Когда Антон был маленьким, почему-то казалось очевидным, что всё будет хорошо.

Солнце светило, море шумело, Ивель казался большим и живым. Точнее, тогда он и был живым, и людей было больше, и в старом кинотеатре по выходным танцы устраивали. Антону было спокойно — он бегал в лес играть с одноклассниками, ходил с отцом на рыбалку, уплетал мамины сырники и был уверен, что вот такая жизнь — она самая лучшая.

По телевизору показывали большие города, и маленькому Антону нравилось фантазировать, что он когда-нибудь там побывает, но поездки к родственникам на большую землю так выматывали, что он окончательно уверился — в гостях хорошо, а дома лучше.

Жизнь казалась простой и понятной: вот Антон закончит школу и пойдёт по папиным стопам, тоже будет ходить в море, поймает самую большую рыбу, о нём напишут во всех газетах…

Когда родители развелись, привычный мир впервые пошатнулся. Антона заставили выглянуть из своей маленькой скорлупки и задуматься: а что, если всё не будет хорошо? Мама замкнулась в себе, папа стал появляться совсем редко, а потом и вовсе уехал — говорят, жить с другой семьёй. Антон долго не понимал, что это значит, и долго думал, что где-то там у папы есть вторая такая же Мама и второй такой же Антон, просто они ведут себя лучше, и поэтому их папа любит больше.

Последней вспышкой воспоминаний об отце и попыткой наладить отношения был подарок на четырнадцатилетие — тогда отец (уже не папа) подарил Антону компьютер. В Ивеле это был первый, и к моменту, когда у пацанов начали тоже потихоньку появляться компьютеры, Антон уже прослыл знатоком и негласно стал считаться компьютерным мастером со своими советами типа «нужно провести дефрагментацию диска» или «вы скинули на дискету ярлык, а не программу».

Карьерный путь виделся как что-то само собой разумеющееся — уже в старших классах карманные расходы Антон оплачивал деньгами, которые получил за починку компьютеров, установку антивирусов и очистку памяти телефонов. Всё ещё казалось очевидным, что всё будет хорошо.

Настолько очевидным, что Антон сам не заметил, когда Ивель из большого и яркого стал маленьким и серым. Солнце всё ещё светило и море всё ещё шумело, но одноклассники уезжали поступать в большие города, дома ветшали, мама седела. Закрылся старый кинотеатр, и столовая, и второй магазин. Паром вместо каждого дня начал ходить через день, а затем дважды в неделю.

Однажды, Антон точно помнит тот день, он проснулся утром и подумал, что по всем признакам должен быть счастлив — но счастья не чувствует. Он всё лежал и смотрел в потолок, и пытался нащупать это ощущение, вспомнить его, вызвать специально… Но чувствовал только, что существует — бесцельно, бессмысленно и бестолково. У него не было большого горя или жуткой травмы, ничего такого, что могло бы оправдать тоску и апатию, просто потихоньку цвет вытек из жизни через маленькую-маленькую дырочку.

Мама говорила, это нормально. Это называется «взросление».

Прошло несколько довольно одинаковых лет, наполненных пресной рутиной, прежде чем Антон понял, что дело было вовсе не во взрослении. И как-то так совпало, что понял он это ровно тогда, когда в его жизни появился Арсений. И как-то так совпало, что, когда Арсений из неё пропал, Ивель снова стал мрачным и бесцветным — куда бесцветнее, чем раньше.

Но теперь это была не пресная бесцветность пасмурного дня, это была пугающая бесцветность тёмной ночи — опасная, непредсказуемая, болезненная. Антон с ней сталкиваться не хотел, но она ему выбора не давала. Эта бесцветность обжигала горло, и не давала спать, и сидела под диафрагмой клубящейся тяжестью. Эта бесцветность тянула из него жилы и забиралась под веки, и изжевала его сердце своими мучительно тупыми зубами.

И тогда, чтобы не дать ей захватить себя окончательно, Антон договорился сам с собой и просто поставил все эти чувства на паузу. Выставил их на веранду, засунул в морозилку, залил жидким азотом — заморозил. Нарастил пласт за пластом голубого льда, такого толстого, что даже ядерный взрыв его не расплавит.

И этот лёд не дал ни одной трещины.

До этого момента.

●︎●︎●︎

Антон опаздывает на поминки специально. Не сильно — но достаточно, чтобы не приходилось слушать бубнёж отца Александра и неловко отодвигать от себя миску с кутьёй, пока остальные наворачивают рис с изюмом.

Долго курит, перед тем как нырнуть под козырёк школы и направиться в спортзал (он же актовый зал, он же банкетный зал, он же место проведения любого мероприятия, предполагающего присутствие практически всего посёлка).

Помимо ожидаемых плюсов, у опоздания есть и минусы — все места оказываются заняты, и Антона дожидается единственное свободное место на углу стола. Опустившись на шаткий стул, Антон обнаруживает по правую руку от себя Позова, напротив Серёжу, а вот рядом с Серёжей, будь он неладен, сидит Арсений. Сидит как раз там, где его сложнее всего игнорировать, там, где взгляд будет постоянно спотыкаться о его закатанные рукава водолазки, обнажающие бледные запястья, об упавший на лоб завиток темных волос, о россыпь родинок на щеках. Обо все эти детали, которые Антон так отчаянно пытался забыть, а теперь пьёт жадными глотками, как сидящий напротив Серёжа пьёт поминальный кисель.

Кисель и правда вкусный.

Антон утыкается носом в свою тарелку, ковыряет зачем-то кутью, которую точно не будет есть, опрокидывает в себя стопку за стопкой. С другого конца стола несутся тосты и обрывки чужих воспоминаний: как Елена Викторовна просила посидеть с маленькой Оксанкой за ведро груш; как она в больнице по три смены подряд брала; как она лучше всех пела народные песни на свадьбах.

Антон себя здесь чувствует не к месту, его воспоминания плоские и наивные, почти все из детства — делиться ими не хочется, разговаривать с людьми тоже. Будь его воля, он бы сейчас тоже лежал на мокром песке, раскинув конечности, как уродливая розовая штука, и ни на кого бы ни реагировал.

Но он себе этого позволить не может, он застрял здесь. Придётся развлекать себя самому. После третьей стопки Антон откидывается на спинку скрипучего стула, нагло уже отодвигает от себя миску с кутьёй и принимается разглядывать окружающих. Взгляд, как ручейки после дождя, раз за разом стекается туда, куда его притягивает физика — пляшет на очертаниях Арсения, на его отросших начинающих виться волосах, на выглядывающем из-под ворота водолазки кадыке, на коротких ногтях, которыми он стучит по вилке.

Возможно, Антон был не прав, заморозив свои чувства к нему. Замороженное удивительно живуче, вон микроорганизмы во льдах Антарктиды тысячелетиями сохраняют жизнеспособность, а потом учёные находят их, размораживают и… погибают страшной смертью от рук (лап? щупалец?) немыслимых чудовищ, как в Лафкрафтианских сюжетах.

Антон вот своё немыслимое чудовище разморозил, а должен был тогда сжечь на месте. Позволить этим чувствам прогореть, рассыпаться в пепел — вот, что нужно было сделать. Отзлиться, оттосковать, отгоревать, а не прятать Арсения в тёмное плохо вентилируемое место своей души, где он пророс, как оставленное без присмотра семечко. Пророс и укоренился, и его теперь оттуда разве что контролируемым пожаром выжечь можно.

На другом конце стола Артём достаёт гитару и спрашивает, что сыграть. В гуле голосов Антон орёт: «КиШ!» в надежде забыться, бездумно тряся конечностями под «Куклу колдуна», но Артём, словно издеваясь, играет «Медведя», от которого горько и тошно (или это от водки?) и хочется ему гитарой голову проломить.

— Ты в порядке? — Позов осторожно трогает за локоть.

Антон мотает головой по какой-то странной траектории, сам не знает, в порядке он или нет. Тянется за рюмкой, но Дима мягко подталкивает ему в руку кружку с киселём.

Арсений с другой стороны стола смотрит. Смотрит внимательно, смотрит обеспокоенно. Привёз с собой глаза не отсюда — что он ими видит, интересно?

Видит грязь на домах, ржавчину на лодках и разводы от морской соли на ботинках? Видит, как постарели те, кого он помнит ещё молодыми и полными жизни?

Интересно, он видит то, что не застал? Последние пять лет вычисляет по мимике и взглядам? Читает прикосновения и их отсутствие как чужие дневники с несложным шифром?

Его нездешние глаза — они видят, что Оксана похоронила мать ещё тогда, когда та перестала её узнавать? Они видят, что Андрей с каждым годом всё меньше принадлежит этому миру и всё больше какому-то параллельному измерению с инопланетянами, древними гиперборейцами и заговорами мирового правительства? Они видят, что Стас из своего парня превратился в лысого дядьку в пиджаке, над какими сам раньше смеялся? Они видят, что Серёжа так и не нашёл, куда себя деть после отъезда некогда лучшего друга?

И что, что они видят, когда смотрят на Антона?

А они смотрят.

Антон облизывает губы и всё же находит пальцами стопку в обход лучших желаний Позова. Дима всегда хочет как лучше — все они всегда хотят как лучше, а получается как всегда.

— Шаст, — Позов ловит его за шею и притягивает к себе, чтобы не кричать на весь зал. — Шаст, пойдём покурим.

— Не хчу крить, — упрямо мотает головой Антон.

И что самое странное — действительно же не хочет.

— Ну не кури, иди хотя бы просто свежим воздухом подыши, — настаивает Поз. — Это я тебе как врач советую.

— Хуяч, — ворчит Антон, но всё же послушно поднимается из-за стола.

У него сегодня нет цели напиться до бессознательного состояния — по крайней мере, не при всех. Чёрт возьми, не на поминках.

Поэтому он мрачно кивает, с трудом строит свой маршрут так, чтобы не спотыкаться о собственный стул, стягивает куртку с вешалки. Хорошо, что поздно пришёл — он сомневается, что смог бы вытащить её из-под чужой одежды, если бы её навалили сверху. Он сомневается, что смог бы вытащить себя… ладно. Возможно, Позов был прав в том, что ему нужно проветриться. Мысли в голове путаются.

