— Я тебя придушу, — шипит сквозь зубы Скарамучча, когда Аякс пододвигается к столику и принимается трогать выставленную на нём посуду, рассматривая со всех сторон искусно расписанные маленькие пиалы, приподнимая чугунный чайник с рельефным узором по бокам и одобрительно хмыкая над его увесистостью. 

У Скарамуччи день рождения, и он притаскивает Аякса и Розалину в компанию к себе и Кадзухе в чайную, недавно открывшуюся и сразу завоевавшую славу по городу, так что вскоре та стала мелькать не только заданной рекламой между постами знакомых, но и в самих постах, после перекочевав на губы — о ней переговариваются, её хвалят и из неё же спешно бегут изучать культуру Ли Юэ, чтобы затем выстроиться очередями в лиюэйских лавочках, скупая тот же чай или специи, или местные продукты в попытках освоить новые блюда, потому что прикасаться к чужой культуре через еду — самое простое и самое же увлекательное, приятное и любопытное для чувствительных рецепторов языка, хотя в случае кухни Ли Юэ — ещё и опасное жгучей до слёз остротой. 

— Здесь слишком много свидетелей — ты не решишься, — хихикнув, парирует нисколько не напуганный Аякс и тянется к керамическим приземистым баночкам, заглядывая под крышку одной из них — внутри бледно-зелёная россыпь ссохшихся скрученных чайных листьев, перемежающихся жёлтыми и тоненькими, точно конфетти, лепестками не подающихся опознанию цветов. Приподняв брови, Аякс наклоняется и почти тычется в неё носом, втягивая травянистый — и ничего больше — душистый запах, а потом резко отворачивается и едва успевает ткнуться носом в локоть, чихая. 

Судя по ожесточённой, будто зубы в любой момент полопаются, настолько они стиснуты, линии челюсти и раздуваемым в резком выдохе ноздрям, Скарамучча всё-таки всерьёз размышляет о том, чтобы вцепиться ему в горло, и не делает этого лишь потому, что Кадзуха легонько пихает его в плечо и ловит за руку, с усмешкой переплетая пальцы — и этого оказывается достаточно, чтобы вмиг переключить внимание Скарамуччи, смягчить черты его лица и даже обозначить на губах тень улыбки. Со стороны Розалины раздаётся фырканье, и краем уха Аякс слышит, как она бормочет, что чувствует себя лишней на этом празднике жизни, пока закрывает баночку и заглядывает в следующую, где обнаруживает тёмные чайные листья, перемешанные с голубыми лепестками. В эту баночку не приходится соваться носом, чтобы уловить запах — густой и сладкий, словно бы маслянистый, он вырывается и ударяет по носу сразу же, как поднимается крышка, и часто заморгавший Аякс чувствует себя псом, сбитым со следа, потому что этот запах смутно знакомый, а ещё за ним исчезают все остальные, точно он поднимается непроницаемым облачком, обрамляющим голову. 

— Прошу прощения за задержку, — раздающийся незнакомый голос звучит приглушённо и мягко, с отчётливо читаемым в нём искренним извинением, и в комнату с шорохом входит мужчина в традиционной одежде, как и у остальных работников чайной: тёмно-коричневая ткань, на свету переливающая до тёплого медного оттенка, точь-в-точь чешуя дракона, вьющийся по широким рукавам золотистый узор и туго затянутый вокруг талии пояс, спадающий змеиными золотыми хвостами вдоль просторного, колыхающегося при движении подола, скрывающего ноги. 

Мужчина, при виде которого у Аякса на полувдохе перехватывает дыхание, а вниз по телу, от живота до самых ступней, за считанные секунды разливается ломящая слабость, и он разом оседает на пятки, чистой машинальностью продолжая сжимать в руке ухваченную крышку. 

Остановившись у столика, тот обводит Аякса взглядом с головы до ног, и в животе стягивается узел, потому что этот мужчина смотрит на него — сверху вниз, а ещё у него точёные скулы, чётко очерченные чувственные губы и пронзительные — чистый прозрачный янтарь — глаза, изящно подведённые красным пигментом. Его брови едва приподнимаются, а голова склоняется на бок, после чего мужчина вновь заговаривает, и на этот раз Аякс вслушивается в звучание его голоса, со внезапной оголодавшей жадностью ловя каждое слово и разве что шею не вытягивая навстречу:

— Гостям не разрешается самостоятельно трогать принадлежности для церемонии без присмотра чайного мастера. 

