Школа была интересной только первые пару дней. Пока Драко не понял, как оно всё работает.

На половине уроков было скучно — Драко уже знал материал, потому что проходил его дома год назад. Когда уроки совмещали с домом Рейвенкло, было более-менее сносно: ребята там часто начинали изучать что-то своё. Совместные уроки с Гриффиндором же были невыносимы: лохматая Грейнджер выпендривалась при каждой возможности, как собака Павлова вскидывая руку при первом же намёке на вопрос.

Знаете ли вы, что изучает наука альгология? Свойство углов треугольника? Какая будет погода через десять лет? Как у вас дела? У Грейнджер находился ответ на все вопросы.

У неё была какая-то катастрофическая память, целый дворец, заполненный вопреки всей логике не образами, а фотографиями из учебников. Она складировала наизусть не только прочитанный материал, но и цитировала слово в слово учителей, будто носила с собой диктофон. И с какой-то стати окрестила Драко своим соперником, таращась на него с вызовом на каждом совместном уроке.

Грейнджер выбешивала добрую часть не только чужих домов, но даже своего собственного. Но что ещё хуже! После разборок с Паркинсон она начала якшаться с Уизли и Поттером.

Эти двое были вообще отдельный разговор, честно говоря.

Долговязый Уизел не понравился Драко сразу: растрёпанный и невоспитанный. Имя его, видите ли, насмешило. Будто не его тёзка разгуливал клоуном по округе. Фу.

С Поттером было, в общем-то, так же, но он хотя бы был красивый. Драко, исполнительный сын своей матери, предложил ему дружбу, но Гарричке не понравилось, как Драко вёл себя с Роником, и он не хочет дружить с такими забияками. Ведь Ронни никогда-никогда не грубил “Мионе”, с которой они все дружно теперь ходят за ручку.

В общем, Драко сделал всё, что мог. Он так маме и сказал, когда позвонил ей воскресным утром. Мол, я ему не нравлюсь, мне он тоже не нравится, папа пусть не обижается, но не судьба.

Мама оказалась коварнее, чем он ожидал, и когда ему ответил папа — смехом и вопросами по учёбе — Драко сообразил, что его держали на громкой связи. 

Продолжая о Поттере. Он был чуть ли не более бесячим, чем Грейнджер — начиная с того, что он был любимчиком большинства преподавателей и даже директора. Слезливая история о бедном сиротке, у которого были такие потрясающие родители — тут должен всхлипнуть их нелепый лесничий, помогающий сторожить территорию по ночам, — издохла ещё в первые годы его жизни, но почему-то продолжала продаваться в стенах школы не хуже романов Диккенса или Джейн Эйр. 

Поттер, вот тебе десять очков за то, что ты правильно решил уравнение. А вот тебе пятнадцать очков за то, что ты без ошибок переписал код на листочке и у тебя всё работает. Вот ещё тридцать очков, кудри у тебя сегодня особенно великолепны. Ах да, и пятьдесят за то, что ты дышишь.

Лично Драко ничего многострадального не замечал — так, нервный какой-то да недоверчивый. У Драко и самого нервы шалили.

За пару месяцев ему вообще всё стало не так. Отсутствие личной душевой бесило, Нотта, горланящего с утра пораньше, хотелось выкинуть из окна, Блейза, возящегося у зеркала годами в туалете, хотелось в нём запереть и оставить. Еда в столовой была не такая вкусная, как у мамы, а уроки той же истории были настолько скучные, что из-за этого случилась вообще какая-то чушь, и, когда Драко осознал, во что он вляпался, с несущегося поезда было уже не спрыгнуть.

Дело было вечером, когда они, сидя в холле своего общежития, делали домашку. Драко клял профессора Бинса на чём свет стоит — он вёл предмет настолько тускло, что Драко даже начал зачитываться книгами по истории в библиотеке, просто чтобы доказать себе, что предмет сам по себе интересный.

— Опять языком мелешь, а ничего умного не предлагаешь, злоязыкое ты существо, — вздохнул Теодор. Обычно он терялся где-то у старшеклассников, но домашку первогодки исправно делали вместе. 

Злоязыким Драко называли не в первый раз, так что это его не проняло — вон, Винс с Грегом вообще старались всегда держать его под присмотром, “а то нарвёшься, подрежет тебя ещё кто в коридоре, что мы твоему отцу потом скажем?”

— Да я бы в тысячу раз лучше него рассказал, — ответил Драко, по-Снейповски сложив руки на груди и по-отцовски задрав подбородок.

— Ну так расскажи, — с вызовом предложил Тео.

Ну, а Драко что.

Драко рассказал.

К моменту, как он заканчивал битву при киноскефалах, его аудитория приумножилась в пару раз. Девчонки выбрались из своего укромного уголка, мальчики постарше придвинули поближе другие кресла, кто-то уселся на полу, и даже спустились несколько старшеклассников.

— Капец, Малфой, — воскликнул здоровяк Флинт, звонко хлопая себя по колену. — А ты так литературу рассказывать можешь? Авось я экзамены нормально сдам.