Снаружи ещё не темно, но уже начинает смеркаться — когда успело пройти столько времени? Был же день вот только вот.

Слышится приглушённый женский смех — перед тем как завернуть за угол Антон успевает опознать в его обладательнице Дарину, жену Ста… стоп. Стас же оставался за столом? Точно оставался, Антону ещё приходилось его обойти, даже стул его трогать побрезговал. С кем тогда Дарина тут смеётся? На поминках, сука, смеётся. Никакого уважение, никакого… Ай, да похуй.

Антон приваливается к стене и запрокидывает голову, жадно вдыхая холодный вечерний воздух. Хлопьями слезающая краска сыпется за воротник. Пальцы сами тянутся в карман за сигаретами, потому что просто так стоять на улице и ничего не делать он давно разучился. Ветер против такого решения — задувает пламя, никак не даёт прикурить. Но Антон упрямый — особенно когда упрямым быть не нужно. Особенно когда это работает против него.

Где-то там, за деревьями, где огромная розовая штука наслаждается безлюдностью пляжа, кричат чайки. Антон хочет быть то ли штукой (снова), то ли чайкой, то ли безлюдным пляжем. Антоном вот только быть не хочет.

— Ты хоть закусывал?

Голос Арсения доносится как будто издалека, и вместе с тем режет где-то очень близко, как лезвие у шеи. Антон открывает глаза, чтобы удостовериться, что это не сон и не галлюцинация — Арсений и правда стоит рядом, кутаясь в своё дурацкое пальто.

— Я пил кисель, — неуверенно отзывается Антон, затягивается.

— И всё? Так я и думал.

Думал он, посмотрите на него. Зачем ему об этом думать? Антон вот о нём не думает совершенно, ни капли не думает, ни одной мысли!

Ладно. Пиздеж.

— Арс. Ты зачем вернулся?

Лицо Арсения на секунду тонет в облаке сизого дыма.

— Я же тебе сказал, — он недовольно трёт глаза.

Точно, у него же глаза чувствительные, Антон и забыл уже.

Ладно. Пиздеж.

— А уехал зачем? Один.

Арсений смотрит куда-то под ноги, не хочет ловить взгляд, не хочет лицом к лицу — как будто с ботинками проще говорить. Вздыхает:

— Думал, там проще будет.

— И как? Было? Проще.

— И да и нет, — Арсений наконец-то поднимает лицо. — Я когда учиться уехал, тоже думал, что там целый огромный мир, который я упускаю. Настоящая жизнь. А в результате ощущал постоянно, будто часть себя тут забыл. Будто настоящая жизнь, она тут, а там мишура. Секреты, интриги. Потом вернулся. И понял, что тут секретов и интриг не меньше. Потом был ты. И… мы обсуждали. Ты же помнишь.

— Мы, блядь, не обсуждали, что надо уехать, чтобы жениться и детей завести, — в голосе Антона начинает прорезаться злость. — Мы, блядь, вообще не обсуждали такой вариант, это ты с кем-то другим обсуждал, с женой своей, с тёлками своими, я не знаю…

— Антон… — осторожно пытается вклиниться Арсений, но толку в этом как пытаться голыми руками остановить скоростной поезд — Антон такие в рекламе видел, они всё на своём пути сбивают.

— Я думал, ты хотя бы, после всего, что мы… о чём мы говорили, после этой хуйни про быть собой, про честность, я думал, ты если не со мной, то хотя бы, хотя бы, понимаешь, будешь счастлив с кем-то, кто… ты понял. Всё ты понял. Столько пиздел про смелость быть теми, кто мы есть, а в результате… ты сам, блядь, не знаешь, кто ты.

— Я сам, блядь, не знаю, кто я, — спокойно кивает Арсений.

Ветер треплет его волосы — раньше они были короче, но раньше ему и не нужно было линию роста волос скрывать. Как нелепо, что они оба о таких вещах говорят, будто им по пятнадцать, и это какой-то личностный кризис, а на деле Антон то про седину думает, то про облысение. Полжизни прожили хуй знает кем, но не собой. Драма. Трагедия.

Ветер всё свистит, и Арсений наконец подаёт голос, перебивая его:

— Ты думаешь, что, я тебе сейчас могу что-то сказать, что тебя успокоит? Что меня оправдает? Какие-то ответы тебе дать? Шаст, я проебался. Я попробовал жить как все, я понял, что я долбоёб. Понял, что часть меня всё ещё остаётся здесь, вот и всё.

— Вот и всё, — передразнивает Антон озлобленно, алкоголь делает его раздражительным. — Я тебе что, видеокассета? Поставил на паузу — снял с паузы в том же месте?

— Я не…

Скоростной поезд снова несётся мимо.

— Думаешь, я тут сидел, пять лет ждал, когда Арсений там одумается, когда он ко мне вернётся, ага? Думаешь, у меня без тебя своей жизни нет? Думаешь, я тебе на шею кинусь и буду просить прощения за то, что не уехал с тобой тогда? Мне это нахуй не надо!

Тлеющая без внимания сигарета обжигает пальцы.

Ладно.

Пиздеж.

Арсений кивает понимающе, только, кажется, всё равно не верит. Насквозь видит.

— Я не жду, что ты мне на шею кинешься, — из его рта вырывается облачко пара, — я вообще ничего не жду. Я зря тебе сказал про… весь этот бред про чувства — ты его забудь. Я не хочу ничего снимать с паузы, просто… у нас может быть перемирие?

— Пе-ре-ми-ри-е, — тянет Антон, как ребёнок, который впервые услышал это слово.

Арсений кивает, лицо серьёзное, брови сдвинуты:

— Я не прошу всё вернуть как было, но мы можем хотя бы не шарахаться друг от друга? Не драться, не собачиться, просто… быть цивилизованными людьми?

— М-угу, — Антон скорее отмахивается, чем кивает, но в любом случае, активно спорить не хочет.

Можно подумать, ему делать нечего — каждый раз кидаться на Арсения, когда они пересекаются где-то. В конце концов, до того, как всё это началось, они как-то так себя и вели — здоровались, кивали, но в друзья друг к другу не набивались.

И после того, как это закончилось, логично, чтобы всё вернулось на круги своя — как будто ничего не было.

Как будто не выжжены на подкорке воспоминания о каждом дне, каждом моменте, который им удалось урвать. Как будто вся жизнь Антона не скомкана вокруг Арсения, словно жалкий фантик.

Как будто они просто друзья.

— Ну бывай. Друг, — Антон отрывается от стены, ерошит волосы, вытряхивая из них хлопья осыпавшейся краски, и протягивает Арсению ладонь — коротко, сухо, механически.

Тот пожимает её растерянно и отпускает раньше, чем Антону того хотелось бы.

Возвращаясь в здание школы, Антон думает о том, что ничего, блядь, не изменилось с того момента, когда они в последний раз вот так пожимали друг другу руки пять лет назад.

●︎●︎●︎

Вообще, это была идея Антона. Он этот момент помнит до противного ярко. За столько возвращений к этому воспоминанию память обтесала его, как волны обтесывают гладкие камни на дне, превратила в сцену из фильма, в лубок, в иллюстрацию.

Но Антон всё помнит.

Лодку они тогда взяли у Сергея Александровича — Арсений знал, когда отец поедет на материк и не будет задавать вопросов.

Был август, жара стояла ужасная и для этих мест совершенно не свойственная. Даже если бы кто-то и узнал, что они вдвоём в море ходили и без улова вернулись, ничего странного в этом не было — вся молодёжь тогда от зноя только на воде и спасалась.

У Антона были дурацкие пёстрые шорты и футболка, которую он уже не помнит, потому что снял её, как только они отплыли от берега. Плечи ещё сгорели тогда.

У Арсения была синяя тельняшка, словно он себя возомнил настоящим капитаном, и на носу полоса солнцезащитного крема.

— Это всё полумеры, — спорил с ним тогда Антон. — Ты либо полностью намажься, как рекомендуют, либо не ломай комедию.

— Я просто не хочу, чтобы у меня нос шелушился, — смеялся Арсений, но Антон так и не смог его понять:

— А что, если будет шелушиться всё остальное, кроме носа, так лучше будет?

У них был мини-холодильник с пивом, куда Арсений кинул ещё фруктовый лед, и пачка жёлтого полосатика, из-за которого от Антона несло как от рынка морепродуктов.

— Я отказываюсь с тобой целоваться, когда от тебя пахнет рыбой! — ворчал Арсений.

А Антон из вредности совал открытую пачку ему под нос:

— Какой рыбой? Вот этой?

И Арсений лупил его по бокам его же футболкой и вопил:

— Фу! Убери! Убери!

А потом всё равно целовал.

Они лежали тогда на полу лодки, солнце слепило, а у Арсения руки даже на жаре были холодные. Антон всё равно от его прикосновений плавился, и тянулся к нему, и вжимался, и даже липкий от пота хотел его обнимать. Эти моменты, когда они могли вот так вот быть вместе, не зашторивая окна, не оглядываясь, они были настолько редкие, что нельзя было себе позволить упустить ни секунды близости, ни сантиметра прикосновений.

И тогда, разнеженный всей этой любовью, всей этой мягкостью, Антон выпалил то, что давно крутилось у него на языке, но он так и не решался сказать это вслух:

— Давай уедем вместе?

Вот так вот просто, взял и вложил в эти три слова всю свою надежду, всё своё желание жить, всю свою любовь.

— Куда? — Арсений приоткрыл один глаз и повернулся к нему, но всё равно щурился, и у него смешно морщинки по вискам сбегали.

— Прям далеко-о, — протянул Антон. — В большой город. В Москву или Питер.

— Думаешь, там лучше? — Арсений снова закрыл глаза.

— Думаю, там всем плевать друг на друга.

Чайки кричали, и солнце палило, и волны бились о борта лодки. Арсений молчал. Думал.