Аяксу не нужно смотреть, чтобы знать, как в этот момент вскидывается и поворачивается к нему Скарамучча, готовый возмущённо — и бесстыдно перед присутствием этого мужчины — воскликнуть, что предупреждал, но то ли его вновь удерживает Кадзуха, то ли Аякс всё же оказывается шустрее, расплывшись в широкой улыбке и пожав плечами: 

— Извиняюсь, — выходит с медовыми тянущимися нотками, потому что при виде этого мужчины и правда сложно дышать в спокойном ритме; крышка с пристуком возвращается на баночку, а Аякс прилежно складывает руки на коленях, нисколько не отодвигаясь от столика, так что когда мужчина с шуршанием опускается на подушку по другую сторону, то они оказываются друг к другу ближе, чем к остальным присутствующим. 

— Меня зовут Чжун Ли, и я буду вашим чайным мастером сегодня, — сложив ладонь к ладони, склоняет голову он, и все неуклюже, со скомканной оглядкой друг на друга, повторяют за ним — только лишь Кадзуха улыбается и нисколько не дёргается, а Аякс не может заставить себя оторвать взгляд от Чжун Ли, который выпрямляется и откидывает волосы, заметно густые и тяжёлые, за спину. Обведя присутствующих взглядом, он кивает — всем сразу и одновременно каждому в отдельности, и от подобной безликости у Аякса шкрябает в груди, прямиком с обратной стороны рёбер, и отголосочно это похоже на сердечную боль — хочется прижать ладонь и придавить эти ощущения, потому что ждать от незнакомого человека внезапной благосклонности и особенного внимания к себе — глупость, и Аякс об этом знает, но перестать неотрывно следить за Чжун Ли взглядом, ловя каждое его движение, не в силах себя заставить. 

Тем временем тот поворачивает вентиль горелки, над которой установлен стеклянный чайник, наполненный водой, и проводит рукой над баночками с чаем, ни к одной из них не прикасаясь, и по-прежнему жадно следящий глазами Аякс ловит то, как при этом Чжун Ли подворачивает нижнюю губу и прищуривается, словно перед ним — россыпь экзаменационных билетов вверх рубашкой, и выбирать нужно с крайней степенью придирчивости и вдумчивости, избегая роковой ошибки. 

— Какой чай вы предпочитаете? — не поднимая взгляда, интересуется он и опускает руку на одну из баночек, обводя кончиками пальцев контур крышки — ту самую, которую держал Аякс при его появлении, и у того переворачивается желудок. Хотя понятия непрямого прикосновения, в отличие от поцелуя, не существует, он всё равно собирает ладонь в кулак, прижимая похолодевшие подушечки пальцев к основанию ладони, будто между ними и крышечкой — прямая нить связи, настроенная на максимальную частоту, и есть настоящий шанс почувствовать прикосновение Чжун Ли. 

— Без сахара, — выпаливает Скарамучча, не дожидаясь, пока по окончании реплики образуется пауза.

— Чёрный, — в один голос отвечают Аякс и Розалина и косятся друг на друга — выгнув бровь и фыркнув, Розалина коротко покашливает и, нарочито элегантным жестом заправив прядь волос за ухо, негромко прибавляет: «Покрепче». 

Самым последним заговаривает Кадзуха, с улыбкой качнув головой, и на фоне остальных он выглядит воспитателем, выведшим группу своих подопечных на окультуривающее мероприятие: 

— Я буду рад попробовать любой. 

