I

      Обычно Осаму предпочитал не нырять в какие-либо проблемы, оставляя их решение на подчинённых, напарника или Мори, из тени дёргая за ниточки и прослеживая, чтобы всё шло как ему нужно. Однако в этот раз цепь событий оказалась разорвана и, как бы ни было тяжело это признавать, но впервые он совершенно не контролировал ситуацию. И это знание оседало плотным комом напряжения где-то внизу живота, не позволяя расслабиться и плыть по течению жизни.

      Прошло полторы недели с момента его переезда в убежище и за это время Мори так ни разу и не позвонил справиться о его здоровье (хотя Чуя однажды передал от него привет и новость, что врачи ничего сверх пока не придумали); не то чтобы Осаму жаждал поговорить с бывшим наставником, но раньше тот всегда мелькал в поле зрения, когда он был ранен, и доводил до бешенства воспитательными лекциями. Поэтому внезапное игнорирование ужалило и породило до этого неведомое чувство, от которого с переменным успехом хотелось то рычать на всех и вся, то — как бы странно ни казалось — плакать. Слёзы всегда были для Осаму чем-то глупым и непонятным, за исключением, когда это были слёзы от физической боли — ну, то было естественной реакцией организма, и он искренне не понимал, как тому же Акутагаве удавалось сдержать их каждый раз, когда он или кто другой с его (Осаму) согласия ломал ему кости или разрывал едва зажившие раны. Ладно, сохранить лицо перед врагом — это понятно и логично, но, когда ему прилетало от кого, кто по логике врагом не был… Этим ученик тоже изрядно выводил Осаму из себя. Титан хренов. Из железа он что ли? Почему никак не сломается и не разревётся, прося о пощаде?

      И тем не менее, Акутагава Рюноске был единственным из его подчинённых, кто остался рядом и интересовался его самочувствием. И совершенно точно не потому что так приказал Босс.

      Остальные временно перешли под командование напарника и, судя по его коротким рассказам, погрузились с головой в работу, а до Осаму… Чуя вновь оказался прав, как это было всегда, когда дело касалось людских чувств и эмоций — до Осаму никому из них просто не было дела. Вероятно, они даже выдохнули в облегчении, узнав, что какое-то время Демон-вундеркинд не будет нависать над их душами.

      От осознания оного сделалось как-то гадко, паршиво.

      А ещё почему-то больно.

      Не то чтобы он нуждался в участии своих подчинённых — Осаму в принципе не любил излишнего к себе внимания, предпочитая роль серого кардинала, — но в моменты давящей тишины, прерываемой лишь размеренным тиканьем секундной стрелки настенных часов, не мог не вспоминать то обилие вкусностей, выздоровительных открыток и мнущихся в дверях палаты подчинённых Чуи, стоило тому загреметь в больничное крыло с ангиной и никак не сбивающейся температурой под сорок градусов. Напарник тогда походил на живой труп, и Осаму даже поймал себя на лёгком беспокойстве, что тот и правда перейдёт в мир иной; правда, это никак не помешало ему разорвать несколько пакетиков с мармеладом и печеньем и посмаковать те перед не могущим проглотить ничего кроме воды и супа Чуей, наслаждаясь его бессильной яростью. Жаль, Мори как-то слишком быстро прознал про это и отобрал у него все вкусности, заявив, что подчинённые Чуи принесли их своему руководителю, а не Осаму. Осаму тогда надулся, а бледное, болезное лицо Чут искривилось в не менее болезной, но триумфальной ухмылке. В итоге Осаму пришёл к выводу, что единственным значимым плюсом в той истории было то, что Чуя не мог не только орать, но и вообще говорить, что благотворно отразилось на его слухе.

      Громкий хлопок входной двери и последовавшее за ним «Я вернулся!» от напарника привлекли внимание гипнотизировавшего стены (или чем он там занимался?) в соседней комнате Акутагавы, потому как Осаму уловил поспешные шаги в сторону коридора. Догадки подтвердились отзвуками разговора, и Осаму был готов поклясться, что расслышал намёки на смех. Внутри подняло голову подозрение. Его раздражающий ученик никаких эмоций кроме злости, недовольства ну и иногда страха не показывал, и Осаму искренне сомневался, что тот вообще умеет улыбаться, не говоря уже про такое явление как смех, но… Чуя тихо смеяться не умел в принципе и, если его что-то веселило, об этом тотчас узнавало всё окружение в радиусе минимум десяти метров, а тут… Тут был именно тихий, можно даже сказать робкий смешок, будто его обладатель не был уверен, что имеет право издавать подобные звуки. Точно Акутагава! Но с чего вдруг?

      — Не спишь? — Чуя заглянул в спальню, бессовестно нарушив выстраивав-шуюся цепочку возможных догадок, и Осаму просто не смог не огрызнуться:

      — Вспомнишь про шляпу, вот и вешалка.

      Как он и ожидал, Чуя мгновенно потерял всё своё спокойствие.

      — Расточителям бинтов слова не давали!

      — Разве? — Состроил удивлённое лицо Осаму. — А как же твой вопрос или это ты с барабашкой разговаривал? Если так, не смею мешать: болтайте сколько влезет.

      — С каким ещё барашком? — Искренне удивился Чуя, и Осаму не смог сдержать смех. Кое-как успокоившись, прежде всего потому что начала трястись и болеть нога, одарил напарника снисходительным взглядом:

      — Чуя-Чуя, вот слушаю тебя и понимаю, что как был Королём Овец, так таковым в душе ты и остался. Не с барашком, с ба-ра-баш-кой, — по слогам, будто маленькому, повторил он, с невероятным удовольствием наблюдая, как заливается краской стыда и раздражения лицо напарника. О да, если Чуя и ненавидел что-то всей душой, так это дурацкие прозвища и выставление себя глупцом. А тут так удачно сложилось комбо, что грех было не поддеть.

      Осаму широко улыбнулся самой раздражающей улыбкой из своего широкого арсенала, невинно захлопал глазами и принялся мысленно отсчитывать секунды до неминуемого взрыва. Эмоциональный Чуя — отдельный вид искусства, и обычно безразличный до живописи Осаму был бы совсем не против лишний раз взглянуть на эту картину. Даже выставку посетил бы, проводись такая.

