Спасённый из капсульного мирка-плена, какое-то время Дазай отрешённо смотрит перед собой (на сцепленные в замок руки в перчатках цвета, поглощающего ночь, свободно повисшие между ног у рыжего «незнакомца»). Перед его глазами ещё стоят картины его «прошлой» «реальности». Поначалу он даже думает, что его занесло в один из миров Книги, и не воспринимает всерьёз, думая, что это: а) несколько интересно; б) скорее всего, временно. Но при более длительном осмыслении головоломка начинает складываться, если верить словам человека напротив и отталкиваться от них. Тот несколько раз пытался наладить контакт (что Дазай «проживал» как период их встречи и работы сообща в организации Портовой мафии), в итоге спровоцировал Систему заблокировать проторённый путь к Дазаю (Дазаю дали «повод» самому не искать встреч со старым прошлым), и – в их одну из новых встреч – тот сам ему подложил нужную капсулу вместо капсулы с ядом, в итоге после битвы Чуи с проглотившим Дазая драконом тот видит не руины города, дарившего радости и смирение, темноту и отчаяние, боль и обман, а мир, где биоток процессов живого организма используют для своего обеспечения машины. Следом одновременно приходит несколько мыслей, перебивая друг друга. «Так вот почему я не мог умереть»; «хочу вернуться»; «я совершенно против моего использования, снова»… Но первым делом он прерывает тишину с мерным гудением техники с другим:

– Ты ведь видел мои «сны»? – его совершенно не заботит правильность поведения или обращения. Чую, к счастью, это не волнует. Он имел и более мерзкие отношения с этим человеком, так что, будь его воля и не будь тот избранным, забыл бы, как страшный сон. Но Дазай с его гениальным умом был им нужен. Чуя размеренно кивает, не поднимая глаз от пуговиц его рубашки. Сам он одет привычно глазу, а вот Дазай в чужой одежде чувствует себя обнажённым и беззащитным – не то, к чему он привык, ему остро не нравится, но это потом: – Где тот человек? Что с ним? Он жив?

– От этого зависит твой выбор? – они встречаются взглядами, безмолвная битва характеров, в этой реальности Чуя жёстче, не такой наивный и мягкий, его голос звучит всё ещё нежно, но грубее, и оба прекрасно понимают, что каждый сделает всё, чтобы добиться выгоды для себя.

– Если он жив, я бы хотел, чтобы его прекратили использовать. Я не готов мириться с этим. Кто бы он ни был, для меня он был первым и единственным другом. Ты ведь знаешь – мозг не различает сон и явь, для него оба события – настоящее. Именно это лежит в основе того, что спящих и не способных оказать сопротивление машины используют беспрепятственно.

Дазай вдруг остро осознаёт, что других реальностей не существует, и Книги – тоже. Надежды – … Он смотрит на Чую и ждёт ответ, чтобы определиться с ней. Из чувства благодарности он должен помочь Одасаку. Но Чуя молчит. Молчит, терпеливо смотрит и ждёт, пока сознание Дазая окажется готово принять. Чуя понимает, что восприятие вещей отстаёт из-за того, что он оказался настоящим человеком. Естественно, что Дазай жаждет увидеть желаемое. Он должен быть готов услышать, что все сны основаны на реальной жизни людей до Восстания машин лишь отчасти. Сюжетом некоторым снам служат выдуманные кем-то истории. Человек рождался не в уютной утробе матери, у него проявлялось сознание с искусственно созданными образами, но всё, что являлось – не происходило на самом деле именно с ними – никогда. Причина проста – прошло то время, когда умер последний человек, живший до смены власти.

– Он был жив, – наконец отвечает Чуя, тихо и осторожно, как своему ребёнку, оберегая его ментальное здоровье, внимательно следя за изменениями в Дазае. В конце концов, он своими глазами видел, как менялся Дазай рядом с ним. – Когда-то он был жив. – Он утаивает, что Одасаку был жив лишь в сознаниях людей, читавших рассказ писателя. Дазай был из тех, кому «не повезло» (хотя как посмотреть). – Всё, что ты видел… Твои «сны» – ничему из этого нельзя верить.

– Даже тому, что я сижу сейчас здесь? – Дазай скептически поднимает бровь.

– Если хочешь. Просто помни, что я настойчив и умею быть грубым, когда ситуация поджимает. Ты сам видел. Если ты хочешь вернуться и увидеть свой новый мир – пожалуйста. Но до этого я прошу тебя помочь нам. Я отпущу тебя, и ты сладко уснёшь, но сперва ты сделаешь то, что нужно другим людям. Ты ведь обещал тому человеку. Прояви себя по-настоящему, прежде чем сделать свой выбор.

