К концу чтения четвёртой статьи про чайные церемонии Аякс ловит себя на отчётливом ощущении потяжелевшей головы, так и норовящей упасть прямиком на клавиатуру и пролежать на ней настолько долго, чтобы на коже оставили оттиск не только сами квадратики кнопок, но и едва нащупывающиеся насечки букв краской. Информация переполняет голову, распирая изнутри череп, словно бы нём взаправду происходит одномоментное кипение и брожение информации и вместе с тем Аякс не уверен, что на самом деле усвоил что-либо, помимо того, что язык Ли Юэ — крайне заковыристый, и придётся потратить время, чтобы запомнить названия всех базовых сортов местного чая или в каких именно регионах страны их выращивают — впрочем, и уверенности в том, что это действительно необходимые для проведения чайной церемонии знания, тоже нет, и он всё-таки роняет голову на стол, в последний момент минуя клавиатуру, когда в голове в последний момент всплывают цифры её стоимости.

Обыкновенно любые купоны на скидку, даже если речь идёт о любимой пиццерии, или пригласительные на бесплатное посещение только открывшегося развлекательного центра или нового кафе, забываются им уже спустя пару часов после получения, чтобы вспомнить о них чистой случайностью, обнаружив в кармане очередной смятый листок, и вздохнуть при взгляде на давно истёкший срок действия, но с рекламным фраером бесплатного мастер-класса в чайной такого не происходит, потому что изо дня в день Аякс возвращается мыслями к Чжун Ли, при воспоминании о котором желудок раз за разом переворачивается, и не может не думать о том, чтобы в скорейшем времени увидеться с ним вновь. У предстоящего мастер-класса — дату и времени он выучивает наизусть до глубокой впечатанности в мозг — есть несомненный минус, заключающийся в отчётливом понимании, что придёт ещё много людей, помимо Аякса, потому что известность чайной звенит в воздухе по всему городу, так что едва ли найдутся те, кто откажется от возможности посетить её за просто так, не потратив ни монетки моры. И Аякс окажется одним из множества лиц, по которому едва скользнут взглядом и уж точно не станут прицельно обращаться, выделяя среди прочих — массовые мероприятия вовсе не то же самое, что заранее заказанная церемония на компанию из считанных по пальцам одной руки человек.

— И почему я ничуть не удивлён, что ты грезишь побегать собачкой за этим мужиком, — щёлкает языком Скарамучча, когда они созваниваются по видеосвязи, потому что Аяксу становится удушливо вариться в самом себе, и пускай Скарамучча отнюдь не самый чуткий и деликатный человек в его окружении, но он исправно вставляет мозги на место, если это действительно необходимо, и едва ли делает это осознанно — скорее слишком удачно подбирает едкость своих замечаний и настолько же удачно их прицеливает, чтобы вонзились ровно в самую выступающую и вместе с тем игнорируемую точку, чтобы стало невозможно не обращать на неё внимание.

— Чья бы корова мычала, — отфыркивается он — и это именно отфыркивание без подтекста и плохо замаскированного второго дна, однако считывается оно, судя по резко сузившимся глазам Скарамуччи, противоположным образом, и Аякс моргает и невольно сутулит плечи, когда тот подаётся ближе к экрану, заполняя собой всё изображение, и с хищной, заостряющей черты лица ухмылкой тянет:

— Не стоит завидовать чужой сексуальной жизни.

Однажды Аякс на ходу, по пути с работы, вспомнил, что целую вечность назад — с тех пор, как они разъехались после начала отношений Скарамуччи с Кадзухой — обещался и никак не мог вернуть ключ от квартиры, и решил спонтанно это сделать, пока снова не забыл, не подумав ни написать, ни позвонить заранее, и после того дня больше никогда не заявлялся к Скарамучче без предупреждения, потому что тот, спустя долгую трель дверного звонка, распахнул её рывком и громко рявкнул. А ещё он был в ошейнике — широком и толстом, как для матёрого пса, с кольцом на передней стороне, с которого свисала позвякивающая цепь, и эта картина въелась в память с такой яркостью, что моментально всплывает в голове у Аякса, ничуть не поблёкнув за прошедшее с того эпизода время, и он шумно втягивает носом воздух и отводит взгляд, с покашливанием возвращая диалог в прежнее русло:

— Так ты думаешь, что будет глупо, если я приду на этот мастер-класс?..

Скарамучча открывает рот и набирает полную грудь воздуха, но не успевает произнести ни слова, потому что позади него появляется Кадзуха и, перехватив очередные язвительные слова ладонью, в буквальности зажав ему рот и уперевшись подбородком в макушку, с улыбкой выдыхает:

— Вопрос адресован не мне, и я прошу прощения, что влезаю в ваш разговор, но, думаю, ничего дурного в том, чтобы пойти туда, пускай и ради харизматичного и привлекательного мастера, не вижу, — и оставляет поцелуй на виске замычавшего Скарамуччи.

