Но моим планам не суждено было сбыться: вернувшись в нашу комнату, я обнаружила товарища у окна, с зеркальцем на коленях, пытающимся собрать отросшие волосы во что-то замысловатое, и по его довольному лицу и количеству шпилек в прическе догадалась, что он готовится к чему-то важному.

— Что случилось?

— Ты не поверишь! Гонзик сказал, что сегодня будет вечеринка.

— Великое дело, у них же тут каждый вечер...

— Да не такая, а другая! С танцами. В здании настоящего театра! — поведал он восторженно, заливаясь смехом. — Представляешь, Кью? Я ужасно хочу сходить!

— А как же наше дело?

Спохватившись, Ти Фей опустил руки и неловко улыбнулся:

— Слушай, ну ведь эта Белая пани не вчера появилась, значит, может, подождет до завтра...

— Знаешь, я ведь могу и сама пойти. Ты не обязан участвовать. Ты уже помог.

— Но Кью! Гонзик вообще-то сказал, что на праздник приглашены все. Совсем все. И ты, значит, тоже. Так что в город сегодня никто не пойдет — нам в театр надо. Очень надо! Очень. Очень. Очень надо!

— Прямо-таки пре-очень, — передразнила я. — Друг мой сердечный, да ты просто опять улетел... Что делал? Пил? Ел? Целовался?

— Вот еще! Я трезв и совершенно в своем уме! — возразил он, радостно смеясь. — Просто день такой замечательный!..

Нельзя было оставлять его без присмотра! Но кто бы мог подумать, что он так быстро... осчастливится? Как теперь вообще ходить куда-то одной? Сколько там меня не было? Может, час?

— Ты с Гонзиком разговаривал?

— Должен же он был сказать мне про вечеринку, верно?

— А потом?

— Что потом? Потом я побежал наверх, готовиться! Не каждый день приглашают в театр!

Значит, только с Гонзиком поговорил, и уже готовый, да?..

На пляски идти мне совершенно не хотелось, но Ти Фей решительно туда намылился, а отпускать его одного, да еще и навеселе, я побоялась, и скоро уже сидела под окном, уже сама держа зеркальце, а он собирал мои волосы во что-нибудь "очаровательное", хотя явно хотел сказать "приличное", и я бы не обиделась. Тем более, что его попытки справиться с собственной головой закончились опять — как всегда! — косой, уже разболтавшейся из-за отрастающих волос, и ему явно хотелось использовать свой причесоночный потенциал хотя бы на мне.

— Хорошо, что у тебя теперь есть платье, — сказал Ти Фей между делом. — Тебе надо чаще носить женственные вещи.

— Ты с дуба рухнул? — уточнила я ласково. — Тормозил башкой?

— Да ну ты что! Просто я люблю тебя, — заявил он железно, оборачивая мою голову косой так крепко, что заболели корни волос. — И считаю, что ты можешь найти свое счастье... как женщина. Это в жизни самое главное. Найти любовь.

— Поэтому ты женился по расчету на мертвой принцессе, скажи на милость?! — я сжала кулаки.

— Ты ничего не понимаешь, — сладко отозвался он. — Я все равно ее ищу. И никогда не переставал искать...

От смерти в огне моего гнева его спасло только то, что к нам заглянула Анежка, и в присутствии свидетельницы мне не захотелось продолжать спор.

— Привет, Фей, — сказала она весело, остановившись в дверях, — я пришла забрать тебя и проводить до места.

По случаю праздника она принарядилась: нацепила изумрудно-зеленое платье, в широких рукавах и юбках которого терялась ее не очень складная фигура, зато плечи и спина были выставлены на показ. На ткани искрился миллион блесток — красиво! — и там, где ступала нога Анежки, неизменно оставался сияющий след.

— Привет. Красивый наряд, — нежно-перенежно произнес Ти Фей, а я скривилась от отвращения. — Кью, ты готова?

Вместо ответа я пожала плечами: у меня только одно платье есть, и я в нем, чего готовиться?

