«Терпи, мальчик мой. Ты неплохо справляешься».

Качнувший головой ведьмак отверз осоловелые веки: кажется, он ненадолго задремал, погрузившись в расслабляющую тело истому... Сон был кратковременным, коснувшись истомленного чела, словно принесенные дуновением ветра лепестки распустившейся вишни — но даже такое забвение окунуло рассолодевшие ведьмачьи члены в мягкую ласкающую негу. Исчезли тяготы, тревожные мысли и заполошные чувства — и на место им явилось убаюкавшее разум безграничное успокоение, разлившееся по конечностям приятным расслабляющим блаженством. Безмятежные веки непрестанно смыкались — и только сладостные, невообразимо прекрасные древесные ароматы будоражили приманчивой свежестью сонный рассудок. Истомно разомкнувший очи Освальд обратил плывущее воззрение наверх — и взору его предстал усеянный лишайниками свод неглубокого грота, какой вовсю переливался холодными цветами природной люминесценции... Замысловатые цветущие мхи свешивались с покрытого влагой каменистого песчаника, освещая пещеру лазуревым светом: голубоватое сияние лилось отовсюду, искрясь неисчислимыми прозрачными росинками... Сочащийся подтеками сланец был усеян разросшимися бурными папоротниками, чьи длиннющие закрученные усья свисали вниз до промозглой земли — рядом же, поблескивая каплями собравшейся влаги, тулились крупные древесные грибницы, чья лоснящаяся мякоть с моховинами блу́швы источала бесподобный аромат сырого леса... В разлившемся влажном тумане тонули гладкие ветвистые лианы — непроглядный струящийся наволок застилал всю поросшую мхами землицу... От сырости щипало увлажнившееся горло.

Поводивший глазами ведьмак изумился: и как это он сразу не приметил подобное неистовство жизни? При первом взгляде пещера показалась ему безжизненной и совершенно неприметной — а уж при зачине месяца Бирке не заметить облепившую поверхности зелень мог лишь нерадивый неучастливый слепец. Обратив блуждающие очи направо, пребывающий в неком необъяснимом блаженстве ведьмак приметил свисающие прямо рядом с собою белокипенные колокольцы, чьи выступающие крупные тычинки источали восхитительный медовый аромат... Сладкая патока нектара буквально струилась по налитым душистым соцветиям — и исступленно вращающий зерцалами Освальд отрешенно проследил за уходящим вглубь розетки толстостенным цветоносом. Диковинное растение походило на папоротник, произрастающий из поросшего мхами песчаника... «Ох...» — безотчетно протянул обескураженный видом ведьмак, обоводя свисающее цветоложе затуманенным взглядом. Относясь к мужицким бестолковым суевериям с присущим ведьмачьей породе презрением, он безошибочно знал, что папоротники не давали цветоносных побегов — ни на Беллетэйн, ни в другие заурядные ночи... Но вот он, папоротник, цвел, окружая пробудившегося мастера восхитительным медовым ароматом... Из склонившихся под тяжестью белесых колокольцев можно было с легкостью лакать благоухающий сок.

Узрев проливавшееся с противоположной стороны холодноватое сияние зеленого цвета, качающий башкой ведьмак рассеянно поворотился налево. Невдалеке от его вытянутых ног — пробудившийся Освальд обнаружил себя в полулежачем положении, прислоненным к растущему ввысь сталагмиту — холодным зеленоватым пламенем горел тихонько тлеющий диковинный мох! Махонькие язычки необыкновенного магического огня плавными, неестественно медленными движениями колыхались под порывами тянущего пещерного сквозняка... Продолжающий дивиться ведьмак исступленно приблизил к выплясывающему огоньку протянутую бледную ладонь... Надетые на руки защитные краги куда-то исчезли, а посему защитить оголенную кожу от пожирающего пламени было нечему — а только коснулись зеленоватые язычки беззащитной освальдовой плоти, и дотронувшийся до огня ведьмак ощутил одно лишь охлаждающее кожу покалывание! Вьющийся над тлеющей моховиной огонь не обжигал, а напротив, обдавал магической прохладой, ничуть не повреждая соприкасающиеся с его зеленым сиянием оголенную кожу! И сам необыкновенный пылающий мох оставался живым, продолжая сочиться живительной влагой!

«Брокилон... Коль Серрай!» — сообразил изумленный ведьмак, проводя холодными пальцами над медленно переплетающимися языками зеленого пламени. Он находился в зачарованном лесу Брокилона, ведь только в этом трепетно оберегаемом месте можно было встретить охлаждающий огонь!

В действительности Освальд никогда не бывал в Брокилоне — и уж более в магических пещерах Коль Серрая — по большей части черпая знания из всевозможного бахвальства посетивших зачарованную чащу проходимцев: сам он лишь единожды прошелся по покромке сего девственного леса — когда перебирался через керакские земли, мимоходом соприкоснувшись с красотой сих удивительных земель. Привлеченный всевозможными пленительными слухами о населяющих лес среброоких дриадах, проходя по брокилонскому приграничью, он предпринял попытку зайти за границу дубравы, вознамерившись взглянуть на соблазнительных красавок... Только лишь неимоверная бдительность и не менее неимоверные ведьмачьи рефлексы спасли его тогда от пущенных из тени враждебной чащобы дриадовых стрел — заставивших бежать через лес без оглядки. Несмотря на сладкие россказни о готовности дриад разделить с сильнейшими мужчинами древесное ложе, воинственные хорошавки не возжелали поприветствовать в своих владениях смердящего кровью мутанта — встретив его единственно лишь пущенными без предупреждения охотничьими стрелами... В ту единственную встречу Освальд так и не увидел красоту Брокилона, ограничившись мимолетным пересечением взглядами с прищурившей зерцала боевитой дриадой — той самой, что едва не оборвала его жизнь... Прочие же знания о зачарованной дубраве ему пришлось почерпнуть из рассказов встреченного престарелого егеря, какой поведал оцарапанному стрелой ведьмаку о тех диковинках, какими был наполнен Брокилон. Эдак потерпевший поражение Освальджик и узнал, что в населенной дриадами чаще растения дают цветоносы по семь раз за год; и что невиданное плодородие оных зачарованных земель обусловлено царящей в них гармонией всего живого и сущего; что дриады обитают в разросшихся кронах ветвистых дубов, а вместо истребляющего мирского огня используют магическое пламя над волшебной моховиной, какое не вредит живым побегам... И что зверей в Брокилоне возможно увидеть настолько диковинных, что подобным не сыщет названия даже ведьмак. «Еще один. Молодой кобелина. Небось соблазнился девичьими прелестями, — провожая оцарапанного мастера, проговорил напоследок почтенный лесничий. — Повезло тебе, что духобабы от природы лишены кровожадности... Иначе нашпиговали бы тебя наконечниками каменных стрел. Иди-ка лучше поздорову. И не прельщайся мыслями, что Среброокая возжелает с тобою возлечь». И Освальд в самом деле ушел — понимая, что уже не вернется. Ибо то единственное, что в действительности могли возжелать брокилонские девы — подаренное путником дитя — он, отравленный токсинами бесплодный вырожденец, все равно даровать им николе не мог.

И вот сейчас он обнаружил себя в Коль Серрае: невиданное буйство растительности, стекающие по песчанику живительные воды и неопалимые влажные мхи не давали усомниться в этом странном наблюдении. Каким образом он перенесся в зачарованный лес, пробудившийся ведьмак понять не мог — однако заросший лианами затуманенный грот представал тем же самым, каким он запомнил... Умиротворенный Освальджик определенно находился в том же месте, где дотоле и заснул, помышляя, что находится в безжизненном ущелье... Так может, изначально то и был Брокилон? Но как же можно было не заметить столь чарующее великолепие жизни? Цветущие папоротники, проливающие холодный свет разноцветные мхи, переплетение сочных грибниц и лиан... Наконец, пьянящее благоухание невиданных по красоте переливчатых соцветий, прорывающихся навстречу заливающей барлогу полуночной лазури... Как возможно было спутать это дивное неистовство с безжизненным камнем песчаника?.. Неспособный размышлять над столь запутанной материей Освальд с расхолаживающим вздохом откинул затылок: ныне ему было слишком хорошо и легко, чтоб утруждать себя чрезмерно напрягающими думами... Тяжелые веки сызнова сомкнулись.

...Пробудился задремавший мастер от того, что его дряблые уста неожиданно почувствовали нежное, почти неуловимое прикосновение ласковых девичьих пальцев, прошедшихся по грубой коже благоуханием ивы и свежераспустившегося хрупкого ландыша. Мгновенно встрепенувшийся Освальд отпрянул и разом разомкнул осоловевшие очи — только чтоб узреть перед собою зависшую среди цветущего великолепия красавицу с золотистыми локонами!.. Чудесная прелестница была совершенно нагой, заманчиво прикрывая налитые груди разметавшимися по изящным ключицам заплетенными во́хлами; бархатистая кожа ее обладала едва уловимым оливковым отблеском, заостренные уши же — равно как и аккуратное изысканное личико с точеным подбородком — дополняли образ странноватой неземной красотой. Незнакомка походила на эльфку — но эльфкой притом не являлась... Инстинктивно отодвинувшийся Освальд попытался привстать, на мгновение озаботившись тем, как сия чудесная прекрасница смогла подобраться к нему незамеченной — но обворожительная дева мягко толкнула его обратно к песчанику, одновременно с тем накрыв подушечками перстов кособокие ведьмачьи уста...

— Т-с-с!.. — успокаивающе прошептала она, нежно поглаживая суховатые губы застывшего от прикосновения мастера, и взгляд ее раскосых оливковых глаз пересекся с настороженным взором лохмотника.

«Дриада», — так и понял уступивший мягкому напору ведьмак, продолжая с отстраненным недоверием созерцать невесть откуда взявшуюся чувственную деву — и на этом пленительно всмотревшаяся ему в очи хорошавка медленно, словно бы выспрашивая взором дозволения, потянула свои пылкие уста к его уродливому лику... Разомкнула елейные губы, до последнего выдерживая долгий чарующий взгляд — и засим легонько накрыла загрубевшие уста поцелуем, обдавая их своим волнительным жаром и сразу же ласкающе касаясь сладострастным языком... Оливковые очи блаженно сомкнулись. Нежная ладонь накрыла дряблую ведьмачью щеку, легонько скользнув на вахотную шею. Медоточивые уста распаленно углубили лобзание, с вожделеющей настойчивостью проводя языком по зубам неподвижного мастера — поцелуй оказался возбуждающе влажным, и вместе с тем услаждающе чувственным... Освальд не ответил на дриадову ласку, оставшись деревянным и бесчувственным: обладая подчистую зачерствевшим нутром, он не слишком привечал проявление чувственности, находя лобзание бессмысленной усладой легковерных девиц. Да и делать то с торчащими зубами перекошенной челюсти было совершенно несподручно, отчего обезображенный хворобой урод никогда не целовал утоляющих его плотскую алчность наперсниц... Впрочем, ныне неожиданная ласка обольстивицы постепенно пришлась ему вполне по душе, отчего заскорузлый ведьмак понемногу вкусил распаляющей нежности, разделив с прелестницей горячее дыхание. Златовласая красавица так возбуждающе пахла — вкус же ее сахарных уст походил на пьянящую цветочную патоку... Любопытствующий Освальд приоткрыл кривоватые ва́рги, позволяя языку любострастной дриады соприкоснуться с его собственным, неповоротливым и хворым — и раздразнив его мимолетным горячим касанием, благоухающая ивой красавка помаленьку разомкнула вожделенное лобзание. Отстранилась на коротенький вершок, отверзая искусительские очи — и установив с ведьмачьими змеиными зерцалами приманчивый контакт, медленно сместилась чуть ниже, ласкающе коснувшись подбородка неподвижного лохмотника... Смотря ему в зеницы самым помрачающим и обольстительным образом, каким только может смотреть на мужчину девица — снизу вверх...

Замерший Освальд почувствовал, как в груди ускоряется сердце. После влажности лобзания рот стремительно наполнился сушащей слюной. Все еще не до конца осознающий, где находится, расслабленный мастер ощутил возникший сладострастный интерес: златоволосая дриада окружила его ласками настолько неожиданно и беспричинно... что естественная жажда ее нежной услады зазвучала в распалившемся рассудке гораздо яснее первоначальной осторожности. Кем была расписная красавка? Откуда появилась в чертоге рассолодевшего Освальда? Отчего возжелала подарить ему лобзание и чувственность вадливого тела?.. Ответы на сии суетные вопросы были не так уж и сильно важны.