      Вот только в этот раз напарник не стал демонстративно топать ногами и пускать пар из носа в праведном гневе, а сделал глубокий успокаивающий вдох, выдохнул и зашуршал всё это время висевшим на локте магазинным пакетом, что-то ища.

      Разочарование сменилось любопытством.

      — Это кошмарище пялилось на меня всё время, что я стоял в очереди, поэтому на, не выдержал. — Осаму рефлекторно протянул ладонь, поймал брошенный целлофановый свёрток и сначала с удивлением, а после — почти с благоговением уставился на подарок.

      — Ещё тёпленький! Чу-у-уя!

      Чуя на его восторженный вопль раздражённо цыкнул, но комментировать не стал. Осаму бесстыдно облизнулся. Не теряя времени, разорвал пакет и запустил зубы в нежное мясо, проглотил первый кусочек и не сдержал звук восхищения. Краб был из его любимых, со съедобным мягким панцирем и невероятно сочными лапками, обгрызать которые было сплошным удовольствием.

      — Так что за барабашек?

      — Ны наю, — сосредоточенно жуя пробубнил Осаму, проглотил и вцепился в новый кусок, — но Акутакафа-ун цылый ень на нго палится.

      — Прожуй и говори нормально, позорище!

      Осаму хитро сверкнул глазами, улыбнулся и, не до конца проглотив что жевал, откусил ещё.

      — С каи пр тя фонует эткет?

      Вздувшуюся жилку на виске Чуи можно было увидеть особо не напрягая зрение, и Осаму на короткое мгновение даже подумал, а не перестарался ли он со своими подколами, прежде чем вспомнил, что напарник всегда так реагировал. Ну не понимал этот человек его юмора, что ж тут поделать? И всё-таки больше раздражать напарника не хотелось, хотя бы в благодарность за вкусный подарок: он ведь мог вообще этого краба не покупать или, наоборот, купить и демонстративно съесть сам, заставив Осаму пускать слюнки и проклинать свою беспомощность. Сам Осаму с бо́льшей вероятностью именно так бы и поступил. Ну, скорее всего потом смиловался бы и дал страдальцу припасённую вторую порцию, но сначала вдоволь бы насладился его угрюмым видом.

      — Спасибо, Чиби-кун.

      Вообще дразнить Чую относительно его роста сейчас вряд ли было хорошей идеей — он мог больше и не принести крабов, потому что злопамятность всё-таки была ему присуща. В некоторой степени, — но, назови он его по имени, вку́пе со словами благодарности это выглядело бы слишком искренне. А позволить хоть кому-то усмотреть его истинное состояние он не мог. Особенно теперь, когда его мир так стремительно и уверенно трещал по швам. Голубые глаза напарника нехорошо сверкнули в его сторону, и Осаму лишний раз порадовался, что, в отличие от него самого, раненых Чуя не бил. Ну… Оплеуха в порыве чувств не в счёт. Наверное.

      — Когда встанешь на ноги — урою, — пообещал тот и провёл ребром ладони по горлу, видимо, для усиления эффекта.

      Вместо обыкновенно наступающего после этого жеста успокоения и желания закатить глаза внутри Осаму разгорелось что-то странное, почти напоминающее эйфорию. По венам заструился адреналин. Губы расплылись в почти маньячной улыбке, глаза расширились и, не пострадай его тело так сильно, он бы наверняка скрутился в какую-нибудь странную позу чисто чтобы вывести Чую ещё сильнее.

      — Но, Чиби-кун, — Осаму намеренно сделал вид, что не заметил как дёрнулся напарник, по-детски склонил голову набок и захлопал глазами: — у тебя слова с действиями расходятся.

      — А?

      — Сказал, что уроешь меня, то есть закопаешь, верно? А сам делаешь жест, означающий перерезанное горло. Не стыку-у-уется! — радостно протянул он. Было чистым наслаждением наблюдать, как каждый раз на его в принципе верные замечания Чуя терялся что ответить и словно мим открывал и закрывал рот, потрясая кулаком в бессильной ярости. Однако, то ли в этот раз что-то пошло не так, то ли Чуя вдруг постиг дзен и научился мыслить философски, потому что вместо ожидаемой пантомимы посмотрел на Осаму как на дурачка и спокойно, почти доверительно, произнёс:

      — Ну правильно. Сначала я тебя прирежу, а потом закопаю. Одно другому тут не мешает, как бы.

      От шока Осаму открыл рот и разве что глаза не выпучил.

      Что?!

      Чуя не должен быть переиграть его в его же игре! Этот парень вообще с юмором не особо дружил, так с какого, спрашивается… Осаму сжал кулак, скомкав простыню, медленно вдохнул и выдохнул и вновь нацепил на лицо маску лёгкой придурковатости. Широко улыбнулся.

      — Но я думал, ты запомнил, что умереть я хочу максимально быстро и безболезненно, а быть зарезанным явно не тот случай.

      — Пф, — фыркнул Чуя, — убить тебя безболезненно было бы несправедливо по отношению не только к твоим жертвам, но даже к подчинённым. Взять того же твоего ученика — сколько кровушки ты с него попил страшно представить.

      В горле резко пересохло. Осаму напряг каждый лицевой мускул, чтобы дурашливо-обиженное выражение не сменилось откровенным беспокойством, но предательский холодок вдоль позвоночника всё же пробежался. Конечно, Чуя — судя по его взгляду и плавным движениям — не ставил перед собой цели уколоть побольнее, но… Пусть и неосознанно, но он вновь указал на самую большую — после лежачего положения, разумеется — проблему Осаму. Будучи в полном здравии, он никогда не задумывался, что обращается с учеником не как с живым человеком, а скорее как с каким-то максимально примитивным инструментом, который можно и в стену швырнуть и ногой пнуть и ничего ему не станется. И самое главное, инструмент никогда не попытается дать сдачи. Осаму тихо выдохнул, картинно развёл руками:

      — Ну, он ведь выжил, верно? По крайней мере в этом ему упрямства не занимать; неплохое качество для мафиози, как думаешь?

