— Все в порядке? — запыхавшийся Намджун наклоняется к вдруг согнувшемуся Чимину и осторожно кладет руку на худенькое плечо, — У тебя болит что-то?
Чимин тут же брезгливо откидывает чужую ладонь и таким злобным взглядом одаривает, что кажется, будто в помещении похолодело на десяток градусов. Он с трудом выпрямляется во весь рост, скрипит зубами от едкой боли, что остро наточенным лезвием прогрызла правое плечо, и судорожно поправляет задравшуюся из-за неудачного движения футболку.
— Эй, да что с тобой? — не унимается встревоженный Намджун, с ужасом наблюдая, как бледнеет мальчишка, — Эй, мелкий?
— Отвали. Я так больше не могу.
Чимин еще несколько секунд красноречиво смотрит в нахмуренное и озадаченное лицо старшего, но мельтешащие в голове мысли остаются только с ним — невысказанными. Он по-детски жалобно всхлипывает и, разворачиваясь на пятках, впопыхах бежит к двери — на ходу подхватывает свой валяющийся в дальнем углу рюкзак и, не оборачиваясь, трусливо сбегает от ни черта не понимающего Намджуна — тот так и остается торчать столбом посреди пустого танцевального зала.
Они остались здесь после очередной репетиции — новая хореография никак не складывалась в нужный правильный узор, а разгребать это торжественно призвали именно Чимина — сразу же после отработанных пяти часов Хосок объявил, что немедленно уезжает в студию. Судя по липкой ухмылке, что блуждала на его лице целый вечер, и прихваченному в охапку Юнги очередной трек ждать придется еще очень долго.
Задерганный Тэхён уже спешил на съемки какой-то рекламы, где его заставляют носить осточертевшую школьную форму и без надобности прикидываться милым дурачком, а Джин, даже если и был рад помочь с заученными движениями, то пользы от него никакой не прибавилось бы — сам едва ли отличается от напрочь деревянного собрата по несчастью.
Чонгук, с подозрением косясь в сторону измотанного Намджуна, на общий немой вопрос ответил, что и ему некогда — должен ехать на очередное занятие по вокалу. По правде говоря, никто и не надеялся на его человеческое сочувствие и бескорыстную помощь. Тем более, для Намджуна. Ни-ког-да. Счастливое и беззаботное время, когда желторотый младшенький безумно им восхищался, давным-давно прошло, будто его и не было. Теперь осталось слепое ребяческое соперничество и «глянь, я во всем лучше тебя». Чонгук прекрасно знает, что тягается больше сам с собой, чем с флегматичным Намджуном, но ему искренне наплевать — все равно собственная планка зависла где-то на уровне крыш столичных небоскребов — быстрее добежать, выше прыгнуть и сильнее ударить. Юнги однажды в шутку назвал это «синдромом влюбленной школьницы» — она скачет и скачет вокруг своего избранника, а тот — ах, какой негодяй! — в упор ее не видит. Тогда школьница плавно переходит в режим «я тебе еще докажу, говнюк» и становится охуенной. Да только симпатичный старшеклассник по-прежнему холоден и безжалостен, как айсберг перед Титаником, что и бесит несчастную школьницу каждый божий день.
Вот только Чонгук может бросить в лицо Намджуну небрежное и злобное «смотри, я по-прежнему круче тебя, ведь у меня есть он» и будет вечным победителем.
Зал стремительно опустел, но Чонгук до последнего не спешил уходить — ревность несмываемым клеймом отпечаталась у него на лбу. Он, сам не зная почему, долго пялится на устало опущенные плечи Намджуна, который прислонился затылком к спасительно-холодной стене у выхода. Чонгук нарочно громко прощается с ним, вцепляясь хищным предупреждающим взглядом, и, с силой подтягивая Чимина к себе за руку, демонстративно впечатывается губами в чужие. Намджун на это презрительно фыркает и быстро отворачивается от смешного собственнического жеста — задело.