Чувственная обольстивица прошлась истомными устами по подбородку неподвижного лохмотника, медленно спустившись до жилистой шеи. Нежно лелея загрубевшую кожу прикосновениями языка, с трепетной лаской накрыла губами заостренный кадык — легонько зажав выступающий хрящ... Засим провела воспламененными губами до ложбинки в основании груди и медленно переключилась на проглядывающую сквозь вырез рубахи ключицу — покрывая ее сладостным ласкающим лобзанием... Закрученные локоны струящимся златом упали на плечи. Твердые соски дразняще соприкоснулись с ведьмачьей грудиной, взбудоражив кожу сквозь протертое полотнище сорочки... По телу пробежала приятная дрожь. Приоткрывший рот ведьмак с недвусмысленным плотским влечением всмотрелся в открывшуюся взору вожделенную картину: алчно прошелся по пленительным изгибам утонченной спины обольстивицы; плотоядно оценил распаленные чресла, воображая недоступные взору детали приманчивой дриадовой женственности; задержал воззрение на призывно касающейся его живота полновесной груди — столь притягательно упругой и пылкой, точно спелые, налитые сладостью дыньки... Стройная и мускулистая — нависшая над мастером дриада обладала восхитительным станом, и Освальд определенно прельстился ее сладостным жаром. Его по-прежнему изумляла непрошеная страсть — ведь как он ясно помнил из недолгого общения с керакским лесничим, населяющие Брокилон прекрасницы отдавались избранным мужчинам совершенно бесстрастно, исключительно ради зачатия жизни — однако причины происходящего постепенно начинали занимать его обласканный разум все меньше.

В подтверждение своих намерений прошедшаяся по ведьмачьей ключице красавка медленно отпрянула от лобызаемой грудины и, всмотревшись в глаза полюбовнику, потянула персты к вороту его изношенной куртки. Не отрывая пожирающего взгляда от прелестно покачивающейся груди златовласой наперсницы, заинтригованный Освальд позволил совлечь с себя чертову кожанку — и сладострастная дева наложила игривые пальцы уже и на полотнище его изодранной рубахи... Жар ее пылающего стана доходил до ведьмачьей зарубцевавшейся кожи даже сквозь изношенное вретище — а посему вожделеющий бо́льшего мастер с готовностью принялся снимать мешающую страсти окаянную сорочку. Смятое полотнище оказалось отброшено в сторону, и спускающаяся все ниже и ниже красавка мягко возложила на волосатую грудину сластолюбца утонченные длани: выгнула хребтинку в соблазнительном изгибе, игриво потираясь полновесными грудями об изувеченный ведьмачий живот, и совершенно не смутившись от вида открывшихся взору уродливых шрамов, с волнительным вздохом прильнула устами к ближайшему зажившему рубцу... Разнузданно поглощающий дриадову ласку ведьмак сквозь нарастающую алчность подивился: вобыден его мерзостные раны вызывали у наперсниц отстраненную брезгливость — даже натерпевшиеся всякого продажные девки подчас касались оных шрамов неохотно и торопко... Сию красавку же ведьмачья неприглядность не смутила. Как ни смутила и впитавшаяся в кожу дорожная грязь со сшибающим смрадом. Влажные прикосновения ее ласкающего раны языка окончательно распалили в груди выжлеца сладострастный огонь: оскаливший щебенку ведьмак вконец-таки и сам потянул к хорошавке охочие руки — алчуще словил бархатистые груди, настойчиво переминая затвердевшие от возбуждения соски, и наконец, ухватив их костлявыми перстами, с несильным нажимом потянул на себя... Взгляд его змеиных глаз уже давно запальчиво перетекал с умопомрачительной картины распалившихся девичьих уст, накрывавших собой загрубевшие тяжи, на не менее возбуждающий вид ее чувственных бедер, какие плавно и приманчиво покачивались при каждом беззастенчивом движении губ... Ласкающая полюбовника прелестница с игривым стоном выскользнула из захвата его бледных ладоней и, неотрывно следуя все ниже и ниже, бесстыже потянулась к ведьмачьему брюху — трепетно поглаживая пальцами ребра и попутно покрывая лобзанием шрамы... В предвкушении приближающейся страсти забывшийся Освальд искривился в плотоядном оскале. Сухощавая шуйца зарылась в дриадовы локоны.

Пленительно всматривающаяся в ведьмачьи зерцала красавка провела языком по нечувствительной кромке рубцов, мастерски играя обжигающим дыханием — и спустившись к срезу кожаных портков, с дразнящей медлительностью взялась белоснежными зубками за державшую рушник шнуровку... Скрививший челюсть Освальд выжидающе уставился на сахарные губы хорошавки: уже от одной только мысли, что вскорости сии елейные уста соприкоснутся с его алчущим яством, распалившийся мастер почувствовал, как кровь устремляется вниз. Пылкая дриада потянула зубами шнуровку — и нетерпеливый убийца чудовищ сам ослабил чертовы порты́, высвобождая стесненную кожей растущую плоть. Причины происходящего окончательно перестали его волновать. Страстная прелестница с готовностью возложила игривые пальцы на бедра наперсника и в нежнейшем лобзании накрыла устами багровеющий мехирь, чувственно проводя по нему языком — взгляд ее оливковых глаз сызнова оказался устремлен прямиком на лицо сластолюбца... Чертовка воистину дразнила лохмотника, нарочито оттягивая вожделенную близость: похотливо припав к воспылавшему уду, она намеренно не торопилась вбирать его внутрь, заместо этого лаская ублажающим касанием. Под блудливое лобзание и тихие вздохи она лишь бесстыже ласкалась к налившейся плоти — умело зажав основание перстами и ласково водя чувствительной головкой по собственным пылким ланитам... Влажный язык сладострастно касался шулятов, подтянувшихся от вспыхнувшего плотского желания, глаза — неотрывно смотрели в зерцала напротив, сохраняя неразрывную эмоциональную связь... Златовласая прекрасница как будто безмолвно выспрашивала, нравится ли мастеру ее запальчивая чувственность, и тот, конечно же, незримо соглашался, растягивая рот в кривоватом оскале.

— Моя ты славная... — с придыханием протянул сладострастный ведьмак, убирая деревянными перстами ниспадающие на дриадово обличье волосья: ныне эти вьющиеся локоны только шелохтали напряженный мехирь, вдобавок закрывая выжлецу весь пленяющий вид. — Не томи, — настойчиво потребовал он дальше и взыскательно направил голову наперсницы в потребную сторону.

Прикрывшая глаза дриада упоительно прошлась языком по уздечке. Засим сомкнула уста на горячей головке и вконец-таки пылко вобрала ее чувственным ртом — чарующие пальцы умело погладили вставшую плоть, с лелеющей лаской массируя тонкую кожу... Тут уже и растворившийся в усладе ведьмак поневоле издал хриплый вздох удовольствия: уже от одних только сладких движений дриадовых губ погрузившемуся в негу сластолюбцу захотелось окончательно забыться в наслаждении!.. А уж сладчайшее натяжение кожи игривыми пальцами... Скольжение мягких подушечек по извилистым жилам... Ловкий язык, ублажающий плешь... Костлявые персты сильнее нажали на затылок любострастной красавки: Освальд был отнюдь не против, чтоб решившая подарить ему утеху прелестница вобрала его алчущее яство поглубже.

Впрочем, не успел он как следует прочувствовать близость с уже явившейся запальчивой девой — как груди его внезапно коснулась другая! Изумленный неожиданным касанием Освальд инстинктивно обернулся навстречу движению — и в следующий миг к его охваченному похотью телу беззастенчиво прильнула вторая дриада, столь же соблазнительно нагая и трепещущая!.. Распущенная прекрасница с волнительной дрожью расположилась обапол от ведьмачьего стана, плотно прижавшись к замеревшему лохмотнику чувствительным телом: тонкие руки ее в настойчивой ласке обхватили вахотную голову мастера, упругая подтянутая грудь — прильнула твердыми сосцами к обнаженному торсу... Жаркие чресла вплотную прижались к станине, и нетерпеливые губы тотчас же накрыли желвак похотливым лобзанием. Вторая явившаяся дородница ничем не уступала сестрице в пьянящей красе: ее густые, благоухающие жасмином пшеничные локоны волнами ложились на изящные плечи, раскосые глаза — напоминали своей яркостью смарагды. И без того уже обласканный ведьмак запальчиво выдохнул: на мгновение он даже подивился, откуда же сия прелестница вообще появилась... однако думать с устами девицы на алчущем уде представлялось нелегким занятием, и растворившийся в ласке выжлец отрешился. В следующее мгновение, словно бы почувствовав его мелькнувшее сомнение, прильнувшая к израненной груди зеленоокая с чудодейственной лаской шепнула:

— Расслабься... Отринь все заботы... Ты ранен и нуждаешься в любви... — ухо млеющего мастера обожгло приятным жаром сладострастного дыхания. Блудливая прелестница шептала с неким странным певучим акцентом: как и говаривал егерь, населяющие Брокилон дриады использовали древний неизвестный диалект, и распространенная человеком Всеобщая речь звучала в их устах совершенно иначе.

Ведьмак обернул в ее сторону голову, и взгляд его змеиных глаз пересекся с изумрудными очами незнакомки. Несколько мгновений утопающий в пьянящих касаниях Освальд с вожделением рассматривал девичий лик — и засим охочая до страсти словутница потянула к его перекошенным ва́ргам бесстыжие губы, разделяя с наперсником сладостный вздох. И снова горячий красавкин язык соприкоснулся с его собственным, хворым... Торчащие зубы оцарапали гладкую девичью кожу... Предаваясь распаленным поцелуям, льнущая к ведьмачьему стану дриада любострастно смыкала истомные веки — Освальд же, напротив, ненасытно упивался порочной картиной, блуждая глазами по открывшимся чувственным видам... Свободная десница его накрывала обнаженное бедро Зеленоокой, шуйца — направляла потылицу Златовласой: ласки сразу двух похотливых красавиц буквально сводили сластолюбца с ума!.. Отвлекшись от влажных лобзаний, он сызнова обратился к обольстивице, дарившей усладу его алчущей плоти: златовлосая негодница намеренно растягивала удовольствие, игриво замедляя блудливые ласки! Жаждущий услады ведьмак искривился, властно поддаваясь бедрами навстречу разомкнутым устам хорошавки — и притулившаяся сбоку вторая прелестница мягко развернула его голову к себе, просительно потершись о ведьмачью станину. Ей тоже хотелось внимания мастера, пускай, она и явилась позднее!

Купающийся в неге лобзаний лохмотник был николиже не против: обхватив прильнувшую к нему красавицу покрепче, он с плотоядной скабрезностью провел ладонью по ее приманчивым женским округлостям. Беззастенчиво рассматривая облик зеленоокой шалуньи, погладил ее спину, соблазнительные бедра и шальные ягодицы — не для того, чтоб подарить хорошавке ответную ласку, а исключительно с целью утоления собственной похоти... Нежные движения первой наперсницы — златовласой дриады, какая в тот же миг с неторопливым лобзанием провела языком по длине его вставшего уда — вырвали из уст выжлеца экстатический стон. Как же это было бесподобно — насыщать свою алчбу сразу с двумя любострастными девами!.. Воистину — две были лучше одной!.. Зеленоокая продолжила настойчиво выпрашивать ласку, призывно потираясь об грудину полюбовника трепещущим от похоти станом — и тогда ненасытно сжимающий ее румяные ягодицы ведьмак с беззастенчивым похабством запустил искривленные пальцы поглубже... Добрался до чувствительных женских затворов и, властно всмотревшись в изумрудные очи напротив, под томный вздох трепещущей развратницы протолкнулся вовнутрь... Блудливые персты проскользнули во влажное дриадово лоно, не встретив на пути сопротивления — до того возбуждена была прильнувшая к ведьмачьему стану красавица! Освальд не предпринял для ее ублажения ровным счетом ни единого движения — а она все одно трепетала желанием! Взбудораженная пальцами сурового наперсника — по обыкновению, холодными и грубыми, как лед — любострастная красавка пленительно выгнула чресла, забросив согнутую ногу на станину распалившегося мастера: дабы его жесткие фаланги смогли погрузиться в укрому поглубже... Растворившийся в похабном наслаждении Освальд сызнова осклабил кривое обличье — его буквально окунули в необъятную пучину удовольствия: внизу Златоволосая продолжала дарить наслаждение его пылающему жаром мужскому началу, рядом любострастная Зеленоокая приманчиво ласкала свойской дрожью его стан... персты же приятно погружались в будоражащее разум красавкино лоно, заставляя хорошавку изгибаться от услады!.. О, если в этой чертовой жизни и были краткие мгновения, когда влачащий жалкое существование ведьмак и забывал о выпавшей ему безрадостной доле бродяги — то и было в оных сладостных плотских касаниях!.. Кривясь от ненасытного желания и угловато разминая упругое дриадово лоно, Освальд притязательно вгляделся в красавкины сверкающие очи.

