В какой-то момент он даже побоялся, что Никитос может ему написать. Опасение возникло перед самым отбоем: тупое и неразумное, будто та часть его мозга, которая конвульсировала от переживаний целый день, решила во что бы то ни стало достучаться до Орфея.

Она исходила на скепсис: слишком легко домашние расселись за ужином и поверили в его спокойствие. Слишком быстро он отделался от Феди, слишком рано встал из-за стола, слишком скоро засобирался спать. Никогда ещё Орфея не тянуло к подушке раньше десяти.

Алиса ковыряла мороженое ложкой, с подозрением поглядывая на брата, но не успела ничего сказать. Она не вставила и слова по дороге домой, когда Орфей ворвался за ней в вестибюль школы с рекордным опозданием в полтора часа, дрожаще приобнял, нащупал её ладонь и буквально поволок за собой, точно хотел поскорее оказаться на безопасном расстоянии от этого места.

Целый день он бежал от чего-то невидимого. Сбежал и сейчас: в кругу семьи ощущение подкрадывающейся угрозы лишь нарастало.

Орфей вошёл в свою комнату. Не зажигая свет поставил телефон на зарядку. Прошёлся до окна, закрыл створку, скинул тапочки и нырнул под одеяло. Мысль ждала его там.

Где-то между неутихающим гулом в башке и мышиной вознёй соседей за стенкой время перевалило за полночь. Телефон неожиданно пискнул — на моргнувшем экране отобразилась иконка Контача. Орфей лежал в темноте с широко раскрытыми глазами, будто и не спал. Нижнее веко дёрнулось, пальцы ввернулись в простынь. Тогда он и подумал: сука, ну точно Никитос.

Горевшее на дисплее уведомление по обыкновению не содержало отправителя. Ввести пин-код и проверить? Ни за что. Уж лучше швырнуть телефон в стену — платить за новый, впрочем, придётся из своего дырявого кармана. Орфей прикинул циферки и побился в бесшумной агонии ещё немного. Ёбаный стыд. Потом вспомнил о своей гордости и решил: ему должно быть похуй.

Ведь это мог быть кто угодно: беспардонный смм-щик, бывший одноклассник, левый знакомый или даже Федя, чудом изменивший своему обету никогда не писать.

Да, радостно спохватился Орфей за последнюю версию; наверняка Федя. Не досчитался каких-нибудь пяти копеек аванса и развонялся. А ведь он прилично дал ему на лапу! Ох и погубит жадность фраера.

Пять минут назад Орфей был уверен, что покончил с ними. Со всеми ними.

Он почти пережил тошнотный день — оставалось завершить ритуал и отрезать от себя всё случившееся залпом восьмичасового коматозного сна. Утром всё было бы по-другому. Утром он бы проснулся заново человеком, потому что так утра и работают: полощут опухший мозг в дезинфицирующем растворе, выскребают из извилин всякую дрянь. А на выходных он бы шлифанул всё это дело гашем. Знаменитая шаолиньская практика.

В последний раз Орфей был на таком взводе, когда впервые купил у Феди груз.

Сама сделка заняла от силы минут пять конспирационных расшаркиваний; а вот в ожидании визита мусоров Орфей провёл на низком старте всю неделю. Он оглядывался всякий раз, когда выходил из дома, и даже написал на случай облавы пояснительную записку родителям и Алисе, где загодя раскаивался только в недостаточной предусмотрительности.

Теперь наркота, заботливо припрятанная в ящике стола, была меньшей из его проблем. Даже стоя в ванной часом ранее, перед зеркалом, забив в стирку грязную школьную форму и переодевшись в чистое домашнее, видя себя точно такого же лихого, что и всегда, Орфею казалось, будто от трудно скрываемого переизбытка душевных терзаний он постарел лет на пять. Осунулся, охмурел, вот-вот взведёт курок или присядет на кокаин.

Как ловко, оказывается, жизнь расставляет всё по местам.

Скрюченный под одеялом, он больше не походил ни на кого, кроме себя самого. Просто семнадцатилетний долбаёб, тревожно гадающий, какое полотнище текста может встретить его за заблокированным экраном. Или не полотнище вовсе — Никитос красноречием не отличался, значит, мог ограничиться и одной строчкой. Одним кирпичом в окно или арматурой по башке. Боже, чего он только не мог.

Преодолевая ступор, Орфей высунул из-под одеяла руку. Нельзя же так, уговаривал он себя; совсем оскотинишься. Телефон разблокировался незатейливой комбинацией: дата рождения Алисы. Орфей потянул шторку уведомлений, взглянул на последнее в списке. Никакого сообщения — ни большого, ни маленького — внутри не оказалось. Вместо него — сухое системное оповещение, что пользователь с нечитаемым ником на латинском, приходящийся, кажется, аккаунтом Лёхи, добавил его в беседу. Очень странно.

Орфей подобрался к изголовью, неуклюже уселся на кровати и открыл приложение. Что за прилив дружелюбия нашёл на Лёху? Пока ничего не понятно.

Название чата в списке диалогов не грузилось. Колёсико загрузки тяжко наматывало круги. Такие же круги наматывали орфеевы соображения: в классной беседе он уже состоял — на ней перманентно висел перечёркнутый колокольчик «не беспокоить», копивший непрочитанные сообщения трёхзначными числами. В этой, куда его только что добавили, было всего 4 человека. Орфей развернул список: Лёха в самом верху, подписанный как администратор, потом он с горящим кружочком онлайна, потом некий Евгений с дефолтной серой аватаркой и…

Орфей взвыл, как побитая псина. От души наподдал кулаком по матрасу, совершенно не заботясь, какой ущерб нанесёт себе или мебели в радиусе поражения. В голове пульсацией раздавалось: Никитос! Сука! Тварь! Ну конечно!!!

Последним участником беседы был Никитос. Тогда загадочный Евгений резко терял в официозе и приобретал привычные очертания Женька, а Лёха — Лёха как всегда оправдывал звание ёбанного террориста. Ну надо же додуматься. Полноценный, сука, консилиум собрал.

И Никитос, эта невозмутимая гнида. Его образ замаячил перед глазами, как бредовое видение. Сидел себе дома, наверное, развалившись на облезлом кресле, в наушниках, закинув ноги на стол и с ленцой поглядывая в заплёванный монитор.