— Можно поселиться в таком огромном-огромном доме, на тридцать пять подъездов, где в одном дворе больше людей, чем во всём Ивеле, представляешь? Жить и не знать, кто с тобой в одном доме живёт, прикинь? — чем больше Антон позволял представлять себе это их будущее, тем больше сам в него верил.

— Бывают такие дома? — улыбался Арсений.

— Бывают-бывают, я в интернете видел!

— Ну хорошо, уедем и что делать будем?

— Арс, да что угодно! Там-то работы всяко больше, чем здесь. Просто жить будем. Продукты покупать в супермаркете. В кино ходить. На метро кататься. Просто жить обычную человеческую жизнь. Ни у кого не на виду чтобы, без слухов, без оглядываний по сторонам. Это, блядь, всё, чего я хочу. Жить как люди живут.

Арсений тогда посмотрел на Антона, почесал нос, а потом снова молчал — так долго, что Антон уже успел начать думать о чём-то своём. И вот когда он уже погрузился в мысли о сегодняшнем ужине или ремонте крыльца, Арсений впервые ответил чем-то, похожим на согласие. Он сказал:

— Нужно будет накопить много денег на первое время.

И Антон кивнул: нужно.

Они точно обсуждали тогда ещё всякие детали, типа того, что Антон пойдёт чинить мобильники и научится с айфонами тоже обращаться, потому что в столице у всех, наверное, айфоны. И про то, сможет ли кто-то из знакомых и родни помочь им с трудоустройством. И про то, что Арсений сможет снова работать по профессии. И наверняка много ещё важного обсуждали, но подробностей Антон не помнит.

Он помнит только, что у Арсения от фруктового льда все губы были сладкие и липкие.

●︎●︎●︎

Новый день приносит с собой непреодолимое желание жалеть о чём-то. Антон только не определился, о чём именно. О том, что говорил с Поповым? О том, что пил? О том, что вообще на эти поминки попёрся?

Нет, не пойти было нельзя. Оксана его подруга, и хоть пользы от Антона было ноль, вопросы к его отсутствию в такой момент неизбежно бы возникли.

Вот пить столько не стоило — это у Антона от пары стопок угол обзора сузился настолько, что на одного Арсения замкнулся. Но остальные-то там были, все были, мама с Олегом были, и Стас, и Поповы тоже были. Все сидели там, все могли перехватить прожигающие взгляды, которые Антон кидал в Арсения, все могли заметить, что они вышли почти одновременно и вернулись с ничтожным интервалом. Все, кто хотел сделать выводы, их сделали — и всё это потому, что Антон позволил себе отпустить контроль, позволил себе смотреть, куда хотят смотреть его глаза.

Смешно будет, если после этих пяти лет всё это окажется бессмысленным. Если они всё равно узнают.

Пока Антон елозит по зубам щёткой и предаётся мрачным мыслям, с улицы несётся автомобильный гудок, оповещающий о появлении единственного возможного автовладельца. Точно, Серёжа же хотел попросить с чем-то там в машине разобраться, совсем из головы вылетело.

Когда Антон выходит на зов клаксона с щёткой в зубах, внезапно оказывается, что день стоит довольно приятный и неожиданно теплый. Антон щурится, подставляя лицо осеннему солнцу.

— Забыл, да? — смеётся Матвиенко, выходя из машины.

— Ничего я не забыл, — ворчит Антон. — Мы же не договаривались на конкретное время. Сейчас, это, умоюсь и посмотрю, чего у тебя там.

— Капец, ты только встал? — несётся ему в спину, когда он возвращается в дом.

Ну встал и встал, чего бухтеть-то. Они же не в большом городе с серьёзной офисной работой, Ивель в целом существует в своём весьма неспешном измерении без суеты мегаполисов.

Возвращаясь на крыльцо, уже без щётки, Антон думает, что, наверное, и не выдержал бы работу с пятидневкой, где нужно полжизни трястись в дороге. Тут вот работа сама к нему приходит, и даже иногда приезжает.

Серёжа усаживает Антона на заботливо отодвинутое до упора пассажирское кресло и вручает в руки телефон, который, кажется, перестал подключаться к системе автомобиля.

— Коннектилось, коннектилось, а потом что-то поломалось и больше не коннектится, — объясняет Матвиенко с тоской.

— Угу, — кивает Антон, — у людей такое тоже бывает.

— Слышь, доктор Курпатов, ты давай меньше про людей и больше про телефоны, да? — фыркает Серёжа.

Увернувшись от руки, которая хотела потрепать его по волосам, Антон закапывается в настройки и принимается перебирать варианты, ворча себе под нос что-то про обновления, которые больше всякого ломают, чем чинят.

— Бля, только не говори, что мне её в сервис надо будет для этого везти, — вздыхает Серёжа, тоскливо гладя руль. — Так и знал, что надо было что-то попроще брать. Или постарше, без компьютерных наворотов. Жигуль.

— Да брось, — отмахивается Антон, — ты бы со старьём своим ещё чаще катался в ремонт.

Матвиенко улыбается:

— Что, совсем в отечественный автопром не веришь?

— Да я скорее поверю, что розовая хуйня с пляжа реально исполняет желания, — усмехается Антон, не поднимая взгляда от экрана.

— А это ты зря, — внезапно серьёзно отзывается Серёжа. — Потому что она исполняет.

Блядь, и этот туда же.

Антон замирает и поднимает голову на Матвиенко. Вздыхает:

— Ну ладно Оксана от горя крышей поехала, ты-то куда?

— Не хочешь — не верь, мне же больше желаний достанется, — пожимает плечами Серёжа.

Антон закатывает глаза. Теперь молчание в салоне ощущается некомфортно.

— Чё ты там такого вообще успел загадать, чтобы это проверить? — ворчит Шастун, чтобы развеять тишину.

— Чё-то успел, — фыркает Серёжа в ответ внезапно как-то смущённо.

— Ну что, чтобы шабашка подвалила? — гадает Антон, бездумно листая список настроек. — Чтобы в магазин сушёные бананы завезли? Чтобы потеплело?

Погода и правда шепчет, так что, если Серёжа решил опробовать желание на чём-то простом, типа загадать солнечный денёк, можно понять, почему он решил, что сработало.

Но Матвиенко утыкается куда-то в воротник куртки и бурчит неразборчиво:

— …рину.

— А? Не слышно ничего, что ты сказал.

— Дарину, говорю, загадал, — поясняет Серёжа раздражённо. — Чтобы она на меня внимание обратила.

Вот это откровения. Антон, конечно, знал, что Серёжа давно провожал тоскливым взглядом жену главы поселения, но чтобы вот так прям?

— И что, она на тебя посмотрела вчера, и всё, ты посчитал, что это она обратила внимание? — Антон пытается за усмешкой скрыть, насколько ему на самом деле сейчас некомфортно.

Серёжа не отвечает, только выразительно приподнимает брови. Очень выразительно приподнимает брови.

Что ж.

Чувства смешанные.

Антон не может не испытывать смущение от того, что его посвятили только что в чужой интимный секрет, в который он посвящённым быть не хотел. Но вместе с тем, он не может не испытывать злорадство, потому что из всех людей это произошло со Стасом. Так и в карму недолго поверить.

— Она с поминок ушла домой пораньше, я проводил, ну и как-то… как-то так получилось всё.

Антон хмурится, с трудом вспоминая смех Дарины из-за угла школы. Он тогда действительно обратил внимание, а потом… потом, когда докурил и вернулся внутрь, уже за столом её не видел. А Стас ещё точно оставался. Выходит, Матвиенко не врёт? Или по крайней мере, пока что его рассказ не противоречит тому, что знает Антон.

Тем не менее, всё внутри него противится этой идее про исполнение желаний.

— Да ну нет, ну слушай… — тянет он и мотает головой. — Нет в этом ничего сверхъестественного. Вы оба были пьяные, она давно тебе нравилась, обстоятельства так сложились…

— Так в том-то и дело, что раньше не складывались! — стискивает зубы Серёжа. — А именно как я загадал с ней сойтись, взяли и сложились. Скажешь, совпадение?

— Скажу, совпадение, — кивает Антон и наконец-то находит в настройках машины функцию отката обновления, которую никак не мог отыскать, потому что все эти откровения не позволяли ему сконцентрироваться.

Матвиенко пожимает плечами:

— Да думай что хочешь. Я уж не знаю, насколько про Оксанку правда, потому что, ну… второе желание ей явно не исполнила эта штука. Может, там лимит какой-то. Поэтому я решил проверить сразу на том, чего больше всего хотел. У меня подтвердилось.

Антон тяжело вздыхает, глядя на медленно движущуюся полосу прогресса на экране. Что толку спорить с дураками суеверными.

— И чё, много кому ты уже про это рассказал?

— Ой, блядь, думаешь, я тут хожу всем своими сексуальными победами хвастаюсь? — скалится Серёжа. — Я только Дрону рассказал, потому что мы пообещали друг с другом делиться, если про штуку эту что-то узнаем.

— Этого-то я и боялся, — вздыхает Антон и обречённо сползает вниз на сидении. — Щас зацепится за эту навязчивую идею и всё, пиши пропало. Надо Позу сказать, чтобы заказал заранее эти свои… что он там в прошлый раз ему колол.

— Антипсихотические, — мрачно подсказывает Серёжа. — Но это же, блядь, другое!

— Да как другое! Какое оно другое! — возмущается Антон. — Ты его сколько лет знаешь? У него же один сценарий, только поводы разные.

— Нет, в прошлый раз он реально бред нёс про инопланетян, — кивает Серёжа. — Но сейчас-то есть доказательства! Сейчас это видят и нормальные люди.

— Дрон тоже был нормальный, — напоминает Антон мрачно.