— Какова развратница... Ты погляди! — маслено промолвил он сквозь жаркие вздохи, практически касаясь кривыми устами прикушенных от страсти карминовых губ полюбовницы. — Аж ланиты любострастные румянятся — так желает, чтоб ее напропалую отодрали!.. — и как дрожащая Зеленоокая в сладчайшем ожидании разомкнула уста, маленько отстранился и настойчиво потребовал: — Лучше подсоби своей сестрице, моя ясочка. Погляди, как она сноровисто ласкается — вдвоем же вы управитесь еще упоительнее... Давай. Спускайся вниз. Обласкайте мою плоть в обоюдном согласии, — и напоследок проведя извлеченными из дриадова лона фалангами по нежной коже ее ягодиц, протянул: — Той из вас, какая первая подарит мне усладу, я засим как следует вспашу ее блудливую бороздку! — ныне охватившее его мехирь вожделение достигло уже такого высочайшего пика, что распалившийся мастер не видел суетной необходимости сдерживаться. Напротив, он яростно жаждал услады — чтобы далее, маленько отдохнув и расслабившись, воротиться к приапическим играм с прелестницами уже со всей неторопливостью и сладкой обстоятельностью.

Заинтригованная прозвучавшим обещанием Зеленоокая елейно улыбнулась и, напоследок проведя ласкающими пальцами по ведьмачьей иссушенной шее, заманчиво скользнула вниз... Скалящий щербатые зубы Освальджик ненасытно проводил ее сжирающим воззрением. Десница легла на красавкин затылок, приготовившись напористо водить ее главою... Любопытная шалунья опустилась до горячего ведьмачьего стегна и медленно пристроилась рядом с сестрицей, какая под нажимом настойчивой шуйцы беспутника нежно разминала его пылкий мехирь. Отверзнув раскосые очи, держащая уд златовласая дева ненадолго отвлеклась от любострастного занятия, и покосившись на явившуюся ми́лушку, направила разъя́ренную персть ей в лицо: приблизила багровую головку к вожделеющим сестрицыным устам, и под довольный стон развратника поводила ейным жаром по медовым губам... Зарычавший от блаженства Освальд настойчиво направил потылицу хорошавки, и тогда распутная красавица с готовностью накрыла уд устами — уступившая ей право ублажать наперсника Златоволосая припустилась лобызать его шуляты...

От растекшихся по телу сладострастных ощущений исказивший обличье ведьмак откинул тяжелый затылок к песчанику: приятное напряжение в налившейся персти стало уже просто нестерпимо усладительным. Разомкнув рассолодевшие очи — как и всякий безнадежный похотливец, Освальд страстно любил созерцать непотребства — он с разнузданным оскалом обратил свое воззрение на чувственных дев: вид того, как две прекрасные бесстыдницы одновременно дарят ласку его естеству, оказался до того непристойным и чувственным, что разнежившийся мастер окончательно забылся, отдавшись во власть неземных удовольствий... Наслаждение затмило отключившийся рассудок... Ажно и отправляясь забавляться в бордель, Освальд крайне редко баловал себя подобными сладчайшими утехами: даже обладая заработанной наградой за заказ и изредка решаясь раскошелиться на нечто необычное, он весьма нечасто нанимал себе в усладу двоих проституток, предпочитая обходиться без ненужных излишеств... И вот сейчас сие происходило. Его сладкая близость с двумя хорошавками!.. Воздыхающий выжлец даже не мог разобраться, являлось ли сие наслаждение явью. Быть может, он в действительности просто издох, и угасающий рассудок подарил ему последнюю предсмертную усладу... И властно прижимая обеих наперсниц устами к набухшему уду, рычащий ведьмак уже и сам раззадорено двигал станиной, похотливо наблюдая, как карминовые губы возбужденно прикасаются друг к другу... Наяренная плоть вовсю трубила: уже скоро... Еще совсем немного и все...

...Внезапно плоть почти достигшего вершины удовольствия развратника пронзила нестерпимая боль. В глазах буквально потемнело от жестокого терзания — и судорожно дернувшийся Освальд неосознанно сорвался на пронзительный крик... Спустя мгновение сознание немного прояснилось, и несмотря на муку, стонущий лохмотник вернулся в действительность — пробившись спиною к песчанику и понемногу разодрав ослепленные очи. Сквозь расступившуюся тьму в глазах оформились недвижимые лица дриад, какие с молчаливым ожиданием уставились на вскрикнувшего мастера... Стонущий убийца чудовищ прищурился — и насилу рассмотрел потоки хлещущей крови, заливающие жаром уязвленную плоть... На истекающей кровью мошонке отчетливо виднелись следы от зубов, рот же Златовласой был измазан алынью... Чтоб понять, что случилось, оглушенному мучительной болью лохмотнику потребовалось несколько тягучих мгновений. Паршивка укусила его за мошну!.. Укусила преднамеренно, буквально вцепившись зубами в шуляты!.. Теперь сочащаяся кровь стекала алыми подтеками, струясь по припавшей к стегну влажной плоти... Ни о каком продолжении близости речи не шло, но с чертовки надо было спросить за содеянное... Подстегнутый пульсирующей болью ведьмак прохрипел:

— ...Ты что вытворяешь, паскудина?! — происходящее представлялось поистине странным: ни одна продажная девица никогда бы не рискнула устроить подобное... Предложившие мастеру ласку красавицы тем более приластились к нему доброхотно — не существовало ни единой разумной причины, по какой они могли бы учинить членовредительство!.. И ведь паршивица не просто ненароком его оцарапала!.. Не заигралась в ненасытном порыве услады — нет, она намеренно его укусила, впившись в нежнейшую плоть, аки бестия!.. Несмотря на бытность застарелым стервецом, Освальд никогда не изгалялся над девками, удовлетворяясь обыкновенным телесным соитием — однако сейчас, за такое паскудство... Сейчас он был готов ответить болью за боль.

Поддавшись вперед и возжелав ухватить негодяйку за волосы, он попытался приподняться, несмотря на грызущую боль — однако распалившиеся девы неожиданно схватили его за излучины, грубо опрокинув на обе лопатки... В нежных девичьих долонях проявилась немалая сила — совершенно непривычная и даже невозможная. Раскосые глаза заблестели жестокостью. Взгляд поваленного мастера сызнова пересекся с воззрением де́виц, и безошибочно почуявший опасность ведьмак — в любострастных очах хорошавок заиграла шельмовская одержимость — уже целенаправленно попытался привстать... Да только куда там! Стальные мускулы буквально вдавили лохмотника в крошащийся сланец, не позволив возжелавшему свободы убийце чудовищ сбросить с себя разошедшихся пакостниц!.. Встрепенувшийся Освальд отчаянно дернулся, уже нешуточно желая отстраниться от пустовок — однако чертовы дриады навалились на него своим внушительным весом, впечатав ведьмачью грудину в песчаник. Происходящее окончательно перестало походить на игру... Растянувшая кровавые уста Златоволосая неспешно опустилась к ключице наперсника и, одарив виляющего мастера приманчивым взглядом, наклонилась вплотную к израненной коже... Понимая, что случится далее, сопротивляющийся Освальд зарычал и заметался, отчаянно пытаясь отстраниться и отбиться — однако уже в следующее мгновение белоснежные зубы прелестницы безжалостно вонзились в его плечевину!..

От впившихся в тело резцов убийца чудовищ сорвался в надрыв. Конечности забились от мучительной боли, отчаянно дергаясь в бесплодных попытках ослабить захват: вдавленные в сланец сухменные руки заколотились под тисками сдавивших их пальцев... Кровожадная чертовка буквально вгрызлась в изувеченное тяжами ведьмачье раме́но, издевательски кромсая плоть орущего мастера — ревущий ведьмак затрепыхался, точно раненый зверь, угодивший в капкан!.. Силы сбросить чертовых безумиц не хватало... Засим Златоволосая разжала грызущие зубы и упоенно отстранилась от разодранной раны: из оставленных резцами глубоких следов тотчас же хлынула горячая алая кровь... Еле рассмотревший девкин облик стенающий Освальд приметил, как чертовка провела по окровавленным устам своим елейным языком — явно наслаждаясь пьянящей соленостью. Держащая недавнего наперсника Зеленоокая с немым вопрошением вгляделась сестрице в глаза... Продолжая вдавливать убийцу чудовищ в песчаник, дрянная паршивка со сладкой истомой осклабила зубы, и обе сквернавицы одновременно обратили вожделеющие очи к обездвиженному мастеру. Кровожадные ухмылки обнажили смертоносные резцы, стремительно преобразившиеся в подобие острых стилетов... От боли — и понимания того, что вскорости она сызнова повторится — утробу буквально скрутило удавкой. Задергавшийся Освальд с отчаянным ревом забился — и зашипевшие мерзавки одномоментно повонзали в его тело клыки!..

— А-ах!.. А-а-а-агх!.. — срывая голос, заверезжал глодаемый паскудами ведьмак, извиваясь и брыкаясь в беспощадном захвате.

От боли сызнова потемнело в глазах. Вырванный из горла крик превратился в надсаженный хрип: даже приученный к ранениям убийца чудовищ оказался неспособен совладать с той мучительной болью, какую приносило разрывание плоти. Беспомощно забарахтавшись в неравном сражении, он принялся отчаянно и рьяно отбиваться. От ощущения того, как разрываются мышцы, тело забилось в неистовых корчах... Потоки крови побежали по прокушенной коже: впившиеся в ведьмачью грудину клыки попросту размалывали персть своим нещадным нажимом, причиняя продолжительную яростную боль... Чувствуя, как мерзкие убивицы буквально раздирают его тело наживую, надрывающий горло убийца чудовищ попытался высвободить сдавленные стервами руки — через мгновение потерявшая равновесие Зеленоокая невольно отпустила его стиснутый локоть, вцепившись долонью уже в плечевину... На этом бьющийся за выживание верезжащий ведьмак отчаянно вцепился в ее волнистые локоны, силой оттянув главу сквернавицы взадьпят!.. Исступленная шельма визгливо отпрянула, схватившись обеими руками за натянутую кожу на затылке — и ее скользнувшие по ране заостренные зубы оцарапали израненную освальдову плоть. Зашедшийся от боли ведьмак инстинктивно ударил Зеленоокую сквернавку в висок, после чего, воспользовавшись кратенькой заминкой в завязавшемся побоище, крутанулся, опрокинув Златовласую... Истекающий кровью и насилу сохраняющий сознание — бедный лохмотник со стоном отскочил от паскудин, в движении схватившись за сподручную корягу. Развернувшись и отчаянно стеная, он в наскоке попытался размозжить Златоволосой затылок — стало быть, вознамерившись раз и навсегда избавиться от изодравшей его тело кровожадной окаянницы — однако за мгновение до добивающего удара оскалившаяся дева внезапно исчезла в серебристом сиянии, отскочив с такой невиданной прытью и скоростью, что даже змеиные очи мутанта не успели уследить за столь стремительным движением!..

Мгновение — и промахнувшийся ведьмак осознал: это же бруксы!.. Зеленоокая и Златовласая являлись паскудными бруксами!.. Перед голодным до девичьей ласки лохмотником предстали вовсе не дриады, а два мерзостных вампира — ошибшийся ведьмак непоправимо просчитался!.. Он даже голос их в реальности не слышал — умозрительно приняв за сладкие речи характерную для брукс однонаправленную телепатию!..

Еще мгновение — и шипящая Златоволосая возникла за ведьмачьей беззащитной спиной, выкрутив израненному мастеру руки... Тут же на грудь срывающего голос пострадальца налетела обнажившая резцы Зеленоокая: вцепилась в оголенную станину и яростно вонзила клыки прямо в шею!.. В тот же миг Златоволосая разнузданно вгрызлась в ведьмачье плечо!.. Надорванное горло исторгло пронзительный крик — терзающие зубы вогнались в кровавое русло... Верезжащий ведьмак заметался, чувствуя, как упоенные чудовища с наслаждением тянут его горячую кровь: кружащуюся голову накрыла одуряющая слабость, разлившись непроглядной темнотой перед глазами... Сознание опасно помутилось, заполнившись тягостной болью — захваченный вампирами страдалец пошатнулся...

