С самых ранних лет мать говорила мне: "Люби и цени свою жену — и она отплатит тебе тем же, вы оба будете счастливы вместе". А папа замечал с презрением: "Брехня", прежде чем наносил ей удары кулаками снова и снова, пока на коже женщины не расцветали свежие гематомы, кровопотёки и синяки, пока она не заливалась слезами и начинала умолять о пощаде.

И я всегда считал, что отец был прав: если мама позволяла это, терпела каждый его удар, замазывала и прятала травмы и улыбалась соседям, выслушивая их приглашения для нашей семьи на ужин, значит не так она и страдала от его действий, значит, её слова были лишь глупой цитатой из какого-нибудь модного журнальчика для домохозяек. Значит отец был прав, и сила — единственное, что имеет значение, у кого сила — у того и власть. И мужчина, будучи более сильным, является главой семьи, тем, кто держит в своих руках власть, принимает блага совместной жизни и делит их между собой и супругой так, как посчитает правильным.

К гордости отца, я пошёл не в мать — худощавую блондинку с оленьими карими глазами. Я был точной копией своего родителя, того, кто заложил меня во чрево матери, подарив мне шанс родиться: таким же светловолосым и тёмноглазым, жилистым и широкоплечим.

В школьные годы я только сильнее убедился, что сила — власть: сколотив вокруг себя компанию мальчишек, я мог наслаждаться своим авторитетом, упиваться силой, которую применял к мальчишкам послабее, показывая им, каким должен быть нормальный, настоящий мужчина. Идеальный пример лица мужского пола: твёрдый, как скала, стойкий, способный поставить на место и продемонстрировать, сколько силы должен хранить в своих мускулах мужчина.

И все принимали это как данность, не смея даже донести на меня учителям. Но не она. Её звали Габриэла. Эта девочка была самой красивой в классе, словно ангел: белокурые волосы, серые глаза, напоминающие облака в пасмурный день, лёгкая улыбка на губах и слабый румянец на пухленьких щеках. Не слишком худая или полная, что, к слову, совершенно не волновало меня в том возрасте, с кудрявыми локонами, длинными пушистыми ресницами, аккуратно остриженными ногтями и всегда опрятным платьицем. Сказочно красивая, словно принцессы из сказок братьев Гримм, что читала мне в детстве мать. Но обладающая отвратительным характером, словно жена Синей бороды из сказки француза Пьеро: такая же любопытная, не поддерживающая жестокости и насилия. Как будто не понимает, что власть мужчины над ней в будущем и будет обладать такими формами, что все эти вещи — естественность, доставшаяся нам от природы. И пусть здесь, в Германии, нас учат правильности, сдержанности и порядку, однако отец всегда говорил, что во власти мужского пола и вообще более сильного — порядок, естество вещей, и нанося снова и снова удар за ударом фрау Беккер, моей матери, он даёт ей понять, что она этот порядок нарушает, идёт против естественных вещей. А значит и Габриэла Шмидт рано или поздно тоже поймёт, какую ошибку она совершает, раз за разом пытаясь защищать от меня слабаков, которых я учу быть сильными. Какая жалость, что я не могу продемонстрировать ей мощь мужской руки: отец предупреждал меня о том, что некоторые общественные правила и законы в нашей стране глупы, что у нас могут быть проблемы, если я хоть пальцем трону эту девчонку. Ну ничего, придёт время — и она познает, как властен может быть настоящий мужчина. Я умею ждать.

Год проходит за годом — и наступает пора старшей школы. Габриэла совершенно цветёт и сияет, превратившись в совершенную девушку, мечту любого мужчины, лучшее его украшение: стоит ей пройти по коридору, как все разевают рты в восхищении, глядя на её длинные светлые кудри, собранные лентой в низкий хвост, аккуратные ноги, выглядывающие из-под платья классической длины, худощавые руки с аккуратным маникюром, оформившуюся грудь, скрытую под одеждой, и не изменившиеся с годами глаза, подобные серебру. И я уже точно знаю: она будет моей, какую бы цену мне ни пришлось заплатить за эту красавицу.