Сложнее всего оттого, что этот нормальный Дрон ещё тут, рядом, кажется, до него ещё можно дотянуться. Он смеётся над твоими шутками, как раньше; пьёт с тобой пиво с кальмарами на пляже, как раньше; рассказывает про сына, как раньше. И тебе кажется, что вот же с тобой всё тот же человек, с которым ты бок о бок рос. А потом он тебе тем же тоном рассказывает, что поставил в лесу записывающие устройства, чтобы узнать, о чём общаются грибы или настроил антенну так, чтобы ловить по телеку передачи из параллельной реальности, где Антон ведущий на СТС, и ты понимаешь, что того человека больше нет.

— Я думаю, что нужно за ним присматривать, чтобы он не натворил делов из-за этой идиотской идеи, что какая-то непонятная херня на нашем пляже обладает волшебными силами, — вздыхает Антон. — Он и так постоянно около этой уродины вертится, уже как-то на грани одержимости.

— Шаст, блин, — в голосе Серёжи начинает прорезаться раздражение, — а ты вот вообще не допускаешь мысль, что это может быть не идиотская идея, а правда? Люди в бога верят — а тут это чем отличается?

— Так я и в бога особо не верю, — пожимает плечами Антон. — Самое близкое, когда я был к богу, это знаешь когда? Лет в двадцать, когда помогал отцу Александру церковь белить за пиво вместе с Позом.

— Прям вот можешь точно сказать, что бога нет? — щурится Серёжа.

Антон пожимает плечами и отмахивается:

— Ну не могу, конечно. Я ж не знаю наверняка. Но у меня и доказательств, что он есть, нету.

— А доказательства, что розовая штука есть — налицо, — настаивает Серёжа. — Совершенно необъяснимая хуета появилась, и никто не знает, что это такое. Предположить, что у необъяснимой хуеты есть необъяснимые свойства — я не знаю, мне кажется логичным. Ты можешь верить, не верить, как знаешь, это дело твоё. Но не надо считать за идиотов тех, кто не разделяет твой упёртый скептицизм.

— Да я не считаю никого… — начинает Антон и сам себя обрывает на середине предложения, потому что продолжать этот тупорылый спор нет ни сил, ни желания. — Откатилось. На, проверяй давай.

Он суёт Серёже в руки телефон и напряжённо смотрит, как тот копошится в настройках, а потом разочарованно качает головой:

— Не коннектится. Что, всё? Я этим обновлением всё сломал насовсем?

— Да мало что можно сломать насовсем, — философски замечает Антон. — Чаще всего, даже самые неудачные решения можно исправить, если хорошенько запариться.

— У людей такое тоже бывает, — фыркает Серёжа.

— Слышь, доктор Курпатов… — улыбается Антон в ответ. — Ладно, мне нужно будет погуглить, какие ещё варианты есть, этот самый простой был, но, может, и телефон твой придётся перепрошивать, так что ты сохрани там с него всё важное.

— На крайняк, ты всегда можешь потратить своё желание, чтобы починить мне блютус, — белозубо улыбается Серёжа. — Раз ты всё равно в это не веришь, то ничего не теряешь, так?

Антон только закатывает глаза, выходя из машины.

Хочется верить, что такие шуточки останутся между ними, и слухи о волшебных свойствах непонятной розовой штуки не разлетятся по острову.

Хочется верить.

●︎●︎●︎

Конечно же хуйня это всё.

Непонятно, кто именно не умеет держать язык за зубами — Дрон или Серёжа (Антон уверен только в том, что он сам никому не рассказывал), но идея, что обосновавшаяся на пляже штука может исполнять желания, довольно быстро укореняется в головах местных. Антон слышит эти обсуждения в гомоне идущих с парома тётушек, в смехе школьников, устроивших тир из жестянок и камней за школой, в очереди в магазине, куда он зашёл взять пачку пельменей.

— Слышал, да? — неодобрительно хмыкает мама, закрывая холодильник. — Совсем уже поехали.

— Да бред какой-то, — соглашается Антон.

— Лидия Петровна говорит, зять её загадал, чтобы сигнал не барахлил, когда он футбол смотрит, и с тех пор ни одного обрыва, — тараторит мама, гладя пельмени. — А я ей говорю: ничего, что погода устаканилась, вот и нормально всё? Снова гроза будет — всё оборвёт.

— Во-во, — поддакивает Антон.

В местные сплетни ему ввязываться не хочется, но всё равно приятно, что мама не поддаётся массовому психозу и остаётся барышней критически настроенной.

Найдя в лице сына поддержку, она всё не унимается:

— А у Кузнецовых знаешь, что?

— М?

— Там Лёшка решил подшутить, типа, загадал желание, чтобы у него родственник с наследством объявился за рубежом. И что ты думаешь, у него реально бабка какая-то откинулась и дом ему оставила!

— Где? — напрягается Антон.

— Та в Приднестровье.

Антон позволяет себе коротко хихикнуть, пока сгружает полуфабрикаты в пакет. Наверное, такую иронию можно принять за проделки джинна, ищущего самый отбитый способ осуществить неточно сформулированное желание, но Антон её принимает за то, что видит — за забавное совпадение.

Мама кладёт в пакет два апельсина, которые Антон не просил, но всё равно знал, что она их подкинет, и, нервно разглаживая полиэтиленовые складки, интересуется:

— А сам? Ничего не загадывал?

Антон замирает, сбитый с толку посреди пересчитывания денег.

— Я ж в это не верю, — он пожимает плечами и снова принимается выкладывать на прилавок купюры.

— Ну можно и на всякий случай загадать, вдруг сбудется, — по-лисьи подмигивает мама.

Ну вот, и она туда же.

Но спорить с мамой сейчас, объяснять ей, что всё это глупые суеверия, настроения никакого нет. Поэтому Антон просто забирает пакет из её рук и пожимает плечами:

— Да мне как-то… нечего загадывать.

— Как так? — хмурится мама.

И ведь не скажешь ей честно, что просто давно уже ничего не хочешь и ничего не ждёшь, волноваться начнёт. Антон загадал бы, чтобы его все оставили в покое — да только его ведь никто и не трогает. Что он может попросить? Стать второй такой же огромной розовой штукой и просто лежать на пляже?

— У меня уже есть всё, что мне нужно, — вместо этого улыбается Антон и целует маму в макушку.

Она вздыхает и треплет его по волосам — кажется, не поверила, но дальше расспросами не занимается и на том спасибо.

Дома, поставив воду для пельменей, Антон принимается нервно кружить по кухне.

Выходит, местные уже приняли магические свойства этой штуки как данность и не стесняются это обсуждать. Всё бы ничего, чем бы дитя ни тешилось. Только вот сколько времени пройдёт, прежде чем всё это выйдет из-под контроля? Сначала кто-то напишет об этом феномене родственникам, родственники расскажут коллегам, те перешлют в ватсаппе знакомым занятную байку… И вот уже на остров едут не учёные и журналисты, а паломники и сектанты. Сирые и убогие, ищущие исцеления; мошенники, ищущие способ обогатиться; церковь, ищущая возможность прибрать к рукам всё, что можно назвать чудом.

Антон сам не может понять, почему ему не плевать, почему он почти трясётся, засыпая пельмени в кастрюлю, но от мысли, что Ивель из тихого умирающего посёлка превратится в туристическую локацию, его почти физически тошнит.

Что плохого в том, что больше людей узнают об этом месте, потратят тут свои деньги, стимулируют открытие нового бизнеса?

Ага, что плохого в том, чтобы превратиться в жалкий придаток к туристам, словно шерпы в Тибете, бесконечно обслуживающие альпинистов.

Антон нервно бросает ложку рядом с плитой и предоставляет пельмени самим себе — ему именно сейчас срочно нужно метнуться к компьютеру и узнать, насколько близок конец его маленького света.

Так, на самом деле, не всё так плохо. Поиск по новостям выдает несколько прошлонедельных заметок с региональных порталов о появлении штуки, но свежих статей о магических свойствах неведомого розового тела пока нет. Это не значит, что люди не обсуждают её.

Антон высовывает кончик языка от усердия, проверяя Пикабу, Фейсбук и даже непонятный и пугающий его Твиттер на наличие упоминаний Ивеля. Находится пара теорий и быстро заглохших обсуждений, но ничего интересного. Уже почти позволив себе успокоиться, Антон внезапно подскакивает на стуле, когда вспоминает тиктокеров, которые ошивались по Ивелю неделю назад. Вот, где сейчас информация у детей распространяется!

Блядский Тикток.

Приходится сходить достать телефон из куртки и скачать это безобразие. Про ленту Тиктока Антон слышал всякие сказки, типа, там алгоритм каким-то чудом знает в точности, что тебе надо, но, чтобы это начало работать, нужно вытерпеть пару часов отборного кринжа. Пары часов у него нет — пельмени скоро доварятся, — поэтому приходится в непонятном интерфейсе найти поиск и попытаться прикинуть, что могло быть в тех видео. Это оказывается не так просто — поиск по названию посёлка ничего не даёт, поиск розовых штук возвращает всё что угодно от видео про макияж до завуалированных обзоров секс-игрушек. Может, они и не выложили в результате ничего, эти тиктокеры? Приехали сюда в надежде на сенсацию, увидели бесполезную розовую глыбу и разочаровались?

Размышления Антона прерываются шипением выкипающих пельменей.

Засовывая в рот безвкусные разварившиеся куски теста, Антон бездумно листает несмешные скетчи про отношения и инструкции по созданию парника из пластиковых бутылок, когда внезапно видит знакомое лицо. На видео танцует девочка, на вид совсем ещё школьница, которая, кажется, приезжала с остальными на прошлой неделе. Антон тогда ещё думал, что её яркие волосы так выбиваются из цветовой гаммы Ивеля, что она кажется здесь чужеродным предметом.

Измазанными в кетчунезе пальцами Антон торопливо жмёт на экран и листает бесконечную стену видео. Страница девочки наполнена танцами и кокетливыми улыбками, она совсем не похожа на того, кто полезет исследовать заброшки и будет шариться по лесам в поисках загадочных отдельно стоящих лестниц или что там у молодёжи сейчас популярно. Зато среди её видео находятся и те, где она с друзьями — вот у кого-то из них, кажется, больше шансов обнаружить искомое.