Смутно понимая, что ему необходимо во что бы то ни стало освободить заведенные за спину руки, заходящийся ведьмак ломанулся назад, ударяя засевшую сзади сквернавку об твердый песчаник: оглушенная Зеленоокая разжала смертельную хватку, на мгновение выпустив ведьмачье плечо из кровавых зубов — и обезумевший Освальд влепил вцепившейся в него Златоволосой беспощадный удар!.. Пришибленная стерва отвалилась, растворившись в воздухе эфемерной серебряной дымкой, и сбросивший с себя обеих брукс изничтоженный мастер с надрывным стенанием бросился прочь — чувствуя, как хлещушая кровь заливает собой оголенное тело. Как он до сих пор не скончался от множественных колотых ранений, одно из которых пробило пульсирующую шейную артерию, было совершенно неясно — и ужас надвигающейся смерти обжег ведьмачий разум, как пылающий металл... О том, чтобы сражаться с паскудными тварями не могло идти и речи: поддавшийся красавкиным чарам ведьмак был слишком ослаблен их внезапной атакой, вдобавок не имея под рукой спасительного серебра — а ведь чертовы сквернавицы покамест даже не сменили вводящую в заблуждение безобидную форму!.. Даже супротив единственной бруксы необходимо было выходить всецело подготовленным и снаряженным, Освальд же позорно проиграл сию битву, когда позволил паскудам себя обмануть. К тому же его верное оружие — серебряный меч! — куда-то потерялось без возврата!.. В голове прогремело первобытное побуждение: необходимо спасаться!.. Бежать, не разбирая тернистой дороги — лишь бы дальше от разнузданных гадин!.. Он безоружен — проклятые сквернавки его задерут!..

Отчаянно захватывая воздух, Освальд с надрывными стонами вырвался из гибельного грота, путаясь в приспущенных портках. Рассекая кровоточивые раны колючими виснами и буквально спотыкаясь на каждом нетвердом шагу, он ринулся в глубины брокилонского леса — не разбирая дороги и утопая в собственной пролившейся крови... Убийственная боль во всем израненном теле не позволяла осмыслить случившееся, превратив попавшего в ловушку ведьмака в несчастного стенающего мученика. Телом завладело побуждение — бежать!.. Только бежать, не оборачиваясь!.. Захлебываясь подступающей к горлу кровищей, стонущий мастер едва не давился, путаясь в загустевшем брокилонском тумане: блуждающие очи лихорадочно метались по застеленной помохой чащобе, легкие — буквально разрывало от удушья... Бежать, бежать, бежать!.. А только как налетела на него серебристая дымка — и буквально перед носом исступленного страдальца внезапно показалась Златовласая чертовка!.. Наскочила на несчастного лохмотника и с визжащей яризной повалила его в грязную мокредь, вцепившись клыками в окровавленную шею!.. Надорвавший горло Освальд ухватился за мерзавкину голову, колотя потылицу безумного чудища — и вампирские клыки еще сильнее вогнались в его несчастную персть, злонравно терзая оголенную грудь!..

Укус!.. Еще укус!.. Острейшие когти погрузились в раздираемые мышцы!.. От бруксы не сбежать!.. Истязаемый чертовкой ведьмак перешел на пронзительный крик, извиваясь в неразрывном захвате паскуды... Его терзал уже огромный златогривый нетопырь, отринувший прелестное обличье дриады!.. Предсмертный ужас заполнил собою сознание.

Подтянувшись, погибающий страдалец из последних сил ударил опьяневшее чудовище булыжиной, разбивая мохнатую голову и ощущая, как убивица буквально давит его свойским недюжинным весом — однако со стороны появился уже второй нетопырь, с наскока впечатав перекатившегося мастера в лужину его собственной пролившейся крови!.. И снова в изодранную бестиями шею вонзились кошмарные вампирские зубы, раздирая плоть несчастного в сочащееся месиво. Заверезжавший от боли ведьмак заметался, в беспримерном исступлении отбиваясь от сквернавицы слабеющими перстами — и сверху над башкой его склонилась безобразная морда... Исказила омерзительную пасть и... закричала!..

— А-а-агх!.. А-А-А-АХ!.. — завопил умирающий Освальд, чувствуя, как направленная звуковая волна буквально разрывает ему натянувшиеся слуховые перепонки... Ломает кости, ослепляет, разрушает погибающий разум... Заполняет последние мгновения существования неописуемой мукой.

Бьющийся в предсмертных конвульсиях мастер с надрывным ором схватился за расколовшийся череп. Он гибнет!.. Гибнет!.. Подыхает!.. Вот она — ведьмачья смерть: от разрывающих тело когтей и зубов!.. От хруста костей, плеска пролитой крови, от выворачивающей рассудок нечеловеческой боли!.. Его просто сжирают, выпивают досуха, разрывают живьем на куски!.. Истерзывают так, как вобыден не положено бруксам!.. Топят в боли и крови, потроша, как рыбешку!..

Он больше не может!.. Хватит!.. Нет!.. ХВА-АТИТ!!!

...Отбиваясь и сипато верезжа, залитый собственной вытекшей кровью ведьмак еще некоторое время исступленно побился в мучительных корчах, а потом вдруг обнаружил, что чудовищ над ним больше нет... Исчезла выбивающая воздух из легких нагрузка, растворилась тянущая жилы нестерпимая боль, превратившись в охватившую конечности остаточную дымку.

Стенающий ведьмак приподнялся и с судорожными вздохами, сквозь залившую очи кровищу оценил обстановку. Тело все еще саднило от продолжительной борьбы и отголосков мучительной боли — однако страдалец неким образом выжил и даже мог осмысленно перемещаться в пространстве. Лихорадочно вздыхающий Освальджик огляделся: он по-прежнему находился в непроглядном брокилонском лесу, но терзавшие его чудовища исподволь растворились, как будто провалившись сквозь заволглую землю... Изможденно стеная от пережитого ужаса, страдалец прошелся руками по оголенному телу: удивительно, но рассеченные вампирскими клыками глубокие раны почти не кровоточили, напоминая о себе лишь премерзкой мокредью проступившего пота... Потрогав шею и распоротую тварями грудину, обескураженный убийца чудовищ спустился долонью к станине, убедившись в сохранности своей укушенной паскудницей мужеской плоти — превратившие его тело в обезображенное месиво ранения безвозвратно исчезли, затянувшись обычной нетронутой кожей... Окончательно запутавшись в происходящем, измотавший все жилы ведьмак в изнемождении откинул болящую голову, распластавшись на притоптанной ногами землице: пережитый им ужас представал пугающе реальным... Отчего же он рассеялся, растворившись, как болезненный токсический делирий?.. Сглотнувший Освальд поперхнулся. Густая брокилонская чащоба, исполненная всевозможыми чуждыми звуками, по-прежнему окружала его черными тенями, не давая усомниться в непреложной опасности... В затянутом помохой сумраке могла скрываться какая угодно паскудная тварь — сам же изнывающий ведьмак был безоружен и раздет до расшнурованных портков... Что за чертовщина овладела его разумом? Как он вообще угодил в это чертово место?.. Со стоном втягивая надсаженным горлом безветренный воздух — истошные крики порядком расцарапали лохмотнику надорванные связки — измученный ведьмак потихоньку пополз в направлении тени, впритрудь осознавая, где находится в реальности.

Перебравшись в показавшееся спокойным укрытие, измотанный помутнением рассудка убийца чудовищ обессиленно свалился на землю, вслепую затягивая шнуровку на приподнятых портках. После столкновения с предсмертной агонией он более не имел ни сил, ни желания осмысливать случившееся: истерзанный рассудок нуждался в размеренном отдыхе. Растянувшись и прикрыв глаза, изможденный ведьмак погрузился в нездоровую дрему, подергиваясь от продолжающего сохраняться в мышцах пламени... Разыгравшийся рассудок понемногу успокоился: очевидно, никакого столкновения с вампирами в действительности не было — угодивший в Коль Серрай лохмотник попросту надышался галлюциногенных испарений от произрастающих в пещере ядовитых смертоцветов, воочию столкнувшись с порождениями собственного разума. Вот только как он оказался в этой обманчиво прекрасной чащобе? Где находился сейчас? Почему потерял свой серебряный меч? Необходимо было разыскать потерянные вещи... Еле ворочающийся от пережитого рассудок подтвердил мелькнувшее предположение: потребно вернуться в пещеру — то, что было жизненно необходимо перемученному Освальду, несомненно находилось в том заросшем лианами гроте. Вот только что он там искал?.. Как и почему оказался в котловине враждебного к вторженцам Брокилона, забравшись едва ли не в смертельные дебри негостеприимного Дуэн Канелла?.. Ослабевшая десница откинулась к ноге. Рсслабившись и постепенно восстановив нарушенное от пережитой «кончины» дыхание, измотанный Освальд медленно склонил усталую башку. По телу снова разлилось облегчение: кажется, все в самом деле было кончено.

...Некоторое время рассолодевший ведьмак пребывал без движения — прислушиваясь к шорохам враждебной дубравы и помаленьку восстанавливая сбитое дыхание — а потом возжелал протереть от испарины лоб... Застывшая долонь словно пристала к земле! Дернувшийся мастер снова потянул подмерзшую от сырости десницу на себя — однако неизвестные путы железной хваткой задержали ее в неподвижности! В непонимании отверзнув пересохшие очи, пробудившийся ведьмак поглядел на застрявшую кисть, с настойчивостью потянув ее наверх, а только смотрит — обручье стянули тугие ремни!.. Кожаный хомут сурово сдерживает слабую десницу, привязывая побледневшее от напряжения запястье к неудобной металлической конструкции!.. Понимая, что больше не имеет возможности двигаться, иступленный лохмотник окинул конечности взглядом: все его лодыжки и запястья были грубо перетянуты тугими ремнями, какие надежно фиксировали обездвиженное тело на обжигающей холодом металлической раме... Он лежал на холодной железной решетке, раздетый до портков и крепко стянутый путами!.. Давящее пу́тлище беспощадно врезалось в побледневшую кожу — от кусающих прикосновений металла в хладнокровном нутре заскреблось безотчетное чувство тревоги. От шелохнувшихся в глубинах памяти жестоких воспоминаний сердце против воли заколотилось в ускоренном ритме. Задергавшийся Освальд попытался высвободить руку или ногу — и с разлившимся смятением почувствовал, что не можем поворачивать уже и шею: голова была безмилостно зажата деревянными тисками!.. Разложенный на металлической раме страдалец был добротно зафиксирован в одном положении! Теперь он мог разве что впустую таращить глаза, ожидая, когда творящаяся вокруг чертовщина вконец-таки сложится в нечто осмысленное.

Чувствуя, как обездвиженное тело, разложенное на покрывающих дно металлической рамы неотесанных досках, начинает неумолимо затекать и саднить, связанный лохмотник ошалело поводил зеницами по доступной для обзора обстановке: растительное буйство Брокилона растворилось в безликости каменной кладки... Обездвиженный ведьмак оказался в сыром каземате, различив перед собой уже невесть откуда взявшуюся сырость подземной тюрьмы! На смену пробивающемуся сквозь цветение подлунному сиянию пришел зловещий полумрак подземелья, разгоняемый светом заключенного в стеклянные сосуды магического пламени. По стенам плясали угловатые тени причудливых алхимических приборов и конструкций — слишком сложных, хитроумных и запутанных, дабы обладающий ограниченной ученостью ведьмак мог разобраться в их настоящем назначении: соединенных между собою капсулей, аламбиков, отстойников да фильтров... Из чернеющей мглы проступали замысловатые склянки с законсервированными в концентрированном уксусе частями тел чудовищ, какие мрачными рядами украшали ввинченные в камень железные полки. Воздух полнился химическим смрадом неизвестных субстанций: Освальд мог отчасти разлить лишь прогорклое тление кореньев баллисы... Отовсюду доносились звуки бурления неизвестной кипящей субстанции, напоминая закрепленному на раме лохмотнику, что подземелье отнюдь не являлось безлюдным: обездвиженный мастер оказался в чародеевой лаборатории, против воли растянувшись на железном столе!.. От понимания безвыходности своего положения разум стянутого путами скалдырника пронзила игла неприятного страха: нередко чародеи рассматривали угодивших в их ручищи ведьмаков исключительно в качестве материала для опытов — Освальд же и без того уже лежал разложенным на леденящей решетке... Над причинами своего нахождения в оном холодящем кровь узилище запутавшийся в происходящем страдалец уже не раздумывал: все переменилось настолько стремительно, что истерзанный рассудок не смог уследить за реальностью.