Так что, как научил меня отец, я начинаю ухаживать за ней: говорить комплименты, обещать счастливое будущее с полным домом, самыми лучшими детьми и днями без капли скуки. Так что уже скоро она сдаётся, и начинаются наши отношения. И я то появляюсь в её жизни, нахваливая то, как она красива, то исчезаю на несколько дней, не появляясь перед ней. Сложно забыть, сколько раз она обрывала телефон, звоня мне, плача в трубку о том, как скучает, как переживала, что я мог бросить её. Ну да это я узнавал только потом, когда встречался с ней после каждого перерыва: в то время, когда я отдыхал от неё, телефон, когда звонила Габриэла, не брал. И так наши отношения держались до тех пор, пока нам не исполнилось двадцать девять, а после я сделал ей предложение. Ничего особенного: никаких пафосных ресторанов, дорогущих колец, огромных букетов цветов и длинных речей. Лишь простое колечко, пока сидим на скамейке в парке во время заката, да предложение выйти за меня замуж, на которое она с сияющими от счастья глазами кивает, отвечая тихим, приглушённым шёпотом: "Да".

Свадьба для нас проходит тоже довольно скромно: она в закрытом белом платье, я в костюме, её родители, неодобрительно косящиеся на меня и без конца перешёптывающиеся, мой отец, гордо смотрящий на то, какую женщину я сумел завоевать, и мать, желающая нам счастья и пытающаяся вбить мне в голову всё тот же дурацкий совет, что говорила с тех пор, когда я был ребёнком. Отчего-то глаза её кажутся несчастными, точно она захлёбывается в горе, зная, что очутилась в самом страшном кошмаре, из которого не может выбраться уже много лет. Но на лице сияет слабая улыбка, и свежие синяки и ссадины она прячет под одеждой и обильным макияжем, что несказанно старит её кожу. Ну да здесь ничего не поделать: она живёт, делая правильный выбор, прикрывая побои от отца, принимая то, что в семье именно он — власть, сила, тот, на чьих плечах лежит тяжёлое бремя управления семьёй, бремя наставления её на верный путь, путь исправления её ошибок и подавления глупых попыток бунта. Но у нас в семье такого точно не будет. Потому что я быстро научу свою жену тому, что она не имеет права голоса, что её задача — забота о семье, счастье её мужа и детей. Издавна так было заведено и так будет всегда.

И скоро наша начинается наша семейная жизнь. Габриэла ведёт себя смиренно и послушно, словно святая или даже Ева, прародительница всех людей на Земле, покорная и верная жена Адама, всегда остающаяся на его стороне. Я сохраняю ей верность, приношу деньги в дом и наслаждаюсь её обществом, как и полагается настоящему мужчине. Вот только однажды и у нас всё идёт наперекосяк.

В одно из своих возвращений с работы, я застаю дома бледную, словно смерть, жену, держащую в руках письмо. Глядя на меня, она выдыхает с трудом, точно задыхаясь от слёз:

— Вальтер... Твоя мама отправила тебе прощальное письмо. Она хочет покончить с собой...

Я не слушаю жаль, спеша со всех ног в машину, а после, с трудом придерживаясь правил дорожного движения, еду в дом отца: не хватало ещё, чтобы на его голову свалился позор в виде моей матери, не выдержавшей рутины. Он не из тех, кто должен терпеть слабость идиотки-жены. Вот только я всё равно не успеваю: отец уже дожидается меня на крыльце, держа в руке бутылку с каким-то спиртным. Едва он видит меня, тут же поднимается на ноги и жестом приглашает следовать за собой, бросив при этом небрежное:

— Поможешь вынуть твою мать-дуру из петли.

На похоронах присутствуют только самые близкие люди: родственников фрау Беккер мы звать не стали, чтобы не терпеть вновь вылетающие из их поганых ртов оскорбления в адрес моего отца. Мать лежит в гробу в своём самом лучшем платье, с изящной причёской и накрашенная, выглядящая, как в лучшие годы своей жизни. На миг мне даже становится жаль, что её больше нет, однако я мгновенно одёргиваю себя. Это был её выбор оборвать свою жизнь, она подставила этим действием всех вокруг себя.