Найти первое видео из нужных у Антона получается, когда тарелка давно пуста. Он так и сидит, скрючившись над столом, листает Тикток жирными пальцами, панически добавляя ролики в закладки, чтобы не потерять.

На первом из снятых в Ивеле тиктоков под сотню тысяч лайков. Кажется, по меркам этого приложения это не так много — у забавно жующего веточку укропа поросёнка, которого Антон и сам лайкнул, было семнадцать миллионов. Но представить, что как минимум сто тысяч человек знают о существовании Ивеля, сложно. Антону иногда кажется, что не все жители Ивеля знают о существовании Ивеля.

Само видео довольно пресное — дети кривляются и кричат, пихая камеры поближе к штуке, явно преувеличивая реакцию на скучный неподвижный объект. В попытках создать хоть какое-то обсуждение они накидывают самые невероятные предположения: это инопланетянин; это путешественник из будущего, которого расплющило в машине времени; это бомба замедленного действия, которую нам подкинули рептилоиды, живущие под землёй. Антон интереса ради листает пару других видео парня, который это запостил, и понимает, что эта компания так реагирует на абсолютно любой попавший в камеру объект — от мёртвого голубя до спящего на парковке у Бургер Кинга бездомного мужчины.

Вернувшись к комментариям, Антон немного расслабляется. Аудитория у этих ребят явно очень юная, и что бы они тут ни городили, никто не воспримет это всерьёз. Да-да, рептилоиды, да-да, заговор масонов, иди делай уроки.

Но когда самые старые и залайканные комментарии заканчиваются, начинают показываться те, что были оставлены относительно недавно, и Антон снова напрягается.

«Я слышала, ничего страшного в этом Ивеле, просто что-то непонятное, но пострадавших нет», — пишет BRUTSNAK.

«Подтвердили же, что женщина уже погибла», — не соглашается Miimii_Star.

«Кто подтвердил? Нигде не вижу про это новостей», — возмущается RomanRust9.

«У меня у знакомой там родственники живут. Все местные знают, что эта штука убила пожилую женщину, потому что её дочь так попросила», — отвечает Miimii_Star.

Антон чувствует, как горит лицо от ярости. Одно дело строить безвредные теории, и другое — прямо обвинять Оксану в том, что она убила мать.

Остервенело листая ветку комментариев, Антон находит только стервятников, слетевшихся на чернуху и никого, кто защитил бы здравый смысл. Поэтому сдаётся и пишет сам:

«Что за бред? Умерла пожилая женщина, которая давно и тяжело болела. В этом нет никакой мистики и никакого злого умысла, не мелите чепуху!»

Антон минуты две гипнотизирует оставленный комментарий, но конечно же, никто ему не отвечает. Само собой — это же не чат какой-то. Даже если Miimii_Star увидит его сообщение, не придёт же она (или он?) извиняться за поспешные выводы и распространение непроверенной информации. Не скажет всем, кто прочитал предыдущие сообщения, что это всё необоснованные додумки, которые не нужно распространять дальше.

Убедившись, что в профиле этого тиктокера больше нет ничего полезного, Антон возвращается на главную. Как ещё искать, он не знает, но остаётся надеяться, что алгоритм понял намёк и будет подкидывать ему всё, связанное со штукой и теориями вокруг неё.

Алгоритм, даже если намёк и понял, виду не подаёт, и продолжает кидать Антону в лицо бесполезный бред. Разве что больше не пытается развлекать его тупыми скетчами, сосредоточившись на смешных животных. Смешные животные Антону нравятся, хоть он и не за ними сюда пришёл.

Уведомление об ответе приходит внезапно, когда Антон умиляется сонному тюленю на видео. Судя по всему, его ответ ушёл автору первоначального комментария, потому что вместо Miimii_Star отвечает BRUTSNAK:

«@shastoooon Правильно говорите! У людей горе в семье, а тут мало того, что балаган из этого устроили, так ещё и обвинениями бросаются!»

Вот! Хоть кто-то адекватный в этом тупом тиктоке!

Однако радость Антона не длится долго, потому что к диалогу вскоре подключаются и другие пользователи, которых сюда никто не звал. Не обладая никакой проверенной информацией, они, тем не менее, считают нужным влезть в разговор и сообщить, что о таких вещах можно и нужно говорить, и что правительство не может держать это в тайне вечно, и что, если в Ивеле действительно начали умирать люди после появления штуки, это как минимум должно быть расследовано, а не принято как должное.

Антон перемещается из-за стола на диван, не отрываясь от телефона. Он сам не понимает, как спор с безликими дураками из интернета сжирает его день и заставляет хмуриться так, что лоб начинает болеть.

В какой-то момент во вкладке уведомлений происходят перестановки: новый кружочек сообщает не об очередном тупорылом ответе, а внезапно о том, что пользователь BRUTSNAK хочет добавить Антона в друзья. Зачем, интересно?

Ну допустим.

Приняв предложение, Антон обнаруживает в личке сообщение:

«Спасибо вам, что попытались образумить этих баранов, приятно видеть адекватного человека в этом приложении для детсадовцев».

«Да толку-то, всё равно все при своём мнении останутся», — набирает Антон, тяжело вздыхая.

«Ну зато из новых зрителей если кто найдёт, хотя бы задумаются о том, что они это пишут про реальных людей, которые могут это всё увидеть», — мгновенно отзывается BRUTSNAK.

«Да я и сам, можно сказать, из этих мест, — пишет Антон, поколебавшись, — так что это я и есть тот самый реальный человек, которому не нравится, что про его знакомых всякий бред пишут».

Собеседник (или собеседница?) замолкает, и Антон успевает уже отложить телефон и уговорить себя начать работать, но стоит ему встать с дивана, как звук уведомления разносится по комнате.

BRUTSNAK пишет:

«Ну тогда вам как местному должно быть тем более очевидно, что у происходящего есть множество адекватных научных объяснений, да?»

Проблема вот в чём — нихрена Антону не очевидно. Ему кажется, что что-то своё очевидно всем, кроме него, но сам он ни черта не отчехляет, что именно происходит на его практически заднем дворе. Он, кажется, так глубоко погряз в отрицании сверхъестественного объяснения появления штуки, что забыл приидумать себе то нормальное тривиальное объяснение, которое позволит ему крепко стоять на ногах и не улетать в область допустимой фантастики.

«А вы этой темой тоже интересуетесь? Может, вам попадались ещё видео с адекватными теориями?» — осторожно уточняет Антон.

Невидимый собеседник какое-то время думает, а потом отвечает коротко:

«Если что-то достойное попадётся, я перешлю», — и на этом их диалог заканчивается.

Антон так и остаётся стоять у дивана с телефоном в руках, скользя расфокусированным взглядом по выцветшим обоям. Хороший, конечно, вопрос — во что он сам верит? И какую точку зрения будет подсовывать Дрону, когда тот неминуемо поедет кукухой на мысли, что штука исполняет желания. Как спорить с сумасшедшим, если сам не знаешь, что думать?

Ни мытьё посуды, ни замена экрана на треснувшем планшете, ни передача про диких свиней по каналу «Культура» не возвращают Антона до конца в реальность. Он всё время остаётся где-то рядом, но у себя в голове. В ушах шум прибоя, на языке соль моря — как будто телом он здесь, а мыслями лежит там, на пляже у дома Поповых.

Одинокая чайка приземляется на окно, смотрит на Антона с любопытством, гремит, перебирая когтями по карнизу.

— Ты что-нибудь про это знаешь? — устало интересуется Антон у чайки.

Чайка, даже если знает, своих секретов не выдаёт. Да и откуда ей знать — она штуку максимум клевала, сидела на ней, летала рядом. Никакой экспертизой в штуковедении не обладает, исследования не проводила, статьи не писала.

А. Вот, значит, на что он себя уговаривал всё это время.

— А Арс что-нибудь знает про это? — продолжает допытываться Антон у чайки.

Чайка отказывается говорить без своего адвоката и покидает карниз человека, который слишком много разговаривает и слишком мало оставляет в мусоре недоеденных рыбных консерв.

Антону приходится одеваться на автомате — как когда зимой утром в непроглядную темень в школу собираешься, — потому что, если он включит голову и заставит себя поговорить с самим собой о том, зачем он хочет найти Арсения, ничего путного из этого не выйдет. Бездумно натягивает тёплые штаны вместо домашних треников, бездумно ныряет в оставшийся ещё от отца свитер с молнией у подбородка, бездумно выкидывает себя за порог.

Октябрьское солнце начинает уже заваливаться на бок и скатываться с небосклона, как пьяный отчим начинает скатываться под стол после пятой рюмки. Его накрывает скатертью свинцовых туч — будет дождь.

Антон втягивает голову в плечи и торопливо шагает к дому Поповых — тоже на автомате. В подступающих сумерках его окна горят уютно и приветливо. Или это просто воспоминания?

Дверь открывает отец Арсения.

— Здравствуйте, Сергейсаныч, — тараторит Антон, покачиваясь на носках. — А Арсений дома?

— Та какой там, — отмахивается Сергей Александрович. — Видите ли, мешаем мы ему! Работу работать. В эту ушёл, в библиотеку.

— А, — разочарованно тянет Шастун.

— Ты если хочешь, заходи, можешь подождать его, — радушно предлагает отец Арсения. — Можем, кстати, и баню затопить. Вы же постоянно у нас в баньке парились до того, как Арсений уехал, помнишь?

Антон чувствует, как краска заливает его уши и переползает на щёки.

— А-э-э… Да… Н-нет, спасибо, не надо. Я пойду в библиотеке его найду.

— А что, надо что-то? — участливо интересуется Сергей Александрович, всё не закрывая дверь и не давая стекающему по ступенькам Антону развернуться и уйти.

— Да я… да я просто спросить там кое-что, — мямлит Антон, чувствуя себя не двухметровой шпалой, а беспомощным хомяком на ладони человека, который никогда не станет его свёкром, но почему-то сохраняет эту динамику.