Орфей поморщился. На экране призывно всплыла клавиатура, соблазняя его известить участников о своём присутствии. Он не собирался к ней даже притрагиваться. Эта глупость была бы равносильна поднятию красного флага: я здесь! При условии, что выскочивший кружок онлайна ещё не выдал его с головой.

Сраная западня. Хоть и предсказуемая: если Никитос кому-то и рассказал об эпизоде за гаражами — совершенно не важно, соврав ли при этом о собственном участии, — его лучший друг Лёха однозначно был первым в списке ушей. Интересно только, зачем приплетать к зрелищам Женька. Хотя, может, из того же компанейского принципа, которым они руководствовались с самого сосничества. Смотри и запоминай.

Тут, видимо, неприлично заскучав дожидаться инициативы от молчунов, собрался и начал печатать сам Лёха. Сердце Орфея тревожно замерло, попросилось вместе с желудком наружу.

«Пойдёшь в тёрку?» — всплыло на экране бессмысленное предложение.

Орфей буравил сообщение взглядом, как текст контрольной, к которой он не готовился. Что значит тёрка? Это жаргон такой? Кожу сдирать будут, мордой возить по асфальту? Догадки лезли наперебой, одна хлеще другой.

Лёха выждал какое-то допустимое для ответа время и уточнил:

«Террарию».

Из груди, пробив затор в глотке, вырвался клокочущий смешок. Орфей зажал себе рот ладонью, чтобы не перебудить домашних. Ладонь была холодная, губы — горячими. Как при лихорадке.

«В другой раз пойду», — набрал он кое-как свободной рукой. Всё внутри него мелко дрожало от злобы. Экран тоже дрожал.

Семь часов назад ему плохо отсосал одноклассник, а теперь лучший друг этого же одноклассника зовёт поиграть Орфея в пиксельную игрушку. Вот так вписался в коллектив.

«Ок», — сдался Лёха.

И скинул ссылку-приглашение на дискорд-сервер.

Орфей продолжал смеяться, уткнувшись лбом в колени. Хотелось кому-нибудь врезать. Хорошенько расквасить хрящи и носовую перегородку, наставить фингалов, дырок в зубах.

Внутренний голос подсказал: себе?

Да, себе в первую очередь. Недавно у него была возможность отработать все эти приёмы на живой мишени. Вот только Орфей, как водится, всё перепутал. Вместо приёмов дал отработать горловой. Тоже на себе.

Телефон соскользнул на одеяло, всё ещё показывая развернутый чат. Диалогом ниже висела односторонняя переписка с Федей, ещё ниже — Никитос и его обещанные треки, которые Орфей даже не думал включать. Он взглянул на них лишь раз — в тот самый день, когда провожал Никитоса до остановки, — и по названиям ему стало понятно, что на его организм эти свистоперделки подействуют так же угнетающе, как и на настроение. Никитос барыжил настоящими смертельными файлами. Можно было бы сколотить состояние, толкая их на тематических форумах каких-нибудь любителей аудионаркотиков.

А может, он уже?

Смешно, конечно, но если так разобраться, под портрет рядового барыги Никитос подходил даже больше, чем Федя. Он не числился ни в каких кружках, располагал большим количеством свободного времени, жил у чёрта на куличках, куда легавые, судя по насыщенным новостным сводкам, доезжали раз в неделю, и хрен знает чем занимался в свободное от уроков время, исключая залипание в компьютер.

Если так разобраться, Орфей ничего не знал о Никитосе. Кроме того, во что Никитос ещё не ткнул его мордой сам. Приятного в этом было мало.

Нет, не так. Ничего приятного. Нельзя было допустить, чтобы это стало в порядке вещей. Ни с Никитосом, ни с кем-либо ещё.

Орфей, перебарывая себя, снова подобрал телефон. Сна не было ни в одном глазу. Он по-новой ввёл пароль, задумчиво покрутил список чатов и, наконец, нажал на иконку Никитоса. Стал осторожно пробираться сквозь перегруженный интерфейс. Раз уж возможность уснуть так бездарно потрачена, можно провести время с пользой.

На их страницах обнаружилось много интересного.

К примеру, Лёха на стене Никитоса регулярно оставлял разной степени абсурдности записи. Были и поздравления с долгожданной беременностью (чьей…?), были ссылки на тесты «какой ты ящер», были приглашения выпить по пиву. Никитос охотно отвечал на всё. Страница его была мемориалом не поддающихся объяснению нишевых шуток, больше похожих на наборы слов, и личными сообщениями одновременно — вот уж кто использовал функционал сайта по полной.

Самих по себе постов Лёхи на его стене было куда больше, чем репостов тупых волчьих цитат — и невозможно было установить, постил ли их Никита серьезно или руководствовался своим специфическим чувством юмора. Одно можно было сказать точно: Никитос не утруждал себя чистить страничку. Она была похожа на помойку и по скромному мнению Орфея достоверно отражала душевную организацию хозяина аккаунта.

Женя подвергался точно таким же нападкам со стороны Лёхи, но в отличие от Никитоса очень просил перестать писать ему «всякие гадости». Впрочем, писал он всё это тут же на стене, чем только больше её засорял. Лёха оставлял сердечко под каждым слезливым ответом и продолжал с удовольствием спамить. Частота реакций на его выпады сокращалась с каждым годом в течение шести лет — до тех самых пор, пока Женёк не начал игнорировать послания Лёхи вовсе. Похоже, интернетом он пользовался редко.

Интересно, чем тогда Женёк коротал свои затяжные больничные. Неужели действительно болел? Лежал в кровати и издыхал, обмотанный горчичниками.

Орфей потупил в темноту и зачем-то представил Женьку. Сопливого, красного, иссохшего, как пергамент. Стандартного такого образца Женьку. Потом представил комнату, в которой он обитает. Представил дверь в эту комнату — должен ведь Женька куда-то пропадать, когда возвращается домой. Дверь оказалась с затёртой золотинкой на ручке и прибитым на гвоздик календарём за девяностый год.

Орфей представил, как внезапно эта дверь открывается, и вместе со сквозняком в комнату влетает Никитос. У него в руках большой пакет пятёрочки, внутри хрустят целлофанированные апельсины и чипсы. Следом вальяжно проходит Лёха, садится на край кровати и знаючи хлопает Женька по обёрнутому одеялом протезу. Принимается неторопливо растирать его колено.

