с безупречными, кхаласар дотракийцев или же напавший в горах враг оказался ближе, чем можно представить?

      Поставив самый высокий горшок кверху донышком у окна, Дени забралась на него и встала на цыпочки. Люди метались по главной площади перед храмом. В провал стены у кузни виднелось, как старуха убрала с пола циновку, руками торопливо разгребла солому и подняла крышку. Пятеро мужчин, добежавших до кузни, ломанулись в темноту спасительного лаза. Четверо споро залезли под пол, а пятого старуха огрела веником и что-то крикнула. В ещё двух домах, обращённые окнами к Дени, угадывалась такая же картина. Город затих, оставшиеся на местах женщины и часть мужчин словно ждали своей участи. Делая вид, что не спрятали хитро часть населения. И клёкот пустельги, талантливо сыгранный человеком, заставил всех ожить и вернуться к своим делам. Вылезли, как крысы, из всех щелей мужчины, считавшие себя достойными спасения от рабства. С презрением Дени заметила среди них и Ракахо.

      Наблюдая за вялотекущей жизнью дикарей, Дени заметила, как к её тюрьме приближается девочка с чёрными косичками. Одна из тех, что скоблила шкуры рядом с барабаном.

      — Девочка! — позвала её негромко Дени. — Смотри, что у меня есть! — Она сняла с пальца кольцо и просунула его в щель-окно, поворачивая, заставляя заиграть на свету драгоценный камень. — Хочешь, я тебе его дам?

      Детские глазёнки предвкушающе засияли.

      — Но в обмен мне нужна небольшая помощь, — предупредила Дени. — Послезавтра на закате ты должна застучать в барабан.

      Если переполох начнётся тогда, когда Дени выведут к вождю, то у неё появится шанс сбежать.

      Девочка молча и жадно смотрела на кольцо, и Дени разжала пальцы, чтобы её убедить. Кольцо бесшумно приземлилось в траву, девчушка торопливо зашарила в ней руками и прижала к груди найденную игрушку.

      — Послезавтра на закате. Запомнила? — с надеждой повторила условия Дени.

      — Ты чужая, — вдруг упрямо заявила девочка. — Все чужие — плохие. Ты — плохая!

      И убежала вместе с кольцом, скрывшись за кузней.

      Небо за окном постепенно темнело. Звук капель почти сводил с ума, и Дени старалась от него отрешиться, заняв себя делом. Сначала она обыскала все пустые горшки и корзинки — вдруг где забыли нечто полезное для неё? Но нашла только клочок сухой соломы. И села на корзину придумывать речь, которая могла бы впечатлить Гохара. Если она не придумает ничего другого, то это останется её единственным шансом выжить.

      С наступлением темноты потянуло ароматами печёного мяса и жареной рыбы. Дени собралась снова умыкнуть немного сыра, но услышала шаги перед дверью своего каземата. В дом вошла божья жена. Та самая, которая смотрела на Дени с лютой ненавистью. Краску она с себя уже смыла, но Дени её запомнила. Миска с тушёной на сале репой в руках подсказывала, что её послали покормить пленника.

      — Ты меня не помнишь, верно? — ухмыльнулась обезображенная жрица как-то странно. — Ты даже имени моего тогда не спросила.

      Недоброе предчувствие зашевелилось в груди.

      — Кто ты?

      — Я — Ероих. Я была в том городе, который ты и твой муж превратили в пепел. Твои всадники бросили меня на груду трупов моих братьев и насиловали по очереди, пока ты не подошла. Ты выглядела такой довольной, забрав себе меня, Мирри Маз Дуур и других женщин. Ты, не знающая страданий, улыбалась нам, пока мы вытирали кровь и семя. А когда Великий Пастырь забрал у тебя кхала Дрого во искупление грехов, и твой кхаласар распался, тебе стало не до нас, выкупленных овечек из прихоти. Меня и моих сестёр забрал Маго, ставший кровным всадником Чхако. Ему нравилось моё лицо, моя длинная шея. — Ероих коснулась пальцами жутких шрамов на щеке и ниже. — Он брал меня каждую ночь, заставлял кричать от боли и унижения. В слезах я молила меня отпустить, а он смеялся. Я пыталась напасть на него и лишить жизни. А он лишь избил меня, стараясь не трогать лицо, и взял силой ещё раз. Похлопал меня потом по бедру, как прилежную кобылку, и заявил, что мне никуда не деться. Что я его, пока не завяну с годами и не утрачу красоту.

      Жуткая догадка заставила Дени содрогнуться.

      — Это сделал с тобой не он. — Она не решилась даже пальцем указать на шрамы. — Ты сама покалечила себя.

      Ероих зло ухмыльнулась.

      — А ты догадливая. Может, догадаешься, что он сделал со мной после?

      Дени помотала головой.

      — Маго ко мне больше не притронулся, как и обещал... Но отдал меня на растерзание всему кхаласару. Тебе когда-нибудь на голову надевали мешок и брали по очереди десятки вонючих мужчин?

      Лхазарянка посмотрела на миску в своих руках, словно вспоминая, зачем пришла.