Смотря в льдинки его глаз, обрамлённые бархатными тенями и ресницами, по-новому узнавая незнакомого человека, которого он знал до ритма дыхания в своей прошлой жизни, Дазай односторонне усмехается злой иронии судьбы и пробует новое чувство на вкус: в этот раз выбора нет у него.

Он не может оставаться спокойным, зная истину. Живя по-настоящему, он сможет разыскать информацию об Одасаку. Возможно, он наконец-то сможет умереть.

Возможно…

…что необходимость умереть – было подспудным стремлением сознания избавиться от неправильности происходящего.

Ведь сны, дающие человеку желания, рождающие в нём порывы, являются тем, что формирует волю человека. Если бы не было их, никто бы не знал, что должно быть наоборот.

– Я был бы счастливее не видеть снов вообще, – бурчит Дазай, пиная ножку стула под Чуей, выплёскивая тем самым своё неудовольствие им и его шантажом.

– Мёртвые не видят снов, Дазай. – Какое-то время они снова смотрят друг другу в глаза, изучая и пытаясь понять степень духовной близости, понять, могут ли они друг другу доверять, могут ли они работать сообща. – Те, кто не способен их видеть, умирают очень быстро, так и не осознав себя как человека. – Он продолжает, очень аккуратно подбирая слова и тон: – Ты не из тех, кто примет подобное в себе. Не теперь. И Система не даст тебе умереть по-настоящему, пока не иссушит твой мозг. Она может дать тебе новую иллюзию, сон, где тот человек – жив.

– Звучит как предложение, от которого я не смогу отказаться.

Чуя горько поджимает уголки рта и опускает взгляд.

– Сперва сумей с ней договориться и выторговать свободу для тех, кто хочет быть собой в этом мире.

Дазай не знает этого Чую, но он практически уверен, что в его печали есть что-то личное. Не великое и не напыщенное вроде заботы о человечестве.

– Что ты потерял во «сне»? – любопытство выскальзывает из его уст прежде, чем он успевает осознать, что ему не всё равно. Но говорит он тихо и мягко, прекрасно понимая, с каким чувством провожают мечты.

Чуя улыбается немного неуверенно и нервозно, лишь на миг, отводит глаза, по-прежнему избегая пересекаться с ним, устремляя взор в мёртвую тьму за иллюминатором, позволяя ей окрасить своё лицо тоже. Цепочка его позвонков напоминает длинный ряд жемчужных пуговок на платье подруги Доппо, таких раздражающих и притягательных одновременно; он пытается представить Чую с ними на талии в корсетной жилетке.

– В этом мире нет солнца, ты знаешь? Мы с горем пополам выращиваем пищу в лабораториях. Машины с этой целью перерабатывают мёртвых. Я никогда не приму то, что это происходило со мной.

Он не отвечает на вопрос, уводя разговор в сторону. Возможно, ему всё ещё очень больно об этом говорить. Или он не видит в этом больше смысла. Или не хочет раскрывать тайны Дазаю. Одновременно Чуя находится здесь и где-то очень далеко, в то время как Дазай с трудом может совладать с собственным речевым аппаратом и дыханием, не говоря уже о задаче удерживать тело в вертикальном положении, появившейся впервые в его жизни. Он вдруг ощутил себя очень одиноко. Горстка людей, преследуемая машинами, в мире без солнца и межпланетного сообщения, едва могущая обеспечить пропитанием себя, стремится пополнить свои ряды, о которых заботиться будет ещё сложнее. Знание о потреблении мёртвых было ужасающе, но когда Дазай заснёт вновь, он не будет знать об этом.

– В чём смысл такой жизни, Чуя? – его вопрос раздаётся, возможно, излишне резко. Чуя снова улыбается и наконец обращает взор на него – печально, с глубокой внутренней тоской, словно траурной, но внешне он остаётся спокоен и твёрд.

– Ты мне скажи. Каждый находит его для себя сам. Именно поэтому мы здесь, а не там. Те, кто вытащил меня, всего лишь в очередном поколении продолжают начатое дело тех, кому повезло быть не порабощённым. Мой смысл не был встретить тебя и наконец завершить, исполнить пророчество и стать свободным. Я стремлюсь… – он делает паузу, словно раздумывая, не слишком ли неосторожно говорить такое, – ощутить себя человеком. Меня не заботит, что я создан искусственно, мне многому пришлось научиться, но иногда… Я всё ещё не уверен, что проснулся. Встретить тебя было большой удачей для меня. Моё сердце наконец ожило, что доставляло некоторые неудобства, но теперь, я вижу, мне больше нет нужды заставлять его снова молчать. Сейчас ты подобен новорождённому, слабый комок плоти и костей, – он кривится в насмешке, проводя сравнение в памяти с самоуверенным выскочкой, каким Дазай видел себя, – но ты Избранный. Ты чёртов гений, лакомый кусок для машин, потерю которого они так просто не оставят и скоро явятся за тобой, но среди людей ты сможешь занять место лидера, если пожелаешь и этого тоже.