      Вместо ответа Чуя смерил его взглядом, в котором практически бегущей строкой читалось: «ты серьёзно?», а потом закатил глаза и махнул рукой:

      — Даже комментировать не хочу. Ладно, лучше скажи, в туалет надо?

      Щёки тотчас залило жаром.

      Напарник взял за правило задавать этот невозможный вопрос каждый раз когда уходил или возвращался и ещё и Акутагаву принудил интересоваться этим по пять раз на дню. Но ученик хотя бы смущался не меньше самого Осаму и всегда заходил окольными путями, а не пёр танком напролом как Чуя. Первые дни Осаму пытался призвать к деликатности, намекал и даже прямо говорил, что такие вопросы здорово смущают, вызывают желание где-нибудь тихо повеситься и вообще, спрашивать о таком неприлично, но все его доводы разбились о невпечатлённый взгляд, справедливое замечание, что желание повеситься или утопиться у него возникало и раньше и по более тривиальным причинам, а последним гвоздём в крышку гроба гордости стали слова о том что легче вынести судно и слегка обмыть тело, чем потом стирать всю постель и всё равно мыть тело, только уже более тщательно. Потому что бесконечно всё в себе он в любом случае не удержит. Это свело на нет все дальнейшие попытки отстоять свою независимость, но стыд никуда не делся.

      Собравшись с духом, Осаму обречённо кивнул.

II

      Когда Накахара-сан привлёк его к водным процедурам Дазай-сана, обосновав тем, что уже скоро отправится на задание, тот швырнул в них читаемую книгу и громко, не скупясь на угрозы и оскорбления, приказал убраться из его комнаты. Рю рефлекторно отскочил к двери, не желая сталкиваться с вышедшим из себя учителем, а вот Накахара-сан явно не впечатлился и совершенно не спешил выполнять приказ. Вместо этого шумно вдохнул и выдохнул, будто бы сдерживаясь от того чтобы не начать кричать самому, и решительно опустил руку на плечо напарника. Красноватое сияние «Смутной печали» осветило полумрак комнаты. Его учитель стиснул зубы, не в силах противостоять увеличившейся гравитации собственного тела, и мог лишь метать в них гневные взгляды. Накахара-сан ровным голосом приказал подойти, и Рю послушно, хоть и несколько нервничая, встал рядом. Гнев в глазах учителя сменился холодной яростью, пальцы на здоровой руке сжались в кулак.

      — О, значит, его ты слушаешься.

      В этой короткой фразе было столько яда, что Рю непроизвольно сгорбился, поджал губы и опустил глаза в пол. Что он должен был ответить на такое? К счастью, Накахара-сан не оставил времени для внутренних терзаний и движением указательного пальца призвал к кровати бутылочку с пенкой для интимной гигиены и пластиковую миску с тёплой водой и плавающей в ней же губкой. Дазай-сан дёрнулся в попытке сбросить с себя «Смутную печаль», а когда не вышло, оборонительно зарычал. Про себя Рю непроизвольно сравнил его с увиденным на видеохостинге бродячим котом, которого подобрали и решили привести в подобающий вид. Во всяком случае, звук был почти один в один.

      Накахара-сан поставил миску с водой на табурет, непосредственно возле кровати, лёгким жестом скинул на другую половину постели одеяло, оставив поверх напарника полосатую простыню. Дазай-сан кое-как приподнял голову:

      — Чуя! — его голос прозвучал уже далеко не властно, как ещё минуту назад, скорее жалобно и просяще. — Я сам, Чуя! Я смогу! В этот раз точно!

      Рю внутренне подобрался: смотреть на такого беспомощного учителя было… тяжело. Накахара-сан протянул руку, принимая у него большое синее полотенце, не обращая внимания на мольбы напарника, накинул то ему на низ живота и бедра и осторожно вытянул простынь. Дазай-сан издал какой-то задыхающийся звук, зажмурил глаза и отвернул голову к шкафу. Сердце Рю билось слишком быстро и слишком сильно, отзываясь на испытуемый стресс, и у него начало сбиваться дыхание. К горлу подполз предательский кашель.

      — В прошлый раз, когда я повёлся на твои речи, — вдруг тихо проговорил Накахара-сан, слегка двигая рукой, приподымая своей способностью нижнюю половину тела напарника и подстилая под неё сложенную в несколько раз широкую впитывающую пелёнку. — ты не удержал миску одной рукой и в итоге вода пролилась и залила простыни. В угоду собственной гордыне ты скрыл этот факт и полдня пролежал на мокром, из-за чего образовались опрелости, которые мне же потом и пришлось залечивать.

      Слова Накахары-сана были ровными, твёрдыми, и не было в них и намёка на жалость. Но и раздражения тоже не было. Просто уверенная непоколебимость, приправленная весомыми аргументами. Ой. Рю вспомнил, как около недели назад Накахара-сан вернулся из аптеки с какими-то баночками то ли крема, то ли ещё чего, рыча себе под нос что-то про тупоголовую скумбрию, умеющую лишь проблемы окружающим создавать. Дазай-сан в тот день и несколько после был тише воды, ниже травы и запретил даже рядом около себя появляться. Рю тогда решил, что сделал что-то не так, но, очевидно, причина крылась совершенно в другом. Он тихо выдохнул, осторожно скосил глаза на пошедшего красными пятнами гнева (потому что Дазай-сан не мог испытывать стыда, верно ведь? Наверняка просто злился, что напарник выболтал конфиденциальную информацию) учителя и вернул взгляд на его тело. Вернее, на синее полотенце, укрывающее низ живота и бёдра вплоть до колен. Руки Накахары-сана надавили на здоровую ногу учителя, сгибая ту в колене и насильно отводя в сторону от обездвиженной. Полотенце сдвинулось, образуя над паховой областью нечто вроде затемнённого навеса. Накахара-сан натянул на руки медицинские перчатки.

      — Так, юнец, слушай, смотри и запоминай. — он взял из миски и слегка отжал губку, махнув Рю наклониться ближе.

      Учитель дёрнул пальцами здоровой руки, вновь пытаясь бороться со способностью напарника, гневно зарычал. Накахара-сан резко бросил губку обратно в воду, размахнулся и ударил его по бедру, чуть выше сползшего полотенца. Рю дёрнулся вместе с учителем и шокировано уставился на сперва побелевший, а после налившийся красным отпечаток ладони на бледной коже.