Чимин изворачивается змеей, мычит в поцелуй и кривится недовольно, а через пару минут, после сотни неудачных попыток, отпихивает настырного младшего, вытирая свой рот ладонью. Смеется, правда, звонко при этом.
Чонгук не знает, доволен ли тем, что делает. Но что-то внутри неприятно дребезжит — будто предчувствие надвигающейся катастрофы. Он снова смотрит на улыбающегося Чимина, прикасается к его щеке и оставляет легкий поцелуй на раскрасневшихся скулах — нужно отойти, он уже опаздывает — еще один смазанный поцелуй в подбородок.
Слишком ревнивый.
Чонгук набрасывает лямку своего рюкзака на плечо и шагает к выходу. И надо бы просто пройти, кивнув на прощание старшему, который торчит на пути, но ядовитая змея сжимает внутренности чересчур сильно. Надо задеть. Зацепить. Предупредить. Моё. Моё. Моё. Он замедляет шаг около Намджуна.
— Только тронь его и я тебе руки переломаю, — еле слышно шипит Чонгук прямо в ухо Намджуну и добавляет язвительно: — Хён.
— Я тебе сам руки оторву, — Намджун моментально щетинится, не уводя взгляда ни на мгновение, и хватает за воротник чужой куртки, — Не забывайся, сука, с кем говоришь.
Чонгук взбешенной малолеткой рычит глухо и делает короткий шаг вперед, едва ли не хватая старшего в ответ за растянутую футболку, но испуганный Чимин успевает протиснуться между ними, закрывая Намджуна собой.
— До завтра, — и, забавно привстав на носочки, неловко целует Чонгука в щеку, — Иди уже.
Тот бормочет что-то нецензурное и еще раз выразительно зыркает в сторону старшего. Оба наперед знают, чем сегодня всё может закончиться: Чимин часто колеблется в своих действиях, а Намджун, если действительно захочет, умеет быть настойчивым. Конечно, надежда умирает последней, но Чонгук знает, что давным-давно взял не свое. Будто тайком забрал чужое и никак не может расстаться, отдав обратно настоящему хозяину. Как упрямые дети в песочнице. Только делят не крутую пластмассовую машинку, а живое — улыбка трогательная и ладошки маленькие. На двоих тут не сходится никак. Чонгук долго смотрит на пока своего человека и стремительно выходит — не любит дурацких прощаний.
А спустя издевательски длинные сорок три минуты Чимин убегает сам — слишком близко оказался тот, кому не надо это делать ни при каких обстоятельствах. Все сорок три они оба, не сговариваясь, упорно избегали лишних прикосновений друг к другу, перекидывались лишь отрывками фраз, скорее угадывая, чем слыша на самом деле. Чимин сотню раз поглядывал на дверь и мысленно эту же сотню раз уже вылетал за порог тесного танцевального зала. Намджун все эти взгляды ловил моментально, но закончить с надоевшей хореографией нарочно не просил. Будто терпеливо ждал, пока Чимин сам взорвется и, пробубнив невнятное «на сегодня достаточно», начнет складывать свои вещи. Или просто растягивал время, чтобы успеть насладиться моментом.
Намджун мог бы всю оставшуюся жизнь тайком пялиться на откровенно широкий вырез чужой футболки и на эти маленькие аккуратные ладошки, но Чимин, вдруг криво подогнув колени, останавливается резко и судорожно сгибается, схватившись за плечо. А потом и вовсе огрызается рассерженным котенком, трусливо сбегая из-за подвернувшейся возможности.
Намджун сначала и не понимает, что именно произошло, а потом срывается следом за убежавшим мальчишкой — больше инстинктивно, чем обдумав. Просто ноги сами понесли его вслед за Чимином. Он вихрем вылетает за порог и, как сумасшедший, бежит по темному коридору, настежь распахивая дверь на лестничный пролет. Там внизу в просветах между этажами мелькает полосатая футболка, а по металлическому глянцу перил скользят пухлые, почти девчачьи пальчики. Намджун боится не успеть и навсегда потерять этот самый момент — он тарабанит подошвами убитых кед по заплеванной лестнице и, на площадке между третьим и вторым этажами, ловко цепляет упирающегося Чимина за локоть.