И снова Аякс ловит себя на скрежетании внутри, в каждом органе, при виде них — с лёгкостью касающихся друг друга, ластящихся и одновременно пихающихся плечами в шуточной борьбе, пока Скарамучча выкручивается из рук Кадзухи, стремительно оборачиваясь к нему и сбивчиво тараторя возмущения. Воспользовавшись этим моментом, Аякс бубнит слова прощания — скорее для себя и соблюдения приличий, чем чтобы быть услышанным — и завершает звонок, после чего вздыхает, как только остаётся в тишине наедине с самим собой, и зарывается лицом обратно в сложенные на столе руки. В темноте под веками назойливо крутятся плёночной лентой кадры воспоминаний: полупрозрачный запах чая в воздухе, становящийся насыщенным до слабого головокружения, если поймать носом вьющийся над самыми краями пиалы пар; ровный и размеренный голос Чжун Ли, под звучанием которого расплавляются мышцы и замедляется дыхание; матовые блики света, скользящие по его волосам, мысль о тяжести которых возникает в голове с такой настойчивостью, что на внутренней стороне ладоней зарождается фантомные ощущение прикосновения к ним.

Пару раз он выстраивает маршрут до работы таким образом, чтобы проехаться мимо чайной — приходится проделать целый круг, опоясывающий район, и встать в серую, едва тронутую розовинкой восходящего солнца рань, чтобы всюду успеть, но когда автобус останавливается ровно напротив дверей чайной, то Аякс сразу перестаёт зевать, с зубовным клацаньем захлопнув рот и уставившись на витую вывеску «Гавань дракона», на которую впервые обращает внимание и ловит себя на мысли, что не побывай он в ней по везению быть приглашённым Скарамуччей — ни за что не пришёл бы самостоятельно по доброй воле, а ограничился бубнящим вздохом про безвкусную эксплуатацию распространённых культурных образов Ли Юэ, но ни работники чайной, ни обстановка в ней не позволяют всерьёз об этом задуматься.

Смотреть на то, как кто-то любит своё дело каждым движением и интонацией — удивительно до замирающего на полувдохе дыхания, и в этом Аякс находит для себя достаточную причину, чтобы всё-таки прийти в день мастер-класса в чайную, у самых ступеней суетливо оглянувшись по сторонам в поисках других спешащих посетителей, а потом широким шагом переступил крыльцо и толкнул дверь, под уже знакомый звон над головой входя в чайную. Сладкий и вместе с тем терпкий запах благовоний, насквозь пропитавший тёплый воздух, окутывает с порога — щёки пощипывает и покалывает после уличной стылости, и первым делом Аякс тянется, расстёгивая куртку, пока толстовка под ней не успевает начать липнуть к моментально вспотевшей кожей.

— Добро пожаловать в чайную «Гавань дракона», — раздаётся настолько ровное и негромкое, словно парень за стойкой, встречающий его вместо Ху Тао, всей душой надеется, что Аякс не услышит и проскользнёт взглядом мимо, а потом, потоптавшись на месте, развернётся и уйдёт, но тот отчётливо слышит приветствие и приклеивается к парню взглядом, разглядывая вихрастые тёмные волосы с умилительной торчащей на самой макушке прядкой, высокое горло чёрной водолазки под традиционной одеждой и подведённые красным глаза — по-кошачьи жёлтые, почти золотистые и тем напоминающие глаза Чжун Ли, так что в груди на мгновение ёкает тяжёлое предположение, не родственники ли они в смысле отца и сына, хотя о возрасте Чжун Ли задумываться до этой секунды не приходилось. Ему должно быть около тридцати с допустимостью покачивания опеределяющей стрелки в любую сторону с любой амплитудой, потому что в прикидывании чужого возраста Аякс не силён — это постоянная характеристика, почти факт биографии, и если ориентироваться на верность предположения, что едва ли стоящий за стойкой парень способен быть сыном Чжун Ли. От этой мысли поднявшаяся было к горлу муть исчезает, а замершее дыхание восстанавливается, и выходит улыбнуться, размашисто шагнув к стойке: 

— Я на мастер-класс, — вытащив из кармана флаер, Аякс расправляет его, чуть прогнув в обратную сторону в надежде, что это поможет его выпрямить и вернуть в первоначальный вид, однако попытка выходит тщетной — белёсая полоса потрескавшейся краски в месте, где флаер был согнут все эти дни, так и остаётся, и спустя несколько секунд возни Аякс сдаётся и кладёт его на стойку, придавив напоследок ладонью — тоже в тщетной попытке, потому что стоит убрать руку, как флаер упрямо приподнимается над поверхностью стойки, выгибаясь. 