И с тех пор всё совсем идёт наперекосяк. Когда я однажды возвращаюсь домой, Габриэла смотрит на меня с нежностью своими большими сверкающими глазами и интересуется осторожно, хлопая длинными ресницами:

— Вальтер, мы можем поговорить? Это срочно. Касается предложения о переводе с повышением, которое мне предлагают на работе.

Стоит мне услышать об этом, так я почти слетаю с катушек. Ладонь бьёт её по щеке, оставляя на ней яркий алый след, жена смотрит на меня потрясённо, с непонятной мне горечью. Делая несколько шагов назад, она практически шепчет, продолжая смотреть мне в глаза с неприкрытыми печалью и обидой:

— Мне казалось, что ты закончил с тем, что вредишь другим людям. Я думала, ты прекратил применять насилие по отношению к другим, Вальтер. Нельзя ударить человека, которого любишь. Нельзя ударить человека вообще. У каждого есть права на здоровье и жизнь, на неприкосновенность. А то, что ты можешь ударить женщину...

— Заткнись, — шиплю я, хватая её за волосы у самых корней и притягивая к себе, пока она хнычет от боли. Я не могу не заметить, что наслаждаюсь её слабостью, признанием того, что сейчас сила и власть сделать с ней, что угодно, в моих руках. И пока она захлёбывается от рыданий и источает столь приятный для меня страх перед моей массивной фигурой, я делаю то, что должен, чтобы проучить её.

Габриэла продолжает плакать о том, что не хочет терпеть, пытается вырваться, однако я держу её крепко, задирая длинную юбку жены и продираясь под неё рукой. Её сопротивления ничего для меня не значат, а мои пальцы на другой руке, оказавшиеся чуть позже, у неё во рту только делают мне приятнее, мешая ей закричать и привлечь лишнее внимание. Ничего, со временем она научится вести себя тихо, когда я учу её жизни. Как научилась тому в своё время моя родительница.

Всё случается быстро и просто, несмотря на сопротивление. Габриэла сидит передо мной на полу и трясётся, точно побывала на улице в мороз, полными слёз глазами смотрит в мою сторону, обнимая себя за плечи и шепчет, будто бы обвиняя меня в том, что я только что сделал с ней:

— Я ведь просто хотела предложить тебе переезд. Хотела, чтобы у нашей семьи было больше денег и тебе не пришлось жить с кошмаром в виде самоубийства матери. За что ты так со мной?

— Я здесь мужчина, и финансы семьи — моя проблема, — сурово отвечаю я, глядя на неё сверху вниз, точно на жалкую непокорную девку. — Ты женщина, и твоя задача — следить за домом и детьми, хранить домашний очаг и поддерживать мужчину, оставаясь за его спиной. Так что если ещё раз услышу подобные глупости, я за себя не отвечаю. В ближайшее время уволишься с этой работы, займёшься домом. Понятно объясняю?

Она бормочет что-то, лепечет, пытаясь протестовать, однако достаточно один раз схватит её за тонкое запястье и замахнуться, как жена тут же начинает молить о прощении, обещая сделать всё так, как я сказал. Так что уже со следующего дня она остаётся дома, занимается хозяйством, готовит, стирает и убирается, как всякая нормальная женщина.

Теперь я не могу нарадоваться, глядя на свою женщину, возвращаясь с работы не терплю, как до этого, подогретый в микроволновке ужин из ресторана или не выглаженные рубашки. Покорная в постели, хозяйственная, тихая, когда я провожу остаток вечера перед телевизором за матчем или передачей про строительство — теперь Габриэла для меня идеальна практически во всём. Кроме одной маленькой детали, которую мне пора бы исправить. Она ещё не родила мне детей.