Орфей слушает их идиллию до тех самых пор, пока Лёха не поворачивает голову и не ловит его взгляд. Рот у Лёхи змеиный, голос — сладкий.

— Смотри и запоминай, — произносит он.

***

Утром Орфею не дали проспать. Выдернули из кровати ровно в семь тридцать, усадили завтракать, сунули в разжатый кулак двести рублей и потребовали довести сестру в школу.

Сестра сидела на высоком барном стуле перед матерью и весело болтала ногой, пока ей доплетали косу.

Орфей, ослеплённый и дезориентированный, безбожно тормозил. В одной руке сжимал деньги, в другой — тупой столовый ножик. Организм отказывался свыкаться с тем, что утро уже настало. Вчерашняя лирика о всяких живительных свойствах оказалась пустым звуком, и Орфей почти проглядел довольное выражение лица Алисы, с которым плутовка следила за каждым его движением.

Почти.

— Я прождала тебя у раздевалки сто-о-олько, — как бы между делом напомнила она. Родители были вне радиуса слышимости; гремели ключами, кошельками и обувными ложками из прихожей. — Будешь должен.

Орфей бесцельно размазывал джем по куску батона. Кухня заполнялась ароматом ядерного кофе: чистый кипяток и химия, ни единой ложки сахара.

— Хорошо, — сказал он, шлёпнув очередной бутерброд на тарелку.

— Две пиццы!

— Ладно.

Она уставилась на него, будто Орфей намазал губы жидкой помадой из её набора принцессы, а потом размалевал веки синей гуашью в тон галстуку.

Звякнул нож. Орфей отложил его и вернулся за стол, подавив совершенно не-мещанское желание вздохнуть. Он и сам догадывался, что ему следует осторожнее распределять авансы, чтобы не разбаловать сестру. Но он так устал, оголодал и одновременно с этим был так благодарен, что Алиса не добавила ему головомойки от родителей за его вчерашнее опоздание на продлёнку.

— Спасибо, что не рассказала, — собравшись с мыслями, сказал Орфей. Поднял чашку, готовый опрокинуть горяченный кофе в себя залпом: — Твоё здоровье.

Алиса смутилась. Ей нечасто приходилось видеть этого рассеянного, выжатого до нитки брата. Орфей редко выходил из образа — ещё реже давал ей, как считал сам, поводов усомниться в благонадёжности семьи. Но когда поводы всё же возникали, концентрация трагизма и уныния в его поведении вытравливала их с родителями на стенку. Орфей имел привычку к демонстративным самоистязаниям, а Алиса до сих пор не понимала, как купировать эти приступы.

Она пробурчала заученное «спасибо» в ответ на тост, тронула косу, будто хотела закрыться волосами, но забыла, какую красоту ей навела на голове мама, и спрыгнула со стула.

Её смущение, как и полагается, длилось недолго. Уже после того, как завтрак был размазан и доеден, портфель собран, а входная дверь надёжно закрыта, Алиса, глотнувшая утреннего тумана, снова воодушевилась и принялась выяснять подробности:

— Так где ты был? — требовательно поинтересовалась она. У Орфея не было никакого желания и сил сопротивляться, когда сестра вцепилась в рукав пиджака.

— Бегал, — машинально ответил он.

— Врёшь! Ты с Федей виделся — он мне вчера сам сказал.

Пожалуй, не самое страшное из того, что Федя мог рассказать его младшей сестре. Тем более вчера.

На всякий случай, Орфей сделал вид, что нисколько не удивился. Надо было сменить тему. Он томно посмотрел куда-то вдаль — на мусорные контейнеры в углу двора — и непринуждённо протянул:

— Ну и с какой радости вы общаетесь?

— Я его с Днём рождения поздравляла, — похвасталась Алиса.

Конечно, она ожидала, что новость станет для Орфея шокирующей, и осознание собственной некомпетентности заставит его провалиться со стыда на месте. Его сестра вступила в тот ответственный возраст, когда родители перестают решать, какому дяде или тёте ты сегодня брякнешь пару слов по телефону — теперь Алиса сама заполняла календарик и вела учёт всех известных ей Дней рождений. Она относилась к своей работе очень серьёзно — ещё бы! Ведь ни один праздник на свете не начинался без её благословения.

Орфей по-прежнему смотрел на контейнеры. Сделал вид, что задумался — картинно приложил палец к подбородку, шёпотом перебирая заученные даты: Феди, говоришь? Десятое, семнадцатое… Мм, да, похоже на то. И безразлично пожал плечами.

Алиса такой вопиющей грубости не стерпела и притопнула ножкой.

— А ты не поздравил! Почему?

Орфей стоически молчал. Универсальный аргумент «он первый начал» так и просился на язык: Федя действительно был первым. Первый пропустил его День рождения, первый промолчал в ответ на поздравление со своим. Может, обыкновенное совпадение, а может и нет. Вот только разрушать представления сестры о добропорядочных взрослых в угоду их застарелых обид не хотелось. Не поздравил и ладно, — но чем две тысячи-то не подарок?

— Забыл, — честно сказал Орфей. В последнее время его занимали проблемы совершенно иного толка.

— А вот это, — Алиса вдруг замахнулась и шлёпнула его по карману куртки, — не забыл!

Орфей схватился за место ранения, с замиранием ощупывая смятую пачку Чапмана. Это уже было ни в какие ворота.

— И давно ты в моих вещах роешься? — строго поинтересовался он. Сигареты, на которые отец отстёгивал Орфею приличные суммы, чтобы сын не травился всякой продрисью, были секретом только для Алисы. Должны были им оставаться; не говоря уже о полученном от Феди свёртке, который полвечера пролежал в том же кармане.

— Я проводила расследование, — решительно возразила Алиса.

Орфей не сдержался и закатил глаза:

— По лбу дам.

— А я маме с папой расскажу, что ты куришь!

— А я с тобой в столовке не сяду.

Алиса в сердцах ахнула: такой подлости она не ожидала. Орфею даже стало её жаль. Может, стоило подыграть? Вдалеке показался силуэт здания. Школа тёмными пятнами вырастала из тумана.

— Совсем-совсем не сядешь? — заканючила Алиса.

— Совсем-совсем не сяду, — подтвердил Орфей. То, с какой скоростью его сестра меняла тактику ведения переговоров, его уже не удивляло.

Он вдруг увидел на горизонте подозрительно знакомое рыло — Лёха! — и по инерции добавил:

— И с пацанами не познакомлю, если продолжишь в моём рыться.