      — Не надейся на пощаду от Гохара или лёгкую смерть. Я стала любимицей его сына. А он сделает всё, что я захочу. Пастырь отобрал у тебя сына и мужа. Но этого мало для искупления. Я заставлю тебя страдать так, как не страдала ещё ни одна женщина нашего народа! Ты ответишь за всё!

      Она выплеснула огненное содержимое миски в лицо Дени, бросила пустую посудину ей под ноги и с гордым видом вышла из сырного дома. Хорошо, что ожоги Неопалимой не страшны.

      Присев на корточки, Дени собрала с пола кусочки репы, омыла их в ближайшем горшке с сывороткой и сложила обратно в миску. Силы ей ещё пригодятся. Поужинав, она легла в уголке за корзинами и уснула. Скудный завтрак ей, к счастью, принесла другая жрица. Как и обед. А когда близилось время ужина, она услышала странные звуки с улицы.

      Крики, улюлюканье и протяжные вопли складывались в диковинное песнопение. Отсветы костров и тени танцующих людей колыхались на потолке темницы, и Дени выглянула в крохотное окошко под самой крышей, забравшись на горшок.

      Главная божья жена — старуха с морщинистой кожей сплошь в узорах красной краски — громко и протяжно читала молитву, стегая нечто перед собой густым пучком колосьев. Покачивающиеся лхазаряне уподобились морю, плескающемуся вокруг жрицы. На секунду «волны», закрывающие вид Дени, расступились, и она увидела Ероих. Полностью голая лхазарянка с красным узором на бёдрах, груди и локтях гордо ехала на белом ягнёнке, а старуха погоняла их колосьями. В растянутых до невозможного словах угадывалось что-то о рождении и плодородии. Копыты белоснежного ягнёнка с короткими отростками молоденьких рожек доцокали по утоптанной почве до входа перед Храмом Пастыря. Из-под сводов плетёного купола вышел обнажённый Ракахо. Налитые мышцы и чресла блестели, натёртые жиром, голову и спину прикрывала овечья шкура, намекая на его божественную связь с овцеводом.

      Ероих легко и изящно спешилась. Ракахо поднял нож, сверкнувший грубой ковкой железа, и обрушил его на ягнёнка. Пузо разрезал вдоль, погрузил руки в мокро-алую массу по локоть и вывалил кишки на землю. В их месиво опустилась Ероих. Легла спиною, голову примостила на больше не вздымающийся дыханием мех, широко раздвинула ноги. Две божьи жены вынесли из храма круглый высокий хлеб, опустили его до раскрытого лона и, изображая повитух, подняли его и понесли толпе. Мужчины и женщины стали отщипывать каждый по крохотному мякишу, чтобы напитаться силой, а Ракахо опустился на колени между стройных ног и принялся, согласно пению главной жрицы, «зачинять новый урожай».

***

      Прямая, как стрела, полоса из оплавленного драконьим пламенем камня, разрезала собою горячие пески и входила в ущелье скал. Валирийский тракт, возведённый веками назад, стелился от Миэрина пустыню и Пёстрые горы до Толоса, Мантариса и дальше. Уже как триста лет Валирию постиг Рок, а дороги её до сих пор рассекают Эссос подобно венам, не подвластные порче и времени.

      В устье втекающего в скалы дорожного полотна влетел конь с юношей в седле. Характерная сумка гонца билась о взмыленный бок жеребца, ветер трепал волосы всадника, охлаждал горячечный лоб, пряча подвластную выдать его испарину. Последний больной Миэрина.

      Разведчик в серо-бурых одеждах, талантливо сливающийся с породами гор, достал зеркало на цепочке — в железной оправе диск листовой отполированной бронзы. Откинул матовую рифлёную крышечку, как у дамского зеркальца — необходимая деталь, коли не хочешь случайным бликом выдать себя в засаде — и стал посылать сигналы сослуживцу на гребне горы в отдалении. Отправил череду коротких и длинных отсветов, выждал время. Повторил комбинацию снова, на случай, если солдат её не увидел полностью или хотя бы частично. В ответ ему прилетел двойной луч — сообщение получено и будет передано дальше. Система, разработанная Золотыми Мечами за годы в Эссосе, работала блестяще.

      Быстрее гонца и ветра сотканная из нитей солнца депеша дошла до стоянки Станниса. Три бравых молодца вытянулись перед военачальником по струнке, каждый со своим докладом. Первый доложил о гонце, бьющий копытами по Дороге Демонов, скачущий из Миэрина. Второй — что запасы мяса стремительно заканчиваются. Немногочисленных свиней пожрала частично новая боевая единица в виде дракона. И закусила без разразрешенья рыцарским конём. Даже не доел, так, надкусил слегка с головы. Третий докладчик, щёлкнув каблуками, уведомил о начавшихся родах слонихи.

      Станнис был невозмутим и краток: языка — взять, горных баранов дракону — поймать, роды — принять.