И когда в один вечер я заговариваю с ней о том, что было бы славно, если бы она родила мне сына, жена стремительно бледнеет. Выскакивает из постели, бросаясь к упаковке с противозачаточными таблетками, торопливо объясняется при этом:

— Вальтер, сейчас это неудачная затея. Может родиться дочь, а не сын, как тебе хотелось бы. К тому же будет лучше, если мы поднакопим денег: дети требуют финансов...

— Я сотню раз говорил тебе не тратить время на дела, в которых ты не имеешь права голоса, не думать о вопросах, которые тебя не касаются, — моя рука сжимает её волосы, притягивая Габриэлу обратно в постель, отчего она хнычет и скулит, точно побитая собака. — Ты женщина, милая, и твоя задача — следить за домом, радовать мужа и родить мне нормальных здоровых детей, и лучше если это будут сыновья: в противном случае их ждёт такая же судьба, как у тебя. Все женщины ведь слабее мужчин. А теперь без лишних упрямств иди сюда. Я хочу подарить тебе особенную ночь, благодаря которой ты дашь жизнь моему первенцу. Будь послушной, Габриэла. Будьте покорной, фрау Беккер.

Однако она всё равно пытается сопротивляться, бороться со мной, царапается и кусается, колотит меня своими небольшими изящными кулачками, отчаянно крича, словно от искреннего нежелания делить со мной постель. Ну да если она и правда того не хочет, какая мне разница. Женщина должна подчиняться слову более сильного, мужчины. Она сосуд для семени мужчины, что превращает его в будущего человека, в наследие мужчины, она хранительница очага, что должна беречь дом, как бы трудно это ни было. Да и, во всяком случае, это намного проще, чем приносить деньги в семью. Так что она мне должна сказать "спасибо" за то, что я наставляю её на путь истинный, вместо того чтобы развестись. Ей нигде никогда не найти такого замечательного мужа, как я.

Руки легко рвут и стягивают одежду с упругого тела, обнажая светлую кожу, пальцы исследуют места, куда может пробраться только один мужчина (то есть я), а Габриэла подо мной дышит тяжело, устав от борьбы, однако продолжает бороться, вырываться из моих рук, плакать и пытаться закричать, зачем-то позвать на помощь. Так что ладонь одной руки ложится на её губы, прижимаясь к ним, а вторая рука тем временем продолжает своё дело, стягивая с неё нижнее бельё, а после расстёгивая ремень на моих брюках. Жена смотрит на меня в ужасе, с неподдельной мольбой в глазах, однако я продолжаю, стягивая после брюки и боксеры, приближаюсь к ней.

Резко, грубо, выбивая весь дух и давая понять, что она это заслужила, я овладеваю телом Габриэлы, вжимая её лицом в подушку в достаточной мере, чтобы заставить её быть тихой, но недостаточной, чтобы она задохнулась. И когда я чувствую, как моё семя наполняет её тело, только тогда приходит ко мне удовлетворение. Я хорошо постарался, могу рассчитывать на то, что она родит мне крепкого и здорового сына. Так что уже теперь я отпускаю женщину, чтобы обнять её со спины и заснуть вот так. Нужно и отдохнуть перед работой, теперь денег нашей семье, скорее всего, понадобится намного больше, нужно работать старательнее.

Утром Габриэла дуется на меня, не говорит ни слова, пока я одеваюсь, а в столовой, подав завтрак, молча уходит в другую комнату. Отчего-то меня не покидает непонятная тревога, так что я запираю жену в доме, когда ухожу на работу: мало ли.

И тревожился я, как оказывается позже, не зря: в мою мастерскую через какое-то время заходят двое полицейских, один из которых уверенно заявляет:

— Гражданин Вальтер Монро Беккер, вы задержаны по обвинению в изнасиловании по статье 177 УУ ФРГ¹, просим вас проследовать за нами.

— Никакого изнасилования я не совершал, сначала ордер на задержание покажите, — шиплю я, зная, что без него меня удерживать дольше сорока восьми часов не смогут, однако, к моему удивлению, один из полицейских в тот момент демонстрирует мне то, что я прошу. Видимо, Габриэла придумала такую глупость и написала на меня заявление. Ну ничего, как только я освобожусь, ей не поздоровится. Пожалеет, что пошла против природы, против меня, своего мужа.