      — Уймись или я уеду и будешь лежать в собственном дерьме. Не в том положении, чтобы выделываться, если не дошло до сих пор.

      Накахара-сан не повышал голос, но Рю от этого пробрало даже сильнее; Дазай-сана, кажется, тоже. Во всяком случае, тот сделал рваный вдох и замер, прекратив всякие попытки сопротивления, лишь кулак да пальцы здоровой ноги сжались, выдавая его напряжение. Накахара-сан снова выловил из миски губку, щедро полил ту пенкой и слегка надавил, убирая лишнюю влагу. Потом кинул быстрый взгляд на Рю:

      — Запомни: всегда в одном направлении: сверху-вниз. — в подтверждение своих слов он провёл по левой стороне паховой области напарника, потом сполоснул губку и повторил то же с правой. Снова сполоснул губку, снова полил её пенкой и спустился ниже, к промежности. — Это чтобы инфекции не занести, — прокомментировал он.

      Рю наблюдал за размеренными действиями Накахары-сана, периодически забывая дышать от сюрреалистичности происходящего. Никогда он и предположить не мог, что настанет день, когда его выходящий почти невредимым из всех передряг учитель окажется в столь… смущающем положении. Сам Рю точно бы со стыда сгорел в такой ситуации. Правда, с ним никто бы и не возился, ведь особой ценности для Организации он не представлял, учителю угодить не мог, а сестра — единственный человек, кому было не наплевать — постоянно пропадала на миссиях с «Чёрными ящерицами» и при всём желании не смогла бы быть рядом всё время. Под нос ему сунули упаковку нераспечатанных медицинских перчаток, отвлекая от печальных размышлений. Рю вопросительно изогнул тонкую бровь, и Накахара-сан со строгим взглядом кивнул на Дазай-сана:

      — Попробуй теперь сам.

      Сердце ускорило ритм. Стараясь сохранять на лице невозмутимость, Рю распаковал и надел перчатки, сглотнул и нерешительно взял протянутую губку. Смочил её в тёплой воде. Глубоко вдохнул и максимально бесшумно выдохнул. Ладно, это оказалось сложнее, чем он думал.

      Когда неделю назад Накахара-сан огорошил его истинным смыслом присмотра за учителем, Рю, при всём своём уважением к Дазай-сану и желанию угодить ему, не смог полностью удержать лицо от гримасы; губы просто скривились сами собой. Удивительно, но Накахара-сан не посчитал это оскорблением. Наоборот, как-то понимающе посмотрел и заявил, что поможет и всему научит. Даже дал неделю чтобы просто всё «переварить» и ухаживал за Дазай-саном сам, оставив на Рю только уборку в квартире и иногда прося подменить на кухне — Рю с досадой понял, что его познания в готовке не стоили и одной десятой от в общем-то простых, но действительно вкусных блюд Накахары-сана.

      Губка в его ладони коснулась тела учителя, и тот дёрнулся в попытке свести колени, но из-за по-прежнему активированной способности Накахары-сана смог сдвинуться хорошо если на сантиметр. Окутывающее сияние «Смутной печали» стало ярче, сильнее фиксируя положение Дазай-сана.

      — Сверху-вниз, правильно.

      Накахара-сан не стал комментировать реакцию напарника, вместо этого сосредоточившись на действиях Рюноске. У Рю от столь пристального внимания и столь деликатной задачи взмокла спина и почти задрожали руки. Да и лицо контролировать стало сложнее, из-за чего он был почти уверен, что скривился. В этом плане было хорошо, что учитель предпочёл отвернуться и закрыть глаза. Губка скользила по обнажённой коже, смывая остатки пены, оставляя после себя дружно стекающие на подстеленную пелёнку струи воды. Непроизвольно он отметил, насколько напряжено было тело учителя.

      — Так, молодец, — похвалил Накахара-сан, но, только Рю решил выдохнуть и скорее отстраниться, продолжил: — теперь дальше.

      Дальше? Рю несколько раз моргнул в явном смятении. Что ещё? Заметив его растерянность, Накахара-сан тихо вздохнул, почти коснулся рукой лица, но вовремя опомнился. Окинул его усталым взглядом. А потом, видя, что до него не дошло, снисходительно пояснил:

      — Нельзя мыть человека наполовину.

      Рю моргнул, соображая, о чём вообще говорил Накахара-сан. В голову упорно ничего не лезло, и он перевёл взгляд на тело учителя в поисках подсказки. Всю пену он смыл, чистой водой тоже всё сполоснул. Так что же? Почему «наполовину»? А потом вдруг снежным комом свалилось осознание. Ой.

      — Простите, — едва слышно выдавил он, вжав голову в плечи. Снова он оплошал.

— Я не ругаю тебя, просто акцентирую внимание. — Уловив его беспокойство пояснил Накахара-сан и от спокойного тона на душе стало чуточку легче, но полностью напряжение не ушло. Дазай-сан тоже порой реагировал вроде как спокойно и даже понимающе, но буквально в следующую секунду в Рю прилетал кулак или носок тяжёлого ботинка. Общение с руководителями было подобно прогулке по минному полю и никогда нельзя было быть полностью уверенным. — Ты ведь даже не подумал об этом, так?

      Сам вопрос даже не прозвучал как вопрос, скорее это было обычной констатацией факта. Это задело, но вместе с тем дало надежду, что, раз от него изначально не ждали подобных действий, то и наказывать не станут. Ну или станут, но хотя бы не очень сильно. Сил хватило лишь на скованный кивок и Рю искренне надеялся, что для Исполнителя оного окажется достаточно — голосу он сейчас не доверял. И почему он такой тупой? Гин наверняка бы сразу всё поняла и сделала как надо…

      — Всё в порядке, просто запомни и больше не забывай, хорошо? — на плечо опустилась рука без перчатки — Рю и не заметил, когда Накахара-сан снял одну, — но длинные пальцы не сжали ему кожу, принеся вместо боли тепло и что-то очень похожее на спокойствие. Будто с ним поделились внутренней уверенностью. — Теперь нам нужно перевернуть его на бок, но очень осторожно, чтобы не потревожить ногу. Я делал это контролем гравитации, но, думаю, твой «Расёмон» справится с этой задачей ничуть не хуже. Главное не спеши.

