Hey Jude, don't make it bad.

Take a sad song and make it better.

Паша выжимает из старенькой гитары с глупыми наклейками все, что в принципе может, он рвет струны, сохраняя их целыми, ломает мозоли на пальцах, чтобы кровью не заляпать деку.

И поет, хрипоту всю спуская на простенькие аккорды и еще более простенькие слова.

Remember to let her into your heart,

Then you can start to make it better.

У Паши в сердце — пожар растекается огненной рекой подземного царства. Он понятия не имеет, что с этим делать. Он поет, и кажется, что воздух полыхает неуместной синевой от его голоса. И кажется, еще немного, и он все таки задохнется — словами.

Чувствами, эмоциями, чертовой улыбкой т о г о человека, которую он зеркалит, а потом так смешно растягивает буквы на первой строчке.

Ему хочется спеть другое имя — вставить свое или т о г о, на крайний случай. Но он оставляет имя из старых песен и забытых историй, чтобы хоть что-то сделать правильно.

Hey Jude, don't be afraid.

You were made to go out and get her.

Он уверен. Он создан для гитары, для песен, для революций, для зачеркивания местоимений и вырезания сердечек на дереве с именем, пусть второе и звучит совсем по-девичьи, отдает невинным хлопаньем глазами, да томными улыбками.

Пусть — в нем еще сталь, еще властность императорская, нездешняя, закольцованная в обруче короны.

Пусть — он не предназначен для нее, но для него — вполне.

Он думает. Надеется. Верит.

The minute you let her under your skin,

Then you begin to make it better.

Кожа плавится под нотами, кожа плавится под взглядом. И смелый, решительный, способный восстание поднять Паша — Паша стыдливо опускает глаза, потому что снова путается в струнах-словах-жизни. Хочется путаться в чужих непокорных кудрях и длинных рукавах не-своего свитера.

And anytime you feel the pain, hey Jude, refrain,

Don't carry the world upon your shoulders.

For well you know that it's a fool who plays it cool

By making his world a little colder.

У Паши нет мира на плечах, даже в руках нет мира, видимо кто-то решил не давать ему звания Атланта. У него только текст старой песни и все равно вера, что он ведет себя как "крутой парень". У него кожаная куртка висит в коридоре, а байк прячется в тени подъезда. У него пачка сигарет и возможность покупать дешевое пиво, да вязь татуировок по плечам, чтобы бабушки у подъезда точно обсудили, в какую банду он входит.

У него потребность в баблгамовской романтике — чтобы только тому самому петь песни, дарить цветы (Паша не знает, какие он любит. Он думает начать с красных роз), чтобы ему посвящали стихи и ласково целовали в ключицы

Hey Jude, don't let me down.

You have found her, now go and get her.

Remember to let her into your heart,

Then you can start to make it better.

И Паша надеется. Так отчаянно надеется не упустить.

Ни песню, которая с последними аккордами выскальзывает из под пальцев, и кажется, что никогда — больше никогда — не получится исполнить ее так же. Чтобы сердце не выдерживало и расплескивало переизбыток слов в сорванный голос.

Не его, который улыбается и, кажется, даже изображает аплодисменты. Он красивый. Ему понравилась музыка. Он восхищен, и Паша тому вина, и этого достаточно, чтобы больше не вспомнить ни нужных слов, ни следующую ноту.

So let it out and let it in, hey Jude, begin,

You're waiting for someone to perform with.

And don't you know that it's just you, hey Jude, you'll do,

The movement you need is on your shoulder.

Он ждет.

Улыбки, косого взгляда, легкого смешка.

Он дожидается — т о т смеется мягко, да отвешивает комплименты, да просит нарисовать пашины руки во время игры или записать ему персональный микстейп, потому что красиво слишком.

Паша подтягивает струны для следующей песни — и е г о улыбка ложится одной из них.

Паша продолжает играть, потому что он уже сделал все наилучшим образом, каждая следующая песня — лишь попытка повторить музыку заговоривших вдруг чувств.

Его сердце здесь, танцует по комнате и будет в каждой следующей песне.

Паша счастлив.

Ведь Николай Романов так чудесно ложится на музыку.