Торопливо семеня прочь, пока у него не спросили что-нибудь ещё, Антон думает: а насколько родители Арсения и правда никогда ни о чём не догадывались? Про баню — это было искреннее гостеприимство или тонкий подъёб? Может, зря всё это время Антон так оберегал их от этой информации? Может, им всё это время было всё равно?

Тучи сгущаются. Антон натягивает ворот свитера повыше и застёгивает молнию до самого подбородка.

Библиотека работает — это само по себе чудо. Антон знает, что Ивелю с его крохотным населением она не положена, и её бы давно закрыли, если бы не спасающая её на своём энтузиазме заведующая и единственная сотрудница Катя Позова. Отчасти это потому, что библиотека ей самой нужна, чтобы не сойти с ума в этой глуши, наверное. Димка рассказывал, что, когда он предлагал подумать о третьем ребёнке, Катя отшутилась: у меня и так три ребёнка, Савина, Тео и библиотека.

Поэтому и Антон к библиотеке старается относиться ласково. Книжки по радиотехнике возвращает с подклеенными страницами, единственный библиотечный компьютер обслуживает бесплатно и ноги при входе всегда вытирает о коврик.

В коридоре темно — когда читателей нет, Катя экономит электричество, но Антон точно видел свет в окнах основного зала, когда шёл сюда.

Сама Позова находится в кресле за абонементом с сыном на коленях погружённая в какую-то книгу. Дочка на полу раскладывает какую-то карту автомобильных дорог.

— Привет, — негромко здоровается Антон, словно стыдясь своего нахождения здесь.

Катя вздрагивает, поднимает глаза и улыбается: второй читатель за день — это успех.

— Надо где-то расписаться? — с готовностью предлагает Антон.

Катя отмахивается:

— На выходе распишешься. Чего пришёл-то?

— Вообще, я Арсения ищу, — признаётся Антон смущённо.

— А-а, — тянет Катя. — Он в читалке работает.

Читалкой, читальным залом, тут гордо именуется единственный письменный стол с раритетной зелёной лампой, спрятанный в глубине за стеллажами.

— Ничего, если мы тут поговорим немножко? — осторожно уточняет Антон. — Мы шуметь не будем.

Если, конечно, снова не начнут толкаться и предъявлять претензии, как это было в предыдущие их встречи.

— Да шумите, если хотите, кому вы тут помешаете? — смеётся Катя и поднимается со своего места. — Тео, Савин, пойдёмте поможете мне плакаты с улицы в подсобку занести, а то дождь начинается.

Эта её мягкость, деликатность, это её молчаливое понимание всегда Антону импонировали. Вот он сейчас не просил её уйти — ему бы и в голову не пришло, а она всё равно показательно удалилась, оставляя их с Арсением в основном зале наедине. Мало ли, о чём им нужно поговорить.

Мало ли.

Забурившись в лабиринт стеллажей, Антон и правда находит за столом «читального зала» Арсения. Тот вместо выпендрёжного пальто или траурной рубашки сейчас тоже в своём старом свитере — кажется, Антон даже помнит его текстуру и запах. На столе перед ним ноутбук с предательски белым листом текстового редактора на экране, рядом лежат телефон и термос.

Арсений поднимает на него хмурое лицо, и его брови растерянно расходятся в стороны.

— Шаст?

Антон кивает, осторожно опускаясь на стул сбоку от стола.

— Ты чего это? — настороженно уточняет Арсений и отъезжает на стуле чуть дальше от стола, словно старается держать дистанцию.

На ногах у него тапочки — совсем не изменился. У Антона неприятно щемит в груди от этого болезненного узнавания. Громоздкий ворох воспоминаний, кряхтя, переворачивается с бока на бок, стряхивает с себя пыль. Все эти мелочи и, которые Антон так любил, а потом ненавидел, а потом забыл — оказывается, ждали его за поворотом все эти годы.

— Просто поговорить пришёл, — спокойно отвечает Антон и уточняет, — не про нас.

Дождь заходит с козырей — начинает стучать по окнам сразу крупными громкими каплями.

— А про что? — Арсений нетерпеливо поправляет очки. — Давай не тяни. Пришёл поговорить — говори.

Даже от этого его раздражения тянет узнаванием, и у Антона дёргается уголок губ от того, как сильно он, оказывается, скучал по таким глупым мелочам.

— Про штуку эту твою. Нашу. Что ты про неё знаешь?

Арсений оскорблённо моргает, а затем разворачивает ноутбук экраном к Антону, сворачивая текущий документ. За ним открывается вид на папку, полную файлов, фотографий, видео, логов слежения, которые мелкой сеткой заполняют весь экран.

— Можно чуть поуже запрос сформулировать? — цедит Арсений. — И вообще, с какой целью интересуешься?

— А ты с какой целью интересуешься, с какой целью я интересуюсь? — бурчит Антон в ответ.

Арсений возмущённо вскидывает бровь:

— Потому что это мой эксклюзивный материал? На который я угрохал кучу времени и не собираюсь делиться закрытой информацией, чтобы она оказалась где-нибудь в интернете в открытом доступе. Даже с тобой.

Он эти последние слова так выделяет, что Антон на минуту теряется. Что, он до сих пор в каком-то особом списке, что нужно было это так говорить?

— Да не собираюсь я никуда ничего выкладывать, — отмахивается он, стряхивая с себя оцепенение. — Просто пытаюсь хоть как-то понять, что это за уродливое розовое… нечто.

— Почему… почему уродливое? — искренне теряется Арсений. — По-моему, эта штука в чём-то даже красивая.

Антон морщится:

— Ну ты шутишь, что ли? Бесформенная, дряблая, как кисель какой-то. Цвет прям противный, тошнотный такой.

Арсений поджимает губы, явно проглатывая какой-то более пространный комментарий, и только коротко отвечает:

— Красота в глазах смотрящего.

Ой, блядь, тоже нашёлся тут эстет. Антону хочется выдать в ответ что-то едкое, про то, что они тут в Ивеле по музеям не ходят и чувство прекрасного не воспитывают, не то что люди, которые свалили на большую землю. Но он, следуя заданному примеру, тоже эти слова проглатывает — в конце концов, они вроде как пообещали друг другу общаться как цивилизованные люди.

Поэтому Шастун мысленно считает до десяти и возвращается к изначальной теме разговора:

— Такое уже было где-то?

Арсений качает головой:

— Прям такое — нет. Есть круги на полях. Есть всякие арт-инсталляции, авторы которых быстро находятся, типа этого, розового кролика в Италии. В Индонезии несколько лет назад выкинуло какой-то непонятный труп морского животного, да и в целом периодически то там то тут находят такое — но там в том-то и дело, что сразу понятно, что это животное. А тут…

— Тут непонятно, живое ли оно вообще, — со вздохом заканчивает за него Антон.

Арсений кивает, тянется за термосом, откручивает крышку и наливает чай. Протягивает кружку-крышку Антону (тот неловко принимает горячий чай из чужих холодных рук), а сам откидывается на стуле и заводит голосом лектора:

— Основные версии такие: неопознанное животное; арт-инсталляция от анонимного художника; секретная разработка военных, по ошибке покинувшая базу; неизученное атмосферное явление. Это если из адекватных. Ну а помимо них есть ещё миллион версий уже фантастических: там лидируют инопланетяне, а за ними и проделки рептилоидов, и путешествия во времени, и результаты призыва демонов…

Не сдержавшись, Антон фыркает прямо в кружку:

— Бред какой.

— Да я не думаю, что те, кто так пишет, реально в это верят, — отмахивается Арсений. — Видишь, люди снаружи, для них это просто развлечение. Конкурс на самую дикую идею, на самую натянутую на глобус сову. Это только местным хочется понять, что это такое на самом деле.

Антон осторожно отпивает уже остывший чай и ставит чашку на стол. Вкидывает аккуратно:

— Да местные тоже бред всякий выдумывают.

Арсений смотрит на него, прищурившись — пытается считать. Антон ждёт — скажет сам, не скажет? Дождь по окнам барабанит всё настойчивее — уютно и угрожающе одновременно.

— Ты про желания? — негромко спрашивает Арсений после почти минутного молчания.

По его лицу видно, что он этой темы если и не избегает, то как минимум колеблется её понимать — то ли сам не знает, что думать, то ли боится невзначай выдать какую-то секретную информацию.

— Бред же, да? — почти шепчет Антон, безотрывно глядя в усталые светлые глаза перед собой, словно надеется поймать в них ответы на все свои вопросы.

— Ну смотри… — начинает Арсений и запинается.

Сразу же делает вид, что закашлялся, и вливает в себя остатки чая из кружки, наплевав на свою знаменитую брезгливость — на Антона она никогда не распространялась и почему-то не распространяется до сих пор.

Антон наклоняется вперёд, ловя момент поиграть в плохого полицейского, допрашивающего подозреваемого. Но кажется, Арсений от этого больше смущается, чем пугается — его взгляд беспорядочно бегает по лицу Шастуна, а щёки как будто начинают краснеть.

— Шаст, слушай. Я не буду утверждать, что знаю что-то наверняка. Но из всех сверхъестественных объяснений это больше всего похоже на то… что могло бы быть правдой?

— Да ну Арс… — Антона самого удивляет глубина разочарования, сквозящего в его голосе. — Я к тебе с серьёзным вопросом прихожу, чтобы ты меня убедил, что у этого есть нормальное объяснение…

— А зачем тебе? — поворачивает голову чуть набок Арсений. — Зачем тебе нормальное объяснение? Поживи в сказке хоть немного.

— Некоторые из нас… — рокочет Антон, наклоняясь вперёд, но слышит Катины шаги где-то за стеллажами и понижает голос, — некоторые из нас и так из «сказки» не вылезают.

Арсений тоже бросает короткий взгляд туда, откуда доносятся шорохи и шаги.

— Ты про Дрона, что ли? — уточняет он.

— Ты, может, не заметил, но он после развода совсем перестал в реальность возвращаться, — шипит Антон, наклоняясь всё ближе. — Тебе плевать, ты как приехал, так и уехал, а мне здесь разгребать — и, если ты скажешь Дрону, что, мол, да, эта штука, возможно, действительно исполняет желания, он же за эту идею зацепится и совсем потеряет связь с этим миром.