Строго говоря, он и не собирался знакомить сестру с этими лопухами. Лёха попросту взял за правило возникать в самые неподходящие моменты, чем не вызывал ничего, кроме опасения.

Нет, Алисе нужна была хорошая компания; лучшая из того, что может предложить провинциальная школа. Пацаны там и близко не стояли. В их удушливом городке всё славилось лишь одним качеством — постоянством. Мальчишки местного образца так и останутся мальчишками на всю жизнь, девчонки — девками, а их отпрыски… дай Бог закончат на Заводах.

Алисе, их маленькой звёздочке, с ними было однозначно не по пути. Однажды Орфей возглавит этот список — тех, кем сестре придётся пожертвовать. А пока…

Лёха стоял в оцеплении, точно новогодняя ёлка. Вокруг него тёрлись закутанные в шарфы и полушубки девчонки — от их компании во все стороны разлетался наигранный смех, важное квохтанье. Воздух искрился ароматами маминых духов. Слёт кружка школьной интеллигенции, решил Орфей.

Лёхе даже не приходилось участвовать в беседе — он беспечно улыбался и распивал что-то из прозрачной бутылки без опознавательных этикеток. Чем больше Орфей на него смотрел, тем больше сомневался, что внутри вода. А ещё узнавал себя: не хватало только гимназистской формы. Самовлюблённости у Лёхи было как у него в лучшие годы — мог дать бы дать фору любому позеру. Даже Феде.

Орфей прошёл мимо и кивнул ему в знак приветствия, старательно подталкивая в спину сестрёнку, которая во все глаза палила на Дрозда. Тот проследил за ними — неразличимо улыбнулся поверх макушек своей свиты. Сально подмигнул Алисе.

— Это мне было? — засуетилась Алиса. — Мне же?

— Даже не думай, — стиснув зубы, пропел Орфей, силой задвигая сестру в двери школы.

Хватает же некоторым смелости. Глаз положить, да на Алису! Руки бы поотрывал.

Он ворчал об этом добрых пять минут — всю дорогу, от раздевалки до класса на втором этаже, где прервался только чтобы улыбнуться подружкам сестры. Затем отдал Алисе портфель, наказал отчитаться родителям, что до школы они добрались вовремя и в полной комплектации — ему родители в этих вопросах доверяли меньше; снова улыбнулся — на этот раз вошедшей учительнице — и поспешил к себе.

Собственный класс встретил Офрея привычным безразличием. Даже более полным, чем обычно: из тех немногих, кто не был повёрнут к двери спиной и увлечён разговором, на его появление обратила внимание только Мелли. Она подняла голову, и кисть её дрогнула в каком-то неуверенном жесте, точно она хотела махнуть Орфею, но передумала в последний момент.

Никитос и вовсе не стал отрываться от телефона.

Орфей прошёл мимо рядов, поставил сумку на парту. Он заметил ещё в дверях: тональника на лице Мелли была капля. Ушла припухлость, рассосалась отёчность. Зато появилась лёгкая дымка теней на веках, сводящая весь акцент на глаза. Умно. Стоило отдать должное: рисовать Мелли умела не только насекомых и мудрёные срезы их внутренних полостей.

Она вдруг двинула головой, стрельнула на него тёмными глазами из-под ресниц, и Орфей почувствовал, как его порядочная беспристрастность мыслей касаемо её макияжа испаряется. Сердце замерло в груди, готовое сдетонировать по команде.

Мелли негромко заговорила:

— Вы с Никитой, — она незаметно оглянулась на заднюю парту, — вчера куда-то ходили?

Орфей медленно, с опозданием потянул молнию портфеля, заполняя этим звуком образовавшуюся паузу. Вокруг них витали незатейливые утренние разговоры, подвывали динамики телефонов. Мелли смотрела на него неподвижно, и взгляд её разъедал. По капле, по сантиметру. Сегодня все решили огорошить его неожиданной осведомлённостью деталями его жизни?

Имя Никитоса из её уст прозвучало так непримечательно и усреднённо. Орфей почти поверил, будто речь идёт не о полудурке из их класса, а о каком-нибудь мальчике из задачника по арифметике.

— Дело одно было, — уклончиво подтвердил Орфей. Он не представлял, как много Мелли было известно, а самое главное, от кого. Не стоило поддаваться панике.

Мелли задумчиво перебрала пальцами по раскрытой книге. В её терпеливом молчании угадывалось разочарование. Невысказанное, сдержанное силой характера недовольство.

— Мы договорились встретиться, — так же спокойно и лаконично объяснила она, уже переключаясь обратно на чтение. — Он не пришёл.

Сложно было сказать, кому из них двоих адресовывался её немой укор — Орфею или Никитосу.

А вообще, это был отличный момент перевести тему и мягко спросить, не рехнулась ли Мелли от полученной черепно-мозговой травмы, и какие могут быть встречи с Никитосом после того, что он сделал.

Вот только Мелли могла бы задать ему аналогичный вопрос. Могла — и не стала. Предпочла ему учебник.

Орфей непременно навоображал бы по этому поводу, если бы за последние несколько недель не узнал о себе столько нового.

***

Традиционный перекур после третьего приближался неумолимо.

Орфей знал, что сегодня они будут в полном составе. Это было понятно уже по тому, как часто он видел Лёху, а в Лёхе — нарастающее, рокочущее предвкушение. Всё своё Дрозд хоть и держал при себе, но отнюдь не скрывал. Шальная походка спустя столько времени не могла быть последствием употребления живительной утренней воды. Для пьяного Лёха двигался слишком ровно. Двигался и без умолку пиздел. А мог бы и предложить глотнуть, сука.

Он маячил в коридорах и на этажах — каждую перемену в новой компании и в каждой компании был как заправский оратор, стягивающий всё внимание на себя. Отрабатывал харизму.

Никитос, в отличие от Дрозда, вполсилы обтирал жопой стул, периодически выдвигаясь куда-то за пределы класса с бананами в ушах. Он не нуждался в компании. На одноклассников, как и на уроки, названия которых не рифмовались с «хуематика» и «хуизика», ему было до пизды.