Парень наблюдает за его действиями с застывшим выражением лица, на котором в опущенных уголках рта и едва приподнятых, точно в недоумении, бровях без труда читается, сколько этих флаеров он уже увидел за сегодняшний день и сколько готов отдать за то, чтобы не увидеть больше ни одного. На его косо висящем бейдже значится «мастер Сяо», и Аякс не может с уверенностью сказать, что ему в действительности нужно знать имена всех работников чайной, но ощущается это правильным, потому что с именем человек обретает особенную выпуклость и всесторонний объём, что как не поверни его — всамделишный и дышащий, без провалов недоработанных текстур, с целым пространством собственной жизни за пределами видимости Аякса.

— Вешайте верхнюю одежду и разувайтесь. Я провожу вас, — выдыхает Сяо, подхватив флаер и спрятав его под стойку с шустростью, словно ворует, а не забирает безусловно принадлежащее чайной по факту внушительной суммы на печать и отмеченностью её названием крупными буквами на каждом. — Вы почти опоздали, — поджимает губы он, выходя из-за стойки, как только куртка Аякса оказывается на вешалке, и без оглядки стремительно двигается вглубь чайной.

Сяо отличается от Чжун Ли и Ху Тао этой резкостью и колкостью, словно он каждую секунду находится в готовности отбрыкиваться и отбиваться, а не должен держать наготове самую ослепительную улыбку, чтобы вынудить каждого, кто заглянет в «Гавань дракона», остаться на церемонию, а потом прикупить с собой чай или посуду, и весь путь до зала, где проводится мастер-класс, Аякс сверлит взглядом его затылок и жёсткую, как закаменевшую, линию плеч, будто держать спину прямой ему приходится огромным усилием до натужного позвякивания в суставах и превозмогаемы тянущей боли в мышцах.

— Приятного чаепития, — остановившись с такой внезапностью, что Аякс едва не врезается в него, сторонится и склоняет голову Сяо, отведя рукой штору, занавешивающую проход.

В зале светло и просторно — гораздо просторнее, чем в том, где проводилась церемония для Аякса с компанией, а ещё довольно много людей, и все они сидят на небольшом расстоянии от столика, за которым Чжун Ли с точёной педантичностью поправляет посуду, чтобы каждая лопатка лежала параллельно другим, а стоящие рядом друг с другом пиала и чахэ не соприкасались краями. Рядом стоит ещё один столик, поменьше и заставленный множеством пиал и чахэ, составленных друг на друга, а ещё за ним никто не сидит — скорее всего, посетителям предложат выпить чай или даже приготовить его самостоятельно, и Аякса дёргает мыслью, что в нём ни тени желания делать это самому, но под руководством Чжун Ли, чутко наблюдающим со стороны и могущим в любой момент перехватить за руку, останавливая и перенаправляя, это представляется таким заманчивым, что вдоль позвоночника проносится шквал мурашек, заставляя его шумно вдохнуть и повести плечами.

А затем замереть в полушаге, потому что встречает взгляд Чжун Ли, направленный на него с такой пронзительной, пробирающейся под кожу прямотой и не моргающим бесстыдством, что у пересыхает во рту, и отмирает Аякс лишь после того, как раздаётся мягкое, заставляющее всех обернуться в его сторону:

— Не бойтесь, проходите.

Аяксу незнакомо тушеваться — он всегда на виду и на слуху, окружённый окликами приятелей со всех концов школы и каждой из сменивших друг друга работ и засыпан приглашениями на свидания, а под вниманием Чжун Ли плавится и тает всем телом и душой, словно состоит из пластилина — податливого и пластичного в достаточно тёплых и беспощадно мнущих руках. Ему нужно мгновение, чтобы и правда сесть на свободное место — выходит немного позади других, так что приходится стараться держать спину прямой и тянуть шею, находя и прилипая взглядом к Чжун Ли в промежутке между чужими головами, и это поднимает вверх по животу, прямиком к груди, желчно-жгучее чувство досады на самого себя за то, что не потрудился выйти из дома раньше, попадая на автобус, у которого нет в привычках опозданий на десять минут, и тем упустил возможность сесть поближе к Чжун Ли — ближе прочих, нарушая невидимую линию, по которой сейчас сидят люди, составляющие первый ряд.

Чжун Ли немного поворачивает и запрокидывает голову, сверяясь с висящими на стене часами — такими обыкновенными, знакомо круглыми и ведущими отсчёт справа налево последовательностью цифр, что в окружающей лиюэйской обстановке выглядят вырвиглазными, как предложение воспользоваться чайными пакетиками и звучно грохнуть об изящный резной столик пузатую полулитровую кружку.

— Может быть, кто-нибудь уже бывал на чайных церемониях? — с запозданием отведя взгляд от часов, интересуется он, и Аякс не хочет становиться одним из тех, кто выдаёт желаемое за действительное, но никак не может прогнать прочь ощущение, что на нём взгляд задерживается, пускай и на секунду-две. — Или слышали что-нибудь?