– А ты на самом деле не такой бесхитростный, как моя собачка.

– Но всё такой же честный? Ты мог бы оценить это. Я не использовал главный козырь против тебя, солгав про то, что Одасаку где-то среди нас.

– Слышать это имя от тебя... – Дазая снова мелко передёргивает. Он крайне ревниво относится к своему драгоценному другу.

– Тогда как насчёт сделки? Я не отпущу тебя, но я дам тебе умереть, если это всё ещё будет то, что ты захочешь сделать.

– Не могу согласиться. Ведь неизвестно, когда наступит момент и ты сочтёшь, что можешь быть свободен от меня. Если ты хочешь сотрудничества, позволь мне самому предложить свои условия.

– Хорошо. В этом мире нет ничего, что я бы не смог сделать.

Столь заносчивые слова в первое мгновение вынуждают Дазая опешить. В следующее мгновение он осознаёт: нет чего-то такого, за что бы Чуя держался и чем бы дорожил, не готовый расстаться, будь то вещь или его собственная жизнь, если, конечно, он не собирается обвести Дазая вокруг пальца. Но если в его сердце ютится одиночество, то что держит его в мире реальности? Почему он не хочет выбрать блаженный сон? Если только… существует что-то, что он не сможет получить ни при каком условии. Что он там говорил о своём сердце и самом Дазае? Это ведь не значит, что ему нужен сам Дазай? То есть, как человек человеку, не имея в виду рабочие функции? Раздражает. Чуя в этом мире совсем не тот, кого можно легко прочесть и направить. Приняв нарочно преувеличенно утомлённый вид, он тихо, но твёрдо зовёт его:

– Подойди ко мне. Подойди ближе, я хочу кое-что сказать тебе.

Но когда Чуя подходит, ему этого оказывается мало:

– Наклонись ко мне. Ты слышишь, как тих мой голос?

Что ж, очевидно, рыжий не боится его. Он на мгновение напрягается, когда Дазай вскидывает руки и повисает, вцепившись в его плечи, подаётся ещё ниже, позволяя положить руку на свою шею, наклонить к лицу, чтобы Дазай с усмешкой потёрся о его волосы, щекой о щёку, глубоко и разборчиво вдохнул с ворота.

– Такой же… – наконец удовлетворённо, успокоенно мурлыкнул он.

Не обманываясь его причудами, ослабевшим голосом Чуя поинтересовался:

– Что дальше?

Он не спросил «нравится?» или «скучал?». Очевидно, уверенный в том, что он знал (или хотел в это верить).

– Я действительно могу дать тебе всё, что есть в этом мире. Конечно, в наше время ты не попробуешь много чего. Например, тыквенное мороженое. То, каким оно было когда-то.

– Тыквенное… мороженое?!.. – морщится Дазай.

– Да! Вообще-то, оно было популярно в то время, где ты жил. Я любил его освежающий вкус.

Ох, но, конечно же, на самом деле Чуя не был уверен, что это было бы так, случись всё по-настоящему, но по его представлениям… Впрочем, откуда бы ему знать настоящие вкусы таких продуктов, чтобы иметь своё представление.

Пальцы Дазая плавно переместились на покатые плечи, огладили выпирающие ключицы, пока его дыхание беззастенчиво щекотало кожу. Он сжал чуть сильнее:

– Знаешь, каково число представлений о том, как в моих руках, под моими зубами хрустят твои тонкие птичьи косточки? – Произнеся такое, ничуть не робея, он погладил прохладным носом мягкую мочку перед собой. – Ты идеально сочетаешься с осенью, Чуя. Как пожар – всполох огня или листьев. Обжигаешь даже сейчас, в этом сумрачном мире, где почти отсутствует цвет. Я хочу вернуться туда, где я жил, только чтобы изредка видеть тебя настоящего, ты невыносим быть бесцветным, слышишь? Невыносимо отвратительно видеть тебя тусклым, без улыбок и той наивности, что меня привлекла. Сейчас над тобой не пошутить, не так ли? Невыносимо, – надавил он, припечатывая слоги к потеплевшей коже его скулы.

Чуя одарил его тяжёлой, густо-бархатной усмешкой.