***

      Мальчишка старался. Очень.

      Чуя внимательно наблюдал, как Рюноске следовал его указаниям, удерживая «Расёмоном» тело — и особенно пострадавшую ногу — Дазая навесу, открывая к нему доступ со всех сторон, смывая всю грязь и затем насухо вытирая полотенцем. Щёки мальчишки то бледнели, то наливались цветом, ему явно было неловко и некомфортно, но он ни разу не проронил ни звука недовольства. Только тихонько сопел в попытках сохранить на лице невозмутимость, что, впрочем, давалось ему с большим трудом: Чуя прекрасно видел и его сморщенный нос, и поджатые губы, и сведённые к переносице тонкие, едва заметные брови. Чуя бросил беглый взгляд на напарника и мысленно порадовался, что тот решил притвориться спящей куклой, потому как эмоции ученика, пусть и не явно, определённо бы ужалили такого гордеца как Дазай, а мальчишка, уловив, что обидел учителя, занялся бы самобичеванием. А это им сейчас было определённо не нужно. Да и потом тоже.

      Акутагава Рюноске оказался очень зависим от чужого одобрения.

      Чуя заподозрил эту особенность поведения ещё в самую первую их встречу — тогда мальчишка подкараулил его у винного магазинчика и, переминаясь с ноги на ногу, но вместе с тем стараясь выглядеть уверенным, представился учеником Дазая и сообщил, что тот ждёт его в парке через дорогу. Чуя тогда хмыкнул и несколько насмешливо заявил, что миссий со Скумбрией Босс не давал, следовательно, никуда идти он не собирается, а Дазай может валить по всем известному адресу. Он правда собирался свернуть в сторону парковки и поехать домой — денёк выдался насыщенным на события, — но расширившиеся серые глаза и мелькнувшая в них паника вынудили пересмотреть решение. В итоге мальчишка разве что не светился, когда они пришли к месту встречи, где под раскидистым деревом вальяжно развалившись дремал его придурошный напарник, но, стоило Дазаю окинуть ученика недовольным взглядом и заявить, что тот «слишком долго копался», как все краски сошли с юного лица, а щуплая фигурка съёжилась будто в ожидании удара. Серые глаза наполнились печалью и, почему-то стыдом. Чуя тогда хоть и остался в непонятках, решил не вмешиваться — кто знает, может мальчишка натворил что и Дазай рычал на него, потому что всё ещё злился, но… Подобное обращение повторилось и в следующую их встречу, и в последующую. Казалось, что бы Рюноске ни сделал, Дазай всегда был им недоволен. Чуя однажды не выдержал и прямо поинтересовался, что в мире должно сдохнуть, чтобы он если не похвалил, то хотя бы не обосрал старания собственного ученика, на то Дазай скривил губы и в своей идиотской манере посоветовал ему не лезть в их отношения. Именно после того разговора Чуя, прежде чем уйти, подозвал расстроенного мальчишку и вбил в его телефон свой номер, сказав не стесняться звонить, если вдруг понадобится помощь.

      Кто ж знал, что под «помощью» этот юнец поймёт помощь не себе, а придурку-Скумбрии?

      Сделав мальчишке знак подождать и не опускать Дазая на постель, Чуя убрал влажную от вылившейся на неё воды пелёнку, провёл ладонями по простыни, разглаживая складки и убеждаясь в сухости оной, а после махнул рукой в разрешении. Ленты «Расёмона» аккуратно изогнулись, очень медленно и очень осторожно опустили Дазая на постель и также осторожно выскользнули из-под его тела. Дазай слегка дёрнулся, но больше никак не отреагировал. Даже глаза продолжать держать крепко зажмуренными, будто сам себя пытался убедить, что всё происходящее сейчас с ним — просто очередной кошмарный сон. Чуя подавил желание тяжело вздохнуть и вместо этого отправил Рюноске унести в ванную воду и полотенце, предварительно ободряюще ему улыбнувшись. Мальчишка кивнул с каким-то обречённым видом, но скрылся с глаз прежде чем он успел спросить его, что случилось. Решив, что разберётся с этим позже, Чуя вернул внимание напарнику.

      — Ну как ты?

      Дазай предсказуемо никак не отреагировал. Только кадык чуть дёрнулся, выдавая, что он не спит и что ему очень и очень неловко.

      — Молчишь, значит… — Чуя сунул руки в карманы штанов, перевёл взгляд на окно лоджии, за которым уже начинал загораться закат. Скоро надо будет завесить шторы и включить свет, но пока можно было обойтись и так. Чуя вздохнул. Он никогда не строил иллюзий относительно своего красноречия, предпочитая словам поступки, и даже будучи лидером «Овец» оставлял психотерапевтическую часть на Юан или, в крайнем случае, на Ширасэ — пусть и вспыльчивый, но языком трепать тот умел. Да и кого-кого, но утешать Дазая Чуе совершенно не хотелось: эта забинтованная Скумбрия выела ему столько нервов, сколько не выели все враги и недоброжелатели за всю его жизнь. И раз уж он вспомнил об этом, то… — Когда созреешь — извинись перед учеником. Этот юнец слишком заботится о тебе после всего того дерьма, что ты на него вылил.

      Вместо ответа Дазай швырнул в него лежащей под рукой подушкой.

III

      Накахара-сан уехал по поручению Босса через три дня после того как убедился, что все манипуляции с Дазай-саном он выполняет правильно, не забывая ни о необходимости профилактики пролежней, ни о массаже, ни о своевременной и тщательной гигиене. Последнее было хуже всего, потому что, как бы Рю ни убеждал себя и не настраивал, его по-прежнему почти скручивало от рвотного рефлекса, стоило столкнуться с необходимостью очистить тело учителя от продуктов жизнедеятельности. Спасибо медицинской маске, скрывающей половину его лица и приглушающей запах, потому что иначе он всерьёз рисковал не удержать содержимое своего желудка и вырвать на кровать. Маску посоветовал Накахара-сан, мимолётно заметив, что так будет и Дазай-сану, и самому Рю более комфортно и спокойно.