Во рту разом пересыхает, а всё то, что он начитал и насмотрел за прошедшую неделю, внезапно всплывает в голове со всей ясностью и чёткостью вереницей разрозненных фактов — и даже названия не кажутся способными вывихнуть язык хитросплетением букв, однако ни один из них Аякс не решается произнести вслух и только вертит головой по сторонам, отслеживая реакцию других посетителей. Женщина через пару человек от него, с подобранными на затылке волосами, закреплёнными узнаваемой заколкой в виде палочки, упирается ладонями в колени и, откинув голову, зычно выдаёт голосом той, кто привык командовать, не ставя под сомнения ничто из своих приказов:

— Когда-то давно посещала, когда ещё жила в Ли Юэ.

— Соскучились по родине? — с улыбкой кивает Чжун Ли, и этот жест насквозь пропитан таким пониманием, что перехватывает дыхание, а потом от чрезмерной задержки начинает гудеть голова, и Аяксу удивительно обнаруживать, что пальцы сами собой собираются в кулаки, стиснувшись до того, что ногти больно впиваются в ладони, когда он в моменте видит, как Чжун Ли смотрит на кого-то другого и улыбается. Это очевидно — это неотъемлемая часть его работы, как и уметь заваривать чай по всем правилам или объяснять каждый этап церемонии с такой прозрачностью, чтобы ни у кого не осталось вопросов и никто не зевнул, залипнув взглядом в окно с бо́льшим интересом, чем к церемонии, однако удушливое, стягивающее грудь и челюсть, что стиснутые зубы поскрипывают, чувство всё равно захватывает со скоростью и неумолимостью болезни. Он не то чтобы нисколько не склонный к ревности — в обстоятельствах, когда речь идёт про работника чайной, обязанного всем улыбаться и общаться с зашкаливающей концентрацией любезности, никого не обделяя вниманием, ревновать по умолчанию глупо, однако заставить себя перестать ёрзать на месте и метаться взглядом между Чжун Ли и каждым, с кем он заговаривает, мало-помалу вытягивая из остальных посетителей какие-то знания о чайных церемониях, выше сил Аякса. Закончив с беседой, Чжун Ли знакомым жестом оглаживает подушечками пальцев баночки с чаями, а глаза затуманиваются, скользя по свободной полосе пола между столиком и посетителями, когда он спрашивает: — Кто-нибудь хочет составить мне компанию в проведении церемонии?

Рука вскидывается вверх с такой порывистостью, что плечо простреливает резкой болью, словно сустав готов вырваться, а кисть ощущается такой внезапно увесистой, что выскочи он взаправду — и рука улетела бы в сторону, шлёпнувшись между людей, но этого не происходит, а только взгляд Чжун Ли останавливается на Аяксе, и на этот раз намного дольше, чем одна-две секунды, не оставляя ни малейшего сомнения в том, что его замечают.

— Никто и ничто не поспеет за молодостью, — хмыкает он, и то, как сужаются его глаза при этих словах, пуская тонкие чёрточки морщинок, видно как в замедленной съёмке, и не будь они в обстоятельствах нахождения в чайной в окружении множества людей, то Аякс без запинки назвал бы этот прищур хищным. На него оглядываются, и кто-то делает это сразу же — близсидящие — и мельком проходится взглядом, а кто-то, направленный словами Чжун Ли, немного погодя и едва не сворачивая себе шею — их взгляды в разы въедливее и пристальнее, в буквальности сканируют Аякса от самых краёв ногтей к вихрастой макушке и до разъехавшихся пятками в разные стороны ступней. Женщина, с которой до того разговаривал Чжун Ли, дёргает уголком рта в ухмылке, когда смотрит на него, а стоит ей заметить ответно направленный взгляд — подмигивает, и от этого у Аякса сбивается дыхание, потому что выглядит так, словно она что-то знает, понимает или подозревает. По-прежнему поднятая рука затекает, наливаясь ещё большей тяжестью и теряя в чувствительности — это мгновение чётко улавливается по холодку, прокатывающемуся от кончиков пальцев вниз до плеча, и следом начинает ныть уже оно, отдаваясь в лопатку, так что Аякс выдыхает и также резко, как вскинул, опускает руку, когда Чжун Ли кивает рядом с собой и пододвигается: — Идите сюда. Не будем заставлять всех ждать.

По голеням растекается многочисленное мелкое покалывание, когда Аякс подскакивает и, угрожающе покачиваясь, перебирается между других посетителей к столику, после огибая его — предусмотрительно по дуге, чтобы не задеть, переворачивая с грохотом — и опускаясь на пол. Они с Чжун Ли оказываются настолько близко друг к другу, что обоняние задевает его запах, состоящий из пробирающей до переносицы древесности — горьковато и прохладно, если запах способен быть таким, и удержаться от того, чтобы повернуть голову, ловя его следующим вдохом, оказывается Аяксу не по силам, и остаётся только надеяться, что ни другие посетители, ни сам Чжун Ли не замечают этого движения.