Рассеянно очерчивающие крышку пальцы Чжун Ли останавливаются, а потом он кивает — по губам проскальзывает усмешка, едва заметная, будто обман зрения, рождённый игрой света и тени, и только тот факт, что Аякс продолжает внимательно за ним наблюдать, позволяет её поймать — и дыхание перехватывает, потому что улыбка смягчает точёные и строгие черты лица, когда Чжун Ли открывает баночку, выпуская уже знакомый густой сладковатый запах. Подхватив её и вытянутую лопатку с высокими краями, он лёгкими отточенными движениями насыпает порции чая по треугольным глубоким мисочкам, попутно объясняя: 

— Это называется «чахэ», — закончив рассыпать чай, Чжун Ли закрывает и отставляет баночку, после чего раздаёт каждому по чахэ и берёт свою, обхватывая её обеими ладонями и разворачивая зауженной частью к себе. — Первое знакомство с чаем, — с этими словами он прикрывает глаза и наклоняется, поднеся чахэ к лицу и в буквальности зарываясь в неё носом. Слышен долгий шелестящий вдох, а затем Чжун Ли выпрямляется и открывает глаза, вновь обводя всех взглядом: — Попробуйте почувствовать первые ноты его аромата. 

Сжав свою чахэ в ладонях и тут же немного ослабив хватку, потому что мерещится, что тонкие керамические стенки трещат, Аякс отрывает взгляд от Чжун Ли, чтобы покоситься на остальных и обнаружить между ними такое же переглядывание и секундное колебание — и только уверенная безмятежность Кадзухи ведёт всех, подталкивая последовать указаниям и тоже склонить головы, умещаясь носом между изогнутых краёв чахэ и вдыхая чайный аромат. Он проникает глубоко в нос и миражно оседает на языке, и на мгновение у Аякса идёт кругом голова, так что он задерживает дыхание и замирает, вслушиваясь в полутона запаха, а когда выпрямляется, то обнаруживает, что все взгляды направлены на него — в том числе взгляд Чжун Ли, и от того, какой он прищуренный, по-змеиному не моргающий, из головы вылетают все мысли о запахе чая, точно и не вдыхал.

Закипает вода в чайнике — закручивая вентиль горелки и выключая её, Чжун Ли вместе с тем отворачивается, и только тогда Аякс осознаёт, что всё это время действительно не дышал. Руки подрагивают, когда он ставит чахэ на столик, затем судорожно вытирая взмокшие ладони о джинсы, а когда поднимает взгляд, то натыкается на Розалину, склонившую голову к плечу и выгнувшую бровь — за долгие годы знакомства они научились понимать друг друга без слов, так что Аякс пожимает плечами и строит гримасу, потому что он и сам помнит о том, в какую катастрофу превращается каждый раз, когда ловит очередной краш, и напоминания от друзей об этом — вовсе не то, в чём он нуждается, когда самый красивый мужчина, встречаемый им в жизни, твёрдой рукой снимает полный чайник и разливает по пиалам кипяток. После — берёт свою и переворачивает, выливая воду в решётку в центре стола. 

— Таким образом мы нагреваем посуду, чтобы было приятнее держать её в руках, — поясняет Чжун Ли, подняв взгляд и словив переглядку между ними, затем берёт свою чахэ и лопатку и бережно пересыпает чайные листья в пиалу — вобравшие в себя капли воды, часть из них тут же темнеет и полуразворачивается. Аякс искоса бросает взгляд на друзей, которые с заминкой вразнобой следуют примеру, и самым последним переворачивает свою пиалу, а потом замирает, потому что обнаруживает, что лопатку ему протягивает Чжун Ли — ему и только. Вдоль позвоночника становится липко и зябко — то ли мурашки, то ли испарина, — и Аякс быстро облизывает нижнюю губу, следом тут же закусывая, после чего берёт лопатку и задерживает при этом дыхание, напрягая всю руку, лишь бы не дрогнула, а пальцы всё равно оскальзываются, и лопатка, уже отпущенная Чжун Ли, падает на столик — и раздающийся стук звучит оглушительно. Розалина издаёт громкий смешок, больше похожий на фырканье, и Аякс сжимает зубы, подбирая лопатку и не поворачивая головы в её сторону, пока в ушах у него ритмично стучит кровь. Чай в пиалу пересыпается суетливо — кончик лопатки стукается о чахэ, — и от того, как Чжун Ли дожидается его, чтобы только затем продолжить, уши начинают ещё и пылать. — Теперь второе знакомство с чаем — нагретая посуда и оставшаяся в ней влага помогают аромату начать раскрываться, — с этими словами он подносит к лицу пиалу и делает новый глубокий вдох, а решившийся в этот момент поднять взгляд Аякс цепенеет, засмотревшись на то, как опускаются и подрагивают его ресницы — густые и длинные, до завораживающего красивые.