      Подбитые каблуки застучали по каменистой почве, вышколенные солдафоны замелькали по лагерю, как жужжащие пчёлы вокруг улья — танец абсолютно непонятный для человека несведущего в насекомых, но на деле подчинёный своим строгим законам, логике и порядку. Вскоре все заняли свои места. Офицер с десятью пехотинцами затаились за бугристыми камнями почти в самом низу склонов у дороги. Переводчик, четверо лучников и сигнальный с рогом — выше, за скалистыми выступами. Арбалетчики и копейшики рыскали в отдалении в поисках блеющего корма для Визериона. И слоновьи повитухи — между задних стоп взволнованной слонихи. Готовились принимать чудо весом с двух мужчин и освобождать его от зародышевых оболочек.

      От крутых склонов ущелья отразился цокот копыт. Офицер выждал приближение всадника из вражеского города и скомандовал:

      — В шеренгу!

      Вылетевшие из засады солдаты стройной линией перегородили дорогу.

      — Поднять копья!

      Стальные наконечники на длинных древках взмыли синхронно, лошадь без команд седока замедлилась и встала, не желая бессмысленно насаживаться грудью.

      — Прицел!

      Лучники по обе стороны от дороги натянули дважды согнутые луки, на железный кончик взяли гонца с лихорадочным от волнения взглядом.

      Парень в седле вёл себя смирно, не проявлял агрессии или попыток бегства.

      — Твоя теперь работа, — гаркнул офицер переводчику. — Ты кто таков и куда путь держишь?

      Юноша выслушал перевод и сипло — от страха поди голос потерял — ответил. Переводчик бодро перевёл гискарский:

      — Я бывший каменщик Миэрина, освобождённый нашей Мисой.      Меня отправили передать послание вашему командиру.

      Офицер взрезал его цепким опытным взглядом. Оружия как будто не видно. Но и крохотного спрятанного стилета хватит, чтобы умертвить потерявшую бдительность жертву.

      — Брось своё послание наземь и отъедь назад на десять локтей.

      Бледнеющий от страха юнец не торопился тянуться к седельной сумке.

      — Мне велели доставить его лично...

      Выслушивал перевод этого блеянья, офицер подобрался. От происходящего начинало нести слоновьим дерьмом.

      — Я тебе не глупая баба, чтобы юбку поднимать перед кем ни попадя. Ты что, сопляк, считаешь, что тебя по первому требованию должны допустить к кому хочешь? Может, после встречи с королём тебя ещё и к королеве провести и свечку подержать?!

      Юноша в седле побледнел ещё сильнее. Начал крениться куда-то вбок, а потом и вовсе рухнул на плавленую кладку Валирийского тракта.

      — Встать! — рявкнул офицер. — Нас театральными обмороками не проведёшь.

      Сигнальный молчал — значит, это не уловка для отвлечения внимания. Не спешит вслед за зелёным юнцом отряд или армия. Разведка бы пресекла подобное на корню, и песнь рога поставила бы всех на уши.

      Всадник поломанной куклой лежал в пыли и не шевелился.

      — Дункан, сумку проверить. Близко к врагу не подходить.

      Названный солдат вышел из шеренги. Кончиком копья он подцепил сумку гонца и рванул её в сторону. Заставил упасть в пяти шагах от хозяина. Обходя лежащего по кругу боком, не поворачиваясь к возможному притворщику спиной, он приблизился к отлетевшей сумкой и так же остриём копья заставил её открыться. На корточки присел и заглянул.

      — Там пусто.

      Офицеру происходящее нравилось всё меньше и меньше. Зачем посылать из вражьего гнезда щуплого гонца без письма, веля ему встретиться с военачальником лично? На ловкача-убийцу этот хлюпик не тянул. Так как он мог нанести удар исподтишка? Яд? Так не к единственному колодцу крался, дабы отравить его — приёмчик известный.

      Офицер приник к земле и медленно, оставаясь на пределе бдительности, стал приближаться к миэринцу. Застыл шаг в трёх, рассматривая его пытливо с прищуром. Готовясь в любой момент отразить удар, если подлец играет с ним в обморочную леди.

      С такого расстояния стала казаться неестественной его бледность. И удалось рассмотреть бисеринки выступившего пота — неуместные при горной свежести. Приметил офицер и трещины, избороздившие губы. А досчитав до двух сотен он понял, что парень не задерживает дыхание. Вот что послали из города, где властвует «белая кобыла»!

      — Хрен нам слоновий, а не язык, — выругался офицер, поднимаясь. — Стоять всем на местах. Не приближаться к мертвяку и не возвращаться в лагерь. Эй, сигнальный! Дуй к Его Милости на поклон. Сообщи, что в наш лагерь послали больную крысу. Пускай лекарь готовит отдельный лазарет для меня и моих ребят, подальше от лагеря. Владыка Света даст — хватит принятых нами мер, и болезнь минует нас. Дункан, игральные кости, как всегда, с тобой?

      Вечером Станнису доложили, что за день для Визериона изловлено двадцать баранов — живыми и мёртвыми, солдаты в новом лазарете чувствую себя прекрасно, а слониха родила мальчика. Будущему боевому слону дали имя в честь гор — Пёстрый.