Сидеть с ним по одну сторону столика, то и дело соприкасаясь коленями и локтями, само по себе наполняет воздушной, распирающей изнутри лёгкостью, а делать это под пристальным наблюдением сразу множества пар глаз заставляет забывать вовремя делать вдох и выдох, точно за ними или лично за Аяксом подглядывают в интимный момент, и замершее дыхание может помочь стать незаметнее, а желательно — и вовсе невидимым, пока для того, чтобы подать Чжун Ли названную баночку с чаем, приходится прилагать усилие, лишь бы руки не дрогнули, роняя её. Пальцы всё равно едва гнутся, когда Аякс снимает с баночки крышку, и ему остаётся надеяться на то, что жар, который он чувствует на ушах, щеках и шее, не расцветает по ним всамделишным румянцем. Одной рукой Чжун Ли опускает в баночку лопатку, зачёрпывая чай, а другой подхватывает её под дно, дополнительно поддерживая, и на это впору обидеться как на проявления недоверия — мол, неужели он думает, что Аякс не способен всего-навсего удержать баночку, однако мысли подчистую вылетают из головы, когда попутно его пальцы мельком задевают ребро ладони Аякса.

Это случается меньше, чем на секунду — едва ли на половину секунды, и всё равно мурашки пробегают по коже, а щёки моментально закусываются изнутри одномоментно с задержанным вдохом. Аякс успевает различить сухую теплоту чужих пальцев — и всего лишь, но этого предостаточно для того, чтобы и сердце запуталось в своём ритме, и Чжун Ли приходится вполголоса окликнуть его, возвращая в реальность, где чай уже рассыпан в две чахэ, а горелка под знакомым стеклянным чайником включена — и только Аякс катастрофически продолжает сидеть с протянутой баночкой, точь-в-точь потерявший соединение с божественными волнами, обеспечивающими ладное функционирование Тейвата. Крышка с глухим стуком возвращается на место. Пока он ставит баночку к другим, Чжун Ли подхватывает чахэ и вдыхает запах чая, а после наклоняется и протягивает её к ближайшему посетителю — тот с опозданием подаётся вперёд и подхватывает чахэ в сложённые вместе ладони, точь-в-точь драгоценность.

— Первое знакомство с чаем — его аромат до заваривания, — поясняет Чжун Ли и плавно проводит рукой в воздухе, подталкивая передать чахэ из рук в руки, чтобы каждый мог вдохнуть. Аякс тянется было к чахэ, оставшемуся на столике, и уже касается его, чтобы в последний момент замереть и покоситься на Чжун Ли, который не поворачивает головы в его сторону, но всё равно кивает, будто всё равно замечает этот вопросительный взгляд и подтверждает, что и Аякс может познакомиться с этим чаем.

Он не стал вслух при всех признаваться, что бывал на чайной церемонии — в буквальности на прошлой неделе, и если захочет, то может воспроизвести в памяти запах того миндального чая, и тот факт, что только они вдвоём знают об этом, заставляет вновь проступать мурашки, от соприкосновения с одеждой ощущающиеся колюче, как шерстяной свитер под курткой при поездке в переполненном и душном вагоне метро. Это не тайна сама по себе, но её отчётливая дымка вокруг, от которой становится щекотно в щеках — зарождающаяся улыбка, которую Аякс поспешно прячет, утыкаясь носом в чахэ, что самый кончик задевает свёрнутые листки, пахнущие душисто и горьковато.

— Есть предположения, что это за чай? — спрашивает с благодарным кивком Чжун Ли, когда ему возвращают чахэ, и выключает горелку под закипевшим чайником.

— Что-то травяное? Или цветочное? — раздаётся певучий девичий голос с задних рядов, и, вопреки желанию быть единственным различившим эти нотки, Аякс мысленно с ней соглашается, всё ещё пряча лицо в чахэ и делает один глубокий вдох за другим в попытке разгадать-таки запах чая, и перестаёт лишь после того, как начинает кружиться голова.

— Пиалы, — вполголоса обращается к нему Чжун Ли, сняв стеклянный чайник с горелки, и это останавливает карусель в голове. Встрепенувшись, Аякс поворачивается к соседнему столику и послушно подаёт ему пиалы, следя за тем, как они поочерёдно ошпариваются кипятком — их краёв, переворачивая и выливая воду, Чжун Ли касается с недрогнувшим выражением лица, словно те нисколько не горячие. — Со второй попытки может получиться понять: нагретая посуда и остатки влаги делают аромат немного ярче, — с этими словами он передаёт посетителям одну пиалу с пересыпанным в неё чаем, пока Аякс делает то же самое с другой и уверенно, не дожидаясь на этот раз разрешения, подхватывает, вдыхая запах, в действительности ставший насыщеннее и сразу же забивший нос, что долго и вдумчиво вдыхать не выходит — резко отстранившись, он жмурится и старается продышаться.