Уже на месте мне предлагают признать вину, однако я упорно отрицаю свою вину, пока на стол не ложатся записи и фотографии побоев, а также документы с результатами проверки образцов ДНК из нашей комнаты, отпечатков пальцев. Мне нечего на это сказать, я в тот момент просто сгораю от ненависти к женщине, что решила посадить меня в тюрьму, деля со мной одну фамилию. Мою фамилию.

После задержания через несколько дней меня ждёт суд, на котором моя собственная жена свидетельствует против меня. Тут и родители моей матери берут слово, чтобы рассказать о подозрениях в насилии моего отца и вероятности, что я пошёл в него, кто-то из соседей, с кем я не особо общался, выступает с речью. Как бы ни старался мой адвокат, прокурор разбирается с ним, как птица с жалкой букашкой, легко используя против меня продемонстрированные в прошлом улики... В итоге я слышу совершенно неутешительный для себя приговор: пятнадцать лет заключения под стражу. Из зала суда меня конвоируют в полицейский автомобиль, а уже в нём доставляют в место заключения, тюрьма в Карлсруэ.

При осмотре у меня забирают столь дорогие и важные для меня отцовские часы, деньги, документы, убирая их в ячейку для хранения, выдают тюремную униформу, отправляя с конвоиром в душ, а уже оттуда сопровождающий доставляет меня в камеру, где уже сидит мой новый сосед. Как выясняется позже, его зовут Ганс, однако это совершенно не имеет значения.

Годы тянутся медленно, точно жвачка, монотонно, словно старые чёрно-белые фильмы, и единственное, что помогает мне не сойти с ума — мысли о мести дорогой жёнушке. Мне стоило ещё в школе понять, что Габриэла — паршивка, которая разрушит мою жизнь, перед этим медленно отравляя моё существование. Демоница с лицом ангела, женщина, строящая из себя жертву и неспособная принять истинную заботу о ней мужчины. Даже когда меня отправляли в тюрьму, она продолжала изображать пострадавшую, плакать в плечо отца, обнимать ноющую, точно истеричка, мать и смотреть на меня, будто бы с сожалением, словно я в чём-то виноват перед ней. Судя по письмам отца, к слову, эта лицемерка меня не дождалась, через пять лет подалала на развод, вышла замуж за какого-то адвоката и родила ему близнецов. Ну ничего, вот выйду из тюрьмы — и она пожалеет, что вообще на свет родилась.

Так я держусь до самого конца своего срока, и в итоге выхожу из места моего заключения, получив назад все свои вещи. Мои деньги, мои документы, мои часы, что подарил отец — всё кажется совершенно чужим, словно никогда и не принадлежало мне, будто я получил ничего не значащие для меня предметы, столь важные для кого-то другого. В любом случае, я не думаю, что мне пригодятся надолго эти вещи: высока вероятность, что после следующего моего "разговора" с бывшей женой, я вернусь в тюрьму. Потому что легко эта стерва точно не отделается, я с ней обязательно разберусь.

Зайдя в магазин кухонных принадлежностей, я с удовольствием смотрю на наборы кухонных ножей и отдельные из них, когда фальшиво улыбчивый парень предлагает мне:

— Прошу прощения, вам помочь чем-нибудь? Что-нибудь подсказать?

— Да, — киваю я, натягивая на лицо ответную улыбку, когда гляжу на парня. — Самый большой и острый нож, что у вас есть: прошлый я сломал, пока разделывал свинью, присланную родственниками: они живут на природе.

Юноша спешит со всех ног за столь нужным мне предметом, так что скоро я отправляюсь в свой старый дом с ножом, закреплённым за ремнём штанов. Отец писал, что моя жена после повторного брака не переехала, а значит самое время её навестить. Ждите моего визита, неудавшаяся фрау Беккер.