— Тебе следует однажды встретиться с Августом, — Капитан баюкает в руке чайную чашку, и Тристан смотрит на неё с преисполненной скуки заворожённостью кота. Следит, но не намерен прыгать.

— Кем?

Ещё один морской волк, следует полагать. Он уже может представить себе схожий с Капитанским запах соли — ближе, чем на три шага, он не подходил, но дух на расстоянии пяти футов был столь силён, что выбил бы из тела любой насморк. Пропитанные морем до последней ниточки наряда, клетки тела и фибры души, подобные его новому товарищу личности никогда не могли подолгу оставаться на берегу. Тристан никогда не был искателем приключений, и уж тем более никогда бы не смог приблизился к их жажде странствий, как сам не желал.

А он и не желал. Всё, что ему нужно — возвратиться в свой собственный мир, простой и понятный. Где тени чёрные, море конечно, птицы в небе, а не в волнах, и он — изгой и беглец. Трус на пепелище в ведьмином кругу из маленьких косточек.

Тёмный, тёмный человек.

— Господином нашим.

О, всё лучше и лучше. Волки всё голоднее с каждым новым шагом в глубины чащобы. Даже не так: они не становятся голоднее, от них лишь усиливается запах соли, а курительные трубки всё больше изнашиваются. Тристан уже воображает себе седую бороду, морщинистый лоб и весёлый, по жизни не теряющий задора оскал. Ас волн. Восхитительно.

Сарказм.

— Жду не дождусь, — мрачно отзывается Тристан, совсем не по-благородному отворачиваясь и подпирая подбородок рукой. Ему чужда малейшая потуга заразить его общим пламенем энтузиазма и восторга. Нетерпением. Предвкушением.

Зачем светить, если можно истлеть?

— Ты ему понравишься, — произносит Капитан простодушно и пожимает плечами. Тристан читает последнее примерно как: “Что уж с тобой поделать?”

Ничего. Выгнать и отпустить с милостью. Или с сапогом, брошенным в спину. Схватить за шерстяк и вышвырнуть за борт. Ему уж разница не велика.

Даже отсюда, за закрытой дверью каюты, он слышит перезвон парусов снаружи. Покачивание корабля по-прежнему сводит его с ума, медленно, но верно, с настойчивостью прогрызающей стену крысы. Грызун стремится к крупам, движение волн — к пустоте внутри его, чтобы вывернуть её наизнанку, как мешок. Ещё бы было, чем плеваться…

И есть ещё звук. И запах, солоноватый, но уже не тяжёлый, а… свежий, всё так, даже бодрящий. Короткий вдох жизни, новый ветер. Тристану нужна минута, чтобы порыться в ощущениях, внешних источниках чувств, и до него наконец доходит, что это такое.

Бриз в голосе Капитана.

— Только не скормите меня ему, — бормочет почти не слышно, бездумно глядя в окно, и волны гудят снаружи, перебивая его. Капитан, видимо, привыкший к такому, всё равно улавливает каждое его слово. Смотрит, чем-то напоминающий хорька — внимательным взглядом и струной спины, скорее всего.

— А ты не понравься ему слишком сильно, — подумав, легко произносит мужчина, — и всё будет чудно.

— Это ещё почему?

— Наш мастер могут весьма… специфично себя вести, обретя новый объект интереса.

Ох, чудно… Тристан даже думать не желает о том, что может значит эта фраза. Тишина повисает в каюте, словно туча на горизонте. Он задумывается — точнее, так кажется с виду. В голове — снова ветер, но не гонящий сор по улицам города, и не здешний волглый и солёный, солёный до боли, а… да. Его родной. Он знает этот сорт.

Жар прошедшего пожара и удушающий дух пепла.

— Ты хочешь что-то спросить?

Тристан моргает. Возит языком во рту, касаясь крупных клыков — прошло тридцать лет, тридцать! и он должен быть уже стариком, в таком возрасте в его мире уже дожидаются первых внуков, а он… А он тридцатый год не может привыкнуть к тому, как поменялся за одну ночь.

Он облизывает губы. Соль осела в уголках.

— Корабль сложит паруса, если буря нас догонит?

— Не если, а когда, — поправляет его Капитан, ставя чашку на стол с тихим стуком. Звук мелодичен, но Тристан не разберёт ноту. — И нет, не сложит.

Разберёт, на самом деле, но лжёт себе. Он не хочет. Ему не нужно.

— Значит, какая-то из мачт обязательно упадёт, — он глубоко вздыхает, не скрывая раздражения, нарастающего, как рокот грома вдалеке. С каждым новым ударом всё ближе, сильнее, страшнее. Опускает руку на стол, тихо стучит по лакированной поверхности пальцами — выступающими над подушечками когтями, ненавистными, но защищавшими и спасавшими его не один раз.

Разберёт, но боится.

— Тебе следует поверить, — вот, снова — мужчина беззаботно пожимает плечами.

Он скоро вцепится в тёмно-дубовые доски, честное слово. Настолько честное, насколько ему доступно. Раздерёт стол, перевернёт, разорвёт обивку кресла. Он сможет, он знает. Нечеловеческая мощь в его жилах.

Мерзость.

— Ты не знаешь, каково это — обуздать стихию, — в голосе Капитана слышится снисходительная улыбка. Таким тоном говорят с малым ребёнком, убеждая его, что он поймёт что-то, когда станет чуть старше. А затем она меняется с поучительной на мечтательную: — Каково это, когда шторм наполняет паруса…

Тристан цокает языком. На краю зрения — выражение вырванной из лучших воспоминаний личности и взметнувшиеся по лбу в удивлении чёрные брови на не по-моряцки бледном лице. Любой человек, с такой-то страстью к водному простору, должен был бы уже давно загореть, походя на хлебный сухарь, но…

Был ли Капитан?

Ему нет дела. Его беспокоит лишь одно: если ненастье и догонит их, ему однозначно совсем поплохеет. Такая качка… И гром, и вспышки. Могут ли загореться стеклянные паруса? Разбиться и лопнуть, рассыпаясь по всей палубе ливнем осколков, сияющих в отсветах молний? Может ли загореться бумажная обшивка? Как быстро с царскими голодом и стремительностью разбежится пламя по палубе, поглощая мостик, пожирая мачты? Как быстро огонь нагонит его?

Как скоро ты вернёшься домой, милый?

…Как давно он пил?