Разница в запахе, когда он запоздало, следом за всеми утыкается носом в пиалу, совсем минимальная — её может и вовсе не быть, а мозг дорисовывает из-за подсказки, что должна быть, но и мысли у Аякса далеки от чая и гораздо больше заняты Чжун Ли, за которым он искоса наблюдает, стараясь дышать как можно медленнее и тише, чтобы не привлекать внимание — по крайней мере, ему определённо нисколько не хочется быть пойманным за взглядами исподтишка, но когда в свою сторону не замечает и полуповорота головы, не говоря об ответном косом поглядывании, то собственное тело мерещится состоящим из неподъёмной каменной тяжести, чрезмерно давящей на пятки, что те начинают неметь и покалывать от любого мало-мальского движения. 

Поставив пиалу на столик, Аякс опирается рукой о пол, высвобождая из-под себя ноги, и коленом врезается в столешницу снизу — по ноге простреливает резкая звенящая боль, а сердце подскакивает, истерично трепыхается в самом горле и падает вниз, повисая на жилах немного ниже положенного ему места, когда посуда многоголосо бряцает, и в тот же момент Чжун Ли, снявший крышечку с чугунного чайника и начавший заливать в него кипяток, застывает с непроницаемым лицом. 

Аякс прямо-таки слышит, как мысленно Скарамучча материт его на всех языках, которые знает. 

С паузой Чжун Ли продолжает заливать кипяток в пустой чайник — вода льётся и льётся, наполняя чайник до краёв, пока не начинается переливаться через них и вытекать из носика, а Чжун Ли и бровью не ведёт, в то время как Аякс снова дёргается рефлексом остановить и тут же замирает, чтобы проводить взглядом струйки воды, исчезающие за решёткой столика. Отставив в сторону наполовину пустой стеклянный чайник, Чжун Ли закрывает чугунный крышечкой — из его носика упруго выталкивается ещё немного воды. 

— Важно прогреть чайник перед тем, как заваривать чай, — неизменным ровным тоном объясняет он, а через пару мгновений берёт чайник и переливает воду из него в пододвинутую заранее миску, напоминающую большую чахэ, дальше — снимает с чайника крышку и берёт свою пиалу, бережно пересыпая чай из неё внутрь чайника. 

— Теперь можно перейти непосредственно к завариванию чая, — с этими словами Чжун Ли указывает раскрытой ладонью на чайник, точно приглашает всех повторить за ним, и то, как за всё это время он ни единым словом, взглядом или жестом не выдаёт раздражения на случившуюся неуклюжесть, заставляет Аякса подумать о том, что каждый, кто поёт этой чайной хвалебные и восхищённые оды, наверняка попадал на церемонию именно к Чжун Ли, и не имеет никакого значения, что сдержанность и сохранение невозмутимости вне зависимости от степени нарушения порядка — буквально часть профессионализма. 

Поочерёдно они все приподнимаются и пересыпают чай из своих пиал, подпихивая лопатками прилипшие листки, и Аякс остаётся последним — улыбка прилипает к губам намертво, исключительно как атрибут, лишь бы сделать неразличимым тот факт, что он едва чувствует собственные руки, пока кончик лопатки упрямо не хочет подцепливать и выпихивать из пиалы последний листок: тот всё отказывается отлипать, слишком сильно развернувшийся от влаги, а потом сдвигается то в одну сторону, то в другую, но никак не падает в чайник, и всё это время Аякс дышит мелкими частыми вздохами, которые не ощущает грудью, зато начинает гореть изнутри нос и кружится голова. 

— Всё хорошо, не спешите, — от звучания голоса Чжун Ли встопорщивается мурашками весь позвоночник. Не поднимая на него взгляда, потому что чувствует всей кожей, как тот смотрит напрямую на него, Аякс мычит, чтобы затем сразу же с силой закусить щёки, когда по слуху режуще проходится тихий и вместе с тем отчётливый смешок Розалина: «Разумеется, плачено-то за чай, а не за время». Пальцы стискивают лопатку с такой силой, что насквозь звенит вся кисть, и кончик неподвижно упирается в пиалу — прикрыв на миг глаза, Аякс приказывает себе успокоится и после одним движением спихивает, наконец, упрямый листок в чайник, садясь на место и глядя только на то, как двигаются руки Чжун Ли, подхватывая стеклянный чайник и заливая кипяток из него в чугунный.