Пока пиала совершает круг по рукам, Чжун Ли заливает кипятком чугунный чайник и, выждав несколько мгновений, сливает из него воду, и когда Аякс тянется, чтобы начать засыпать в него чай, слух разрезает:

— Может, кто-то ещё хочет попробовать помочь мне? — спрашивает Чжун Ли, и поднявшаяся в очередной раз громкость его голоса, обращённого к остальным, оглушает. Сильнее — только тот факт, что он решает остановиться посреди церемонии и позвать другого, словно купол из сгустившейся теплоты вокруг них примерещился Аяксу, и это вполне может быть таковым. В голове моментально, как по щелчку безукоризненно сработавшего предохранителя, выскакивает напоминание: «Он выполняет свою работу», — и следом сразу же: «Было бы неправильно за весь мастер-класс задействовать только одного человека».

Когда к столику подходит следующий желающий — молодой человек в костюме, смотрящемся в этой обстановке чрезмерно чопорно, — то Аякс со всей осторожностью сдвигается со своего места и встаёт с ощущением всепоглощающей слабости в ногах, будто с превозмоганием боли отрывает себя от пола, и оттого колени грозятся в любой момент подогнуться, роняя его обратно.

Церемония перестраивается в акцентах: вернувшись на своё место, Аякс сосредотачивается взглядом на том, как Чжун Ли направляет молодого человека, подсказывая засыпать чай в чайник, а вдоль лица у него полудугой спадает прядь волос, выскользнувшая из хвоста, и из-под съехавшего рукава одеяния показывается запястье с обхватывающим его браслетом, состоящим из красной нити и нанизанного на него клыка какого-то животного. По сравнению с ним молодой человек выглядит неповоротливым, резковатым в движениях и даже дёрганым — и Аякс не может не задаться вопросом, выглядел ли также, когда был на том месте. Впрочем, рядом с Чжун Ли любой человек будет выглядеть таким, потому что едва ли найдётся кто-либо, способный состязаться с ним в изящной плавности каждого взмаха руки или наклона головы или тембровой игры голоса.

Стоит начать разливать чай по пиалам, как по залу растекается его запах, горчащая цветочность которого теперь безошибочно различима любому, даже самому равнодушному и непроницательному к ароматам. Пиалы идут по рукам, и на этот раз каждому присутствующему предназначается своя, а Аякс, пока передаёт пиалы одну за другой соседям, не удерживается от того, чтобы вдохнуть вьющийся над ними пар. Как и в прошлый раз, запах смутно знакомый — название так и вертится на фоне сознания, заволоченное туманом, и когда очередная пиала остаётся у него в руках, то мозг аж скрипит от старания пробиться через плотную завесу дымки и поймать его.

— Теперь есть предположения? — сам отпивая чай, любопытствует Чжун Ли и держит пиалу кончиками пальцев, шатко и ненадёжно, что качнись она — разольётся, однако не возникает и сомнения в том, что руки у него не дрогнут, и мысли об этом сбивают Аякса с того, чтобы стараться вспомнить название этого знакомого запаха и вкуса.

— Жасминовый, — откинув голову назад и ухмыльнувшись, растянуто говорит женщина, представившаяся уроженкой Ли Юэ, и в этот момент губы Аякса плотно смыкаются вокруг края пиалы, и он с трудом удерживается от того, чтобы не прикусить его, справляясь с порывом издать приглушённый протяжный рокот от досады, что не выловил сам это слово из подсознания. Он помнит запах жасмина как раннее лето — или поздняя весна — с ежегодными семейными поездками за город, где пышный белоснежный куст цветёт прямиком под окном его комнаты, стучась в стекло ветками, а потом осыпая всё под ним лепестками, точно сугробами — и аромат приобретает кисловатый оттенок гниения.

Поднимается шорох голосов, в котором различаются вздохи и смешки, что все об этом подумали, но засомневались и не решились озвучить, и глаза сводит первоначальным порывом закатить. Вместо этого Аякс продолжает пить чай, неотрывно прилипнув губами к пиале и не различая во вкусе ничего, кроме пресности.

Люди до невероятного любят делать вид, что ни в чём не отстают и не отличаются от остальных.

— А вы проницательны, как бы сильно я не хотел заставить вас озадачиться, — поставив свою пиалу на столик, хмыкает Чжун Ли. — В таком случае, благодарю, что посетили «Гавань дракона». Будем рады встретиться с вами снова, — сложив перед собой руки, он склоняет голову, и посетители вразнобой движения и голосов повторяют за ним, благодаря и прощаясь в ответ, а потом постепенно поднимаются и уходят.