Арсений внезапно подаётся назад, отклоняясь на спинку стула:

— Почему?

— Что «почему»? — раздражённо переспрашивает Шастун.

— Почему ты думаешь, что я «как приехал, так и уехал»?

Этот вопрос выбивает из колеи — как когда шестилетка спрашивает что-то очевидное, но на самом деле объясняющееся через сложные научные концепты. Антон хлопает глазами секунд десять, прежде чем ответить:

— А какие есть варианты?

Какие, действительно, есть варианты? Арсений Ивель оставил позади, как кошмар, от которого смог однажды проснуться — кто после такого возвращается? Дураки и смельчаки. То, как он говорил о доме, не оставляло сомнений, что он хочет просто выжать всё из места, которое выжало всё из него самого — всю славу, деньги, всё интересное забрать. Выжать и выбросить пустую кожурку Ивеля в мусорное ведро своей жизни вместе со всем, что наполняет этот бесполезный кусок суши. Вместе с родителями, вместе с воспоминаниями. Вместе с Антоном.

— Арс, — шепчет Антон так сипло, что, кажется, даже стук капель по стеклу его громче, — почему ты приехал?

Пара холодных серо-голубых глаз следит за ним неотрывно, впивается в лицо взглядом, как голодный дементор поцелуем.

— Да, Антон. Почему я приехал?

Антон откидывается на своём стуле назад, хмурится, пытаясь понять, Арсений над ним издевается или просто мелет всё, что взбредет в голову, чтобы уйти от ответа.

На другом конце библиотеки Катя показательно громко хлопает дверью, чтобы дать понять, что она снова вышла. Но Арсений продолжает говорить тихо и вкрадчиво, почти гипнотизирующе:

— Хочешь теорию? Такую, как ты это называешь, фантастическую? Что если я приехал, потому что ты этого захотел, м? Загадал своё самое заветное желание, чтобы я вернулся, и где-то там в сотнях километров отсюда я именно поэтому решил, что мне нужно в Ивель. А? Как тебе такая теория?

— Дурацкая, — мгновенно отбривает Антон, даже не дав себе время подумать и вспомнить. — Ничего я не загадывал.

— Да? — выгибает бровь Арсений. — Даже из любопытства?

Антон вздёргивает подбородок:

— Да, я же такой человек, во всякую еболу верю, гороскопы читаю. Завтра вон пойду к Олеське, она мне натальную карту составит и скажет по вторникам носить красное, потому что у меня Марс в Близнецах или как они там говорят.

Арсений в ответ только пожимает плечами и агрессивно закручивает крышку термоса, стряхнув оставшиеся капли чая на пол.

Вот и поговорили как цивилизованные люди. Молодцы.

Антон со вздохом поднимается со стула, понимая, что ловить ему тут нечего. И уже почти скрывшись за стеллажами, останавливается и обращается, ловя сетчаткой изображение помрачневшего Арсения.

— А сам?

— А? — Арсений поднимает на него взгляд.

— Сам из любопытства что загадал?

Арсений сглатывает — видно, как кадык ходит под бледной кожей, убегая под ворот свитера.

— Я так понял, у меня нет желания, — он пожимает плечами. — Наверное, желания положены только тем, кто был здесь, когда эта штука при… упа… выбр… появилась. Потому что то, что я загадал, не сбылось.

Наверное хорошо, что никаких желаний на самом деле нет, думает Антон, лавируя между стеллажами на пути к выходу, потому что в определённый момент времени он точно мог бы пожелать Арсению Попову сдохнуть.

●︎●︎●︎

Андрей был первым, кто научил маленького Антона простой житейской мудрости: у всего есть точка невозврата, пройдя которую, ты уже не сможешь починить сломанное. У отношений, у человеческой психики, у маленького жёлтого игрушечного грузовика с откидным кузовом.

Стоя над разлетевшимся в щепки любимым пластмассовым грузовиком, Антон мог только плакать, пока Дрон растерянно теребил его плечо и тараторил:

— Ну зато теперь мы знаем, что такие большие камни этот грузовичок перевозить не умеет.

Это был ещё один урок — «зато мы знаем» не имеет почти никакой ценности, если сломанное не починить. Что толку знать, такого грузовичка у Антона больше никогда не было.

И как-то так вышло, что Дрон сам стал лучшей иллюстрацией принципа точки невозврата. Точкой невозврата было появление в его жизни ребёнка от девушки, которую он едва знал. Точкой невозврата было исчезновение этого ребёнка из той же самой жизни, когда брак Андреевых неминуемо развалился. Точкой невозврата было решение продать дом и перебраться жить в вагончик посреди леса — туда, где большой настоящий мир его не найдёт.

Антону было странно думать, что для кого-то даже маленького тихого Ивеля с его двумя улицами может быть слишком много, но Андрей, кажется, был уверен, что, чем меньше он контактирует с людьми, тем лучше. Где-то тут и начались все эти темы с теориями заговора — то ли Дрон всегда был к ним склонен, но скрывал это, то ли у него совсем от одиночества чердак потёк. Шастун старался оставаться на связи как мог, но получалось не всегда. Сейчас это, кажется, необходимо.

Каждый раз, включая этот, Антон по пути к вагончику Андреева сначала думает о том, что жить на отшибе в условиях хилой ивельской цивилизации — не такая плохая идея, но каждый раз берёт свои слова обратно, когда начинает месить ботинками грязь после окончания удобной тропинки. Чёртов утренний дождь.

Дрон на этот раз на месте, его слышно издалека — суетится, носится по полянке, напевает что-то себе под нос, вторя шипучему радио, пристроенному между веток березы, чтобы антенна повыше ловила. Настроение у него явно приподнятое, даже слишком. Антон бы это даже назвал нездоровым возбуждением.

— О, Шаст! — Дрон его замечает раньше, чем Антон появляется из кустов, и замирает, занеся ногу над ступенькой вагончика. — Чего-то хотел?

— Да так, просто проведать зашёл, — натянуто улыбается Антон и нервно прячет руки в карманы куртки. — А ты занят, что ли?

— Ну не то чтобы прям… чтобы прям занят… — растерянно тянет Дрон. — Просто не рассчитывал сейчас сидеть пиздеть за жизнь. Так что, если у тебя что-то срочное, я помогу, но просто поболтать — это ты лучше вечером заходи.

Дрон и правда нетерпеливо пружинит на одном месте, словно вот-вот готов сорваться и побежать. В руках у него потёртый рюкзак, ещё не закрытый — видимо, как раз бегал собирал что-то.

— А что… что у тебя за дела такие важные, если не секрет? — осторожно интересуется Антон, ковыряя носком грязного ботинка какую-то кочку.

— Да ничего нового, — пожимает плечами Дрон, — пойду за штукой этой наблюдать. Арсений позвал, сказал, хочет что-то там проверить.

— Арсений позвал… — тянет Антон эхом.

Ну конечно, блядь, конечно. Стоило Антону озвучить, что он боится за связь Андрея с реальностью, как Арсений эту мысль подхватил и решил что, докрутить до абсурда? Скормить Дрону все свои самые сумасшедшие гипотезы, чтобы посмотреть, как далеко он зайдёт в их проверке? Козёл, блядь.

— Ты про него хотел поговорить? — внезапно режет Дрон и запирает за собой дверь вагончика.

Антон выныривает из глубины своих мыслей, чтобы сразу же получить по ебалу этим вопросом и замереть с нелепо открытым ртом:

— Что?

Дрон чешет щетину:

— Ну я подумал, тебе, наверное, э… тяжело? Теперь, когда он вернулся. Мне бы было пиздец тяжело постоянно Ритку видеть. Ну, если бы она решила вернуться.

Антон заставляет себя захлопнуть рот и не знает, куда деть взгляд. Эта внезапная попытка заботы его только в смятение приводит. Он-то, когда делился с Дроном своим секретом пять лет назад, рассчитывал, что это как чайке рассказать о том, что тебя гложет — и выговоришься, и она никому не расскажет. Почему-то совершенно не отложилось в голове, что Дрон тот разговор запомнит и ещё когда-нибудь у Антона про это спросит, да ещё и так в лоб.

— Я… э… я нормально, спасибо… — мямлит Антон растерянно. — Ты же, ну, никому не говорил про это?

— Да ну кому я тут расскажу, правда? — отмахивается Дрон, закидывая рюкзак на одно плечо.

Он говорит это таким странным тоном, что Антон до конца так и не может понять, искренне это было или с каким-то сарказмом, но уточнять почему-то боится.

Обратно они идут вместе, но практически не разговаривают, и когда тощая фигурка Дрона отделяется у поворота на пляж за домом Поповых, Антон долго смотрит ему вслед и думает, есть ли вообще смысл спасать человека от безумия, если ему в нём комфортно.

Но даже если иллюзии и навязчивые идеи не вредят Дрону пока — это же не значит, что не навредят никогда. Он уже ломал ногу, гоняясь по оврагам за какой-то чупакаброй, и подхватывал воспаление лёгких, когда зимой всю ночь мониторил НЛО, а ведь там даже реальных объектов для изучения не было. А штука вон, лежит, настоящая, как бы Антону ни хотелось это отрицать, так что с Дрона станется травмироваться в процессе изучения этого нового объекта интереса.

Нет, всё-таки оставлять это без внимания нельзя, особенно если Арсений вознамерился с ним что-то там тестировать. Поэтому Антон, втянув голову в воротник, шагает дальше, туда, где за обшарпанными домами белеет не менее обшарпанная вывеска медпункта.

Утро понедельника — это время, когда Позова точно можно найти на рабочем месте, всё остальное время на двери висит бумажка с номером телефона. Оно и понятно — когда пациенты есть, он занят их лечением, а когда пациентов нет, какой смысл торчать в пропахшем лекарствами кабинете?

Димка действительно на месте — когда Антон входит в кабинет, Позов сидит на корточках у какого-то ящика с бумагами и сосредоточенно что-то там ищет.