      Настенные кухонные часы тикали довольно громко и показывали без четверти одиннадцать дня, что означало приближающееся время очередного переворачивания Дазай-сана.

      Рю глубоко вдохнул и так же глубоко выдохнул, откусил пирожок с мясом и, тщательно его пережёвывая, впился пальцами в кружку свежезаваренной мяты, отхлёбывая небольшой глоток. Вкусно. На этот «успокаивающий нервы и мысли» недо-чай его подсадил Накахара-сан, сперва хотевший поделиться с ним «офигенно вкусным» вином, но бросивший эту затею после того как Рю банально вырубило после первой же рюмки. В итоге Исполнитель вынес вердикт, что он слишком тощий для хорошего алкоголя (ты просто не успеваешь его переваривать!) и буквально составил распорядок приёмов пищи, указав минимальную порцию за раз, которую Рю просто обязан был как-то в себя запихнуть. Даже если честно не лезло. Рю предположил, что его откармливают на убой. Накахара-сан в ответ на глупую шутку шлёпнул его своей шляпой по макушке и заявил, что прибьёт Дазай-сана за халатность, когда тот наконец встанет на ноги. Причём тут к его весу учитель Рю искренне не понял, но на всякий случай постарался уверить Накахару-сана, что отныне будет есть «как положено». Исполнитель смерил его долгим, пробирающим взглядом, о чём-то задумался, а потом щёлкнул пальцами и напомнил, что Босс тоже остался впечатлён его худобой, а значит его (Накахары-сана) приказ хорошо питаться является приоритетным над всеми остальными. Разумеется, если только Босс лично не прикажет экстренно выдвигаться на миссию, но, поскольку, Рю застрял в качестве сиделки своему наставнику, он не прикажет. В тот миг Рю услышал как захлопнулась дверца ловушки. Приказ. Накахара-сан превратил свою чудну́ю озабоченность его питанием в приказ, прекрасно зная, что в такой формулировке не подчиниться он не сможет. Ещё и про Босса напомнил. В итоге Рю вынужденно просиживал за кухонным столом лишние полчаса-час, беспомощно пялясь на не полностью пустую тарелку, убеждая себя, что место в желудке ещё есть. К сожалению, он не мог просто выбросить остатки пищи или вернуть их в общую кастрюлю — первое потому что жизнь в трущобах научила, что к еде нужно относиться с уважением, второе — потому что Накахара-сан всегда каким-то образом узнавал, стоило Рю так сделать, и тогда его ждала длинная, скучная лекция на тему здоровья и правильного питания, сбежать от которой не было шансов: Накахара-сан просто шёл за ним следом.

      Пирожок закончился, мята была допита, и ничто больше не стояло между ним и его новыми обязанностями. Рю нехотя поднялся с удобного стула, сполоснул в раковине чашку и вымыл руки, после чего открыл мобильник и с чувством исполненного долга отметил в гугл-форме выполненной задачу перекуса. Накахара-сан будет доволен. Он шумно, протяжно выдохнул. В голове по-прежнему не укладывался смысл такого тотального контроля за его приёмами пищи, но вскипевшее в первое время раздражение уже утихло, оставив лишь лёгкое недовольство напополам с чем-то странно тёплым в груди.

      — Акутага-ава-ку-ун! — позвал учитель, растянув несколько гласных, и Рю непроизвольно дёрнулся: тон голоса был слишком слащавым, а это не предвещало ничего хорошего.

      — Иду! — на всякий случай крикнул он в ответ, мысленно принявшись прокручивать, что и когда уже успел сделать не так. День ведь только начался.

      Когда Рю почти вбежал в комнату учителя, тот встретил его поджатыми губами и суровым взглядом.

      — Какие у тебя планы на день?

      — А? — Вопрос был настолько странный, что Рю не сразу уловил его суть. Неуверенно повёл плечом и перемнулся с ноги на ногу. — Присматривать за вами? — и тотчас дал себе мысленный подзатыльник: мало того что прозвучало вопросительно, так он еще и запретное слово ляпнуть умудрился. «Присматривать» стало табу как только выяснилось, что строгий постельный режим — суровая необходимость, а не простая врачебная рекомендация. Но извиняться уже было поздно, да и кислое выражение лица учителя на убийственное пока не изменилось. А это значило, что ему дали шанс. Рюноске распрямил плечи, сложил руки за спиной и максимально чётко, почти по-военному произнёс: — Планов на сегодня нет. — и уже тише, осторожнее, добавил: — Вы что-то хотели?

      Дазай-сан вглядывался в его лицо какое-то время, будто решал, стоит ли озвучивать ему своё желание или нет, но в итоге решился. Легонько откинувшись спиной на подушку, повернул голову к окну и вытянул здоровую руку:

      — Мне до смерти надоело тут лежать. Хочу прогуляться.

      Рю непроизвольно открыл рот. Закрыл его и прикрыл глаза. Помассировав указательным и средним пальцами сначала веки, а потом и виски́, убедился, что нахлынувшая паника отступила, а дыхание выровнялось. Спокойно. Он наверняка просто не так всё понял.

      — Простите?

      Дазай-сан посмотрел на него с оттенком жалости и медленно, будто говорил с трёхлеткой, повторил свои слова. Один в один.

      — Но… Как… Вы же…

      Рю терялся в догадках, издевался над ним учитель или говорил всерьёз, потому что его мозг категорически отказывался осмысливать услышанное. Какое ещё «прогуляться» с переломанным бедром? Его ведь даже с растяжки пока не сняли, напрягать ногу было никак нельзя!

      — Я почти уверен, что Чуя не выкинул ту инвалидную коляску, хотя на костылях было бы, конечно…

      — Нет, — решительно перебил учителя Рю, — вы слышали врачей: единственное, что вы сейчас можете делать — это лежать и позволять костям и мышцам исцеляться. Любое напряжение может усугубить травму, — поспешил он довести мысль до конца, заметив, что Дазай-сан возмущённо нахмурился и открыл рот для протеста, — я не стану так рисковать.