— Отпусти! — визжит зареванный мальчишка, грубо отбрасывая чужую руку, — Я закричу!
— Кричи, — устало выдыхает Намджун и, наклонившись, тыкается лбом в его плечо, — Можешь потом и Чонгуку нажаловаться. Только… — он переводит сбитое дыхание и мысленно отсчитывает до пяти, — Только давай постоим так чуть-чуть.
Чимин мелко дрожит, будто замерз ужасно, морщится по-детски обиженно, только вот почему-то с места не двигается — послушно замирает и чуть отходит назад, опираясь затылком об стену позади, и лямку рюкзака лишь поудобнее перехватывает. Намджун молчаливо благодарит за это и позволяет себе хоть на жалкую секунду ощутить, как это — быть с Чимином настолько близко.
Наверное, они могли быть вместе.
Еще тогда, в далеком четырнадцатом, когда они впервые приземлились в свободолюбивой Америке и были там абсолютно никому ненужными.
Намджун просто не смог признаться вовремя, а Чимин, юлой вертевшийся рядом, посчитал это вполне очевидным отказом — он до икоты смеялся с Тэхёном, носясь по песчаной кромке дикого пляжа, танцевал в обнимку с Хосоком и вполне заслуженно получал за это неодобрительный взгляд Юнги, послушно помогал Джину нарезать овощи для ужина, умудрившись при этом пораниться пару раз, а потом стал часто засыпать на кровати Чонгука. Тот, поначалу искренне удивлялся, но, верно истолковав чужой намек, обратно уже не отпускал.
Намджун смотрел на них каждую ночь, но винить, кроме себя, было некого. Он просто не успел. А, может, испугался. Испугался откровенности и щенячьей преданности. Или побоялся, что придумал себе лишнего, а Чимин просто перепутал вежливость с флиртом. Или... Черт знает, что именно промелькнуло в голове Намджуна, когда он впервые заметил, как на него временами глядит Чимин. Как застенчиво краснеет, стоит Намджуну сказать ему хоть слово. Как смущается. Как очаровательно робеет перед ним. Чимин был трогательно влюблен, а Намджун... Просто не успел.
А теперь в этом нерешаемом уравнении появился Чонгук. И Намджуну остается только наблюдать. Два ерзающих под одеялом тела о чем-то постоянно шептались до самого утра, а на десятый день их совместных американских каникул Чимин стыдливо прятал россыпь малиновых засосов под ключицами. Тогда Намджуну впервые захотелось въебать Чонгуку по слишком довольному личику, да так, чтобы живого места на нем не осталось. Но тот отныне всегда оказывался рядом с Чимином — прикосновения на грани разумного — губы у обоих постоянно красные и распухшие от утомительно-выматывающих поцелуев, а дрожащие пальцы незаметно переплетались за спинами.
Теряя остатки самообладания, Намджун в исступлении бил кулаками в стену и до хрипоты просил непонимающих менеджеров всегда ставить Чимина в пару вместе с собой. По сценарию это никуда не годилось, и режиссеры очередного шоу, которое они приехали снимать в Лос-Анджелес, только озадаченно разводили руками — эй, парень, успокойся.
«Это все для фанатов малыш. Иди, обнимайся с Хосоком, а потом — что у тебя написано в сценарии? — погладь Джина по голове. Не разводи драмы.»
Намджун задыхался, глядя на показушно счастливого Чимина. Давился тупой ноющей болью где-то слева под ребрами, отходил в сторону и медленно догнивал изнутри. Выдернуть мелкого из цепких объятий Чонгука оказалось невозможным.
Бросить бы всё догорать. Притвориться слепым и ничего не понимающим.
Воспоминания на пленке, оставшиеся с той поездки. Сотни дурацких фотографий. Километры ненаписанных признаний.
