Я ничуть не жалею о том, что я единственный ребёнок в своей семье. Многие предполагают, что я одинока, и это действительно так. Вот только даже появление сиблинга не уменьшило бы моё чувство одиночества. Потому что для меня это больше, чем просто отсутствие людей, с которыми можно говорить и делать весёлые вещи. Одиночество — это поселившиеся глубоко в груди чувство, что никогда в мире ты не будешь понят и тебя не найдёт твоя родственная душа, что ты не встретишь того, про кого сможешь сказать: вот этот человек — самое важное, что у меня есть, мы искренне разделяем идеалы и интересы, но что ещё важнее, мы близки по душе.

В своей семье я единственный и потому горячо любимый, даже балуемый ребёнок. Вот только мне это не приносит особо удовольствия. Да, я люблю маму и папу, люблю бабушку и дедушку, а также многочисленных дядь и тёть, однако это не делает меня счастливее. Я лишь притворщица, что за улыбкой прячет пустоту души, отсутствие интереса к событиям, происходящим в жизни. И иногда кажется: не это ли причина умереть? О, родители упадут, если узнают, что в мои семи-восемь меня посещают такие мысли. Я бы тоже за своего ребёнка при таких обстоятельствах испугалась.

Так что храню язык за зубами и придерживаюсь мысли, что молчание — золото. Ни единого лишнего слова, чтобы меня не сочли за страдающую сумасшествием или бунтарку. Одно другого не лучше.

Общение со сверстниками и не только не идёт от слова совсем: кто-то из них хвастается новыми наклейками или обсуждает какое-то аниме навроде "На твоей волне" или "Форма голоса", а я даже не могу заставить себя осилить хотя бы пару серий хоть какого-то аниме, не способна заинтересовать себя ловлей покемонов на телефон или чем-то похожим. Даже книги, которые можно обсуждать с немногими ребятами в моём классе, я не так уж и люблю читать. Потому что сюжет становится мне понятен с первых же абзацев. И до того скучно читать тот же "Человек-кресло" Эдогавы Рампо или "Исповедь неполноценного человека". Дадзая Осаму, что я практически сразу бросаю книгу, которую, казалось бы, только открыла. Из-за этого у меня совсем нет друзей, а родителям приходится врать, что у меня всё нормально и в классе и в жизни. Вот так вот. Маленькая лгунья.

Годы идут, переходный возраст берёт своё, и моя психика из-за усилившегося стресса и бури гормонов начинает сбоить всё сильнее и чаще. В голове часто возникают мысли о том, что мне было бы намного лучше покончить с собой, чем продолжать бессмысленное существование, которые многие видят как жизнь. В самом деле, для чего я живу? Для любви? Не похоже, я даже влечения ни к кому не чувствую, ни к своему полу ни к противоположному. Ради денег? А что они могут мне дать? Они не дарят мне смысл жизни, у меня его всё ещё нет. Ради славы? Какая разница, запомнят меня люди или нет? Рано или поздно память обо всём и обо всех в любом случае умрёт. Жить ради семьи, члены которой тоже рано или поздно умрут? Ради друзей, которых у меня нет? Ради памяти обо мне? Ради ярких моментов, которые в итоге и погибнут вместе со мной? Всё это не имеет никакого смысла. Пустая трата времени.

Так я и начинаю размышлять о том, как лучше убить своё тело, отчего-то совершенно не видящее смысла в бытие, желающее вырваться из оков этого мира, в котором я не могу найти своё место. Утопление? Повешение? Нет, не то, я боюсь умирать задыхаясь, лишаясь последнего воздуха в лёгких и машинально борясь за ненужную мне жизнь. Какая ирония, что желающий смерти так боится её. А может сожжение? Это ещё страшнее: умирать, крича в агонии, пока твоё тело обугливается, сгорает, а кожа нарушается слой за слоем до тех пор, пока не достигнет полного уничтожения. Тогда прыжок с высоты? Глупости, стоит мне только посмотреть вниз, как я убегу подальше от края с закружившейся внезапно головой. Пугающе. Отравление тогда может? Казалось бы, лучший возможный вариант, но в сети я смогла найти статью о том, как люди кончились в муках и хрипели, стараясь избавить организм от яда, как пытались вызвать рвоту ради своего спасения — и не могли. Нет, всё же самоубийство мне не подходит. Слишком страшно. Слишком больно.

Учёба продолжается, я всё так же ни с кем не общаюсь в свои четырнадцать, а проходя рядом с комнатой родителей периодически слышу: "Нам нужно что-то сделать. Нужно прекратить травлю. Защитить нашу дочь. Ты мужчина, ты должен с этим разобраться!" и "Я уже много раз говорил с учителями, с родителями её одноклассников: всё бесполезно. Они всё равно не перестанут вредить Аой, так как наша дочь даже не пытается защитить себя. Никогда не пыталась". Я лишь горестно вздыхаю, отправляясь в свою комнату. Да, мне действительно плевать на моих одноклассников, но вот им на меня совсем нет. Так что я уже несколько лет страдаю от издевательств, оскорблений, которыми исписана вся парта и которые многие бросают мне в спину, от порезов на руках и избиений, которые очень удобно прятать под школьной формой. Мои вещи часто выбрасывали на школьный двор, мою спортивную форму заливали лимонадом рамуне, а стул натирали мелом, чтобы, когда я с него вставала, на тёмной юбке оставалось неприятное белое пятно. Я стараюсь не думать об этом, и у меня хорошо получается. Если хорошо притворяться, что чего-то в твоей жизни нет, этого и правда не будет. Я думаю, что буллинга нет — буллинга действительно не существует. Он — нечто действительно далёкое от меня и моей жизни. И причина усиления моего желания умереть тоже не в нём. Просто я чувствую, что у меня нет никаких резонных причин, чтобы жить дальше.