      Злобный взгляд и шумное дыхание здорово перепугали бы и заставили упасть на колени в мольбе о прощении в любое другое время, но теперь, когда ему вверили заботу о здоровье учителя, он собирался выполнить свои обязанности в лучшем виде, даже если это значило пойти наперекор его желаниям. Стоять перед Дазай-саном и настаивать на своём оказалось очень тяжело прежде всего морально: инстинкт самосохранения кричал, нет, вопил на все лады, что уровень дерзости превышен во сто крат и следует немедленно упасть на колени и принести слова покаяния; здравый смысл уверял, что опасаться нечего и он (Рюноске) всё сказал правильно и совершенно не нагрубил. Ему не за что было извиняться.

      — Прошу прощения, Дазай-сан. — И всё-таки вбитая привычка оказалась сильнее.

      Учитель не сказал ни слова, и Рю около минуты простоял перед ним в поклоне прежде чем решился выпрямиться. Красновато-карие глаза смотрели прямо в душу,

грозясь заморозить её, и в горле уже привычно встал ком нервов. Отвести взгляд тоже не получалось. Они играли в так называемые гляделки секунд двадцать прежде чем Дазай-сан решил, что достаточно и не расплылся в нехорошей ухмылке:

      — Смотрю, ты начал расставлять приоритеты.

      Рю пришлось приложить все силы чтобы открыто не дёрнуться всем телом и сохранить внешнее спокойствие, пусть учитель и читал его как открытую книгу и наверняка уже знал, что чего-чего, а оного спокойствия у него сейчас не было и капли. Ещё и этот тон, от которого спина непроизвольно взмокает…

      — В целом, это даже неплохо, ведь это показывает, что какая-то часть извилин в твоём мозгу способна на принятие решений, однако, — Дазай-сан слегка склонил голову набок, как делал всякий раз, когда был особенно недоволен, — ты забылся, что я, вообще-то, не просто Исполнитель, а Правая рука нашего Босса.

***

      Прохладный ветерок приятно ласкал кожу, насыщал лёгкие таким желанным и — можно ли было так выразиться? — вкусным кислородом, едва заметно трепал слишком отросшую чёлку. Осаму зажал меж пальцами прядку волос, пощупал её и про себя подумал, что, когда Чуя вернётся с миссии, нужно будет попросить его немного подровнять это безобразие, потому как сам себя он не пострижёт хотя бы из-за сломанной руки, а доверять такое Акутагаве уж точно было бы крайне плохой идеей: этот недоумок просто срежет ему волосы под корень, как поступил с собственной чёлкой, и ещё всерьёз будет считать, что проделал прекрасную работу. Осаму слегка передёрнул плечами просто представив себя в подобном виде. Бр-р-р! Ни за что!

      Он опустил ладонь на правую сторону лица, провёл пальцами по лбу и глазу, всё ещё несколько удивляясь ощущению кожи, а не слою бинтов под подушечками. Без повязок было непривычно и неуютно, будто его раздели догола и выставили на всеобщее обозрение, но он не мог не признать, что угол обзора увеличился вдвое. Хотя его вид явно перестал внушать былые страх и уважение, раз уж Акутагава так открыто позволил себе дерзить, пусть и извинился после. Вообще ученик удивил его и не в хорошем смысле. Да, критическая часть ума Осаму понимала, что сказал, что сказал мальчишка чисто из соображений его (Осаму) благополучия и безопасности. Но. То что он начал ставить под сомнения его слова да ещё и прямо отказываться исполнять приказы напрягало. Было удобно иметь под рукой безоговорочно подчиняющегося ему эспера — одного из самых сильных и талантливых, если не кривить душой, — и лишаться такого ценного актива совершенно не улыбалось. Конечно, наличие собственного мнения в мафии не порицалось (разумеется, если только оно не мешало делам Организации) и даже приветствовалось, ведь такие люди были первыми претендентами на пост Исполнителей, а впоследствии и, возможно, на кресло Босса, но… Именно Акутагаву Рюноске Осаму совершенно не желал когда-либо видеть в пятёрке руководителей. Чуи было более чем достаточно. Но Чуя и вёл себя рассудительно и не имел привычки сначала действовать, а потом думать. Если, конечно, это не был их очередной дурацкий спор или соревнование, но это немного другое.

      Очередной порыв ветра ударил по лицу, заставив зажмуриться и инстинктивно прикрыть лицо локтем. Осаму бросил взгляд на небо, отметил его хмурый вид, и пришёл к неутешительному выводу, что прогноз погоды в кои-то веки не соврал и на Йокогаму в скором времени действительно грозил обрушиться дождь. Замечательно. Лоджия хоть и была застеклена, но от шума совершенно не изолирована, а потому звон капель по отливам вновь не позволит спокойно подремать или насладиться чтением. Осаму искренне не понимал, как Чуя не находил в подобном шуме ничего неудобного.

      — Дазай-сан?

      Тихий и неуверенный голос ученика прервал размышления, и Осаму недовольно поджал губы. Ну да, Акутагава настолько тихо всё это время наблюдал за ним из спальни, что он почти позабыл о его присутствии. Вздохнув, Осаму нехотя повернул голову:

      — Чего тебе?

      — Ветер усиливается и обещали дождь, так что… — начал было мямлить мальчишка, но наткнувшись на его раздражённый взгляд на секунду замолк и постарался собраться с мыслями: — думаю, стоит вам завершить эту прогулку и вернуться в постель.

      — О, ты думаешь? — ехидно начал Осаму, но упавшие на стекло первые капли нагло его прервали. Проследив за усиливающимися струями льющейся с неба воды он длинно выдохнув в недовольстве и махнул рукой в согласии: — что ж, полагаю, Чуя не оценит бассейн в лоджии.

      Всё это время держащие его в предписанном врачами положении полулёжа у распахнутого окна усики «Расёмона» пришли в движение. Осаму вновь затаил дыхание, когда способность ученика медленно, но с пугающей точностью, не сдвинув положение его ноги и тела ни на миллиметр, втянула его обратно в спальню и аккуратно положила на кровать. Мальчишка с то и дело дёргающимся в волнении кадыком и выпученными глазами пристегнул ногу к сконструированной Чуей растяжке и только после этого, убедившись, что больше ничего не надо, выдохнул и деактивировал «Расёмон». На слегка шатающихся ногах ввалился в лоджию и закрыл распахнутое ранее окно.