Розалина — известная в их дружеской компании язва, и обыкновенно её замечания не задевают в Аяксе ни единого участка, а только заставляют пыхтеть в придумывании не менее едкого ответа, чтобы в итоге всплеснуть руками и показно признать свою беспомощность под смешок, обозначающий полное отсутствие сожалений по этому поводу, но сейчас выходит иначе, потому что выглядеть собранным и харизматичным становится для Аякса чрезмерно важным с того самого момента, как в комнату вошёл Чжун Ли, а по итогу он только привлекает к себе пристальные — и отнюдь не в желанном смысле — взгляды, и заставить собственные руки перестать дрожать становится всё более сложной задачей. 

Вода снова доходит до самых краёв, однако на этот раз Чжун Ли не позволяет ей пролиться, а накрывает чайник крышкой и ставит поверх большой чахэ глубокую керамическую миску, напоминающую сито, и то, с какой отточенностью и вместе с тем лёгкостью происходит каждое его действие, не может не завораживать. Подобный непоколебимый, чтобы рука ни разу не дрогнула, контроль над каждым жестом незнаком Аяксу, и он отслеживает каждый, наблюдая за Чжун Ли, подхватывающим чугунный чайник и круговыми движениями выливая его содержимое в миску, и правда оказывающуюся ситом — кажущийся золотистым чай проливается в чахэ — по крайней мере, Аякс решает остановится на этом именовании миски про себя — под ней, оставляя в сито только мелкие кусочки заварки. 

— Первый чай предназначается статуэтке Мархосиуса — Бога очага Ли Юэ. Этим мы задабриваем его, чтобы Мархосиус благословил нас на достаток, — опустив чайник, Чжун Ли берёт чахэ двумя руками и действительно поливает чаем пузатую статуэтку, напоминающую медведя, в углу столика. Размеренность интонаций, словно он рассказывает сказку под журчание льющегося чая, убаюкивает, и Аякс становится трудно отвести взгляд от рук Чжун Ли, который возвращает чахэ на место и снова заливает воду в чугунный чайник, и в этот момент штора, висящая в проходе в комнату, отодвигается, и к ним заглядывает администраторка — её появление Аякс замечает краем зрения, больше из-за того, что другие, кроме Чжун Ли, вскидывают на неё головы, и запоздало после них на неё бросает взгляд Аякс, замечая довольное выражении её лица, а потом администраторка исчезает за шторами, словно и не заглядывала, и только задержавшиеся взгляды других подсказывают, что её появление не померещилось. Опираясь на безмятежность Чжун Ли, это можно счесть за привычную практику — она может проверять, что церемония проходит по правилам и без проблем.

— Наконец, чай для самого чаепития, — Чжун Ли приподнимается на коленях, разливая чай по пиалам, и того, как внезапно его фигура возвышается над столом, у Аякса вся кожа покрывается мурашками и даже волосы на затылке шевелятся, и приходится приказать самому себе смотреть только на пиалы, а не запрокидывать голову и таращиться на Чжун Ли, однако взгляд, пускай и исподтишка, что в глазницах ноет от старательности, косится в его сторону. Сев на место, Чжун Ли берёт свою пиалу и, прикрыв глаза, ловит вдохом вьющейся над ней белёсый парок. — Это третье знакомство с чаем: аромат открывается в полной мере, а вкус его дополняет. 

На вкус Аякса, поспешно сделавшего первый глоток, это просто вода — тёплая, так что язык не обжигается, и со слабым травянистым привкусом. Сведя брови и поморгав, он бросает быстрый взгляд в сторону, проверяя реакцию остальных: Розалина поджимает губы и, помедлив, ставит пиалу, из которой едва пригубила, обратно на столик, а Скарамучча хмурится и плавно двигает челюстью, точно в старании распробовать чай, и эти два неопределённых, даже скривлённых лица помогают Аяксу выдохнуть и расслабиться. Кадзуха с его прикрытыми глазами и полуулыбкой на каждом глотке не в счёт — из них всех он самый просветлённый, так что сомневаться в его удовольствии от этого безвкусного чая не приходится.