Через усилие усмиряя дыхание, напряженный ведьмак как сумел пригляделся к зловещей каморке: над металлической рамой, к которой ремнями самым что ни есть палаческим образом были привязаны его подмерзшие конечности, высился штатив с закрепленными в петельках искривленными сосудами. В полупрозрачных стеклянницах плескалась неизвестная искристая жидкость; от изогнутых же выпусков вниз тянулись сушеные конские жилы — полые внутри и достаточно крупные, дабы пропускать через себя по капле содержимое скляниц... Затекшая хребтина изнывающего мастера ощутила еще худшее прикосновение страха: воспоминания заиграли еще худшими красками — в давно минувшем отрочестве он уже видел подобную зловещую конструкцию и прекрасно представлял, как именно ее предполагалось использовать... При помощи тончайшего хирургического инструмента на локтевом сгибе испытуемого совершались аккуратные разрезы, после чего в кровоток заводились соединенные со скляницами конские жилы: эдак, перетекая из расположенных сверху сосудов, магические зелья заливались напрямую в кровеносное русло, подчас причиняя нестерпимую муку... Муку, какая в скором времени с большой вероятностью должна была настигнуть и привязанного к раме ведьмака... Подавив нарастающую в грудине тревогу, зафиксированный на решетке сквалыжник попытался воротить себе поруганную похитителем свободу, остервенело подергав тугие ремни: необходимо было высвободить хоть единую конечность до неминуемого возвращения того, кто его эдак разложил!.. С усилием ворочая обручьем и лодыжками, надрывающийся Освальд лишь впустую расцарапал себе кожу: притороченные к железу грубоватые кожухи никак не поддавались, несмотря на остервенение желающего выбраться невольника... Все было бесплодно: путы были слишком крепкими и грубыми, дабы их можно было ослабить обыкновенным применением силы! Хуже всего было зажатым вискам: деревянные тиски сдавливали голову настолько сурово, что обездвиженный мастер буквально мог чувствовать напряжение вздувшихся жил лобовины!

— ...Сегодня мы займемся дополнительной мутацией твоих глаз, — откуда-то со стороны ведьмачьего взмокшего темени с притворной мягкостью защебетал взыскательный голос. Застывший Освальд на мгновение прервал бесплодные метания: напряженное чело прошиб иступляющий пот. Он знал этот тембр. Помнил, спустя прошедшие в забвении десятилетия... — Давай посмотрим, какого прогресса нам удалось достичь в минувший раз, — прошелестел зловещий голос — и далее из-за плеча разложенного на обжигающем железе лохмотника вынырнул завернутый в балахон человек. Волна сжимающего жилы глубинного трепета пробежалась от ведьмачьего темени до скрюченных от судороги пальцев: это в самом деле был он.

Мэтр Маурицио Гасперини был тем чародеем-отступником, который некогда провел привезенного в Каэр Морхен малолетнего Освальда через ужасающие муки ведьмачьих мутаций. Он творил над страдающим отроком свои болезненные манипуляции и заклинания и во время судьбоносного Испытания травами, и во многие дальнейшие разы истязаний, с маниакальной одержимостью пытаясь усовершенствовать находящийся на пределе возможностей молодой организм. С холодным равнодушием в стеклянных глазах он смотрел на испытываемые страдальцем мучения, даже когда тот пребывал на грани жизни и смерти: когда несчастного подлетка выворачивало рвотой наизнанку; когда тот бился в нестихающих мучительных судорогах; когда в бессилии тихонько завывал от изнурительной боли, мотая обливающейся по́том головой... Когда лежал, парализованный, и обездвиженно слушал о свойской надвигающейся гибели: при первом же внутривенном введении мутагенов у страждущего Освальда лопнул сосуд в голове, и он лежал, вполы разбитый раздирающим параличом — параличом, который впоследствии сам преодолел посредством тягостных усилий и в память о котором получил свое неизлечимое уродство лица... «Терпи, мальчик мой. Ты неплохо справляешься», — неизменно отвечал он на всякий освальдов стон, даже и не мысля смягчить причиненную боль. И Освальд терпел: иного выхода у подневольного ученика не оставалось. Проклятый изувер оставил предначертанного убийцу чудовищ в покое только по достижению им полноценного подросткового возраста, когда стало понятно, что дальнейшие мутации заделались опасны для жизни: до этого бесправный перед цехом подлеток терпел его мучительство едва ли не с десяток раз, непрестанно содрогаясь при столкновении с иродом... И даже когда мутации оказались окончены, а намучившийся Освальд получил непревзойденные чувства и ловкость, он все равно продолжил неизбывно сторониться мучителя, навсегда запомнив пережитую в отрочестве пытку. Уже один только вид его поблескивавших от настойки поскрипа прищуренных глаз поднимал в душе лохмотника волну неприятного липкого трепета. Ведь пускай окаянец и относился к своим подопечным без нарочитой жестокости — он точно так же не испытывал и капли сострадания.

Покинув Каэр Морхен, примирившийся с прошлым ведьмак понадеялся, что уже более никогда не увидит былого терзателя... но вот проклятый чародей Гасперини снова высился над ним, а он, давно переросший отрочество мастер, опять беспомощно лежал в его зловещем подземелье! Склонившийся над пленником мучитель возложил ему на лобовину холеные персты и беспардонно потянул малоподвижное веко наверх — свободная шуйца одновременно с этим оттянула вниз и нижнее парализованное веко несчастливца... Холодный взгляд безжалостных зерцал изучающе вперился в раскрытое глазное яблоко... Стянутый ремнями Освальд даже не смог воспрепятствовать бесцеремонным чародеевым действиям: его разбитые хворобой лицевые мышцы и без того уже давно утратили способность сокращаться — теперь же ограниченные движения вдобавок ко всему оказались скованы еще и сдавившими голову деревянными тисками!.. Беспомощный лохмотник всего лишь исступленно поводил зеницами, издав короткий взбудораженный вздох.

— Хорошо. Я доволен результатом, — внимательно приглядываясь к направленной на себя ведьмачьей зенице, прокомментировал зловещий чародей; как будто бы сии его слова должны были подбодрить перетянутого путами невольника, — склера все еще сухая и раздраженная, но зрачок прекрасно преобразился. — Придирчиво рассмотрев левый глаз, он точно так же переключился на правый, бесцеремонно раздвинув освальдовы веки нерадушной десницей. Прошептав односложное заклинание, сосредоточенный мэтр прищелкнув перстами второй освободившейся руки и, сотворив между фалангами источник ослепителяющего света, приблизил его вплотную к беззащитному ведьмачьему глазу... Ослепленный ведьмак стиснул зубы. — Хорошо. Очень хорошо, — вконец-таки убирая от лица невольника свои пахнущие реагентами руки, проговорил довольный результатом трансмутаций чародей, — чувствительность значительно превосходит таковую у простого человека или представителя Aen Seidhe. Ты неплохо перенес впрыскивание вытяжки слюнных желез шипастого сколопендроморфа. Такой прекрасный потенциал организма необходимо использовать — сегодня мы сделаем твои глаза еще более восприимчивыми к источникам света.

Привычка мучителя комментировать всякое предпринятое действо вселяла в нутро прошедшего через его руки подневольного Освальда столько же трепета и истовой ненависти, сколько и сами проводимые лиходеем магические манипуляции. Мэтр Гасперини не был единственным проживавшим в ведьмачьей твердыне цеховым чародеем, но именно за ним тянулась слава наиболее циничного и черствого: при всей своей учености бездушный стервец как будто бы нарочито не принимал во внимание, что своими монологами во время испытаний причинял оказавшимся в его власти бесправным подлеткам невообразимые душевные страдания... Ведь как прекрасно выучил имеющий трагический опыт ведьмак, ожидание предстоящих терзаний подчас являлось наиболее тягостной мукой.

Вот и сейчас, с ледяным безразличием прокомментировав свои дальнейшие намерения, безжалостный мэтр невозмутимо оставил разложенного на столе подопечного и с шелестом скрылся где-то вне поля ведьмачьего зрения — по-видимому, занявшись приготовлениями к предстоящим манипуляциям над организмом страдальца. Подстегнутый ударившим в кровоток адреналином ведьмак отчаянно задергал обездвиженными кистями: необходимо было во что бы то ни стало освободиться из прокрустова ложа мучителя!.. В пронизанном иглой отроческого чувства взбудораженном рассудке промелькнуло понимание: для освобождения запястья потребно было положиться на гибкость суставов — грубая сила не могла преодолеть натяжение кожи. Целенаправленно вращая стянутой дубовым пу́тлищем десницей, сосредоточившийся на спасении ведьмак попытался высвободить руку из суровой петли — да только путы не поддались, оставшись столь же жесткими, как прежде... Высвободить голову из пыточных тисков также не удавалось: чертов истязатель хорошо позаботился о надежности наложенных оков!.. Это было какое-то безумие!.. Какое-то невообразимое, невозможное, нереальное безумие!.. Ведь Освальд давно уже не был претерпевающим мутации подлетком: он пережил все эти гибельные испытания уже невероятно давно, завершив обучение в крепости много десятилетий назад... Почему он снова оказался в руках чародея?.. Как ученый проходимец вообще умудрился его обездвижить?

Лихорадочные метания разложенного на железном столе ведьмака оказались прерваны очередным появлением бездушного мэтра: Освальд едва успел рассмотреть подступившего сбоку сквернавца — как засим его чувствительного глаза неожиданно коснулся леденящий металл!.. Тонкие стальные проволочки безжалостно раздвинули малоподвижные веки, впившись обжигающим ознобом в натянувшуюся слизистую — и на этом обездвиженный освальдов глаз оказался зафиксирован в раскрытом положении. Сосредоточенный чародей защелкнул некий механизм на впившейся в ведьмачьи ткани холодящей проволочке и наконец отстранился от задрожавшего мученика — хрипящий Освальд безуспешно задергался, будучи не в силах избавиться от растянувшего веки металла... Выпущенный из чародеевых рук инструмент наклонился под собственной тяжестью. Насильно раскрытое око неприятно засаднило — взбудораженная сухостью зеница заметалась в орбите.

— Ч-ш-ш... Это просто расширитель для век, — с ледяным равнодушием пояснил Гасперини, не слишком заботясь о том, как прозвучали его беспощадные речи, — мне надобно иметь широкий доступ к твоему зрачку, — и снова скрылся за ведьмачьим затылком, оставив испытуемого лежать с немигающим глазом. Ничего не понимающий ведьмак лихорадочно поводил по лаборатории полубезумным очами: он помнил эти слова! Все происходящее уже определенно случалось с ним в прошлом!

Освальд не слишком хорошо запомнил свое прохождение первого этапа ведьмачьих мутаций — ужасающего Испытания травами. Ломающий организм роковой ритуал минул для него, как в тумане: в подземелье его первым делом напоили неизвестным дурманящим снадобьем, от которого растревоженный отрок заделался заторможенным и безразличным к происходящему. Даже когда его завели в зловещую лабораторию и возложили на холодный металлический стол, он остался совершенно безучастным и покорным — равно как и в тот момент, когда бесчувственные руки чародеева помощника принялись затягивать на его тощих конечностях крепкое путлище... Потом были насечки на покрывшейся испариной коже и введение в тонкостенные отроческие жилы соединенных с бутылями лошадиных сухожилий — пришибленный успокоительным средством Освальджик ненадолго воротился в реальность, только когда по его сжавшимся венам пустили мутагенный конкокт: подобная разлившемуся кипятку нестерпимая боль кратковременно выдернула десятилетнего отрока из заторможенной дремы, вылившись в приступ ломающих судорог... Потом наступило забвение: переживающий мутации страдалец безостановочно стенал и бредил, возвращаясь в действительность исключительно ради того, чтоб в бесчисленный раз подавиться мучительной рвотой... Что с ним происходило за время продолжительных преобразований организма, находившийся на грани погибели Освальд не ведал, однако когда сознание к нему наконец воплотилось, он обнаружил себя уже не в чародеевой лаборатории, а в крепостном лазарете — истощенным, обескровленным... и вполовину обездвиженным параличом. Только остервенелое желание жить — и еще заступничество заметившего оное грандмастера ведьмачьей школы — тогда спасли парализованного отрока от казавшегося неминуемым удара милосердия: пытающемуся двигаться малолетнего упрямцу было оказано лекарское вспоможение, и уже совсем скоро оклемавшийся Освальджик приступил к тренировкам наравне с остальными. Мутировавший организм постепенно преодолел паралич, и вскоре единственным напоминанием об оном осталось сохранившееся уродство перекосившегося после хворобы лица: странствующий убийца чудовищ не нуждался в красоте, а потому и лечить уродующий недуг в ведьмачьей крепости не стал уже никто... Эдак для Освальда и прошло пресловутое Испытание травами. И если сие истерзание запомнилось обмогшемуся мастеру по большей мере своими последствиями, то последующие мутации... Последующие мутации он запомнил уже превосходно.

Убедившись, что малолетний бурсак оклемался от основной трансмутации, наблюдавший за его восстановлением мэтр взялся за дальнейшие усовершенствования молодого организма. Начались бесконечные вливания мутагенных растворов, впрыскивание обжигающих ядов и всевозможных конкоктов — и ежели перед первым ритуалом изнемогающему отроку, по крайней мере, облегчили состояние успокоительным снадобьем, все последующие разы ему пришлось переживать уже без всяких послаблений... Освальд запомнил их все. Бесчисленные часы необходимых для становления ведьмаком истерзаний. Каждый поворот кружащейся от лихорадки головы, каждую каплю стекающего с лобовины холодного пота... Каждый исторгнутый устами болезненный стон, каждый приступ нестихающей рвоты... Страх. Беспомощность. Обреченность. И это омерзительное, низводящее до уровня бесправного ничтожества чувство того, что собственное тело ему больше не принадлежит — чувство, с которым он сейчас сызнова неожиданно столкнулся, спустя десятилетия после последней пережитой мутации.