– Хочешь, чтобы я постонал для тебя? Почему ты думаешь, что я бы тебе разрешил? Я склонен полагать, что на сегодняшний день ты даже не выдашь мне полноценные судороги оргазма, сколько бы я ни трудился над тобой, так что, мальчик мой, придётся тебе подрасти, – победно осклабился, довольный возможностью отплаты. Но его лицо так близко к Дазаю, повёрнуто к нему, и их губы и глаза на расстоянии сантиметров друг от друга, настолько незначимых, что их может преодолеть даже Дазай. Он ласкает их взглядом, сопит упрямее (непривычная, незнакомая влажность воздуха), изнутри прикусывает губы и взвешивает за и против того, чтобы сломать свою привитую гордость и доказать, что наглость – доступное ему счастье. Что он тоже может целовать эти дерзкие губы, затыкать бранящийся рот, сводящий с ума щекочущим тёплым дыханием, ведь кроме опыта нужны знания, а это у него не отнять. Дьявольский огонь загорается чёрными искрами на дне его глаз. Чуя ногтем проводит по кромке его нижней губы, хрипло шепчет:

– Отлично, мне нравится этот взгляд. Ты всегда был таким упрямым, ах... – он судорожно вздрагивает. Дазай нашёл себе цель, и пока неизвестно, согласен ли он обменять её на потребности Чуи в его талантах, но так тоже хорошо – по крайней мере, их будущее уже не рвётся обратно в кокон из пут. Не прямо сейчас. Чуя потирается о его висок, согревая прохладное лицо, шепчет интимно в самое ухо, зажигая, поддразнивая: – Пока ты ещё не знаешь, но ты заметишь со временем, как отличаются сон и реальность. Давай, я верю в тебя. Я ведь так долго ждал и хотел этого. Я хотел забрать тебя себе, Дазай, и я достану тебя откуда угодно, куда бы ты ни сбежал. Со мной ты будешь в безопасности, раскрывая максимум возможностей. Я жадный и верный, ты знаешь это. И прямо сейчас я безумно хочу целоваться, почувствовать твоё мягкое и тягучее тепло, но... – он делает паузу, выравнивая дыхание, – покажи мне, что ты действительно тот Дазай, которому я доверял свою жизнь. – В это время Дазаю приходит на ум идея, и Чуя прикладывает максимум усилий, чтобы сохранить лицо. – Тот, который заставлял меня трепетать от восхищения и ужаса одновременно.

И да, под своими губами Осаму чувствует вибрации его трепещущего горла, частые, как у поющей птички. Чуя сладко вздыхает, делает над собой усилие и отстраняется, выпрямляется, ставя колено промеж его ног и с преобладающим превосходством смотря сверху вниз. Золотые хищные искры вспыхивают, охватывая его в ореол, отражаясь в глазах, кроме них полных уверенности. Ведь их дуэт снова воссоединён, и нет ничего приятнее подкожного понимания друг друга и взаимодействия на уровне интуиции. Словно у них одни лёгкие; одно сердце; два разума, слитых в едином экстазе. Чуя ждёт этого. Того самого, что способно зажечь его внутреннее пламя и раскрыть его сущность. Позволить гореть и выложиться на полную, ощущая удовольствие от азарта, а не просто делая то, что может. Чувства, настоящие, всегда такие опаляющие... Именно их силы ему не хватало во «снах», и он пришёл искать их здесь, в настоящем. Он нашёл, не так ли?

Дазай шагает из тьмы в новую, более густую и настоящую, за жизнью и смертью, ведь только живой может умереть. Двойная тьма. Хах, «двойной чёрный». Чуя ласкает его горло, почёсывая, будто питомца, поглощает его взглядом в себя – хитрого в заманчивую тьму. Чуе нравится быть хозяином положения, и он пользуется возможностью преобладания, пока у него есть такой шанс. Пока Дазай не расцвёл, освоившись в этой новой, реальной тьме. Человек с одиноким сердцем, нуждающийся в заботе, отчаянно жадный. Но именно он принесёт им свет.

Чуя был богом в его мире и в этом.

И настало время ему приносить жертвы.

Во имя благословения и силы.

– Я не отдам тебе этот мир, – говорит Чуя, – если ты спасёшь его для меня. Тебе нужно подношение иного рода, я понимаю. Я готов. За краткий вкус жизни я готов до конца дней глотать пепел своих дней. Когда ты оставишь меня навсегда.

– Но я ещё не решил.

Чуя горько улыбается.

– В таком случае, не сдерживай себя, – он ласков, но холоден внутри, как далёкий край Вселенной, такой же безразличный к судьбе, потому что Судьба – это он. – Я ведь сказал, я дам тебе всё.

Что-то, над чем я думала ещё с 2022 года и начала в январе этого

Copyright: Натали-Натали, 2023

Свидетельство о публикации №223080500914