Толчок. Ногти неприятно впиваются в плечи, царапают их который раз за эту ночь. Девушка еле слышно стонет на ухо, когда он проводит губами по слегка солоноватой от пота и духов шее. Толчок. Долгожданная разрядка приносит удовлетворение, пусть партнер не в его вкусе.

— Я же просила внутрь. — Раздосадованно тянет Джемма. Галериан тяжело выдыхает, ложась рядом и не пытаясь выпутаться из объятий. Нет, это не входит в его планы.

— Мне хватает и одной "дочери". И та - от тебя.

— А если бы сын? И от тебя? — Она закусывает губу, утыкаясь взглядом ему куда-то в грудь.

— Не в таких условиях. — Она угрюмо молчит, принимая поражение. Галериан прикрывает глаза, улавливая в чужом взгляде некоторую подавленность. Сдержать довольную улыбку сложно, но возможно.

— Если у нас не выйдет, меня убьют. — Разумеется, переворот не выйдет. Матильда выпустит власть из рук только в том случае, если это принесет еще большую власть, у фанатички вроде Джеммы и ее недальновидного отца нет и шанса. Если бы он или брат дали хоть какой-то знак главному боссу, то головы полетели бы уже давно. Но они молчат, что переполняет Фарли ложной надеждой. — Скажи, будешь ли ты хоть немного скучать по мне?

— Возможно. — Нет. Вряд ли она это понимает. Ее расчет на стокгольмский синдром был неверен: слишком много боли и разочарования в его жизнь принесла Джемма, слишком сильно он дорожит собой, чтобы разбрасываться привязанностями. Сейчас в кровати его обнимает все еще та ученая, готовая на все ради хорошей статистики, правильного результата и удовлетворения своих потребностей. Это успокаивает девушку. Значит это не влияние его пламени, значит ее любовь искренняя. А Галериан достаточно умен, чтобы не пытаться ее в этом переубедить даже ради драмы.

      Он спокойно одевается и уходит, провожаемый ее тоскливым взглядом. Уныние в ее душе цветет тусклым цветом, разрастается, наталкивая на мрачные, но верные с ее точки зрения мысли. Но Джемма, ослепленная первой влюбленностью и страхом будущего, упускает один важный факт. Девушка забывает о том, какой грех присвоен Галериану.

***

— Опиши мне любовь. — Херувим задумчиво покрутил в руках яблоко. Яблоко красное, будто налитое кровью, спелое и блестящее в свете ламп. Тсунаеши выбрал себе огнестрел. «Тир» за последнее время стал ему любимым местом, где можно подумать.

— Любовь? Нежность… — Пробный выстрел из револьвера. Ответ Савады настолько же неуверенный, насколько и его хватка, от чего оружие чуть не вылетело из руки. У него перед глазами было много проявлений любви. Он помнил любовь матери к отцу, как она верно ждала его, как была счастлива, когда он приезжал. Помнил любовь Бьянки к Реборну с ее легкой безуминкой и сумасшедшей ревностью. Помнил собственную любовь к Киоко… Но это, он сейчас понял, то были восхищение и зависть. Хрупкая, нежная, идеальная Киоко вызывала у всех желание защищать и оберегать, была нежным цветком и воплощала в себе то, чего хотел сам Савада, и поэтому он тянулся к ней. Но это была не любовь, а если и любовь, то явно как к родственнику.

— Нет, не то. — Поморщившись, Херувим разлегся на диване и откусил кусочек яблока. — Скажи, Тсунаеши, есть ли кто-то помимо семьи, кто важен тебе?

— Да, есть. — Предчувствуя что-то, Тсунаеши не рискнул оборачиваться к Херувиму, но над его словами задумался и ответил предельно честно.

— А когда этот человек находится в ужасной опасности, ты хочешь его защитить, даже если это может навредить тебе?

— Да.

— А если же этот человек вдруг не захочет быть с тобой, сказав, что ему хорошо с другим, то ты бы принял это?

      Перед глазами встало недавнее воспоминание, и, словно это произошло только что, Тсунаеши почувствовал аромат женских духов с легкой примесью лаванды и прохладу. Увидел засос, не скрытый воротником рубашки. Против обыкновенного растрепанные волосы, еле прикрывающие уши и шею и слегка вьющиеся на концах. И синие глаза, не одаривающие его даже мимолетным взглядом.

— Нет.

— Ну вот, — Херувим довольно прикрыл глаза. — вот это любовь. — Савада порадовался, что стоит спиной к развалившемуся на диванчике мужчине. Он слишком растерялся, но этот факт привел в уныние. Это чувство неправильно полностью, ни со стороны менталитета его родины, ни со стороны мафии. И если кто-то узнает, его либо сделают изгоем, либо убьют. Да, это категоричные мысли и вполне возможно ошибочные, однако Тсунаеши лучше будет думать о худшем, чем обретет ложную надежду. — Так ты когда планируешь признаться ему?

— Что? — Голос подвел. Тсунаеши чуть не выронил револьвер, оглушенный заданным обыденным тоном вопросом. Он повернулся к Херувиму и поперхнулся от насмешки во взгляде лиловых глаз. Будь он менее ошарашен, он бы разозлился, но сейчас…

— Разве это не очевидно? — Херувим откусил еще яблока.

— Н-но… — Давно его так не выбивали из колеи. Прошли два года, он сильно изменился за это время, но сейчас он вдруг почувствовал себя тем неуверенным мальчишкой, что был раньше еще лет пять назад.

— Ты крутишься вокруг него, как влюбленная школьница. — Херувим улыбнулся краешком губ, глядя на заливающегося краской парня. Тот старательно убеждал себя, что это гнев. — Следишь за каждым его шагом, стараешься помочь, ластишься, как подобранный щенок, при любом удобном поводе. Наверняка еще и дрочешь, думая о нем. — «Девственник», — Херувим уткнулся лицом в локоть и засмеялся, когда Савада начал растирать лицо руками, пытаясь убрать смущение. — Боже~

— Ни слова больше. — Скорее прошипел, чем сказал Савада, от чего Марлон засмеялся сильнее.