Улыбки на двоих. Ничего не значащие переглядки, после которых хотелось разодрать кожу и завыть от ненависти к самому себе.
Случайные ночные разговоры на кухне. Простуженный шепот в плечо и прикосновение маленьких, нежных ладоней на затылке. Возможно, Намджун упустил еще триллион моментов.
— Ты чего, хён? Что-то случилось?
— Нет, Чимин. Всё нормально. Беги к своему Чонгуку.
Бросить бы всё догорать.
Но Намджун сам упрямо кидается в пламя, вороша раскаленные угли голыми руками. Пальцы изранены, ладони дико саднят, а на лице улыбка психопата.
Горит ярко.
Он горит.
Вокруг всё горит.
Fire!
Fire!
Fire!
До тошноты едкой обидой за искренние улыбки, которые не предназначены ему. И никогда не будут для него. Чимин отныне чужой, а болит, как свое и врожденное.
В голове бьется «виноват только ты».
И надо делать что-нибудь.
Ходить за ним по пятам, например.
Руки подставлять, если нужно. Ведь Чимин вечно падает и коленки об асфальт раздирает.
Рядом быть — вдруг кто-то обидит.
Тенью стать и сливаться с фоном.
Смотреть на него издалека и радоваться его маленьким победам.
Быть где-то в радиусе, но не близко — обжечься можно.
И, главное, делать что-то.
Что угодно, черт возьми.
Намджун старался.
Честно.
Пообещал всё, что есть за душой — кредитки, банковские счета, кошелек, отложенные деньги — и в последнем испытании на недоснятом американском шоу Джин поменялся с ним местами. Сначала, конечно, посмотрел вопросительно и пальцем у виска покрутил, но уступил, глядя на почти мертвого Намджуна. А тот и вправду одной ногой уже стоит в вырытой яме и готов спускаться на два метра под землю — поклялся самому себе, что сегодня обязательно признается Чимину.
И признался.
Прямо перед огромной толпой людей и перед равнодушно снимающими камерами.
Над головами яркие всполохи запущенных фейерверков — разноцветные искры по черному бархату неба — а рядом идет усталый Чимин. Мальчишка и не ждал ничего особенного — эпизод заключительный. Просто вылазка на местный фестиваль фейерверков, а через два дня уже забронированы места на обратный рейс. А пока — на шаг впереди маячат круглые объективы неотступно следующего оператора, и ровно на то же расстояние позади — молчаливый Намджун.
— Говорят, что… — тихо начинает Намджун, добавляя шаг и оказываясь наравне с парнем, — На фейерверки нужно смотреть с любимыми.
Притихший Чимин запинается на ровном месте, поднимает голову и во все глаза таращится на старшего. Он уже знает, что тот скажет в следующее мгновение и от этого сердце трусливо ухает куда-то в пятки. Чимин испуганно втягивает голову в плечи, становясь совсем крошечным, а Намджун уже ловит его дрожащую ладонь и тянет к себе чуть ближе. Он глядит куда-то в пустоту, сквозь их накрепко переплетенные пальцы, думает лишь пару секунд, а потом хрипло:
— Я люблю тебя.
Чимина прошибает сотнями электрических импульсов, в тысячи вольт каждый, он сильнее сжимает чужую теплую ладонь и отвечает, скорее, автоматически, чем успев хотя бы чуть-чуть отдышаться:
— Я тоже люблю тебя.
Слишком вежливо. Слишком напуганно. Слишком... Не так.
Намджун дергается, как от пощечины, кивает рассеянно и, отвернувшись, убирает свою ладонь. Он всегда будет «тем задумчивым хёном» и «мы же с тобой друзья, верно?». Наверное, наивно было надеяться изначально, а после заливистого смеха Чимина внутри что-то с треском рвется. Похоже, Намджун принял желаемое за действительное. Как глупо.
