На главной площади Обители сегодня собралась толпа. Народ переминался с ноги на ногу в ожидании привычного, но всегда занимательного зрелища, ведя праздные беседы, о том, не собирается ли дождь, о планах на послеобеденные часы. «Казни» обычно проводили с утра.

Эшафот был устроен перед балконом административного здания, на котором уже разместили сидения для Старейшины и иных высших чинов Ордена. Толпа приветственными криками встретила появившихся благородных особ. Седовласый старец в белом величественно воссел на богато украшенный трон, не обращая внимания на собравшихся служителей. Это — сам Глава Ордена, Благодатный Старейшина Лунь. Следом важно ступал мрачный сухощавый человек в строгих серых одеждах, менее преклонных лет, его волосы были с проседью, лицо сурово. Это был Почтенный Цензор Чен, великий и могучий Хранитель Устава. Третьим, удостоенным высочайшего присутствия по левую руку Главы, был высокий человек в длинной черной мантии расшитой серебром, его иссиня-черные волосы были стянуты в хвост, лицо имело бледный вид, выражение его было непроницаемо. Это был Главный Прокурор Ордена, приложивший всё своё служебное рвение для праведного осуждения возмутившего покой Обители инцидента. Что ж, сегодня он занимал это место по праву. Суровому, но справедливому наказанию в этот раз подлежал не просто оступившийся служитель (такое, к сожалению, бывает довольно часто), но человек сознательно избравший путь зла, желавший извратить и исказить праведные порядки Обители, сеявший семена тлетворного сомнения в неокрепшие умы невинных юных соучеников.

Собравшиеся на площади уже были ознакомлены с сущностью дела, но всё же с нетерпением ожидали услышать обвинительное заключение, которое было принято зачитывать непосредственно перед исполнением приговора, чтобы наполнить сердца служителей справедливым негодованием и тут же удовлетворить неотвратимостью расплаты.

Через некоторое время, когда все расселись по своим местам, на эшафот возвели осужденного. Двое стражников поддерживали его по бокам, то ли потому, что тому сложно было идти самостоятельно, то ли из опасения, что он, поддавшись безумной надежде, попытается скрыться, чтобы избежать своей участи. Скорее, впрочем, первое — походка молодого человека была нетвердой, хотя он и старался сохранять гордую осанку, было видно, что каждый шаг дается ему с трудом. Лицо и тело его были скрыты подобающим серым одеянием с капюшоном.

Если бы кто-то обратил внимание, то мог бы заметить, как вздрогнул, вцепившись руками в перила ограждения, молодой человек, стоявший в первом ряду сбоку от эшафота. Как он, подавшись вперед и затаив дыхание, жадно вглядывался в фигуру узника, и только от собственного учащенного сердцебиения подрагивала его рубиновая серьга.

Началось оглашение приговора. Было произнесено много патетических слов о праведности и о грехе, о благолепии и строгости Устава Ордена и о коварстве изменника.

Во время зачитывания вердикта узник стоял лицом к толпе. Эшафот был устроен на возвышении, поэтому он мог из-под капюшона окинуть собравшихся пустым безразличным взглядом.

Юноша с серьгой вновь содрогнулся, словно бы от волны холода, зародившейся у сердца и распространяющейся до кончиков пальцев, когда ему показалось, что взгляд зеленых глаз невидяще скользнул и по нему. Слова приговора вовсе его не интересовали, но он предпочел бы, чтобы они продолжали звучать как можно дольше, ведь когда его дочитают…

«И мы сегодня вырвем эту ядовитую сорную траву из нашего благодатного сада пестуемых добродетелей, посланную нам для испытания нашей бдительности. Да будут наши помыслы чисты, а души неустанны в преследовании порока во все времена!»

Таковы были последние слова, после которых прозвучал гонг.

На эшафоте появился Экзекутор — сумрачный мужчина мощного телосложения с большим золотым медальоном на груди. У него было невыразительное лицо, а по всей его повадке было очевидно, что должностные обязанности представляются ему очень простым бытовым действием. Не чем-то ужасным или отвратительным, не особо возбуждающим. Просто работа. Ещё бы, выполнять их столько раз! Конечно, не каждый раз приглашали самого Главного Экзекутора, только в таких вопиющих случаях. Но всё же этот человек занимал почетную должность уже не менее десятка лет, хотя на вид ему было не больше сорока.

Служители резкими движениями подтолкнули узника к позорному столбу. Не удержавшись на ногах, он упал перед ним на колени, чем и воспользовались помощники палача, прикрепив к специальному кольцу на столбе его туго связанные запястья. Частью ритуала было то, что преступника вначале обездвиживали, а после срывали с него одежды. Так поступили и в этот раз.