— Бахилы, Шаст, — бросает он, даже не отрываясь от своего копошения.

Антон послушно застывает в дверях, неловко балансирует на одной ноге, поочерёдно натягивая еле налезающие бахилы поверх ботинок.

— Что беспокоит, как давно, с чего началось? — зевает Позов и закатывает ящик обратно в шкаф, борясь с кривыми от времени направляющими.

— Беспокоит Дрон, уже лет десять, началось после его развода, — тараторит Антон в ответ и без приглашения усаживается на угол кушетки, аккуратно отодвинув пелёнку на ней.

Дима вздыхает, поднимается на ноги и устало трёт переносицу — кажется, почти всегда так делает, когда речь заходит об этом конкретном пациенте.

— Чего он там? — обречённо интересуется Позов. — Обострение опять?

Антон качает головой:

— Пока нет, но есть ощущение, что не за горами.

— Это почему это? — хмурится Позов. — Из-за штуки этой?

— Из-за штуки, — кивает Антон. — Щас Арсений ему нальёт в уши про всякие свои теории, исполнение желаний там, и всё — держи новую навязчивую идею. Ты же знаешь, как это с ним рабо…

Договорить Антону мешает стук в дверь — резкий, агрессивный, за которым сразу же следует резкий скрип, когда дверь открывают, не дождавшись ответа.

— Подождите в коридоре, я с пациен… — раздражённо начинает Дима, но замирает на полуслове, когда видит, как в кабинет втекает сразу несколько мужчин в форме.

— Позов Дмитрий Тему… опечатка, наверное… Тимурович, — зачитывает самый мордастый из них. — Вы задержаны по подозрению в убийстве Фроловой Елены Викторовны.

— Че… го… — растерянно мямлит Дима, пока мордастый невнятно тараторит, перечисляя его права.

Антон чувствует, как холодеют кончики пальцев. Он шарит ошалевшим взглядом по полицейским, которые, словно мерзкое чёрное пятно, расплываются по кабинету.

— Какое убийство, вы о чём вообще? — мотает головой Позов, переводя взгляд с одного сотрудника на другого.

— При вскрытии было обнаружено превышение допустимого уровня рецептурных препаратов, к которым доступ был только у вас, — дружелюбно поясняет самый молодой из ментов, за что сразу получает тычок локтем в бок от более опытного коллеги.

— Только у меня… доступ? Оксана Фролова медсестра, она могла взять ключи в любой момент, причём тут я вообще? — в голосе Позова недоумение уступает место злости.

— Вы не заявляли о пропаже сильнодействующих препаратов, значит, как минимум соучастник, — пожимает плечами мордатый.

Какой-то из рассыпавшихся по кабинету полицейских вырастает перед Антоном:

— Понятым будете? Нужно просто подтвердить, что всё верно.

Антон отшатывается от него так, будто тот только что предложил испить крови младенцев:

— Я ничего подписывать не буду.

— Тогда покиньте помещение, — мрачнеет мент и кидает самому молодому. — Иди понятых ищи живо, у нас мало времени.

На ватных ногах бредя к выходу, Антон полным непонимания взглядом ищет лицо Позова, но тот сам выглядит ошарашенным и успевает только крикнуть:

— Скажи Кате!

А потом молодой мент закрывает дверь у Антон за спиной и мягко толкает его в плечо, вынуждая спуститься с крыльца. В мозгу сирена орёт, что нужно бежать за Катей на всех парах, но тело не слушается. Ноги словно сами в себе запутываются, а перед глазами всё плывёт, словно реальность сама с собой не стыкуется.

Димка? Убийца? Как это возможно вообще? Да и какой ему смысл избавляться от пациентки, которая и без того одной ногой на том свете? Тут уж действительно логичнее подозревать Оксану, но и этого Антон не может себе позволить. Ни одна теория не бьётся с реальностью, в которой его друга сейчас задерживают за убийство.

Еле переставляя ноги, Шастун переходит дорогу и поднимается на крыльцо Позовых — благо, их семейное гнездо стоит всего в паре домов от медпункта.

Стучится в дверь — раз, второй.

— Катя! Кать! — ответа нет.

Антон с отчаяньем барабанит в дверь всё сильнее и сильнее, пока не осознаёт вдруг — никого дома нет, он зря только тратит время. Не горит свет, и движения за окнами нет — это значит, что Катя, наверное, с детьми в библиотеке на другом конце деревни. Твою мать.

Отошедшие от первичного шока ноги уже могут бежать, но делают это отвратительно, спотыкаясь и поскальзываясь, и то и дело норовя уронить Антона в свежую лужу. Он матерится и на ходу стягивает с себя бахилы, словно те источник всех бед сейчас.

В библиотеку врывается не Антон Шастун, а какое-то растрёпанное расхристанное чудовище, которое так тяжело дышит, что с минуту пытается прийти в себя, прежде чем передать перепуганной Кате:

— Там… там в медпункте… Диму арестовали.

— Это шутка какая-то? — хмурится она.

Антон отчаянно мотает головой:

— Менты на пароме приплыли.

Катя резко опускает тяжёлый том в руках на абонемент и делает пару шагов вперёд, затем замирает, кидает Савине:

— Присмотри за братом, я ненадолго, — и только после этого срывает с вешалки пальто.

Одевается она уже на ходу. Антон почему-то бежит за ней, как будто без его участия никто не разберётся в происходящем. Но правда-то в том, что и с его участием никто не разберётся.

Катя летит, словно метеор, перескакивая через лужи, но к моменту, когда она взлетает на крыльцо медпункта и дёргает за ручку, дверь оказывается заперта. Она с яростью пинает дверь ногой, колотит её кулаками, но всё бесплодно.

— Уже ушли, наверное, — робко предполагает Антон.

— Да куда они могли… — начинает Позова и сама себя на середине слова обрывает. — Паром!

А в следующую секунду Антона сметает с ног ураган «Екатерина», он даже не успевает достать телефон, чтобы на часы посмотреть. Но идея, в целом, логичная — если полицейские ждали понедельничного парома, чтобы задержать подозреваемого, то и в участок его повезут на нём же. Вот почему они торопились с обыском, значит — понимали, что уже потеряли какое-то время и застрянут тут, если не будут действовать быстро. А Антон время потерял на том, что побежал сначала к Позовым, а ещё на том, что за Катей сам решил отправиться вместо того, чтобы позвонить. Вот дурак, а. В результате они несутся сейчас к причалу, как умалишённые, прекрасно видя, что паром уже отошёл.

— Дима! Дим! — кричит Катя, прикладывая руки к лицу, словно рупор.

Маленькая сероголовая фигурка в окружении фигур в форме чуть дёргается на палубе парома, кричит что-то в ответ, но ветер уносит слова в открытое море. Паром уже слишком далеко, чтобы можно было расслышать.

— Какого чёрта, — рычит Катя. — Куда они его везут? Я возьму лодку! Я их перехвачу.

Антон опасливо кладёт руку ей на плечо:

— Их человек пять было. Они просто тебя тоже задержат, если попытаешься им помешать. Это же мусора, Кать. Они тебя всё равно никуда не пустят, будешь сидеть там… А тут у тебя дети.

Последняя фраза словно возвращает Катю к реальности, в её потемневших от ярости глазах мелькает искра понимания.

— Точно. Дети, — вздыхает она и трёт переносицу.

Антон подхватывает падающий с её плеча на землю шарф и осторожно вешает его обратно. Катя, маленькая, но сильная, вцепляется в его руку и сжимает до боли:

— Объясни мне всё, что произошло.

И Антон объясняет. Пересказывает всё, зачем-то включая самые ненужные детали про Дрона и то, что Дима в бумажках копался. Но они Катю не впечатляют.

— Что за бред? — в её голосе просыпается такая злость, что Антон испуганно выпутывает руку из её цепких пальцев — того и гляди, сломает. — На кой чёрт Диме бы понадобилось убивать её? Единственная, кто бы что-то получил от смерти матери — это Оксана.

Антон хочет возразить, что и Оксана не стала бы этого делать, но слова встают поперёк горла. Может, вся история с желаниями и чувством вины, которое её грызло — может, это было придумано, чтобы прикрыть вину настоящую? Осознанно или даже нет. Думать об этом не хочется, но не думать об этом не получается.

— Если эта пизда его подставила, я ей горло перегрызу, — цедит Катя и разворачивается на пятках.

И Антон себя снова обнаруживает бегущим за ней, но не потому, что без него не разберутся, а потому что чувствует, что разговором дело не обойдётся, и кто-то должен будет их разнимать, чтобы полицейским не пришлось возвращаться и предъявлять обвинения по ещё одному убийству.

Он пытается что-то мямлить, Катю вразумить, но внятных доводов, кроме «Оксана не стала бы» и «это всё одно большое недоразумение» у него нет, да и Позова не выглядит так, будто готова сейчас кого-то слушать.

В дом Оксаны она влетает не стучась, просто дёргает на себя незапертую дверь и ураганом проносится по коридору, найдя Оксану на кухне над тарелкой супа. Антон нелепо выглядывает из-за Катиного плеча, надеясь, что успеет отреагировать, если что-то пойдёт не так.

— Что ты сделала? — шипит Катя. — Что ты сделала, почему Диму задержали за то, что он якобы отравил твою мать? Ты его подставила?

Ложка Оксаны с металлическим стуком падает в её тарелку, она растерянно переводит взгляд с Кати на Антона и обратно:

— Что? От… равил? Маму?

— Да не травил он никого! — Катя ревёт раненным зверем, и Антон слышит в её голосе, что трещащая по швам плотина слёз сейчас рухнет.

— Вскрытие обнаружило какие-то э… я не помню, как они сказали. Передозировку каких-то лекарств, доступ к которым по правилам был только у Димы, — поясняет Антон.

— Вскрытие? — шепчет Оксана, бледнея на глазах. — Но она же умерла после продолжительной болезни… По правилам… не долж… почему? Почему вообще было вскрытие?