— ...Сегодня мы повторим внутриглазное впрыскивание мутагенов, — невозмутимо огласил свои безжалостные намерения блуждающий в неизвестности мэтр, шурша тяжелым балахоном где-то позади беспомощного пленника. — Несмотря на вызванную введением токсинов кратковременную слепоту и обратимую дегенерацию тканей, твой организм прекрасно перенес воздействие яда шипастого сколопендроморфа... потому... сегодня мы применим более сильнодействующий конкокт, — перемещаясь вне поля зрения невольника, продолжал сосредоточенный на предстоящем Гасперини. — При помощи введенной в зрачок иглы я впрысну тебе в глазное яблоко вытяжку желез зерриканского огненного скорпиона... Ты уже знаешь, как проходит данная процедура. Впрыскивание вытяжки может вызвать жжение, слепоту и контролируемую дегенерацию склеры — но в конечном итоге это позволит в разы повысить чувствительность и остроту твоего зрения. Разумеется, существует определенный риск необратимого отторжения тканей, обусловленного токсическим воздействием мутагенов... но я буду вводить конкокт небольшими струйными дозами, тщательно отслеживая изменения в твоем состоянии... В любом случае, кратковременная слепота, подергивания глаз или боль различной степени интенсивности не должны тебя пугать.

Лихорадочно водящий глазами ведьмак снова покрутил затянутые путлищем запястья: он определенно помнил каждое слово сквернавца! И даже знал, что случится в дальнейшем. Такую нестерпимую боль просто невозможно было полностью забыть — и именно поэтому обмогшийся и завершивший обучение Освальд никогда не возвращался к ней в своих воспоминаниях... Осознанно или неосознанно, он постарался попросту запрятать оную в глубины свойской зарубцевавшейся памяти — но вот она опять оттуда вылезла, воплотившись в воспроизведенный в настоящем кошмар... Нельзя было позволить этому повториться! Схваченный терзателем лохмотник должен был любой ценой освободиться!

И снова бесплодные освальдовы попытки вырваться оказались прерваны внезапным появлением мучителя. Подошедший мэтр Гасперини наклонился над судорожно дернувшимся пленником и, поднеся к его насильно раскрытому глазу стеклянку с насаженной на устье засушенной жилой, через сифон выпустил несколько капель раствора прямиком на поверхность ведьмачьей зеницы... Почувствовав неконтролируемое расширение зрачка, убийца чудовищ зашипел от пронзившего его зерцало саднящего жжения — перетянутые ремнями конечности снова задергались в напрасных попытках схватить окаянца за горло... Нет, он не позволит этому случиться! Это невозможно! Это было в прошлом! Он уже прошел сию паскудную мутацию в отрочестве! Проникающий в насильно раскрытое око неистовый свет заделался невыносимо ярким и слепящим — проклятый чародей буквально ослепил невольника своим расширившим зеницу раствором!.. Освальд как мог искривился в несдержанной ненависти, вперив в мучителя озлобленный взгляд... В прошлый раз, в минувшей юности, на этом моменте он изловчился и плюнул окаянцу в лицо...

— Мальчик мой, так не пойдет, — бесстрастно всмотревшись в обличье разложенного на раме страдальца, проговорил чародей с зазвеневшей металлической строгостью, — ты должен не сопротивляться, а напротив, оказывать посильное содействие в проводимых мною манипуляциях. В конце концов, эти мутации и усовершенствования организма необходимы в первостепенную очередь тебе самому: в сражении с чудовищами ведьмаки опираются на возможности, выходящие за рамки простых человеческих, так что когда-нибудь ты непременно возблагодаришь меня за эти изменения, — и отстранившись, скрылся за ведьмачьей спиной. Вполовину ослепленный ведьмак перестал хаотично выкручивать кисти: в определенный момент холод, идущий от кусающего железа, ощутился им особенно тревожно и терзающе... Неминуемая пытка становилась все ближе и ближе... В тот же миг снующий позади его затылка чародей Гасперини невозмутимо продолжил: — ...С точки зрения поведенческой науки твое беспокойство вполне объяснимо: ты боишься боли и других сопутствующих мутации неприятных явлений. Я понимаю, — и затем продолжил с неизбывной обыденностью: — К сожалению, в данном случае физические страдания являются печальной неизбежностью. Нам необходимо полностью переломать твой организм, разрушить имеющиеся в нем природные физиологические уложения, дабы выстроить взамен принципиально новые... Это болезненный, даже мучительный процесс — но иначе быть не может... Потому ты должен быть благоразумным и покорным, принимая необходимость терпеть определенную степень страданий с послушной смиренностью.

Исступляющий отроческий трепет в глубинах ведьмачьего разума сменился заполоняющей нутро сосредоточенностью. Разложенный на раме мастер в бессчестный раз подвигал перетянутыми ремнями конечностями: можно было даже не пытаться вырваться из тисков чародеева ложа — циничный мерзавец прекрасно позаботился о надежности наложенных пут.

Освальд превосходно помнил, чем закончилась сия изнурительная мутация в минувший раз: его обожженные мутагенной вытяжкой глаза попросту ослепли на протяженное время... Трое, четверо суток, неделю... Все это томительное время истязующей неопределенности несчастный отрок провел в кошмарной разлившейся мгле, беспомощно водя руками по искомым очертаниям исчезнувшего мира... Зрение не возвращалось мучительно долго, и в определенный момент отчаянно ожидающий восстановления отрок даже малодушно помыслил, что его искалечили уже бесповоротно... Удивительно, но тогда на помощь ослепшему Освальду, который дотоле обмогся еще и от оков ужасного паралича, неожиданно пришел один из крепостных учителей — пожилой учитель фехтования по имени Весемир. Присев на полати замкнувшегося подлетка среди опустившейся ночи, старый мастер поведал ему историю о жившем в стародавние времена слепом ведьмаке по прозванию Варрит, который приучился видеть окружающий мир при помощи видоизмененного ведьмачьего знака... И до того хорошо приучился, что получил приставку к имени — Всевидящий! Должно быть, пожалевший подлетка престарелый учитель возжелал оным действом поддержать бедолагу: наверняка сия история должна была вдохновить потерявшего зрение отрока... Однако обиженный на злую судьбину Освальджик безжалостно отверг его словесную поддержку, оставшись безучастным к учительской заботе. Обида на мир была слишком сильна. Только когда малолетней страдалец окончательно отчаялся, начав замыкаться в кромешной потьме, сквозь привычную слепоту начали постепенно проступать лучи неяркого света — остервенело желающий жить организм преодолел перерождение тканей. И не просто преодолел, а вышел из него со значительно усиленной зоркостью, как на то и рассчитывал подвергший подопечного муке сквернавец! После подобной тяжелейшей реакции чародею Гасперини запретили рисковать и подвергать едва обмогшегося отрока дальнейшим мутациям — но воспоминания о том всепоглощающем отчаянии остались в освальдовом сумрачном рассудке навсегда. Повторения сего страдания он не мог допустить...

Это не должно было повториться. Это было невозможно. Невообразимо. Каэр Морхен был безвозвратно потерян. Мэтру Гасперини просто негде было проводить трансмутации. И замерший без движения Освальд внезапно осознал одну важную вещь...

Не осознал — просто вспомнил.

— Но не беспокойся, — раздалось позади растрепанного затылка невольника, — я позабочусь о том, чтоб облегчить твое состояние. В прошлый раз у тебя случился настолько интенсивный судорожный припадок, что ты ненароком вывихнул себе зафиксированную на раме лодыжку... — Устрашающий чародей поравнялся с головой разложенного на решетке страдальца: в руке его пугающе блеснул заполненный желтоватым раствором стеклянный инжектор с металлической иглой на оконечнике. — В этот раз я уберегу тебя от подобного, — с палаческим спокойствием продолжил истязатель, — я наложу на тебя дополнительное обездвиживающее заклятье, которое послужит залогом неполучения тобою нежелательных травм. Считай это подтверждением моего милосердия... — и уже вскинул было подготовившуюся творить заклинание шуйцу — да только вскочил тут оскаливший зубы ведьмак и, с легкостью спрыгнув с металлической рамы, безжалостно вцепился костлявой долонью в чародееву тощую выю!.. Босые стопы коснулись ледащего пола, рука же — небрежно смахнула расширивший веки металл. Удерживавшие невольника суровые путы исчезли без следа — как будто их николиже и не было.

Вскрикнувший от жути чародей выпустил разбившийся инжектор и попытался судорожно оттолкнуть от себя исполненного злобы подопечного — да только ощерившийся мастер без труда перехватил его слабую руку! Стиснувший персты Освальджик проволочил стенающего мэтра к освещенной магическим светом стене и безжалостно впечатал закутанное в мантию тело в закрошившийся камень. Испуганный Гасперини всего лишь малодушно застонал от парализовавшего его конечности бессильного страха: ведь в действительности перед ним стоял уже давно не малолетний мальчишка, а взрослый ведьмак, какой по свойскому выспренному росту превосходил плюгавого сквернавца едва ли не на целую голову!.. Оскалившийся мастер приблизил неприглядное обличье к побледневшему от жути мучителю и, внимательно всмотревшись единственным видящим глазом в его трусливые зерцала, с придыханием молвил:

— Ничего ты не наложишь! Ни сейчас, ни потом! — и медленно смакуя каждое срывающееся с перекошенных уст шепелявое слово, продолжил: — Потому что ты морок! Бесплотная иллюзия!.. Настоящего тебя прилюдно сожгли на костре: казнили по решению Капитула, дабы своими завалящими экспериментами ты не порочил репутацию добропорядочного чародейского цеха!.. — шокированный услышанным чародей трусливо заводил очами, после чего пронзающий его воззрением ведьмак с измывательским удовлетворением молвил: — Знаешь, откуда мне известны такие подробности?.. О том поведал твой паскудный дружок, Виндишгретц! — и злонравно зашипел: — Я встретил его в уединении, в расположенном под Каэр Морхеном полуразрушенном хуторе... Коли не ведаешь, сучий убивец равным образом скверно закончил: увлекся погаными некромантскими практиками, и собственная оживленная наперсница забила его насмерть!.. Я поспособствовал бесславной кончине стервятника, ибо он осмелился использовать меня в своих обрыдлых начинаниях. — Прижатый к стене чародей затрепыхался в ведьмачьем захвате, словно схваченная волком тщедушная лань. Дорвавшийся до возмездия Освальд безжалостно встряхнул его взмокшую выю, вырвав из уст малодушного мэтра совершенно нехарактерный для чародея унизительный стон, и приблизившись вплотную, омраченно протянул: — ...Погляди-ка хорошенько, какой я паскудный урод. Глазища желтые, рожа безобразная вся накось перекошена. Левый глаз не закрывается, рот корявый обвисает — даже уличные девки такого привечают без охотки!.. Это результат твоих поганых Испытаний, — раздавленный Гасперини попытался малодушно отстраниться, но неотступный убийца чудовищ только лишь продолжил беспощадно наседать: — ...Помнишь, как это было, стервятник? Как ты хладнодушно рассуждал, что Испытание травами безвозвратно искалечило мое парализованное тело? Как намеревался заколоть меня ударом кинжала — совершенно не заботясь, что я все отчетливо слышу? Как потом давился несдержанной бранью, когда я, разбитый твоим «апоплексическим ударом», неожиданно уполз из лазарета, подтягивая волочащуюся половину неподвижного тела?.. Кажется, ты не считал необходимым бороться за мое выживание, — и ледаще прошипел: — ...Но как видишь, я все еще жив. — Хватающий воздух крепко стиснутым горлом мучитель в изнемождении задергался, тщетно попытавшись разжать убийственную хватку обозленного мастера.

