Капитан убедил его, что их корабль пройдёт бурю, как рассекал насквозь и прошлые. Как минимум, он попытался убедить. Сотни, тысячи штормов — имя им Легион, столько их. Выйдет сухим из воды, ха!

А сам он эфемерен и меняется, как карты в руках шулера — или, скорее, колода Тарокка в руке смуглой гадалки. Наставляет Тристана на лучший послежизненный путь из-за лика мужчины с щетиной от уха до уха, с трубкой в зубах и в изношенной тёмно-синей накидке, лишь напоминающей пиджак, а затем проносится мимо мальчишкой в парадном мундире, сверкая золотистыми эполетами.

Метаморфоза буквальна, юношеский смех его звонок, а глазу Тристана не уловить узор на погонах. Он лишь удивлённо моргает, отвлекаясь от недовольного прищура, предназначенного последним лучам солнца в волнах.

А затем свет гаснет, словно кто-то задул свечу, и ему хочется прижать уши ладонями к голове. Тристан, видимо, моргает, упуская вспышку, или в этом мире и грозы другие, перевёрнутые, неправильные, но гром он слышит раньше, чем видит молнию. Угрожающий рёв, сотрясающий воздух, словно предупреждение разъярённого бога.

Если таковые тут имелись. А, хотя, куда без них? Несправедливых сущностей, наделённых безмерной властью, жадных и глупых. Цари облаков. Твари бесполезней болотных.

Никогда ни о чём не проси.

Он скользит, не способный удержаться на ногах, когда корабль кренит в бок. Ужас — как давно ты забыл его вкус? — вдруг колет замершее сердце, заставляя его вновь забиться, пусть и слабо по меркам живых. Но он ведь не живой. Он не знает никаких чар, что заставят его удержаться, и не намерен доставать файфу. Ещё раскат, и бурю ему не перекричать. Шаг назад.

Да. Вот, что он сделает. Снова.

Плевать. Ещё шаг, сапог едет по палубе, но Тристан упирается в пол — кое-как, покачнувшись, чуть не опрокинувшись на лодыжку, — и наконец разворачивается. Чёрно-белый котолюд прыжком обходит его. Счастливец. Когти на обвязанных ногах.

Капитан оглядывается, но видит лишь скрывающуюся в коридоре тень. Секунда промедления — волна чуть не смывает подскочившего к нему Рауля с палубы.

Тристан захлопывает дверь в каюту — такую же бумажно-белую, покрытую синими штрихами, — да с такой силой, что на миг перебивает гром. А затем — ещё наклон, — наконец теряет равновесие, и падает. Корабль — вправо, его — спиной вперёд.

Пол грубым ударом встречает его бедный затылок.

Он жмурится, голова тут же начинает гудеть. Падение оказалось больнее, чем он того ожидал. Впивается когтями в матрас койки, чтоб удержаться. Не получается, и он скользит по полу. Матрас рвётся, трещит, но не побеждает волн. Вал за валом разбиваются о бумажный корпус.

Каким дьяволом, который раз ему хочется спросить? Сколько напастей способен выдержать этот проклятый корабль? Почему бумага не смягчается, какими чарами защищена?

Он врезается ногами в стену, надрывно шипя. Пуховая обивка крупными горстями рассыпается по полу. Это с какой же силой корабль качает? Что за хаос творится наверху, на палубе? С каких пор его стало это беспокоить?

Когда ты перестал тревожиться о ныне живущих?

Плевать, неважно, не сейчас — корабль снова кренится. Тристан зарывается когтями в трижды проклятый матрас. Сжимает пальцы до боли, лишь бы удержаться. Костяшки бледнеют, хотя, казалось бы, уже некуда. Он способен стоять на потолке, чтоб их! Он способен, а здесь его мотает тряпкой. Стихия подметает им пол с невиданным усердием.

Тристан сжимает бортик койки. Ноги мечет по полу, и он сползает к стене. Упирается ступнями покрепче в съехавшее кресло, отчего-то не прибитое. Гвозди разве можно вбить в бумагу так, чтоб они держались в ураган?

Как давно он пил? Он жмурится — его сейчас вывернет наизнанку, честное слово.

Ни одно из твоих слов никогда не было честным, мой Свет.