Анежка же окинула меня таким строгим взглядом, словно по меньшей мере музейный эскулап разглядывала, а затем поинтересовалась:

— А что... она с нами?

— Гонзик всех приглашал!

— Я думаю, он приглашал всех "людей".

— А я думаю, что никаких уточнений сделано не было, — хмыкнул мой друг и демонстративно, но очень джентельменски обнял меня за талию, прижавшись плечом к боку, а мне от этого невинного по сути жеста стало не по себе. — Идемте, миледи.

Я — миледи? Ну дела. Хорошо ж ему в голову дало.

Мы вышли из башни, подозрительно опустевшей. Похоже, все ушли на вечеринку вперед нас: я заметила на полу еще множество отпавших с дорогих платьев блесток, на столе, за которым обычно пили, кто-то бросила гребень для волос и сережки, на спинке стула болтался одинокий лифчик. Анежка пыталась заговорить Ти Фею зубы и болтала о том, о сем, но он все никак не заговаривался, только хихикал невпопад; а я просто хотела поскорее выйти на улицу.

Вечер стоял приятный, хотя темный, но без дождя. Город освещала пара фонарей, как будто зажженных специально для нас, на нашем пути; веретеница маленьких петлистых уличек неожиданно вывела нас на площадь, на которой гордо стоял большой и красивый зеленый дом, белевший в темноте высокими колоннами. У дома было крутое крыльцо, обсыпанное блестками, а из его окон доносились отголоски музыки и дамского смеха — мы пришли.

— Фей, — Анежка вышла вперед нас и подбежала к дверям, вильнув юбками, — добро пожаловать на главное событие года: Бал Счастливчиков!

— Как-то мы не одеты для бала, — оторопело заметила я, внезапно осознав всю ничтожность своего платья.

— Ты выглядишь божественно, — шепнул мне Ти Фей, даже не скривившись от такой наглой лести. — И мы обязаны провести этот вечер как следует!..

Есть плюсы, без сомнений, в этом его состоянии — теперь Ти Фей мог порадоваться всему вокруг от души, как ребенок, и совсем ни о чем не переживать. Хотя бы один вечер не думать о Ночи и прочем. Хотя бы один вечер... пожить?

Мы вошли в двери, приоткрывшиеся для нас лишь на полметра, так что я пролезала боком, и после короткого коридора очутились в широком зале с высокими потолками и позолотой, разбросанной по всей округе, словно у них тут банка с золотом лопнула и все облила. Снаружи дом был зеленый, а вот внутри — очень синий, так что сердце сразу затосковало по летнему солнечному небу; вдоль высоких стен располагалось множество ячеек, похожих на пчелиные соты, каждая из которых украшалась золотыми вензелями и наполнялась не очень трезвыми людьми. За тех, которые напивались на самом верху, я даже немножечко испугалась — падение с такой высоты можно и не пережить! — но они же взрослые ребята, пусть заботятся о себе сами...

Как и говорил Ти Фей, это был театр, но все стулья из него вынесли, оставив только сцену. Занавес подняли, а вместо актеров под ним скакали Счастливчики, вооруженные музыкальными инструментами и собственной удалью; среди них был и Гонзик. Нарядный, в белом костюме с розовой розой в петлице и в белой шляпке с черной лентой на голове, он ходил взад-вперед по сцене и крякал, булькал, улюлюкал — следовательно, распевался. Заметив нас, Гонзик подмигнул обоими глазами и квакнул, как жаба, а затем угукнул, как сова; Ти Фей рассмеялся, а Анежка любовно на него посмотрела. Видимо, ей нравился его смех.

— Эй, большая тетя, — на мне повисла та рыжая, Петя, с которой Ти Фей разговаривал утром, — давай с тобой потанцуем!

— Вообще я не танцую, — призналась я, смутившись от ее напора.

— Ну-у же! — наседала рыжая. — Давай! Танцы!

— У меня болит плечо!