Женька попался Орфею на глаза только раз — мелькнувшим ржавым пятном с лестничного пролёта, когда они с Мелли переносили сумки в кабинет географии. Наверное, Женька прятался от Лёхи. Орфей его понимал: безупречное, невозмутимое самодовольство Лёхи его начинало подбешивать. Кажется, это было главное свойство лёхиного характера. Они были знакомы уже две с гаком недели, а на его роже до сих пор не выступила ни одна неприглядная эмоция. Лёха был либо отличным актёром, либо психопатом.

Такие рассуждения напрашивались после второго.

После третьего организм деликатно напомнил Орфею о недосыпе, скудном завтраке и о том, что, собственно, без дозы никотина он рискует просто сгореть, обрыгаться и выключиться. В любом порядке и в кратчайшие сроки. Подобный номер нельзя было допустить: сегодня ему предстояло торчать в школе до талого, чтобы забрать Алису с кружка, и Алиса точно не была тем человеком, на которого Орфей мог срывать своё раздражение.

Ему просто нужно было догнаться, компенсировать целый вечер тряски и нарушенный утренний ритуал. Сестра не была в этом виновата. Никто не был виноват в том, что Орфей не мог взять себя в руки. Расслабился, потерял всякую бдительность.

Ничего. Вовремя поймать себя на горячем — уже полдела. Всё поправимо.

План действий очевидный — он мысленно репетировал этот выход всю ночь.

Осталось подсчитать примерный ущерб, который его разум рискует понести в туалете, прикусить язык и приготовиться к вылазке. Орфей проверил время, взял телефон.

— Не забудь жвачку, — бросила ему вслед Мелли.

Не забыть жвачку, да.

Её слова моментально сбили Орфея с уверенного ритма наступления. Он затормозил, оглянулся. Глуповато переспросил:

— Что?

За сегодняшний день Мелли обратилась к нему уже дважды. Абсолютный рекорд. И серьёзный повод для размышлений.

Она подняла голову и спокойно, почти по слогам повторила:

— Жвачку, Орфей. Ты забываешь и не в первый раз. Меня уже стали подозревать.

Орфей, внимая просьбе, запустил руки в карманы, одновременно с этим изумлённо приглядываясь к Мелли. Подозревают, значит? Эту девочку-умницу, которая носа из учебников не показывает. Наверняка сердобольные домашние. Только они могут переживать о таких глупостях.

Он отыскал жвачку — свёрток и правда успел сваляться в кармане, — продемонстрировал её Мелли и убрал обратно.

— Ты куришь? — уточнил он.

Мелли, не смутившись, ответила:

— Бывший курил.

Орфей тут же поспешил принять более нейтральное выражение лица. Понимающе кивнул ей, слегка задержавшись взглядом, и, наконец, покинул класс. Внутренне он трепетал: стало быть, не такая уж Мелли и неприступная. Это, несомненно, ещё ничего не гарантировало, но их общение всё-таки сдвинулось с мёртвой точки.

Он дёрнул дверь туалета, протиснулся сквозь столпившихся у раковины пацанов, прибился к своим, уже не рассыпаясь по привычке в любезностях, и потянулся за куревом, готовый без предисловий присоединиться к задымлению территории.

Лёха, до этого весело треплющийся с Никитосом, посмотрел на Орфея как на забавного дурачка. Он не дал ему раскрыть пачку:

— Обожди, — сказал он. — Наш мсье сегодня проставляется.

Никитос, самозабвенно втыкающий в телефончик, кивнул. Орфей покосился сначала на него, потом на Лёху, но так уж и быть — обождал. Ему даже стало как-то не по себе. Что такого мог притащить на дегустацию Никита? Ладно Лёха с его неопознанной водой, но этот придурошный… не косяк ведь, правда?

Пока он размышлял, Никитос достал ничто иное, как обыкновенную пачку сигарет. Только эта отличалась от дешманской дряни в ценовом диапазоне ста рублей — Никита держал козырную жёлтую, уже слегка помятую в утренних маршрутных толкучках Яву. Ого.

Орфей тут же приблизился — хотелось поглядеть на реликвию — и сморщился от одного лишь запаха. Раком пасло забористо, как из онкологического диспансера. Лёха улыбнулся, наблюдая его отвращение. Такого едкого табака, не сдобренного ни граммом ароматизаторов, Орфей, пожалуй, в жизни не нюхал. Нахер надо.

— Какой повод? — спросил он и всё-таки остановился на своём Чапмане. Никита молча убрал сигареты.

— Так Никитка у нас туда-сюда миллионер. Выиграл спор на той неделе, целый косарь прикарманил. Вон, наушники купил, — стал рассказывать Лёха, будто пытался Никиту продать. Орфей на него даже не взглянул. Он прекрасно знал, какими наушниками теперь светит Никитос.

— …а ещё пачку Явы и шоколадку для дамы, — закончил Лёха.

— Дамы, — повторил Орфей.

— Не первой и не последней, — зачем-то уверил Лёха. — Да ты посмотри, какой альфонс!

Ну точно, блять, рекламировал. Может, ему уже рассказать? Или сосать одноклассникам — это у Никитоса такое хитроумное прикрытие? Орфей желчно усмехнулся своим мыслям и прикурил, громко хлопнув крышкой зажигалки. Горло обдало дымом.

— Зря отказался, кстати, — заметил Лёха. — Вон, Женьку вставило.

Он лёгким пинком приоткрыл дверь в кабинку, напротив которой они стояли — Орфей без особого энтузиазма заглянул внутрь. Женька, на удивление, действительно был. Да Женьку вставило настолько, что он по внешним признакам улетел в передоз. Как часто с ним такое бывает? Дохлый стоял, весь побледневший, вжавшись лбом в холодную раму окна. Стекло у его лица запотело.

— Нормально всё? — позвал Орфей.

Женька, разумеется, не отреагировал.

— Просто тошнит, — ответил вместо него Лёха. — Давление подскочило, все дела. Надо отдышаться.

Отдышаться токсинами в насквозь прокуренном туалете.

— Он в обморок не грохнется? — усомнился Орфей, отняв от лица сигарету. Ему, может, и было всё равно на Женьку, но он не понаслышке знал, как быстро закручиваются гайки, когда дело касается несчастных случаев с участием несовершеннолетних. Жертвовать своим комфортом, которого и так было немного, не хотелось.

— Может и грохнется, — небрежно пожал плечами Дрозд.