Зритель из первого ряда судорожно выдохнул, увидев это исхудавшее, побледневшее, израненное тело, каждый изгиб которого он помнил, каждый сантиметр покрывал поцелуями. Между ними было не менее десятка шагов, но он видел и подмечал каждую ранящую его деталь. И прежде поджарая фигура стала ещё более хрупкой, загар сошел с кожи, по всему телу было заметно множество ушибов и ссадин. Так как он стоял сбоку от эшафота, слева, а узника развернули спиной к толпе, он смог разглядеть и его лицо в профиль. Этот прямой нос, длинные ресницы, нахмуренные брови, четко очерченные, нервно сжатые губы. Эти губы… Ещё он заметил, что ухо юноши больше не украшала такая же как у него самого серьга. Узник смотрел прямо перед собой, его дыхание было поверхностным и неровным, грудь и плечи лихорадочно вздымались. Лао помнил эти острые ключицы, тонкая побледневшая кожа обтягивала их ещё сильнее, придавая особенно уязвимый вид.

Снова прозвучал гонг. Экзекутор подошел к осужденному и расстегнул брюки. Его карающее орудие было в полной готовности. Вполне вероятно, он использовал какие-то специальные снадобья, чтобы исполнять свой служебный долг максимально эффективно. Он решительно приступил к делу, одним лишь плевком на ладонь слегка увлажнив инструмент. Всё же у него была огромная сноровка.

Лао собственными расширенными от ужаса глазами видел, как рефлекторно попытался отпрянуть вперед Фэнь, когда палач размашисто вошел на всю глубину. Но Экзекутор не позволил этого. Тут же привычным жестом притянул узника за плечи обратно. Совершил еще один глубокий толчок. И ещё. Лао видел, как исказилось от боли лицо Фэня, как ещё некоторое время он трепыхался в могучем захвате истязателя, пока его тело непроизвольно пыталось избежать чрезмерного страдания. Он же помнил, что даже с ним тогда…

Не верилось, что это происходит наяву. Здесь и сейчас.

— Фэнь, мой Фэнь, — одними губами шептал Лао, не обращая внимания на сами собой льющиеся слезы, когда вдруг узник повернул к нему лицо.

К тому моменту он уже перестал сопротивляться, только сотрясался от следующих один за другим беспощадных, разрывающих внутренности толчков. Когда их взгляды встретились, поначалу в глазах Фэня не было узнавания. Только невыносимая боль, отчаяние и ненависть. Для Лао же сейчас не существовало ничего, кроме этого взгляда, этих подернутых слезами зеленых глаз.

А Экзекутор продолжал свои труды. Впиваясь грубыми пальцами в тонкие плечи, он насаживал на себя это жалкое тело, чтобы проникновение каждый раз было полным. Размашисто вынимал почти до конца и снова вторгался в истерзанную плоть.

Через несколько долгих секунд Фэнь наконец узнал того, чей полный бесконечного сострадания и сочувствия взгляд так пристально следит за пыткой. А ещё в этом взгляде была вина.

Лао действительно чувствовал себя так, будто он один был виновником того, что сейчас происходит. Потому что не может и даже не пытается помешать. Потому что был подселен к нему как соглядатай. Потому что даже не сумел сохранить ему верность. Абсолютно виноват.

Вначале, когда Фэнь впервые осмысленно посмотрел на него, Лао показалось, что лицо его немного прояснилось. И можно было вообразить, будто они просто смотрят друг на друга, как часто прежде, встречаясь после занятий, дурачась в гостиной, обнимаясь в постели… Такой знакомый, всегда напряженный, часто раздражительный, подвижный, но пристальный взгляд. Казалось даже, что в нем промелькнуло что-то похожее на облегчение.

Фэнь смотрел на Лао, словно ища в нем поддержки, словно один этот взгляд мог бы хоть немного помочь перенести происходящее. Но вскоре боль стала нестерпимой — стараниями палача она ничуть не угасала, а только разгоралась с каждым толчком. Тогда Фэнь будто бы о чем-то вспомнил… Его взор помрачнел, стал жестким и холодным, полностью замкнутым, даже обвиняющим.

Лао сжался под этим взглядом, его он тоже запомнит на всю жизнь. Это было ужасно — видеть в нем подтверждение своей вины и не иметь ни возможности, ни права хоть как-то оправдаться.

Но всё же, ещё хуже он себя почувствовал, когда Фэнь отвел от него глаза и отвернулся.