— Прошу... — сдавленно прошептал он свою недостойную просьбу, и злонравно смакующий каждое слово ведьмак процедил:

— Знаешь... В одном ты все же не ошибся. Несмотря на все твое дрянное хладнодушие, я действительно благодарен тебе за проведенные над моим организмом мутации. Они закалили мое тело и разум. Это правда, я боялся и истово ненавидел тебя в своем окаянном отрочестве — но сейчас... сейчас мне даже жаль, что я не получил возможности взглянуть в твои паскудные очи сызнова. И коль уж в малолетстве ты оказывал мне свое палаческое милосердие, накладывая на мои затянутые путами члены парализующее заклятье — дабы я ненароком не выбил себе при судорогах зафиксированные на раме суставы — тебе следует знать, что я также оказал бы тебе последнее благодарственное вспоможение перед намечающейся казнью... — и всмотревшись в расширенные от страха чародеевы зерцала, ожесточенно изрек: — Подменил бы заготовленные для твоего костровища дровишки на порядком отсыревшие: пламя разгоралось бы значительно медленнее, источая прогорклый дымарь... но ты, по крайней мере, издох бы от простого удушения, не спознавшись с пожирающим тело огнем!.. Может, даже прихрипел бы напоследок слова благодарности!.. — и вырвав из чародеева горла унизительный стон, довершил: — Даже жаль, что ты всего лишь несуществующий морок!.. А теперь взвращайся обратно к за Завесу!..

И схватив стенающего Гасперини покрепче, с остервенелым рычанием проволочил его к противоположной стене лаборатории — схватил за грудки, развернув спиной к широкому очагу с полыхающим магическим пламенем, да так и толкнул прямиком в разгоревшийся жар!.. Полетевший в полымя чародей с ужасающим криком провалился в огненную геенну — да так и исчез, безвозвратно растворившись в ослепительном свете. Оставшийся стоять в одиночестве Освальд всего лишь с молчаливой озлобленностью отвернул от огня перекошенный от ярости лик: сей бездушный человек действительно являл собой давнишний страх его минувшего отрочества — вот только ныне преодолевший сии бесправные годы ведьмак уже давно примирился со всеми страхами лихого малолетства. Нахлынувшее осознание того, что Гасперини издох, принесло примирившемуся с минувшим убийце чудовищ дополнительное душевное облегчение.

Впрочем, вместе с оным зародилась и другая необычная мысль. Ежели увиденный им мэтр в действительности оказался несуществующим мороком — отсюда исходило, что и все прочие привидевшиеся убийце чудовищ кошмары являлись не более чем коварной иллюзией! Брокилон и шальные прелестницы, чародеева лаборатория и подземелья суровой ведьмачьей твердыни — все это являло собою сложный магический обман! Осознавший действительность Освальд искривился сильнее: все, что с ним сейчас происходило, было обыкновенным одуряющим рассудок заблуждением! Возможно, странствующий убийца чудовищ принял заказ на некоего особенно злостного мгляка, возможно — попросту забрел в какие-то недобрые болотные земли, надышавшись прорывающимися из толщи торфяника миазмами... Как бы то ни было, натерпевшийся ужасти ведьмак столкнулся всего лишь с проклятущей иллюзией — и эта чертова иллюзия едва не свела его разум с ума! Теперь она должна была рассеяться: воздействующие на голову чары не могли существовать вопреки аргументам сознания.

И вот уже и мрачная обстановка чародеевой лаборатории сменилась для очнувшегося от наваждения убийцы чудовищ на заволглые пещерные своды: исчезла металлическая рама с выложенными на донышке шероховатыми досками; исчезло выставленное вдоль каменной кладки хитроумное алхимическое оборудование — мир как будто бы сызнова преобразился, в бессчетный раз изменив свойский лик. Теперь с давящего пещерного свода почти до самого ведьмачьего темени неожиданно свесились причудливые сталактиты... Под оголенными ступнями возникли царапающие пятку острозубые камни... Выигравший битву с иллюзией Освальд словно бы вернулся в неприглядную действительность. Осмотревшись, он лишь с раздражением сплюнул на землю, отряхнув приставшие к взмокшему телу портки: что бы ни создало заморочившую его кружащуюся голову иллюзию, теперь он вырвался из плена гнусных чар. Дальше должно было заделаться легче. Немного обождав и сориентировавшись, в каком направлении двигаться, оклемавшийся Освальд устремился вперед — ступив в безжизненный разлом бесприютной пещеры... Оставалось вспомнить, что он изначально здесь разыскивал. И попросту выйти из потонувшего в потьме подземелья.

Приноровившись к пещерному мраку — расширяющее зрачки чародеево снадобье пришлось как никогда полезным — навостривший внимание мастер двинулся по затемненным коридорам. Какое бы поганое чудовище ни обосновалось в этих гибельных пещерах, обозленный обманом и даже оставленный судьбою без оружия, он был готов к любому повороту... Однако сколько сосредоточившийся ведьмак ни петлял по переплетению зловещих расщелин, сколько ни шнырял в поисках выхода — выбраться из запутанного подземного лабиринта все никак не получалось... Барлога казалась бескрайней. Понимая, что проходит через одни и те повторяющиеся пещерные залы, снедаемый злобой убийца чудовищ поневоле ускорял движение — и эдак плутал все сильнее и безнадежнее. Даже нечеловеческая зоркость и умение читать следы на местности никак не помогали потерявшемуся злыдарю: зловещий лабиринт не желал отпускать несчастливца! В нутре все сильнее пылала неистовая злость от бессилия: видавший виды убийца чудовищ просто не мог так паскудно заплутать в обыкновенной пещере — нечто неизвестное продолжало играть с его озлобленным разумом, медленно вытягивая из разъяренного мастера жилы!.. На этом осознании пылающий злобой сквалыжник остановился на месте. Глаза придирчиво пробежались по уходящим в глубины разломам. Он явно был в барлоге не один...

«Освальджик!..» — послышалось откуда-то издалека.

Развернувшись на сдавленный крик, затаившийся убийца чудовищ напряженно прислушался, одновременно с тем дотошливо рассматривая клубящуюся перед глазами кромешную мглу... Голос был звонким, мальчишечьим.

«Освальд!.. Ты где?..» — испуганно прокричал сокрытый от ведьмачьего взгляда дитенок, и уловивший звук его голоса Освальд буквально сорвался в направлении разнесшегося крика. Голос принадлежал его бездольному пасынку Мирко!..

Несчастный потерявшийся мальчонка был здесь — и бросившийся на его вызволение мастер вконец-таки запоздало припомнил, ради чего оказался в злополучной пещере: он пришел сюда на поиски пропавшего воспитанника!

«Освальд!.. Освальджик, не оставляй меня!..» — продолжил дозываться попавший в беду салажонок, и содрогнувшийся мастер окончательно вспомнил, что именно снедало его мрачную душу. Со всей возможной прытью он бросился на звонкий мальчишечий крик. Понимание того, что эдак его может запросто подстеречь затаившееся пещерное чудище, перевесилось страхом перед тем, что иначе в чудовищных когтях неминуемо окажется себемиров сыночек...

Пробежав по протяженному лабиринту ущелий — с каждой пересеченной карстовой галереей крик испуганного Мирко как будто бы все сильнее отдалялся от несущегося мастера — взбудораженный тревогой ведьмак оказался в напоминающей колодец бурдюге. Чернеющий разлом уходил в бесконечные дали... Мечущийся Освальд остановился, внимательно разглядывая витиеватые своды пещеры — как вдруг откуда-то сблизи опять донесся окрик угодившего в несчастье ребятенка:

— Освальджик!..

Обернувшийся на собственное имя убийца чудовищ поводил глазами по кромешной потьме — да так и различил на недосягаемой высоте застрявшего на уступе себемирова отпрыска!.. Растрепанный мальчонка был буквально с головы до пят измазан во впитавшейся в кожу пещерной грязи: на испуганном чумазом личике округлившимися блюдцами сверкали оторопелые глазки. Сквозь прорехи в изодранных в клочья портках проглядывали сбитые в ссадины угловатые коленца. Ныне сирый Мирко испуганно жался к осыпающейся прахом песчаной поверхности, неким неведомым образом забравшись настолько высоко, что даже взирающий со дна пещерного колодца ведьмак был не в состоянии вскарабкаться на оный уступ... Позади дитячьих плечиков кромешной расселиной тянулась непроглядная бездна. Встретившись с воспитанником взглядом, бросившийся в его сторону Освальд в неудомении молвил:

— Ты как там оказался?.. — и уже принялся прицеливаться, пытаясь определить, как можно было взобраться наверх, дабы вызволить воспитанника из затруднительного положения — однако сопроводивший его опечаленным взглядом Мирошек с неожиданной серьезностью промолвил:

— Почему ты меня бросил? — от услышанного всматривающийся в его сверкающие печальные глазки ведьмак покорежил кривоватую челюсть. Измученный жестокими иллюзиями, он и без того уже вдокон запутался в происходящем — и сей озвученный сопливцем неожиданный укор, безусловно, взбудоражил его измотанный разум сильнее.

— ...Ты что несешь такое, шельма?! — на время отставив попытки взобраться наверх и вместо этого уставившись на малолетнего охальника, выпалил ведьмак на едином дыхании — однако продолжающий сверлить его глазенками подлеток ничтоже сумняшесь добавил:

— Ты меня оставил. Несмотря на то, что обещал защищать, — и шмыгнув носом, повторил: — Ты оставил меня одного в окружении чудищ! Они бесновались так люто, что едва меня не разорвали... — и поджав затрясшиеся от волнения уста, дрожащим голосом промолвил: — Я кричал тебе вослед, когда ты убегал... Я звал тебя, но ты не захотел меня услышать!.. Почему ты меня бросил — да еще и в гнездовье чудовищ?.. — от неслыханного нахальства маленького выпоротка изумленный мастер буквально передернулся всем своим перекошенным ликом: засевший на уступе стервенок в буквальном смысле позволил своему замаранному языку огласить в его адрес упрек! Взбелененный наглостью воспитанника, искривившийся Освальд вытянул кадыкастую выю и разъяренно зашипел:

— Ах, ты неблагодарный выжленок!.. После всего, что я делал для твоего поганого выживания, ты набрался наглости выговаривать мне такую паскудную дрянь?.. Да как ты смеешь, полоротина ты вшивая?! Маленький зарвавшийся наглец!.. Ну погоди у меня, негораздок!.. Сейчас как доберусь до тебя — живо затолкаю сии шельмовские слова обратно в твою залихватскую глотку! Так тебя выдеру, шельму паршивую, что отложится до седины мудей!.. Ишь ты, паскудина бесстыжая: ты погляди, как языком своим разнузданным ворочает!.. — и снова принялся впустую карабкаться по крошащемуся песчанику, тщетно пытаясь достать до загнанного на скалистый уступец мальчишки. Забывшегося паршивца необходимо было хорошенько отодрать за волосья, надежно отучив озвучивать надуманные обвинения в наставничий адрес — но прежде всего вызволить из лютой западни, ибо несмотря на наличие несдержанного языка покинуть отвесный приполок самостоятельными силами малолетний салажонок был николе не способен. Сам же маленький паршивец, между делом, даже и не помыслил остановиться:

— Ты сам не единожды баил, что я для тебя как ярмо... Что я бездарный и совершенно ни на что не гожусь... — горестно поджимая бледную полоску трясущихся уст, без тени смущения бросил он карабкающемуся наверх ведьмаку. — Видать, тебе было сподручнее, чтобы я наконец потерялся... Чтоб зажить привольно, как дотоле: когда тятька еще не всучил тебе такое бесполезное бремя, как я... — услышав подобные облыжные обвинения, кривящий обличье ведьмак лишь усерднее полез наверх — чувствуя, как выступающие острые каменья скверно царапают оголенные ступни. Несправедливые мальчишечьи речи неожиданно неприятно саданули его черствое нутро: это, конечно же, было совершеннейшим наветом, ибо бирюковатый скалдырник ни единый раз всерьез не возжелал избавиться от нерадивого пасынка!

— ...Если б я всамделишно возжелал грешным делом тебя уморить — давно б уже свободно притопил в полынье!.. Или просто не вернулся бы сюда водерень! — брюзгливо огласил ведьмак и под крошево песчаника с гулким треском соскользнул обратно на каменистую землю. Пористая порода проломилась под немалым весом лохмотника. Поднявшись, Освальд снова отряхнул потертые портки и после с суровостью бросил негоднику: — Слезай давай, паршивый выпороток!.. Повторишь мне эту гнусь, глядя в глаза!.. — сосредоточившись на спасении пасынка, он был готов поймать салажонка в прыжке, как некогда в горящем подворье «Доброво»... Впрочем, прижавшийся к песчанику Мирко совершенно не спешил спускаться по собственной воле. — Спускайся, бестолочь дрянная!.. Я трижды повторять не буду!.. — перейдя на разъяренный рык, обратился к мальчишке измотанный пережитыми терзаниями мастер — но приметив, что застывший на уступе салажонок не торопится выполнять его гневливое указание, с прежним усердием принялся взбираться наверх.