Зря. Всё было зря. Сказанное клоуном неизменно воспринимается удачной шуткой — здесь не исключение. Намджун видел пестрые всполохи фейерверков на коже Чимина, видел, как в ночной черноте влажно сверкают его глаза, как в этих глазах отражаются мириады переливающихся звездочек. Он смотрел. Жадно. Но, заметив вопросительно-ожидающий взгляд Чимина, лишь вежливо улыбнулся. Помотал головой, а потом отблески взрывающихся фейерверков навечно превратились черно-белые.
Они шли по бесконечной длинной улице, маневрируя между людьми, и мучительно долго молчали. Тишина повисла неподъемным грузом на плечах и давила, давила, давила вниз. Шли неровно. Порознь, с дистанцией в несколько шагов. Намджуну бы порычать на плетущийся за ними стафф, пропуская их вперед, а затем незаметно для всех схватить Чимина за руку, чтобы никогда больше не отпускать. Но. Очередной нужный момент упущен — людей на улице становится больше, стафф нагоняет их, вышагивая рядом, и Намджун сдается. Возможно, так нужно. Он не фаталист, но сейчас хочется закрыть глаза и поплыть по течению. Поэтому он безжалостно топчет последние тлеющие искорки, оставаясь в звенящей черноте.
За ужином Чимин сидел рядом. Мало говорил. Мало ел. Мало двигался. Вокруг все обсуждали прошедший день и скорый отъезд домой, планировали как и когда отправятся по магазинам за сувенирами, отмечали на карте маршрут для последней прогулки по городу — Намджун не вслушивался особо. Изредка кивал или на автомате переспрашивал. Он чувствовал, как Чимин случайно касается его бедра под столом своей коленкой, и от этого сердце каждый раз пропускало удар.
— Луна сегодня была красивой.
Чимин произносит это на выдохе, еле слышно. Будто затаив дыхание. Но Намджун улавливает. Правда, поймет эту фразу намного позже. Через несколько лет. Случайно наткнувшись в одной из любимых книг. А тогда, на тесной кухне, среди общего шума и крикливого галдежа, он равнодушно пожимает плечами и бросает слишком небрежно:
— Я не видел.
Потому что смотрел только на тебя.
Чимин ежится. Невнятно угукает. Одним глотком допивает свой апельсиновый сок и встает из-за стола, чтобы тут же угодить в раскрытые объятия Чонгука. Они улыбаются друг другу. Тихо перекидываются парой фраз и Чимин неуверенно кивает. Чонгук давится смешком и, утянув за собой, присоединяется к общему разговору уже вместе с Чимином. Намджун отводит глаза. Нужно убраться отсюда поскорее. Чтобы не слышать. Чтобы не видеть.
В ту ночь Намджун долго не мог уснуть, прислушиваясь к еле слышным стонам, которые доносились из душевой. За шумом льющейся воды, за тонкими стенами, за плотно закрытыми дверями. Звук расползался отравленным туманом. Резал барабанные перепонки. Вокруг все мирно спали, а внутри Намджуна бушевало пламя. Оглядевшись по сторонам, Намджун сполз с верхнего яруса своей кровати и уже выходил в коридор, чтобы размазать Чонгука по стенке в кровавые ошметки, но выскочивший за ним Джин вовремя успел схватить его за майку.
— Оставь их. Они теперь вместе.
Когда задушенные стоны становятся громче, взбесившийся Намджун дергается и рвется загнанным зверем, только Джин вцепляется в него намертво. Оттягивает назад, усаживая на пол прямо посередине темного коридора, хлопает по спине чересчур ободряюще и полушепотом обещает, что всё будет хорошо. Оба знают, что вранье, но сказать нужно — а вдруг?
— Не будет.
В то утро Джин впервые увидел, как беспомощен бывает Намджун.
Просто Чонгук еще не умел ласково, а Чимин отчаянно хотел забыться.
Окончательно Намджуну срывает крышу через полгода. Напрочь и безвозвратно, как у серийного убийцы, что получил новенькое охотничье ружье.
Мысли — о нем.