      Вообще, что его попытка продавить свою волю и оказаться на улице приведёт к такому результату Осаму искренне не ожидал. В его мозгах всё было гораздо проще — инвалидная коляска, очень осторожное его в неё перемещение (ну ведь именно так его затащили в убежище, почему больше нельзя было использовать этот способ?!) и, собственно, пусть и не совсем полноценная, но прогулка. Ученик же оказался упрямее и изобретательнее, чем он думал, и после долгих колебаний решительно обвил его тело «Расёмоном» и поднял с кровати, предварительно отдельным усиком подцепив пострадавшую ногу. Осаму мысленно поблагодарил всех богов за то что Акутагава был слишком сосредоточен на задаче обеспечения его неподвижности чтобы заметить мелькнувшую на его лице тревогу. Нет, что ученик нападёт или причинит боль Осаму не думал — мальчишка, похоже, ещё не осознал все открывшиеся перед ним возможности и не спешил показывать зубы; но он вполне мог решить перемахнуть с ним через окно чтобы сэкономить время спуска и вот этого хотелось избежать. Потому что если концентрация Акутагаву подведёт, то Осаму будет очень больно падать с и так переломанными костями с третьего этажа. А шансы, что с его удачей он отделается быстрой смертью были ничтожно малы. И потому, когда мальчишка ограничился открытым окном и удержанием его своей способностью на уровне этого окна явно без намерения его в него выкинуть Осаму не сразу, но всё же тихонько выдохнул в облегчении. А потом даже умудрился настолько увлечься разглядыванием пейзажа и ощущением ветра на коже и в волосах, что забыл, что сидит не в кровати, а на «Расёмоне».

      По этой причине вновь ощутить под собой мягкость матраца и простыней было несказанно приятно, но сообщать о том Акутагаве он, естественно, не собирался.

      — Что-то ты быстро выдохся, я был бо́льшего мнения о твоей выносливости, — решив и неловкую паузу заполнить, и слегка ткнуть ученика в неидеальность чисто чтобы не забывал своё место.

      Мальчишка посмотрел несколько растерянно, почти по-совиному хлопнул глазами и принялся теребить рукав рубашки. Занервничал-таки, значит. Отлично.

      — Прошло почти два с половиной часа.

      — М? — Сказать, что Осаму был шокирован значит ничего не сказать. Сколько?! Два с половиной?! Но он же ничего такого не рассматривал, да и по внутренним ощущениям оконная «прогулка» заняла минут тридцать от силы. Незаметно Осаму скосил глаза на настенные часы и внутренне поразился отсчитанному времени. И как мальчишка после столь долгого использования способности ещё на ногах-то держался? Действительно, удивительной упёртости ученика он себе выбрал. Но признавать, что впечатлён он не собирался, а потому растянул губы в насмешливой ухмылке: — всего каких-то два с половиной и ты устал? Ты никогда не сидел полдня раскорячившись в кустах в засаде с гневно дышащим у тебя над ухом чиби-куном, вот уж где действительно головная боль.

      Акутагава пристыженно опустил голову, но намётанный глаз Осаму успел уловить, как на лице ученика проступило недовольство, а губы что-то беззвучно прошептали. Интересно.

      — Ты что-то хотел сказать, Акутагава-кун?

      Осаму вложил в голос мягкие, почти нежные нотки, от которых мальчишка всегда бледнел пуще обычного и тотчас признавался во всех грехах и помыслах, но в этот раз вместо ответа он получил туда-сюда покачивающуюся голову. Лишь напряжение плеч выдавало, что мальчишке действительно было что сказать. Но прежде чем Осаму успел надавить сильнее, Акутагава вдруг выпрямился и почти сбежал из спальни, бросив напоследок короткое: «сейчас разогрею обед».

***

      — Он приказал тебе что?!

      Голос Накахары-сана почти перешёл в фальцет, и Рю немного отдалил мобильник от уха, скривившись. Это действительно было громко.

      — Вот уж скумбрия недорезанная, на пару дней его оставить нельзя, чтобы не придумал какую-нибудь хрень! Надеюсь, ты послал его с его запросами куда подальше?

      — Ну… — Рю замялся. С одной стороны, он ведь не нарушил положение тела своего учителя и не вытащил его на улицу в инвалидной коляске, как тот хотел, а с другой…

      — Рюноске? — интонация Накахары-сана стала жёстче и в ней появился нажим.

      — Я использовал «Расёмон» чтобы перенести его к окну на лоджию, но, клянусь, я не сдвинул ему ногу ни на миллиметр!

      В трубке послышался звук чего-то то ли упавшего, то ли с силой во что-то врезавшегося, а также приглушённое ругательство. Рю сглотнул, чувствуя, как в горле начал формироваться ком нервов. Почему-то после недельного общения с Накахарой-саном ему очень не хотелось разочаровывать этого человека.

      — Просто он ведь Правая рука Босса, и я… — попытался оправдаться Рю, но был безжалостно прерван громко вздохнувшим и явно не впечатлённым таким объяснением Исполнителем:

      — И ты решил, что не выполнение его прихотей будет расценено как предательство? А ты подумал, как бы всё выглядело, если бы в процессе твоего присмотра за ним он окончательно повредил ногу и остался инвалидом до конца своих дней, хм?

      По позвоночнику пробежали мурашки, и Рю передёрнуло. Теперь, когда это сформулировали так, он в полной мере осознал какой катастрофы избежал лишь милостью Высших Сил. Ноги подкосились, и он обессиленно плюхнулся на кухонный стул едва не расплескав чай по одежде и полу.

      — Дошло, да?

      — Я просто подумал, что ему действительно тяжело лежать так весь день и решил, что если буду предельно осторожен, то ничего страшного не случится, а он будет доволен.

      — Угу. Молодец. В следующий раз ещё и в жопу его поцелуй, — с чувством заявил Накахара-сан и спустя пару секунд добавил: — это был сарказм, если что.

      Рю почувствовал как лицо стремительно залилось краской возмущения.