Потом взгляд перескакивает на Чжун Ли, который делает глоток за глотком с тем же разглаженным выражением лица, что и Кадзуха, и если в первую секунду Аяксу становится неуютно сидеть на своём месте и держать в руках пиалу от осознания собственного непонимания, что он должен испытывать, то в следующую ловит маленькую остановку сердца, когда ресницы у Чжун Ли дрожат и приподнимаются, а его глаза останавливаются именно на Аяксе.

— Как думаете, — в движении его губ мелькает усмешка, — какой это чай?

— Чёрный, — без заминки фыркает Розалина, скрестив руки на груди и поглядывая в сторону выхода. 

У Аякса на языке так и крутится ответ, стоит наклониться, почти утыкаясь носом в пиалу, и поймать тот знакомый сладковатый запах — в чае он действительно обретает новые оттенки, отличаясь от своей сухой концентрированности в баночке, и прежде, чем открывший рот Кадзуха успевает ответить, Аякс выпивает, чрезмерно резко поставив свою пиалу на столик и вскинув на Чжун Ли распахнутый сияющий взгляд:

— Миндальный! 

И всё его тело до самых кончиков пальцев заполняет зудящий восторг при виде того, как плавно кивает ему Чжун Ли, чтобы потом заставить его сердце подскочить и ухнуть вниз одним-единственным словом:

— Молодец, — и тут же переключиться на остальных, сложив вместе ладони перед собой и поклонившись: — Спасибо вам. Мне было приятно провести для вас церемонию.

— Благодарим за чудесную церемонию, — приложив ладонь к груди, с улыбкой почтительно склоняет голову в ответ Кадзуха, и Скарамучча полуразборчиво вторит ему, наклоняясь с чуть меньшей амплитудой — сразу улавливается, чьей инициативой на самом деле было посещение чайной, в то время как Скарамуччу, как и всегда, в разы больше интересует предстоящий торт со свечами — то, чего он никогда не получал в детстве от матерей, занятых работой в буквальности круглосуточно вплоть до рабочих созвонов посреди ночи и командировок, приходящихся на его день рождения. 

Эти двое всегда вызывают у Аякса едва различимое ворочание в груди — ни скрипа, ни тянущей боли, но внутри неуловимо изменяется какая-то часть, и становится зябко, словно он внезапно оказывается на открытом пространстве, пронизываемый со всех сторон ветром без шансов спрятаться и укрыться. Тот факт, что они вместе, ещё и много лет подряд без экспериментов с перерывами и расставаниями, чтобы снова сойтись спустя тщетность попыток найти друг друга в посторонних людях, с годами не теряет в удивительности, потому что Скарамучча — это говорить ровно то же, что в голове, не смягчая, если считает это правильным и нужным, в то время как Кадзуха — это вечный штиль, принимающий и поглощающий любую грозу, нагоняемую Скарамуччей, и способный свести её в ноль. 

Множество раз Аякс со смехом произносил, что завидует им, и все смеялись в ответ, делая эти слова полупрозрачными и не такими увесистыми, как когда они лежат у него в груди, намеренно не называемые самими собой. 

Скарамучча цепляется за локоть Кадзухи, когда они встают и выходят из комнаты следом за широко шагающей Розалиной, чей голос звучит отдалённо, когда она переговаривается с ними, а потом резко повышается в словах прощания, обращённых к Аяксу, который мычит и кивает, словно его видят или слышат — входная дверь чайной переливчато звенит, обозначая её уход. Шумно выдохнув, Аякс, пускай и встал торопливо следом за всеми, переминается с ноги на ногу у самого выхода из комнаты и поглядывает то в холл, где Кадзуха зацепился словами с администраторкой, пока Скарамучча нарочито громко вздыхает, то на Чжун Ли, опустившегося обратно за столик, собирая посуду на поднос, и ничуть не заинтересованного в присутствии Аякса, раз даже не поворачивается в его сторону. 