Похоже, возмущение вылезло у Орфея на лице, как большой прыщ. Лёха, не обращая на него внимания, с удовольствием пригубил тяжку, выпустил дым струями через нос и блаженно протянул:

— Остуди траханье, герой. Что делать собираешься? Вас сейчас дежурные примут и к медсестре сплавят.

— Манту заставят делать? — съязвил Орфей.

Лёха пропустил его интонацию мимо ушей.

— Не, манту в апреле. За него будешь оправдываться, — он указал на Дохлого. — Оправдаешься плохо — она директору и бабке женькиной стуканёт.

Орфей хотел уже было спросить, какая, собственно, ему разница, как к разговору неожиданно подключился Никитос:

— У старой нервы ни к чёрту, — пояснил он. — Сердце слабое.

И случись что с этим слабым сердцем прежде выпуска — покатится Дохлый прямиком в детдом.

Орфей напрягся. Отчасти потому, что голос Никитоса резанул ему по нервам — и ещё отчасти потому, что до него дошло, на что намекал Лёха. У Женька был хоть и относительный, но свой залог неприкосновенности. Здесь его чтили.

Лёха затянулся в последний раз и отдал сигарету Никитосу. Тот принял её с видом кустарного Будды. Для полноты образа не хватало трёх рук из-за спины — по бутылке Охоты крепкой в каждой.

Никитос, в свою очередь, боднул Лёху плечом и что-то показал в телефоне — тот без особого интереса улыбнулся. Потом развернулся к Женьке, по-прежнему скованному неведомым параличом, и по-свойски приобнял его за плечи.

— Ну что, — сказал он, — раз нашлись неравнодушные, будем прочищать. Нельзя прогуливать математику, Женя.

Орфей захотел возразить: тон Лёхи сочился безучастным садизмом и не предвещал ничего хорошего.

— Не увлекайся, — брякнул он. — Клизму ему по ошибке поставишь.

Лёха разулыбался ещё шире: ему только что подкинули стоящую идею. Орфею захотелось провалиться под землю. Он добивался совсем не этого.

Женька, качнувшись вслед за Лёхой, отлип от стекла с утробным стоном. Математика явно была на последнем месте в списке его тревог. Глаза у Женька то и дело закатывались куда-то в черепушку; веки дрожали и норовили сомкнуться. Он и знать не знал, что с ним сейчас творится. Кто сейчас будет вершить его судьбу.

Лёха пощёлкал пальцами прямо у него перед носом, и Женя ненадолго пришёл в сознание. Его мутный взгляд проплыл вдоль стены, следуя за какой-то невидимой точкой. Потом остановился на Орфее, огладил его силуэт.

В этот момент Орфей понял, что докурил сигарету до фильтра. Пальцы обожгло. Он вздрогнул, встретившись глазами с Женькой. Осмысленность едва ли теплилась в нём. У Орфея в желудке поселилось неприятное ощущение.

Женька смотрел, как замерзающая собака. Смиренно, безнадёжно, с немой мольбой под корочкой склеры. Он всегда казался Орфею полумёртвым. Таким затравленным, худым и больным, что невольно руки начинали чесаться. Вот бы положить конец его страданиям. Мелькнула совершенно дикая мысль: что в нём сейчас видел Женя? Что заставляло его смотреть на него? Орфей не хотел быть принимающей стороной его молитв.

Он осторожно сдвинулся с траектории обзора Женьки, будто стоял у снайпера под прицелом. Молча завернул в соседнюю кабинку, бросил бычок в унитаз. От совести сразу отлегло. У Женька основательно перегорели пробки в мозгу. Бывает же такое.

Орфей даже зачем-то подёргал неработающий смыв — взыграла воспитанность гимназиста.

Смыв оказался сломан.

За перегородкой что-то лязгнуло по кафелю. Орфей помедлил — а он точно хочет знать, что там делается? — прежде чем выглянул и застал крайне деликатную сцену: Лёха, следуя алгоритму некой профилактической процедуры, уже поставил Женьку на колени, спиной к себе и лицом к унитазу, насильно разжимая ему челюсти. Как собаке, которую хотят заставить жрать таблетку.

Металлический протез тяжело возил по плитке и не выскребал искры только потому, что был обёрнут замызганной штаниной.

— Давай, Женька. Иначе аттестат не получишь, — ласково приговаривал Лёха, будто уговаривал ребёнка съесть ложку каши. Женя не сопротивлялся — просто не мог, — но и содействовать в исполнении экзекуции не собирался. Он дышал сипло, со свистом.

Тогда Лёха резко надавил Женьке на затылок, заставляя податься вперёд, и сунул ему два пальца в рот. Послышался слабый стон сопротивления, натужное отхаркивание. Женька судорожно вцепился в санфаянсовый ободок. Его заломало, затрясло.

Где-то здесь кончалась лёхина карательная медицина и начинало попахивать «Зелёным слоником».

Орфей отвернулся. Не стал дожидаться продолжения и заспешил на выход, расталкивая завороженных зрелищем младшеклассников. Отвратительные звуки гортанных спазмов доносились сзади.

Никитос спокойно докуривал лёхину сигарету.

***

— А это кто? — расспрашивала его Алиса, беззастенчиво заглядываясь на пацанов в очереди.

Орфей, ковыряясь в тарелке с обедом, десять раз пожалел, что заикнулся про какое-то там знакомство утром. Теперь это станет главной темой для разговоров в ближайший месяц. Сестра от перспективы завести новых друзей, так ещё и среди его ровесников, всегда приходила в восторг. Может, ей казалось, что таким образом она отбивает у брата лавры?

— Женька, — ответил Орфей. Он был удивлён видеть Дохлого живым после того, как бросил его на растерзание Лёхи, и решил опустить уничижительное прозвище, заменив его краткой аннотацией: — Ему не очень повезло в жизни. А вот справа от него Лёха…

— Лёша! — воскликнула Алиса и тут же прикрылась ладошкой, когда на неё обернулось сразу несколько ребят. Человек семь, кроме самого Дрозда. Даже Женька растерянно посмотрел по сторонам: его как всегда держали в заложниках.

— Я знаю Лёшу, — прошептала Алиса без намёка на смущение. — Он девочкам помогает к биологии готовиться.

Дон Жуан, блять. Проще спросить, чего Лёха не делает и кто его в этой школе не знает.

— А Копатель? — как бы невзначай перевёл тему Орфей. О беспорядочной социальной активности Лёхи он уже заимел довольно чёткое представление.