— Не отстану, пока не потанцуем!

— Да ладно тебе! — мой друг оттолкнул Анежку и поспешил ко мне, схватил Петю, закружил, выпустил так резко, что она даже упала в объятия других людей, а после сграбастал мои руки и заглянул в глаза. — Мы же на вечеринке, Скиталица! Надо веселиться! Петь, танцевать...

А я-то подумала, он за меня вступиться хочет...

— Для меня вечеринки — выпивка, — заметила я искренне. — А пить ты мне не дашь.

— Но веселиться ведь можно и совсем иначе! Давай, ты меня обижаешь!

Сам он явно не отстал бы, так что пришлось прибегнуть к грубости: я высвободила руки силой, и счастливый Ти Фей повалился на спину какого-то незнакомца. Народу в театре стало так много, что даже плечи расправить не получалось; я подумала, что в этой толпе может быть тот самый Ян, с которым мне нужно пообщаться, и огляделась по сторонам, пытаясь найти фигуру, похожую на Зию Легендарного размером эго и уровнем наглости, но вокруг была только ровная пестрая масса пьяных Счастливчиков, в лицах которых я не нашла ничего легендарного. Анежка откуда-то добыла бокал с рубиново-красным вином и попыталась втюхать Ти Фею, но тот удивительно ловко отвел его в сторону, положил руку на ее талию и откинул ее плечи назад в изящном танцевальном па, так что вино выплеснулось на пол, окатив ноги Счастливчиков. Кажется, часть осталась на ее волосах, но ни Ти Фей, ни сама Анежка этого не заметили.

— Похоже, Непревзойденная Скиталица Кью не очень-то умеет веселиться! — провозгласил он радостно. — Может быть, устроим мастер-класс?

— С тобой — с удовольствием, — заявила она, и я с каким-то отупением заметила, что все его белое ципао как и черная с розами кофта покрылись ровным слоем зеленых искорок.

Оркестр на сцене переглянулся, задумался, пошептался и внезапно ударил по инструментам, обрушив на нас, зрителей, всю силу бодрой танцевальной мелодии. И мы вздрогнули, а Гонзик даже подпрыгнул — не ожидал, похоже, что его музыканты захотят подыграть Ти Фею.

Поначалу немного несуразная мелодия быстро обрела очертания задорной и ритмичной музыки, под которую ноги сами собой пускаются в пляс, как ни старайся сдержаться. Многие Счастливчики сразу же вцепились друг в друга и принялись скакать, гогоча, как гуси, отбивая ритм каблуками, как будто точно зная, как нужно двигаться. Меня же никто не спешил приглашать, да я и правда не любительница танцев, и плечо действительно болит; так что просто протиснулась в сторонку, к балкончикам, чтобы никому не мешать.

Ти Фей же, кажется, оказался в своей стихии.

Сперва он выглядел слегка потерянным, шел неуверенно за Анежкой, оглядывался на дергающиеся пары, пытался явно разобрать сложные вертлявые движения их ног. Но эта оторопь быстро прошла: стоило Анежке как следует потрясти плечами и грудью, как он явно перестал думать о других вещах, а безумный танцевальный ритм захватил его с головой. Анежка вцепилась в обе его руки, дернула на себя, плоские подошвы его кед заскользили по натертому полу. Она выставила вперед ножку, показала, как надо пристукивать пятками, и Ти Фей повторил, внимательно вглядываясь в каждое ее движение. Подключились руки: одной она крепко-накрепко держалась за его ладонь, а другой широко взмахнула. Ти Фей повторил. Анежка довольно улыбнулась, он улыбнулся тоже; еще шаг, еще и еще, быстрее и быстрее, и вот уже их ноги переплелись в сумасшедшее сплетение влюбленных змей, руки взлетали то тут, то там, как крылья, а глаза горели таким возбуждением и восхищением, что от них можно было прикуривать.