— А вам не понравилось? — раздаётся с такой внезапностью, когда он уже разворачивается уходить, что Аякс на самом деле подскакивает и рывком оборачивается, чтобы в следующую секунду застыть, встретившись глазами с Чжун Ли, который стоит с загруженным подносом — и когда только успел всё составить — и смотрит на него, глаза в глаза, со всё той же теневой, чуть заметной при вглядывании прямиком в лицо улыбкой. Увязнуть в его взгляде ничего не стоит, и Аякс действительно вязнет, точь-в-точь муха лапками в густом тягучем мёде, так что запоздало соображает, о чём именно его спрашивают, и хлопает губами, пока находится с порывистым и подскакивающим:

— С чего вы взяли? 

В голове — сплошной калейдоскоп из спутанных картинок, когда он пытается отыскать в памяти, что мог сделать такого, чтобы вызвать у Чжун Ли подобное предположение, и это могло быть всё, что угодно, и одновременно ничего, потому что Аякс отчётливо помнит то немеющие и ледяные, то слишком тёплые до разгорячённости собственные ладони, и помнит шумящую голову, перегруженную ежесекундным самосканированием, лишь бы не двинуться снова резко, опрокидывая столик или роняя посуду — и катастрофические сценарии, которые не произошли и уже никак не могут произойти, заново разворачиваются в его сознании, словно его зависания во время церемонии сопровождались ещё и выпадениями кусков воспоминаний, так что одна из представляемых катастроф — и есть этот потерянный кусок памяти, который объясняет, откуда появилась мысль, что Аяксу не понравилось. 

Чжун Ли опускает взгляд на поднос и, путешествуя между нагромождённых друг на друга пиал, улыбается немного шире — и теперь Аякс уверен во всамделишности этой улыбки, не придуманной его воображением.

— Вы всё время выглядели то отсутствующим, то очень суетливым, как будто случайно очнулись и обнаружили себя тут, — пожав плечами, объясняет тот, а посуда тихо позвякивает и дребезжит, когда он сдвигается с места и медленными шагами приближается к выходу. Руки сами собой тянутся подхватить и помочь, и одёргивает себя Аякс только в тот момент, когда Чжун Ли приподнимает брови и смотрит на него, обволакивая взглядом, точь-в-точь насекомое в янтарь — не сдвинуться. Посторонившись и пропустив его, Аякс на мгновение оборачивается и обводит комнату взглядом, воспроизводя в памяти церемонию, происходившую считанные минуты назад, и ловит себя на чувстве острейшего сожаления, простреливающего насквозь через грудную клетку, потому что проведённое здесь время — само по себе выпадение из реальности, и возвращение к ней, то есть к прозрачному уличному воздуху без тонкой примеси многонотной чайной душистости и шуму проносящихся мимо машин вместо выдержанной тишины, представляется чем-то выдуманным и, наоборот, как раз нереалистичным, словно гиперправдоподобная виртуальная реальность игры. 

Выскользнув, наконец, из комнаты, Аякс пробегается взглядом по сторонам, но не находит Чжун Ли, и это ожидаемо с учётом того, что тот уносил посуду после церемонии, но всё равно вызывает шумный вздох и лёгкую дрожь по телу, когда разом отпускает напряжение неосознанного старания выглядеть собраннее, чем Аякс является и способен быть на самом деле. Каждый кусочек внутренности восстаёт и тянется в обратную сторону, с воем натягивая мышцы, когда Аякс подходит к вешалке и, продолжая поглядывать с надеждой по сторонам, надевает куртку, а потом шуршит и звенит ею и мелочью, горстью рассыпанной по карманам, наклоняясь, чтобы обуться — это правило с порога накидывает чайной плюс балл вдобавок к присутствию Чжун Ли, потому что сразу возникает ощущение дома, когда ступни почти напрямую касаются пола. 

Аякс выпрямляется, резко выдохнув и тряхнув потяжелевшей от прилившей крови головой, и уже направляется к выходу, буркнув слова прощания Скарамучче и Кадзухе, остановившихся у высокого застеклённого шкафа с чайной посудой, когда перед ним резко выбрасывается рука с зажатым в ней ярким рекламным флаером, а сбоку — не столько над ухом, сколько на уровне плеча — громыхает бодрое: 

— На следующей неделе у нас будет проходить бесплатный мастер-класс по чайным церемониям — приходите! 