Алиса в замешательстве пригляделась к компании и спросила:

— Никита что ли? Ну он… крутой. Песни пишет.

Орфей сдержал надменный смешок. Он почти не удивился: Никитос — рассадник потребляемой им же заразы. Гадит там, где ест.

Алиса всерьёз задумалась, подыскивая интересный факт, который можно было доверить брату.

— Мы на прошлой неделе убирались во дворе с классом — он там со старшими спорил, что за тысячу кому угодно в морду даст.

— И что, дал? — прохладно осведомился Орфей. Он прекрасно знал, чем закончилась эта история. Ох, рассказал бы её кто-нибудь неделю назад.

— Не знаю, — обмолвилась Алиса и впервые отвела взгляд, будто сама не до конца понимала, свидетелем чего в тот момент стала. — Вроде дал. Вроде не тому. Их учительница погнала, а мы…

— А вы не повторяйте за ними, — подытожил Орфей и поднёс ко рту вилку.

Говорить больше не хотелось.

Слушая сестру одним ухом, он апатично следил, как пацаны, отстояв очередь, набрали внушительное количество пирожков в целлофановый пакет и подсели за стол к придурошного вида парню в спортивках. Оттуда, где ели они с Алисой, не было слышно ни слова. Зато хорошо было видно, как на него, не отрываясь от разговора, палил Никитос.

Ну давай, думал с холодной враждебностью Орфей. Расскажи им, что ты сделал.

***

К третьему часу дня Орфей успел попрощаться с Мелли — она оставалась дежурной после уроков и не горела желанием брать помощников. Для неё уборка класса была редкой возможностью побыть наедине, в тишине и покое. Так сказала сама Мелли, выставляя его, готового к труду и обороне, за дверь. Орфей горевал недолго: в конце концов, для тяжёлого труда он создан не был и чётко представлял, как будут пахнуть его руки после двадцати минут орудования ароматной школьной тряпкой. Ему этими руками ещё Алису выгуливать.

После этого он успел пережить небольшие желудочные волнения на фоне плотного обеда, вдоволь насладился видом залитых солнцем коридоров и удачно потерял из виду пацанов — всех до единого.

Если Никитос сам по себе имел привычку исчезать из школы при первой же возможности, то остальные ему просто перестали встречаться. Вернее сказать, после звонка ему не встречался вообще никто: лишь на улице, во дворе, повизгивали младшеклассники.

Как-то так вышло, что сегодня он никому не понадобился. Не нужно было провожать до остановки, развлекать заунывными разговорами. Орфей встал перед большим зеркалом на лестнице, поправил галстук, вздёрнул подбородок и с чувством выполненного долга расслабился.

Можешь, когда хочешь, говорили ему раньше.

В такие моменты Орфею казалось, что он — на вершине мира, и никто над ним не властен. Даже смутное подозрение присутствия того же Лёхи в одном из закрытых кабинетов не вызывало в нём привычного протеста. Орфей слушал приглушённые голоса, шепотки, смех — и понимал, что Дрозд, как и все, кто остался, занят. В его случае — занят любимым репетиторством, и по его душу не выйдет без веской причины. Орфей был предоставлен сам себе. Мог даже продолжить читать скачанную на телефон заумную книжку, которую начал ещё в сентябре.

Давно это было. Как будто в другой жизни.

В качестве места оккупации подвернулся симпатичный престарелый диванчик в оборудованной зоне перед учительской. Орфей устроился скромно: с раскрытой для отвода глаз тетрадкой на коленях и телефоном в руке. Словом, как у себя дома. Не забывал обаятельно улыбаться поглядывающим на него учителям, снующим туда и обратно с папками, стопками тетрадей и куртками. Некоторые узнавали в нём покуривающего в туалете новенького. Некоторые улыбались, здоровались в ответ.

Книжка была интересная — Орфей едва ли припоминал, о чём речь шла на предыдущих семидесяти страницах, — тишина вокруг была тёплая и светлая, а диван дружелюбно поскрипывал в тон каждому телодвижению.

Так прошло около получаса.

Орфей, разморённый чтивом, взглянул на время в уголке экрана: через десять минут у Алисы кончался кружок. Это означало, что ему предстояло стартовать на завершающий, триумфальный перекур. Чтобы закрепить успех, взбодриться и не дымить на сестру по дороге домой.

Он сунул тетрадь обратно в портфель. Собрался, вышел из школы, сбежал вниз по ступенькам и лёгким движением накинул куртку. Потом огляделся на предмет блюдящих взрослых — периметр был чист.

Сюрприз ждал его за углом. Во внутреннем дворе, чуть поодаль от площадки, где резвились продлённики, под окнами пустого кабинета труда маячили две знакомые фигуры.

Орфей заметил их не сразу: он был увлечён изучением пришкольной территории, приглядывая себе на будущее какой-нибудь укромный уголок. С наступлением весны их начнут выгонять заниматься физрой на улице, а значит, увеличится число возможных перекуров и частота побегов с занятий. Он бы так и продолжил фантазировать об оттепелях и своём любимом Чапмане, на ходу расчехляя и поджигая конец сигареты, если бы не зашёл по дорожке чуть дальше и, весело крутанувшись, вдруг не напоролся на них.

В укромном, как ему и хотелось, уголке, под козырьком пожарного выхода, вдали от лишних глаз и ушей — на расстоянии примерно двадцати метров от Орфея. Всё веселье моментально улетучилось, оставляя после себя лишь настороженное недоумение.

Это был Никитос. Всегда он; любая срань в этой школе начиналась и упиралась в Никитоса, так же как Никитос упирался спиною в стену, совершенно не заботясь о чистоте своего драного плаща. Он до сих пор носил его, несмотря на ощутимые заморозки, и, видимо, отморозил последние мозги, раз ни на что не жаловался. Руки его буквально утопали в безразмерных карманах. Из кармана свисали наушники.

Никитос стоял, привалившись к зданию, и вполсилы о чём-то убалтывал Мелли. Получалось у него скверно. Мелли совсем не слушала: она была повёрнута к Никитосу полубоком и лишь изредка качала головой, предпочитая смотреть на высившиеся вдалеке недострои. Тогда Никитос умолкал на пару секунд. Пожимал плечами, как бы говорил: дело твоё. И всё равно пробовал снова.