Аякс тянет до последнего, оставаясь сидящим на полу, и поднимается только в тот момент, когда в зале остаётся лишь пара человек, но и тогда не торопится уходить, а топчется на месте, прокручивая в голове множество вариантов, что произойдёт дальше. Внутренность трепещет — почти предвкушает, — как его окликнут, пускай он и не представлялся, но вероятность такого исхода настолько ничтожно маленькая, что полагаться на него не имеет ни малейшего смысла. Аякс медленно, каждым миллиметром ступни прочувствывая каждый же шаг, идёт в сторону выхода, но на полпути останавливается и выдыхает.

Он может не понимать, чего именно хочет добиться, но определённо знает, что не хочет уходить из чайной на этой точке, где не выхватывает себе кусочек всецелого внимания Чжун Ли.

Когда зал покидает последний человек, то напряжение, стягивающее тело в каждой мышце, испаряется, и от того, с какой сиюсекундностью это происходит, разом наваливается тяжесть, что и стоять становится испытанием, и хочется привалиться к стене, выдохнув. Опять они оказываются вдвоём — в тишине, солнечности проникающего с улицы света, затухающем запаха чая и нисколько не поблекшем — благовоний, и мерещится, что он бывал здесь несчётное количество раз и наизусть знает узор на стенах или то, в каком порядке Чжун Ли составляет использованную посуду на поднос, когда слышит керамический вкрадчивый перестук.

— Я немного читал… — порывисто обернувшись на пятках и взмахнув руками, лишь бы не потерять равновесие, на вдохе начинает Аякс и тут же замолкает, стоит увидеть проскользнувшую по губам Чжун Ли усмешку — короткую и сопровождаемую шумным выдохом, как смешок. Заметив возникшую паузу, тот вскидывает взгляд, а следом приподнимает брови — в верности того, что означает этот жест, Аякс не уверен, так что решает считать за подбадривание и продолжает: — Эм, читал про чайные церемонии, и везде пишут, что для них используют только чистые чаи. Или что-то в этом роде, — язык проходится по моментально пересохшим губам, и все те факты, вычитанные им и выплывшие из подсознания в самом начале мастер-класса, теперь снова превращаются в бесформенную мешанину, где слова переплетаются в тесный клубок, у которого не найти конец. Направленный на него взгляд нисколько не помогает, а только заставляет язык заплетаться сильнее, и Аякс вынужден прикрыть глаза, набирая полную грудь воздуха, чтобы довести мысль до точки: — А вы в прошлый раз заваривали для нас миндальный чай. А он не чистый. Он… с маслами, кажется? В общем, ароматизированный. Не тот, что принято использовать для чайных церемоний. И в этот раз заваривали такой… не совсем по правилам чай.

Тех, кто умничают, не любят — это первое правило, которые выучивается на зубок с попаданием в школу, и стоит ему замолчать, как вокруг горла оплетается тонкими липкими лапками ожидание, что сейчас его поставят на место — наотмашь и мощным ментальным толчком, от которого зазвенят рёбра.

Чжун Ли заходится в негромком смехе, который нельзя ни с чем перепутать — это определённо смех, когда он прижимает к губам запястье и качает головой, а Аякс застывает, заворожённым и зрелищем, и новым звучанием голоса Чжун Ли, распахнуто смотрит и никак не улавливает, что именно развеселило того, но и сам улыбается в смутной надежде, что это не насмешка над ним.

— Да, всё верно, — отсмеявшись, кивает Чжун Ли и поясняет прежде, чем Аякс успевает попросту раскрыть рот: — При заказе церемонии мы уточняем, насколько гости в курсе особенностей чайной церемонии, и предоставляем для совсем неопытных чаи, у которых проще различить запах и вкус, чтобы они не расстраивались из-за того, что не смогли с первого раза ничего уловить.

Ответ оказывается таким простым и логичным, а если подумать, то и вовсе лежащим на поверхности, что Аякс хмурится и таращится перед собой, просверливая воздух насквозь, что пост видит, как тот расходится, а потом выпаливает первое и единственное, что собирается в голове:

— А если придёт тот, кто в курсе этого, и начнёт, эм, предъявлять претензии? — Аякс не контролирует свою жестикуляцию, особенно когда говорит об абстрактных вещах, и под конец резко сцепливает руки перед собой, пытливо уставившись на Чжун Ли, который прикрывает пальцами — невозможно длинными, с чётко обозначенными фалангами и аккуратными чистыми и подпиленными ногтями — губы, словно хочет скрыть улыбку, которая и без того ни на секунду не исчезала.

— А вы собираетесь это сделать? — уточняет он, едва не смеясь по новой в голос, и Аякс вновь проваливается, засматриваясь на него, и с трудом возвращается в реальность, осмысливая заданный вопрос, чтобы моментально вспыхнуть и помотать головой — едва не слетает с плеч:

— Нет, что вы! Ни в коем случае, — и через паузу, скрестив руки на груди и перемнувшись с ноги на ногу, добавляет: — Ко мне можно на «ты». Странно себя чувствую, когда на меня «выкают».