— Маркус, ты давай выше головы не прыгай, — усмехнулась префект Уилкис. — Но всё-таки, Драко, может, ты музлитературу знаешь?

— Реально, поставит Снейп опять F на эссе, а мы ему: нам так ваш крёстник рассказывал, ничего не знаем, — оскалился третьегодка Монтегю, и все понимающе захохотали.

— Смейтесь-смейтесь, негодяи, — проворчал Драко. — Столько придумали обязанностей, а на какие шиши я должен народ развлекать, пока почему-то никто не предложил.

Так он заполучил в свои владения лишний час утреннего сна, завтрак в постель и пропуск в столовую вне очереди. А также разные книжки от ребят постарше и многообещающее “подрастёшь, ещё кое-чем поделимся”.

Родители сразу заметили по его тону, что их ребёнка отпустило. И оказались правы.

Кстати, о Северусе.

Он, как и весь Слизеринский дом, не купился на байку о бедном сиротке Поттере — в общем-то потому, что слизеринцам хватало своих куда более проникновенных сирот вроде Пьюси.

Его уроки Драко нравились — крёстный, который терпеть не мог преподавать и который чудом держался на позиции учителя в Хогвартсе, рассказывал о композиторах первые пять минут, записывал на доске самые важные факты и даты, а потом просто включал их произведения, жестоко карая каждого, кто посмел шуметь.

Вот где у Поттера отнимали те самые пятьдесят очков за то, что он дышал. Драко было бы даже немного жалко его, если бы ему не было так смешно.

Смеяться приходилось бесшумно, потому что своих Северус тоже не жалел.

На домашнее задание он часто задавал эссе, но у Драко не было с этим проблем: история музыки всё ещё являлась историей и давалась ему легко.

И это было намного лучше, чем играть, упираясь скрипкой в стену или с учебником на локте, потому что учителю не понравилась его осанка. Или “нет, Драко, тебе нужно взять ноту соль, а не имитировать лай собаки. И не пытайся скрыть косяки за вибрато”.

Драко в ответ скрипел по другой струне, выдавая противное подобие кошачьего писка, а потом угрюмо играл гаммы в стену ещё десять минут под назидательным взглядом дяди Северуса.

Зато папа потом хвалил его за чистый звук и хвастался своим гостям.

Что всегда его развлекало, так это скрипка — два раза в неделю он убегал в музыкальную школу, скрываясь от всех в звукоизолированном кабинете, и играл вдоволь, упиваясь похвалой от нового преподавателя — от Снейпа её получить было практически невозможно.

Данную ему в программе прелюдию сонаты номер шесть от Вивальди Драко выучил крайне быстро, посчитал себя гением и начал перевирать произведение во всех возможных вариациях. На его самодовольный экспромт крёстный лишь ответил: “Я наблюдаю, тебе стало скучно? Попробуй тогда любой каприс Паганини, пятый например”.

Драко сдулся ещё тогда, когда крёстный показывал, как каприс играется, и в итоге они сошлись на Аллегро от Генделя.

Уже уходя домой, Драко услышал из двери соседнего кабинета фортепиано — кто-то гонял “Грустную песню” Хачатуряна так задорно и технически безошибочно, что Драко даже шаг замедлил.

— Ты снова всё перевираешь, — послышался возмущённый голос Грейнджер. Даже в музыкальном отделении от неё нельзя было отдохнуть.

Грейнджер, блин, подумал Драко. Он знает, не мешай человеку развлекаться.

— Миона, блин, — сказал Поттер. — Я знаю.

И он повторил первую часть, на этот раз играя в нужном темпе и с нужными обозначениями.

Грейнджер отозвалась на это довольно, по всему видимому не заметив, что тот всё равно продолжил придуриваться — Драко сам так делал, когда повторять произведение становилось совсем уж скучно. Грустная песня стала насмешливо-робкой, и Драко хохотнул, ухватившись за ручку от чехла поудобнее и продолжив идти дальше к выходу.

За дверью стало тихо. Драко непроизвольно обернулся и увидел высунувшегося из кабинета Поттера. Лицо у него скривилось в удивлённом недоверии, и Драко помахал свободной ладонью, всё ещё посмеиваясь.

— Некрасиво так делать, — растягивая гласные ещё больше, сказал он, неодобрительно качая головой. — Либо крестик сними, либо штаны надень.

Из проёма двери заинтересованно высунулась лохматая голова Грейнджер.

Поттер тут же втащил её обратно, отнекиваясь на вопросы “Что произошло?”, “Когда вы успели снова поссориться?” и так далее.

Драко, хохоча, вернулся в общежитие — повествовать своей аудитории про Бетховена и рассказывать о том, что Поттер-то у них, оказывается, тот ещё виртуоз.

Новость о Поттере почему-то приняли без должного интереса. Мол, мать у него тоже известной пианисткой была, нашёл чему удивляться.

Драко продолжил свой рассказ, перейдя к “разговорным тетрадям”, и мысленно окрестил всех присутствующих невежественными обывателями.