Разговоры — о нем.
Сны — о нем.
И все тексты написанные тоже о нем.
Намджун меняет что-то незначительное — детали, пейзажи, настроения — всё едино. Центры громадной вселенной смещаются — теперь это не что-то абстрактное, а вполне — мальчик забавный.
Будто бесконечная исповедь. Только в бога он не верит, потому что его дьявол прямо перед ним — улыбается и другого целует. Сладко. Тягуче. Издевательски.
Намджун закрывается в душных студиях, забывается среди битов и напрочь исписанных тетрадей. Как последний пропащий алкоголик, топит свое нерастраченное, выплескивая в обнаженные слова. Никому теперь ненужные.
«Не говори ни слова, а просто улыбнись мне»
«Но чтобы я ни делал — все бесполезно»
«Может случится чудо и ты полюбишь меня?»
«У меня нет тебя, но я думаю только о тебе и схожу с ума»
«Я просто хочу принадлежать тебе»
И отчаянное «кто я для тебя, черт возьми?» вдогонку к миллиону невысказанных признаний.
— Скажи что-нибудь.
Чимин дышит ровнее и больше не сопротивляется. Смотрит диким волчонком, исподлобья, и неуверенно прикусывает пухлые губы — с потрескавшейся кожицей и до кровинок обветренные. Чимин не отходит, когда чужие ладони упираются в стену по обеим сторонам от него — только задушенно стонет сквозь зубы, стоит Намджуну неосмотрительно проехаться щекой по ноющему плечу.
— Хён? — тихо спрашивает мальчишка, приподнимая подбородок, и старается заглянуть в чужое лицо, — Всё в порядке?
Намджун измученно поднимает голову, впечатываясь в чужие потемневшие глаза и долгим нечитаемым взглядом изучает ставшее за эти годы родным лицо. Слегка нахмуренные брови, вздернутый нос в мелких точках веснушек, стремительно краснеющие мягкие щеки и приоткрытые губы. Поцеловать. Поцеловать. Поцеловать.
Намджун, пугаясь своих навязчивых мыслей, цепенеет на бесконечные пару минут, а Чимин терпеливо ждет. Так нельзя. Так абсолютно неправильно. Нечестно. И еще куча всякого с приставкой «не». Намджун осторожно нависает сверху, двигается чуть ближе — так, что чувствует чужое прерывистое дыхание на своих губах — и поднимает взгляд, спрашивая разрешения. Но. У Чимина широко раскрыты глаза, а щеки, еще секундой назад бывшие пунцовыми, странно побелели. Он почти вжался в стену, будто стремясь отстраниться или спрятаться. Намджун наклоняет голову. Жмурится и выдыхает. Нехотя делает шаг назад, практически заставляя себя отойти подальше от насмерть перепуганного мальчишки.
Чимин шумно сглатывает. Не двигается, застывая на месте прекрасным мраморным изваянием. И неожиданно смотрит так, что внутри у Намджуна рушится очередной небоскреб. Разочарованно.
— Дурак, — глухо брякает Чимин и перехватывает сползающую лямку рюкзака, — Может, скажешь что-нибудь?
Намджун миролюбиво пропускает мимо ушей совершенно невежливое по отношению к старшему слово и поднимается на ступень выше. Отворачивается. Отрицательно мотает головой. Даже не видя лица мальчишки, он буквально спиной ощущает, как тот обиженно хмурит брови и с силой трет бледные щеки.
— Иди, — Намджун восстанавливает дыхание, приводит в порядок неразборчивый поток мечущихся мыслей и оборачивается через плечо, — Я никому не расскажу.
Насупившийся Чимин поджимает губы в тонкую полоску и мелко кивает. Секунду он стоит, беспомощно-отчаянно вжимаясь в стену, а затем быстро спускается вниз.
Когда звук его шагов затихает, Намджун устало оседает, усаживаясь на ступени, и опускает голову, покорно принимая очередное поражение.
В длинном списке появился еще один навсегда упущенный момент.