Они находились здесь уже какое-то время, судя по тому, что Орфей не встретил их на первом этаже, и Мелли явно была сыта по горло информативностью их разговора. Такого оправдательного формата встречи она добивалась с Никитосом в прошлый раз?

Орфей уже собрался по-тихому удалиться, когда стало происходить что-то совсем бредовое. Никитос, то ли исчерпав словарный запас, то ли внезапно приняв во внимание отчуждение Мелли, оттолкнулся от стены. Мелли при этом не сделала ни шагу назад — для того, кто совсем недавно получил от Никитоса фингал, она вела себя на удивление уверенно. Просто смотрела, как Никитос скидывает с плеча рюкзак, шлёпает его прямо на землю, расстёгивает молнию и достаёт… шоколадку? Шоколадку, блять! Орфей закусил фильтр, изнывая от внутреннего стыда и нетерпения. Не об этом ли говорил Лёха?

Он хотел верить, что эта нелепая сцена ему мерещится. Не мог ведь Никитос быть настолько непрошибаемым, похуистичным кретином, чтобы попытаться купить прощение Мелли сладким. Пускай всё зажило, не дошло до родительских разборок и, возможно, случилось по ошибке; но Никитос действительно вручал Мелли шоколадку — пихал её в руки, как дотошный раздатчик листовок. Одну из тех дешёвых и ужасно приторных плиток, которые обычно лежат на нижних полках и соблазняют только Алису.

Мелли поглядела на него — безынтересно, тошнотно. Ни то с жалостью, ни то с отвращением. Чего бы она ни ждала от Никитоса, сегодня она этого точно не услышала. От неё пытались отделаться, как от бомжа милостыней. Никитос до сих пор говорил — попытался заглянуть ей в лицо. Тогда Мелли переступила с ноги на ногу, величаво выпрямляя спину. Рука в блестящих часах взметнулась вверх — Орфей затаил дыхание. Раздался звонкий шлепок.

Он торопливо отвернулся, как будто пощёчину дали ему; попытался принять нечто похожее на расслабленную позу — как будто он всё это время пялился не на них, а вообще в остатки забора, ржавеющего по периметру площадки. И на малышню.

Со стороны, где стояли двое, послышались торопливые шаги. Шаги приближались. Орфей не стал оборачиваться, чтобы не скомпрометировать своё алиби, но всё равно дёрнулся, когда мимо пронеслась Мелли.

— До завтра, — бросила она, на ходу кутаясь в варежки. По какой-то причине её абсолютно не удивило внезапное появление Орфея. Внутренний голос подсказывал: да по той же, по которой она спрашивала тебя о никитиной занятости. Вы для неё — два сапога пара.

Орфей только и смог и кивнуть. Ему впервые приходилось так убедительно демонстрировать, что на территории школы он именно курит, а не трётся без дела. Сигарета трещала от мороза и частых, поверхностных вдохов.

Не то чтобы он ожидал, что Никитос бросится в погоню, причитая и извиняясь. Это было совсем не в его духе. В его — плюнуть и растереть. Однако, когда вышли все мыслимые сроки, а Орфея никто так и не окликнул — ни матом, ни по имени, — не пихнул в спину и даже не прошёл мимо, он решился на свой страх и риск проверить. Не умотал же Никита с горя к гаражам?

Не умотал. Никитос, вопреки подозрениям, обнаружился стоящим на прежнем месте. Он, в отличие от Орфея, глядел себе под ноги, и лицо его не выражало ни одной эмоции. Эту жуткую отчуждённость Орфей уже видел: что-то в Никитосе незримо сместилось, щёлкнуло, перегорело. Стало таким же, как и вчера. Только вчера он лез к нему в штаны, а сегодня получил по роже от Мелли. Две разные ситуации, два разных человека. Неужели Лёха был не единственным в этой дефективной компании, у которого на все случаи жизни работала одна эмоция?

На щеке у Никитоса вовсю проступал отпечаток ладони, постепенно наливался кровью. Орфей буравил непроницаемый облик взглядом и надеялся, что ему было хоть немножко больно.

К его удивлению, Никитос всё-таки шевельнулся. Нет, не отмер, не стал больше похож на живое и мыслящее существо — просто начал двигаться, точно манекен. Сначала поднял руку и приложил пальцы к коже; небрежно растёр её, даже не поморщившись. Глядя на него можно было подумать, что вспышка Мелли для Никитоса ничего не значила. Может, так оно и было.

Потом он как ни в чём не бывало распечатал оставшуюся у него шоколадку, совершенно по-варварски откусил от неё добрую треть, всунул в ухо болтающийся наушник и прогулочным шагом двинулся на выход. От него фонило таким вселенским спокойствием, что Орфей слегка оторопел. И возмутился: если бы Мелли дала ему леща, он бы по меньшей мере задумался.

Никитос поравнялся с ним и пробубнил с набитым ртом:

— Заходи в Тёрку вечером.

Орфей понял, что снова задержал дыхание, только когда раздражённая дымом гортань неистово запершила. Тело сконвульсировало, и он выплюнул весь воздух, заходясь в приступе кашля. Никитос не остановился. Не обратил на него никакого внимания. Его ждали великие дела: приехать домой и засесть в компик.

Ёбнутые, раздавалось в голове. Все до единого.

Орфей бросил недокуренную сигарету себе под ноги, последний раз кашлянул и с каким-то досадным чувством втоптал её в землю. Пристали. У него этой сраной Тёрки даже не было!

Пришлось скрипнуть зубами и мысленно воззвать к остаткам терпения, чтобы не броситься и не устроить Никитосу допрос с пристрастием. Ишаку было ясно, что он всё видел. А Никитос наверняка видел Орфея: как он пялился на них с Мелли из-за угла и едва волосы на голове не рвал. Какое же это было позорище!

Что-то потянуло его за рукав. Орфей стиснул кулаки и резко обернулся, готовый броситься на Никитоса сию же секунду — но вместо Никитоса уткнулся Алису: красную, запыхавшуюся, с курткой и рюкзаком наперевес. Сестра подпрыгивала на месте и выглядела так, будто неслась на пожар. Орфей не сдержал удивления — вскинул брови, не находясь, что сказать. Алису в тот же миг прорвало:

— Я вспомнила! — затараторила она. — Никита — он раньше встречался с этой красоткой! С Мелиссой!

Орфей порадовался, что успел избавиться от сигареты, потому что обязательно выронил бы её изо рта сейчас. Самым позорным образом.