Я замечала как бы краем своего сознания, не отводя глаз от танцующих, что Гонзик, стоящий на сцене, поет какую-то песенку, судя по жестам и интонациям, весьма пикантного содержания, но что поделать? Когда танцует Ти Фей, весь остальной мир теряет краски и становится абсолютно безынтересным.

О да, Ти Фей танцевал как в последний раз, словно от этого танца зависела вся его жизнь! Держал Анежку так крепко за талию, что ее щеки даже покраснели, кружил ее так быстро и резво, что ее кудри превратились в безумную золотую тучу вокруг головы. Кружился сам, смеялся и плакал, давился волосами и задыхался счастьем; пот алмазами украсил его кожу, сияние разгоряченной крови освещало улыбчивое лицо. Когда кончился первый куплет, он выпустил из рук Анежку, и та покатилась по липкому от вина полу, полумертвая от восторга, и он хотел, кажется, повернуться ко мне, но между нами встало сверкающее красное препятствие — Петя. Она бросилась ему на грудь, вожделея его танца, и он позволил ей, схватил, прижал, закружил, опьянил; они скользили по полу, дышали в унисон, дрожали от восторга и подскакивали в ритмах музыки, и красный блеск ее платья осыпал его рубиновым сиянием, и огненные ее кудри реками лавы струились по его нежным рукам.

Постепенно и остальные танцующие оказывались поглощены им, прекращали свою пляску, останавливались и глядели на главную пару этого вечера. Ныне Ти Фей не просто танцевал для собственного удовольствия, теперь он был частью шоу; люди смотрели на него, восхищались и завидовали, представляли себя на их месте и не могли дождаться, когда же он оттолкнет огненную женщину и примется за другую. Каждая хотела быть рядом с ним, кружиться с ним, сплестись с ним — может быть, и я тоже?..

Гонзик видел, что не только никто его не слушает, но никто даже не смотрит в его сторону и не танцует под его музыку, и даже если бы мы все в момент оглохли, никто не отвел бы взгляд от Ти Фея. Пьяный скрипач заснул прямо на своем месте, виолончелист опустил смычок, заглядевшись. Руки Пети заскользили по бокам партнера, она прижалась к нему всем телом и заглянула в глаза; и мы все задержали дыхание... Гонзик спрыгнул со сцены.

По счастливому совпадению он оказался прямо напротив главной пары, снова увлеченно топавшей ногами. Ти Фей посмотрел в его сторону, но не прекратил танцевать; Петя расхохоталась и повисла на его руках, и он играючи приподнял ее над головой, закрутил, как лассо, опустил и закружил еще больше. Платье обмоталось вокруг ее ног, декольте держалось на честном слове, а беззаботный смех казался колокольным звоном, бьющимся о своды старого театра. Гонзик смотрел с вызовом, но никто не обращал внимания на его гнев.

— А попробуй так!

Взмахнув руками, Гонзик начал топать и кружиться, выделывая нечеловеческие пируэты. Теперь внимание зрителей вернулось к нему; во-первых, Ти Фей прекратил танцевать, удивленно уставившись на бросившего ему вызов, а во-вторых, кульбит Гонзика выглядел и правда впечатляющим. Петя, хохоча, шлепнулась на пол, поверх опьяненно лежавшей Анежки, но никто не спешил ей помочь, и я тоже как-то не решилась сойти с места. Казалось, тут сейчас происходит что-то поважнее потенциальной травмы головы: двое мужчин боролись за право короля вечеринки, пусть победитель и был заранее определен.

Ти Фей не двигался, так что Гонзик уже заранее ощущал вкус победы и с удовлетворением разглядывал своих замерших товарищей. И вдруг мой друг пустился в пляс; его движения были до того легки и воздушны, что могло показаться, будто его ноги вовсе не касаются ногами земли, а вдобавок к этому он еще и выделывал что-то необыкновенное руками: наверняка какие-то заумные движения из традиционных танцев Империи Облаков.

Лицо Гонзика стало таким красным, что я начала волноваться за его здоровье.