Ухватившись обеими руками за выступающие грани крошащихся скал, упорствующий Освальд подтянулся и кое-как установил ступню на рассыпающуюся под прикосновением поверхность: до мальчишкиного уступа необходимо было преодолеть еще не менее пяти локтей высоты... Хрупкий песчаник в бессчетный раз осыпался пылью, но балансирующий на грани ведьмак упрямо подтянулся к следующему отрыву — как спускаться с такого паскудного уклона вдвоем с ребятенком он почти не представлял... Ухватившись цепкими пальцами за очередной выступающий скол, оттолкнувшийся ногой ведьмак попытался переместиться чуть выше — однако через миг оступился, и сорвавшись, с гулким стуком стукнулся затылком об колючие камни!.. По телу снова разлилась неприятная боль, отчего-то пронзившая вместе с головой и хребтиной еще и оголенное брюхо... В глазах сгустился мрак, в висках — ожесточенно запульсировала кровь. Череда нескончаемых мытарств никак не заканчивалась. Еще не хватало, чтобы он здесь разбился... Глухо выдохнув, собравшийся мастер поднялся — однако поглядев наверх, неожиданно увидел над собою один лишь опустевший уступ! Непослушный мальчишка как будто пропал без следа! «Куда ты...» — выпалил обескураженный его пропажей ведьмак, однако далее, услышав поблизости незначительный шорох, моментально развернулся... наткнувшись на голубоглазого сопливца уже рядом с собой!.. Измученный чередой диковинных изменений действительности — уставший Освальд уже не стал разбираться, как салажонок оказался внизу.

Молчаливо смотрящий в ведьмачьи зерцала Мирошек неуверенно помялся на месте, и на этом полоснувший его первым взыскательным взором ведьмак предсказуемо смягчил разгоревшийся гнев. Он так долго разыскивал несчастного воспитанника, так неистово переживал за его выживание — и пускай реальность казалась потерявшемуся мастеру сумбурной, скомканной и даже зрительно смазанной, он испытал неподдельное душевное облегчение, когда вконец-таки разыскал беззащитного пасынка. Ожесточенное кривое лицо понемногу расслабилось. Смятенный салажонок помедлил и засим несмело шагнул к простившему его словесносную дерзость наставнику; чувствующий остатки накопившегося опустошения Освальд повиновался внутреннему побуждению и безмолвно опустился перед притихшим мальчонкой на корти. Измазанный во въевшейся грязи Мирошек неуверенно заключил его плечи в изнуренные объятия, и на этом бирюковатый бродяга окончательно оттаял, поддавшись нахлынувшим отеческим чувствам: подхватив бестолкового пасынка, он без усилий поднялся вместе с ним на руках. Мальчишка явно был чрезвычайно истощен и напуган нахождением в мрачной пещере — отчего-то он казался не по возрасту... маленьким. По взмыленному челышку была размазана смешавшаяся с кровью земля.

— То-то же, сопливец, — приглушенно прохрипел поднявший его на руки ведьмак, — впредь думай загодя баклажкой, — и измотанно выдохнув, молвил: — Пойдем отселе, шельмочка. Мы живы — значит, ничего не потеряно.

Развернулся на этом успокоившийся разумом убийца чудовищ, осмотрелся по тонущим в потемках сторонам и уже вознамерился было идти вместе с воспитанником в избранном направлении... однако смотрит — левая нога словно увязла в болоте!.. Ступня всецело погрузилась в зыбучую топь и с каждым мгновением проваливается все глубже и глубже!.. Отвлекшись на странное ощущение, вставший как вкопанный Освальд остервенело задергал попавшей в неведомые силки ногой — нечто неизведанное как будто тянуло его за лодыжку!.. Как будто желало утащить за собой — потерявший ощущение твердой поверхности мастер начал неумолимо проваливаться в непонятную пропасть!..

...В следующее мгновение в голове уставившегося на свою ногу убийцы чудовищ словно нечто переменилось: обернувшись обратно к удерживаемому на руках воспитаннику, впавший в убийственное помешательство Освальд поглядел на его круглое обличье... Смотрит — а вместо милого дитячьего личика к нему обращена плывущая морда кровожадного чудища: клюворылой помеси человеческой девки и безобразной пернатой стервятины!.. От смрада вороньего помета, гниющей плоти и перьев буквально сшибает перехваченное дыхание!..

В тот же миг отдавшийся во власть глубинных установок ведьмак запрограммированно выхватил из поясного футляра посеребренный кинжал — и единым молниеносным движением вонзил его зазевавшейся паскудине в висок, буквально расколов своим ударом ее хрупкую полушку!.. Кости оказались по-птичьему полыми: сраженное чудовище с булькающим хлюпаньем повалилось на змееглазого убивца, не исторгнув из горла ни единого хрипа — и обнаруживший себя в полулежачем положении ведьмак, все еще скверно осознающий действительность, с разъяренным рыком отбросил навалившуюся омерзительную тушу... В затянутом кровавым туманом рассудке промелькнуло понимание: чертова присосавшаяся к его сознанию сволочь посмела прикинуться себемировым отпрыском!.. Посягнула на самое провалившийся, что только было у нелюдимого мастера!.. На этом впавший в ожесточение Освальд стиснул рукоятку окропленного кровью кинжала — и с безумным остервенением принялся наносить и без того уже убитому чудовищу удары нечеловеческой злобы и ярости!..

Один удар!.. Второй!.. Третий!..

В глазницу!.. В восковицу клюва!.. В пернатое чело!.. В подобие уха!..

И снова!.. И еще!.. И еще!..

Потому что так надо!..

До последней капли силы!.. До потери замутненного сознания!..

За все, что он дотоле пережил!..

***

...Истощенный нескончаемым страданием Освальд восстановил крупицы изнуренного сознания только после того, как крутящая боль в брюшине стала уже просто нестерпимой. Обнаружив себя лежащим возле влажного сталагмита, израненный ведьмак надрывно застонал: требуху как будто выворачивали острыми клещами... Боль была кошмарной, невозможной. Вдобавок пустое брюхо сводило непрекращающимися позывами изнурительной рвоты. Кажется, в беспамятстве его рвало уже не единожды — больше блевать было попросту нечем... Такой чудовищной интоксикации знающий возможности своего организма ведьмак не допускал уже очень давно. Хрипя и стеная, он в изнемождении откинул чугунную голову: в тусклом свете догорающего костерка проступали незамысловатые своды пещеры... Раненый Освальд находился в неприметной барлоге — и пускай, его измученное сознание воспринимало мрачную действительность с огромным трудом, он все же насилу все вспомнил. Натянувшего чужое обличье шпиона, лирийских гвардейцев, наполненный гарпиями Вороний Овраг... Ранение и потерю беззаступного воспитанника... Рядом со стонущим от боли убийцей чудовищ лежала уничтоженная гарпия келайно. Насилу повернувший голову мастер присмотрелся к ее безобразной станине: убитая стервятина лежала в неестественной раскинувшейся позе, обнажая взору свой поросший переливчатыми перьями стан — на запястья и искривленную шею убиенной мерзавки были нацеплены сворованные у заклеванных жертв золотые браслеты, символ ее царственного положения во всей поганой стае. Голова с вороными волосами и проросшими сквозь путаницу перьями была исколота кинжалом в неузнаваемое рыхлое месиво; сам серебряный клинок по рукоять был загнан в чертовкин зияющий глаз... Впавший в исступление мастер нанес стервятине не менее десятка ударов, продолжив кромсать мертвечину, даже когда это стало не нужно... Содрогнувшийся от режущей муки, он лихорадочно поморщил чело — в голове промелькнула единая мысль: конец подкрался слишком близко. Действие принятой исцеляющей «Ласточки» смазалось употреблением токсичного пойла.

Не находя себе места от боли, изнемогающий Освальд обернул башку направо. На противоположной стороне барлоги, за ворохом нагроможденных друг на друга харалужных доспехов сидел прижимающий к груди арбалет капитан де Эньен: лицо бывалого вояки было подобным изваянию из мрамора — бледный, как мел, скалозуб выглядел поистине помертвелым, рассматривая раненого сопартийца с неподдельной немигающей жутью в глазах... Завидев, что изнывающий от физического истерзания ведьмак обратил на него мутный взор, сошедший с лица окаянец неуверенно спросил:

— Ты уже пришел в себя? Или по-прежнему бредишь? — тяжело вздыхающий Освальд всего лишь изнуренно откинулся взад — все его конечности била мельчайшая неукротимая дрожь... Должно быть, нынешнее поведение страдальца показалось капитану отличным от того токсического делирия, какой с высокой степенью вероятности творился доселе, потому как далее обождавший окаянец ошарашенно молвил: — Назови мое имя. Я должен убедиться, что ты больше на меня не набросишься. — В другой ситуации обладающий неисправимым характером Освальд наверняка оставил бы баннеретово вопрошение без потребного ответа, однако ныне он пребывал слишком близко от смерти...

— Эньен... — прошептал изнывающий мастер шепелявыми устами, и напряженный капитан неуверенно отложил самострел.

— ...Признаюсь честно, я до последнего считал твою задумку безумием, — помолчав еще немного, обратился он к содрогнувшемуся от предсмертной лихорадки ведьмаку. — Когда в своем беспамятстве ты беззастенчиво засунул себе руку в порты, мне подумалось, что пора заканчивать тратить драгоценное время — уж не знаю, что у вас, у ведьмаков, за конституция организма, но я впервые вижу, чтоб у потерявшего кварту крови человека возникло половое желание... — и в недоумении нахмурившись, все же продолжил: — А потом ты начал кричать... Понятия не имею, какая чертовщина мерещилась тебе перед глазами, но в какой-то момент меня одолели сомнения, что ты вообще переживешь такой болезненный бред: ты кричал, верезжал и метался, как будто тебя жгли раскаленным железом... А потом появилась эта проклятая тварь. Вылезла из расщелины, уселась над тобою сверху, обхватила твою голову обеим руками и начала с визгливым карканьем царапать щипцом — у тебя лишь заметались в орбитах глаза...  — пораженный развернувшейся картиной смертоубийства, обескураженный гвардеец осмотрел раскинувшуюся рядом с изнывающим мастером тушу. — ...Как ты сумел распознать натяжение моей веревки в таком помешательстве, мне не понятно. Равно как и то, зачем тебе понадобилось бить ее бездыханную тушу еще с десяток раз после нанесения первого смертельного удара... Как бы то ни было, ты справился. Понятия не имею, как... благодаря каким нечеловеческим навыкам — но справился. Сильван тебя дери, ты выродок и подлый проходимец... Но ремесло свое знаешь — безо всяких сомнений.

Отстраненный Освальд с судорожным стоном сполз на натянувшихся веревках к земле: баннеретовы речи гремели у него в голове, как предсмертный набат. Обсуждать убийство бестии с виновником всех своих горестей он более не мог уже физически: каждое прожитое мгновение отдавалось жестоким телесным страданием... По-видимому, приметив то, насколько тяжко мучается исполнивший свою кровавую работу убийца чудовищ, обескураженный увиденным гвардеец все ж таки поднялся на ноги: с кряхтением подобравшись к страдальцу, он неловко сбросил с его запавшей груди отслужившую свое воровину и бессловесно помог расположиться на гравии... На этом понимающий возложенную на него ответственность Освальд через огромное усилие шепнул:

— Послушай меня... — и без того неповоротливый язык еле ворочался от сковавшей обескровленное тело нестихающей судороги. Склонившийся над несчастным мастером гвардеец внимательно уставился в его смыкающиеся от физической муки глаза. — Я больше не смогу идти... — выгибая пронизанную болью хребтину, продолжил трясущийся от лихорадки ведьмак, — тебе придется действовать самостоятельно... Отрежь этой паскудине голову и возвращайся вместе с ней в гнездовье... Подкрадешься максимально незаметно и забросишь трофей как можно ближе к чудовищам... Потом запрячешься и обождешь: междоусобица должна закончить начатое... Оставшихся добьешь мечом... — выслушавший его наставления баннерет де Эньен омраченно кивнул и засим подложил под отяжелевшую голову страдальца скомканный гвардейский жак. Находящийся на смертном одре Освальд как сумел перехватил его запястье трясущейся шуйцей, заставив снова посмотреть себе в глаза. — Выведи мальчишку... — прошептал он окаянцу угасающим голосом, и сосредоточенный капитан со всей серьезностью кивнул.

— Если он жив — выведу, — пообещал баннерет обескровленному мастеру, и вконец-таки оставив его одного, занялся необходимыми приготовлениями к судьбоносному походу в ущелье.

Исполнивший свою задачу погибающий ведьмак с мучительным вздохом закатил замутненные очи... Он сделал все, что мог. Все, что только было в его силах. Дальше начиналось бессилие. И та опасная черта, переступив которую человечья душа не возвращалась назад... Как бы то ни было, от изувеченного мастера больше ничего не зависело. Подтянув к себе трясущиеся руки, он с надсаженным стоном забылся. Лишь бы Мирошек продержался в пещерах... И лишь бы завершивший свои дела баннерет согласился забрать его на попечение гвардии.