Он так и не взглянул на него больше до конца пытки. Больше ни разу.

А потом послышались стоны. Этот голос…

Фэнь не мог больше молча терпеть эту длящуюся безысходную боль.

А экзекуция всё не кончалась.

Лао до побелевших костяшек пальцев сжимал прутья ограждения. Вся его личность выгорела изнутри. Всё было разрушено. Он уже почти ничего не чувствовал, даже горя. Он просто не хотел существовать, не хотел ничего — только бы это прекратилось, прекратилось вместе со всем вокруг. Лучше бы исчез весь мир — только бы вместе с ним ушла в небытие и эта пытка.

***

Другим человеком, неравнодушно наблюдавшим за этой разыгравшейся драмой взглядов со стороны, был Главный Прокурор. Сидя на балконе перед эшафотом, он мог смотреть как на осужденного, так и на своего бывшего подопечного, но больше его интересовал последний. Он видел много телесных наказаний на своем веку, но никогда не видел такой яркой реакции на них — да ещё и у того, кто сам ему небезразличен.

Тан выглядел неважно. Образ жизни, который он вел в последние недели, нельзя было назвать здоровым. Он мало спал, лицо его было землистого цвета, под глазами залегли темные круги. Он много курил свою особую трубку, и сейчас ему очень её не хватало. Пытался забыться со своими юными служителями, но это не могло отвлечь…

Зато сейчас он сидел по левую руку от Старейшины. Вершина карьеры. Успех. Он презирал себя.

Когда он вглядывался в лицо Лао, то не мог простить себе, что приложил так мало усилий, что не рискнул всем, что даже не попытался пойти против системы, чтобы оградить это юное существо от подобного испытания. А ведь в жилах Лао течет кровь человека, который был… который навсегда останется самым близким. Человека, после смерти которого необходимо было убедить Орден в лояльности его сына… Но этим он не только не уберег его, но своими руками подтолкнул к пропасти. Ведь если бы только Тан не стал его попечителем, если бы не согласился подселить Лао к смутьяну — ничего этого не было бы! Может быть, они даже не познакомились бы с этим Фэнем. Но кто же мог знать?!.

Наблюдая, как в самый напряженный момент юноши встретились взглядами, Тан заметил отблеск надежды в глазах Лао. Словно в эти секунды он стал таким, как раньше — таким же открытым и чувствительным, порой дичащимся, но дерзким, каким так нравился ему.

А потом этот отблеск угас. И с каждым стесненным вдохом, с каждым услышанным криком, взор Лао становился всё более отрешенным. Воспринимаемое превысило болевой порог.

Внезапно дала о себе знать привычная резь в области сердца, но Тан не стал доставать пилюли. Пройдет. Поделом. И если только он сойдет с этого балкона…

Пора со всем этим заканчивать… Но прежде — попытаться исправить то, что натворил.

***

Свидетелем данного представления было и ещё одно человеческое существо, которому тут, к тому же, быть вовсе не полагалось. Хрупкого телосложения и невысокого роста мальчишка лет десяти на вид, неведомо как пробравшийся сюда незамеченным, смешался с толпой. Он, затаив дыхание и скрывая лицо за большим белым веером, пристально следил за пыткой своего родного брата. В его широко распахнутых глазах не было слез, только созревала решимость никогда не забыть, никого не простить, во что бы то ни стало добиться справедливости. Любыми средствами. Этот сильный маленький человек добьется своего лишь через много лет, но начало становления его личности было положено именно в тот день — на площади, перед эшафотом.

***

Вновь прозвучал гонг. Экзекутор, внимая команде, сразу же извлек свой карающий орган, который оставался таким же возбужденным, как и в начале. Он и не собирался получать разрядку. В конце концов, это просто служба. Оправив одежды, он сошел с помоста. К узнику приблизились помощники, набросили на него плащ. Экзекуция свершилась.

Фэнь так и не взглянул больше на Лао. Тот смотрел, как служители открепляют узел, как грубо помогают осужденному подняться. Фэнь не мог сделать и шага — его сразу повело, как только он встал на ноги. Помощникам палача пришлось волочь его под руки, которые так и были связаны прочной, до крови впивающейся в запястья веревкой.

— Фэнь! — насколько мог громко крикнул Лао. Звонко и отчаянно. Ему больше нечего было терять.

Увидел, как вздрогнул узник. Точно услышал, но не повернул головы. Только характерно повел плечом, словно бы в раздражении. Его Фэнь.

Вскоре все покинули помост. Всё закончилось.