— А попробуй вот так!

Он закружился, затопал, замахал руками, словно хотел вознестись к потолку, после чего с яростью притопнул и замер в красивой позе; Ти Фей хихикнул и не только легко повторил все движения, но еще и справился с удвоенной элегантностью, а в конце так красиво взмахнул растрепавшейся косой, что девушки вокруг восторженно ахнули. Не на том поле Гонзик боролся с ним, ох, не на том!

— А вот так!..

Отдам ему должное: Гонзик не сдавался, хотя, казалось, даже стены театра уже утратили к нему интерес. Ти Фей же не обладал таким терпением и рвением к победе, да и вообще, соревноваться с заведомо проигравшим бессмысленно, и в его кривой улыбке я видела, что он это осознает; в очередном рывке он очутился близко-близко к Гонзику, мгновенно обвил его ноги своими и так же быстро отскочил. В его руках осталась белая шляпа с черной лентой; нацепив ее на себя, Ти Фей покружился, взмахнул изящно руками, замер, и музыка замерла вместе с ним; и в этой неожиданной, оглушающей тишине змеей скользнул его голос:

— Лучше ты попробуй... вот так.

Их руки сцепились, мелодия продолжилась, но в танце больше не было ярости.

Глядя на них, я чувствовала себя как-то странно и неуютно, как будто ворвалась на чужой праздник и всем испортила настроение. Ти Фей и Гонзик плясали, словно на горячих углях; взлетали ноги, руки, волосы, подлетала, но непременно возвращалась на свое новое место белая шляпа. И как бы великолепны ни были танцы с Анежкой и Петрой, я видела, что только теперь мой друг веселится по-настоящему. Особо ярко пылали его раскрасневшиеся щеки, в три раза сильнее блестели глаза, а руки лихорадочно искали руки Гонзика, хватались за него, как за спасательную соломинку. Он даже сбросил свою кофту с розами, мой аккуратный и педантичный Ти Фей, скомкал и швырнул в толпу восхищенных зрителей — не в меня — и припал к Гонзику, окруженный только белым шелком, прилипшим к влажному от пота телу. 

Музыка грянула, взревела, взорвалась и рассыпалась по зрителям волнами восхищения, а по танцорам — бурей страсти. Они сошлись в последний раз, в последний раз переплелись их ноги, руки нашли тела друг друга, сердца дрогнули в унисон, и Ти Фей прижался к губам Гонзика, а Гонзик не отстранился. Я тут же развернулась к ним спиной, но все равно увидела: оба закрыли глаза, светлая рука Гонзика в растрепанных черных волосах, тонкие запястья Ти Фея на широкой шее... 

Выходя из театра, я наступила на чью-то блестящую юбку и получила ком ругательств за ворот. Вот тебе и счастье!..

На крыльце я замерла, слегка ошалев от перемены. Внутри было невыносимо душно, а снаружи — холодно. Внутри гремела музыка, а снаружи царила поразительная тишина, и я только надеялась, что это не я оглохла, а музыканты взяли перекур! И внутри было светло, радостно, празднично, а здесь...

Сойдя с крыльца, я оторопело обнаружила, что все мое зеленое платье теперь покрыто разноцветными искрами, и мне подумалось, что, может быть, я не так уж и отличаюсь... может, вернуться...

Нет, нельзя возвращаться.

Мысль эта мелькала у меня и прежде, но теперь я увидела все своими глазами и прочувствовала всем сердцем. Вот мысль: место Ти Фея рядом с людьми. Зачем я вытащила его из той комнаты, заросшей волосами? Он ведь сам говорил, говорил из раза в раз, что все его желания, единственная его мечта — жить в тепле и богатстве. Найти любовь. Завести семью. Рядом с мертвой Бригиттой он был, конечно, не пришей кобыле хвост. Но вот здесь, в объятиях Гонзика...

Давай начистоту, Скиталица: таким ты никогда прежде его не видела!

Под подошвами скрипели влажные камни дороги.