С протяжным мычанием, от одного гортанного звука которого по телу прокатывается волна густого, паточно-тягучего и горячего чувства, Чжун Ли складывает руки перед собой, частично приобнимая себя и барабаня пальцами по плечам, и затем спрашивает с сохраняющейся в самом звучании голоса теплотой и усмешкой:

— Разве обращаться на «ты» к незнакомому человеку не страннее?

— Но мы не такие уж и незнакомцы! — интонации сами по себе подскакивают, так что и замолкает Аякс внезапно, прикусив губу и откашлявшись, чтобы привести голос в нормальное состояние. — Как минимум, мы видимся уже второй раз. И ваше имя я знаю.

— А я ваше — нет, — моментально парирует Чжун Ли, пожав плечами, и полуулыбка на его губах подталкивает незамедлительно выпалить:

— Аякс.

Он видит вскинутые брови. Видит, как размыкаются губы в беззвучном «о», а потом Чжун Ли цепляет пальцами рукав своего одеяния и ведёт кончиками вверх и вниз по краю, оглаживая шов, и это движение гипнотизирует, вынуждая невольно следить за ним глазами, чтобы в следующее мгновение вздрогнуть, услышав:

— Ваши... твои родители ответственно подошли к выбору.

О своём имени Аякс за жизнь слышал много разного, но никто не отзывался о нём таким образом, и на пару секунд случается откровенная поломка мозга и тотальное зависание, в течение которого он только смотрит на Чжун Ли и моргает, с особенной отчётливостью чувствуя каждое движение век, и сколько пауза не длится, а в толк всё равно никак не берётся, имелся ли в виду комплимент или завуалированная насмешка. Едва ли Чжун Ли станет забавляться с него, и это мысль, у которой отсутствует фундамент, однако перестать в неё верить Аякс по необъяснимым даже для себя самого причинам не может и улыбается — широко-широко, что обветренные губы тянет, а посредине нижней щиплет, когда кожа рвётся, но перестать невозможно, потому что ощущаются слова Чжун Ли всё-таки как комплимент.

Сделав настолько глубокий вдох, чтобы потянуло и затрещало в рёбрах, Аякс напоминает себе, что рискует выдавать желаемое за действительное.

Действует слабо — нисколько не действует, если сохранять кристальную честность хотя бы с самой собой, а ещё, каким бы нестерпимым не было желание задержаться подольше, выцепливая лишние мгновения рядом и наедине, вне окружения другими гостями или работниками чайной, Аякс не хочет превращаться в раздражающую соринку на глазу, поэтому прокашливается и кивает в сторону выхода из зала:

— Наверное, я пойду. Ещё дела есть, — абсолютная ложь, — да и у вас перерыв не резиновый. Должно быть, куча желающих попасть на церемонию к вам, — язык ни на секунду не спотыкается, скороговоркой тараторя, и двигается к выходу он спиной, оттягивая момент, когда придётся отвернуться от Чжун Ли — таких красивых и элегантных людей необходимо запретить на законодательном уровне, чтобы снизить количество вдребезги разбитых от чрезмерного и обязательно невзаимного восхищения сердец.

На полуразвороте, когда рука уже отводит в сторону штору в проходе, его догоняет и заставляет крутануться вокруг своей оси, уставившись во все глаза с оглушительно и часто бьющимся сердцем:

— Если не путаю, то кто-то из богов… или Архонтов? любит троицу, — произносит Чжун Ли, глядя при этом в окно, и сказанное можно с лёгкостью принять за случайно озвученную вслух мысль, обращённую к самому себе, и поначалу Аякс так и решает, а затем, уже покосившись в сторону выхода и прикинув, стоит ли ему уйти, спотыкается о следующие слова: — Может, хочешь в следующий раз попробовать тот самый… правильный чай?

Взгляд у Чжун Ли по-прежнему направлен в окно, однако в натянутости его шеи и чуть заметном наклоне головы угадывается ожидание, от осознания которого мышцы закручиваются в пружины, словно в любой момент Аякс готов сорваться на прыжки на месте от невыносимой переполненности этим чувством одновременных неверия и восторга. Вечно подгрызающий голос в голове, похожий на паразитирующего червяка, напоминает: «Он здесь работает, ему выгодны новые посетители и тем более — постоянники». Аякс далеко не гений, но и не безнадёжный дурак, чтобы не понимать всего этого, но тело всё равно реагирует ускоряющимся сердцебиением и заново разгорающимся жаром на лице.

— Если найду место в расписании, то постараюсь заглянуть, — и звучит это до того безвкусно и замусолено, что должно было затошнить от самого себя, но только смех пузырится в горле, особенно при виде того, как Чжун Ли подворачивает губы и беззвучно вздрагивает грудной клеткой пару раз, после чего оборачивается на него и кивает.

Даже если это работа, то никто прежде не пытался с такой настойчивостью сделать из Аякса постоянного гостя.