Николай решает, что судьбе очень понравится его чувство юмора. 

Судьба из каждых глаз смотрит насмешкой, смотрит пристально, смотрит так, что Николай понимает, но в и д е т ь не может. 

Он лично в своей жизни не наблюдает ничего смешного, только если губы растягивать в полуухмылки и выдавливать ироничный ха краской из тюбика на палитру. 

Николай — художник. Всегда хотел стать, теперь есть и, вероятнее всего, будет. 

А еще Николай не видит ч е р н ы й цвет. 

То есть, ему говорят, что это — черный, тот самый, который основа основ, который в каждой бочке затычка, без которого в художественную школу идти — самоубийство.

Он же видит только серый фон, как когда телевизор перестает работать и ты познаёшь всю тщетность бытия, залипая во что-то пузырящееся разноцветными точками. 

Николай думает, что он придурок, когда рисует всеми цветами, кроме этого, когда монохромные композиции в красном выполняет, когда ему очередную двойку ставят и говорят, что так нельзя. 

Он выплевывает все свои претензии к судьбе разлитой черной тушью, которая как маленький космос на его столе и которую он не видит-не понимает, от которой сбежать хочется. 

И дымом сигареты прямо этой судьбе в лицо. 

Из Николая паршивый художник (из обязательных пунктов только недосып и, кажется, депрессия, а еще вечно испачканные красками руки). 

Брат устраивает его выставку в каком то маленьком питерском дворе, потому что все вокруг думают иначе. 

«В твоих работах есть стиль» 

«Очень экспрессивно» 

«О боги, какие краски, Николя» 

А ему кричать хочется, что в них что-то не то, что в них не хватает завершающего штриха, хотя бы одной лаконичной и логичной черной полосы в его жизни, потому что без нее жизнь сплошной ч е р н о й п о л о с о й кажется. 

Николай стоит на своей выставке, пожимает всем руки и улыбку профессионально р и с у е т, лучше чем у Моны Лизы. 

Он думает, что это его похороны. 

Паша надевает костюм, даже запонки откуда-то выуживает. Красные, красивые, идеально подходящие к полностью черному костюму и горящему сердцу. 

Ему — так говорят. Он сам — понятия не имеет. 

Для него красный — странным расплывчатым пятном, белым шумом растянутым по его венам и по всему миру вокруг. Это забавно, когда руки чуть ли не светятся от внутренней магии и усмешки судьбы после очередной драки. 

Это еще забавнее, когда злое нечто смотрит из ока светофора, к месту примораживая. Это нечто — единственное, почему их компанию еще не сбил какой-нибудь придурок. 

Паша собирается на выставку, потому что Миша говорит — надо. Миша в искусстве сам тоже не разбирается, но ему советуют через десятых знакомых, а еще постер классный и питерские дворы даже при ужасной живописи стоят того. 

Когда он заходит во двор, то думает, что Миша, мать его за ногу, издевается.

Тут черного — нет. Вообще нет, только Паша аляповатым пятном, как будто с другой планеты. 

Зато красного — море, красивое такое, постепенно Пестелю в мозг свои серовато-никакие щупальца тянет, да ухмыляется впадинами-другими цветами. 

Но в этом, своя эстетика, определенно есть. 

Николай видит сплошное отсутствие в одном человек и от него бежать хочется. 

Николаю физически плохо, его мутит до сворачивающихся легких и вытекающих за грань глаз. 

Потому что этот человек весь в ошмётках фона инопланетного, как будто та судьба с паршивым чувством юмора подбирала ему костюм (на похороны, однозначно, на похороны). 

Он сбегает, позорно сбегает, на выставке и так слишком многого н е т, так что еще отсутствие даже не заметят (он будет тем самым черным пятном, благо заменили) 

А потом у него тихо просят сигарету и на столкновении пальцев Николаю становится еще хуже. 

Мир становится слишком большим, в мире слишком много этого абсолютного ничто, которое обретает цвет, форму, которое не пугает больше, которое кажется чем-то прекрасным, невыразимо не существующим. 

Это оглушает, это по глазам бьет уверенным хуком справа. 

 — Хэй, ты в норме? 

 — А ты мог выбрать более адекватный цвет? 

Паша не понимает (Паша великолепен в своем непонимании, и в костюме ч е р н о м своем великолепен тоже) 

 — Меня Николай зовут. 

 — Паша.

Романов видит его зрачки, Романов влюбляется в эти глаза с первого взгляда, потому что они — сама гармония, они зеленым пластырем по сердцу. 

Паша понимает, когда взгляд за красную (к р а с н у ю) запонку цепляется, защелкивается с обратной стороны смешком от судьбы паскуды. 

Пестель Нику тянет обратно во двор, Паша цвета видит, Паша понимает восхищение всеобщее, потому что это чертовски великолепно, потому что там живопись без деления на черный и белый мир, а только — на сплошную фантасмагорию яркости и эмоций. 

 ⁃ я теперь буду вынужден заново обойти все музеи этого мира, — он выдыхает (говорить — единственный способ дышать, когда лёгкие и вообще все внутри двигаться отказываются), — и познакомиться с этим художником. 

А Ника смеется. 

И Пестель думает, что нет, не надо всех музеев мира, дайте только этого конкретного человека ему навечно, потому что Паша глупо и по детски влюблен. Да, с первого взгляда и благословения Фортуны. 

 — Этот художник очень рад познакомиться с тобой, — Паша не понимает. Паша б л я т ь понимает. 

 — Ты меня прости, но я тебя люблю. 

Ника улыбается, а Пестель думает, что он катастрофически недоплатил за билет. Что эта улыбка всех благ человечества стоит. 

А Ника думает, что воздержание от черного цвета стоило возможности потом нарисовать такого Пашу. В Костюме. С татуировками выглядывающими. 

С взглядами такими упоительно влюбленными.