Должна ли я оставить его здесь и отправиться дальше в одиночестве? Будет ли это правильно?

Что сказать? Я знаю, что в том, что случилось с миром, все-таки немножечко виноват он сам, ведь я даже пыталась предупредить его, отговорить! И я тоже виновата, ведь принесла шкатулку Императора Струт'Гаду, пусть меня и пытались предостеречь. Хотя, если так подумать, "пытались предостеречь" — не совсем правда; старый мой недруг Зия Легендарный старался выманить шкатулку угрозами, жестокостью и шантажом, но ни разу не сел со мной за стол переговоров. Почему? Я бы, может быть, отдала бы сама!..

Хотя не факт.

Ну, ладно. Не отдала бы, только по морде бы надавала...

И я понимаю, что Ти Фей должен сам загладить свою вину. Он должен поучаствовать в спасении мира, и только так сумеет найти успокоение для совести. Но я его подруга! Я должна желать ему всего самого лучшего! Никогда он не был так счастлив и румян, как сегодня, никогда при мне его глаза так не сияли. Да и, черт с ним, не буду кривить душой: то, как он поцеловал Гонзика в конце, ясно показывает, что это — та любовь, о которой он мечтает. Просто представить даже невозможно, чтобы он поцеловал Бригитту, свою законную жену, так же, как сейчас этого малоприятного мужика. Просто не вообразить, чтобы он так же безудержно с ней танцевал, даже будь она нормальной живой женщиной. В этом нет смысла. Нет толка. Он должен остаться здесь. Здесь ему хорошо.

Ему не нужна Скиталица.

Ти Фею... нужен дом.

До чего противная мысль!

Сколько лет я провела в путешествии? Сколько? Уже сама не посчитаю; я была совсем ребенком, когда покидала дом, а вот гляди-ка, уже стала взрослой женщиной. Мне довелось сто раз спасти мир, тысячу раз стереть ботинки в пути, повидать все страны и все края, познакомиться с королями и бедняками, с вампирами, некромантами, другими эльфами и даже с людьми. Даже в Империю Рассвета меня пустили и приняли почти как свою! И все эти места я посетила — догадываетесь, да? — одна. У Непревзойденной Скиталицы никогда не было спутника. Никогда не было друга или подруги, родственника или собачки, никого. Она ушла из дома, где ее никто не принял, и сделала своей обителью весь мир. И все было чудесно. И не было никакой боли, никаких сомнений; Непревзойденная Скиталица выполняла задание, получала гонорар, напивалась до поросячьего визга, пока не кончались деньги, а потом отправлялась в новое задание, и круг повторялся. Так она, в смысле, я, жила, из года в год, из похода в поход. И была счастлива!

Была счастлива?

А знаю ли я вообще, что такое счастье?

Из ночной тьмы вынырнули каменные фигуры моста, и издалека донесся печальный часовой бой.

Я знаю. Счастье — это то, что было в глазах Ти Фея, когда он сплетался с Гонзиком. Может быть, оно ненастоящее. Пусть даже оно болезненное и неправильное, вызванное не то всеобщим восторгом, не то какой-то магией, которую распространяет этот человек. Но разве это важно? Когда Непревзойденная Скиталица заливала в себя алкоголь, чтобы заставить свое сердце забиться, разве не прибегала она к такому же обману, к такому же волшебству, прекрасно зная, что на следующий день счастье выветрится, и придется искать его снова — пускай в бутылке, пускай в Гонзике, пусть в чем угодно еще? Даже в любви?

Ти Фей — мой друг, и я должна желать ему счастья. Должна. Должна. А ты, сердце — брось болеть. Мы с тобой поступаем правильно. Единственным верным образом. Он будет счастлив. А спасать мир продолжит Непревзойденная Скиталица.

И начать стоит прямо сейчас, с маленького мирка одной отдельно взятой женщины, которой, кажется, очень не повезло.

Утерев слезы, я ступила на мост.