Администраторка улыбается с такой лучезарностью, что можно ослепнуть, а отказаться от флаера представляется верхом грубости, так что Аякс аккуратно берёт его, мельком проезжаясь взглядом по изогнутым, стилизованным под иероглифы, буквам, и косится на бейдж с выгравированным на нём «Мастерица Ху Тао», чтобы вежливо улыбнуться в ответ и хмыкнуть: 

— Спасибо большое, конечно, но мне кажется, что им, — он кивает в спины Скарамуччи и Кадзухи, где последний мягко перехватывает Скарамуччу за запястье и отводит его тычущий палец от стекла, — оно нужно больше. 

— В самом деле? — протягивает Ху Тао, сложив руки за спиной и проследив за взглядом Аякса, а потом расплывается в ухмылке и, ничуть не поменявшись в тоне, уточняет: — Мастер-класс будет вести мастер Чжун Ли, поэтому я решила, что именно вам, — произносится с едва заметным нажимом, — захочется на него прийти, — и это самый позорный проигрыш в жизни Аякса, потому что ему нечего ответить на чистую правду, отбиваясь от неё, так что он только таращится на флаер, не в силах прочесть ни строчки из-за того, с каким стремительным нарастанием загораются его щёки. 

Ху Тао заглянула во время церемонии лишь единожды и не дольше, чем на пару секунд, а ещё Аякс был твёрдо уверен, что выглядел в этот момент обыкновенно, не выдавая своей пружинистой взвинченности ни взглядом, ни жестом, однако теперь он слышит этот слишком двусмысленный, чтобы быть непонятым, ответ Ху Тао и обнаруживает в голове тотальную пустоту, когда пытается придумать оправдание или отнекивание. В итоге делать это не приходится: Ху Тао сама отвлекается, отходя к Скарамучче и Кадзухе с предложением помочь, а Аякс, подняв взгляд, натыкается прямиком на Чжун Ли, появившегося из зашторенного дверного проёма позади стойки администрации. Тот на миг опускает глаза — и снова это трепетание невозможно длинных ресниц — и усмехается при виде флаера, а потом снова смотрит на Аякса и, сложив перед собой руки, так что они прячутся вплоть до кончиков пальцев в широких рукавах, спрашивает:

— Уходите?

Будто ответ не очевиден, когда Аякс стоит обутым и в куртке у самой двери, хотя в мыслях и мелькает кокетливое: «Останусь, если попросите». Произнести это вслух, к тому же, в присутствии других людей, Аякс никак не может — слова застревают в горле и не лезут, и он ограничивается кивком, торопливо сложив флаер напополам и спрятав в карман, точь-в-точь значительную и неоспоримую улику. Несмотря на кивок, уходить он всё-таки не спешит и мнётся на пороге, пока позади него Ху Тао переговаривается с Кадзухой и Скарамуччей, со звяканьем открывая шкаф, а Чжун Ли не отводит взгляда, по-змеиному гипнотизируя и вынуждая оставаться на месте. 

— На самом деле, мне очень понравилась церемония, — порывисто выдыхает Аякс, и стискивает в кармане флаер. Не исключено, что Чжун Ли всё равно, а тот вопрос был задан из вежливости — эдакая часть рабочего устава, но всё-таки сказать об этом вдруг становится для Аякса настолько важным, что всерьёз мерещится, словно он не сможет больше никогда спокойно спать или есть или думать, если не скажет. 

Улыбка Чжун Ли становится шире и обозначеннее. 

— Я рад, — чуть склонив голову, он добавляет: — Будем ждать вас снова. 

Это всё ещё может быть проявлением уставной вежливости, не имеющей ничего общего с личными желаниями Чжун Ли, а на душе у Аякса всё равно становится настолько тепло, что куртка кажется излишней — в ней становится душно, а пальцы спрятанной в кармане руки расслабляются, отпуская фраер и вместо этого самыми кончиками поглаживающе проходясь по краю сгиба. 

— Обязательно, — расплывается в улыбке и зарывается пальцами себе в волосы Аякс.