Время идёт, я пересекаю отметку в шестнадцать лет, однако жизнь моя ничуть не становится лучше к тому моменту. Я продолжаю жить всё так же бессмысленно, не переставая пытаться найти свой смысл жизни. Бесполезно, ни умереть ни отыскать причину жить у меня попросту не получается. Это выше моих сил. Хочется просто лечь, заснуть и никогда не проснуться, однако я знаю, что такая смерть мне точно не светит. По крайней мере в ближайшее время. А значит нужно продолжать борьбу, пока я не смогу радоваться тому, что до сих пор жива. Поскорее бы уже наступил этот момент.

Родители советуют мне найти хобби, что поможет чувствовать себя счастливой, в своей тарелке, и, возможно, найти новых друзей, пусть в моём возрасте это уже и не так просто. Их совет кажется разумным, так что начинается пора моих поисков: волейбол, баскетбол, футбол, кендо, чтение книг, сочинение хокку, готовка, вышивка, танцы, вязание, создание причёсок или макияжа... Увы, ничего из этого мне не подходит, а особенно "чужими" кажутся увлечения, связанные с умениями настоящей хозяюшки — видимо, такой мне стать не светит. Да и мечты о муже и детях у меня полностью отсутствуют. Хотя что об этом говорить, если у меня вообще никаких мечт нет? Один из дядюшек попытался подарить мне щенка, однако уже через день я его вернула, заметив, что совершенно не могу позаботиться о нём. И о себе тоже, чего я, разумеется, уже не рассказала.

И только однажды, со всех ног спеша домой, пока дождь не начал идти сильнее (в тот день я забыла взять с собой в школу зонт), я вдруг поняла, что хобби, которое я искала так давно — это бег. Только когда лёгкие разрываются от недостатка кислорода, мышцы ног болят, а пот градом катится по моей спине, я чувствую себя по-настоящему живой. Мне не приходят в голову мысли о том, что лучше бы я умерла. Бег помогает забыть об окружающем меня мире, позволяя полностью сосредоточиться на ощущении скорости и лёгких ударах обувных подошв о покрытую асфальтом дорогу.

Так что с этого дня я, к огромной радости родителей, начала бегать по утрам и вечерам. Моя выносливость увеличилась, я стала чуть меньше думать о том, что было бы неплохо умереть (пусть эти мысли и не покинули полностью мою голову), да и издевательства одноклассников стали ещё более далёким явлением, так как для большинства их "шуточек" требовалось, чтобы я была рядом. А кто останется поблизости, если может убежать, удрать как можно дальше, где его не достанут? Бег стал моим спасением, он единственное, что держит меня с более-менее подходящим для жизни настроем.

Благодаря беговым упражнениям моё тело становится более крепким и подтянутым, а я сама приобретаю отличную выносливость, так что травля становится меньше с того момента — часть учеников уважают то, чем я занимаюсь, и даже благодарны мне, что я участвую в соревнованиях, принося нашему классу победу. Для меня это действительно успех, то ещё достижение. Кроме того, на меня начинают заглядываться некоторые парни из нашего класса. К сожалению.

Чужое внимание, подарки, цветы и тайные признания в чувствах не будоражат кровь, и похвалы моим "чёрным, точно речные камни волосам" и "напоминающим капельки нефти глазам" совершенно не затрагивают ничего в сердце. Я кажусь самой себе Снежной королевой, чьё сердце покрыто толстым слоем льда, неспособным хоть когда-нибудь ради кого-нибудь оттаять. Я хочу любить, как и все, хочу принимать чужую любовь, однако это выше моих сил, потому что ни один человек не заставляет сердце трепетать. А иногда в голове возникают ни с того ни с сего тревожные неспокойные мысли: а что если это не я хочу любить, но общество убедило меня в необходимости этого? Что если я неспособна любить, но мне просто хочется оправдать чужие ожидания, доказав, что я как все, нормальная? Многие говорят, что уникальность — это прекрасно, но имеют ли они хоть какое-то представление о том, с чем приходится столкнуться людям, непохожим на других, что они переживают. Хоть раз в жизни люди с оригинальными чертами хотят побывать обычными, такими же, как все, посредственной серой массой. И я не исключение.

В семнадцать лет у меня даже появляются друзья, с которыми я могу заниматься бегом. Вернее, родители и многие другие люди называют нас друзьями. Вот только правда ли мы друзья? Можно ли назвать друзьями тех, у кого есть общие хобби, интересы и увлечения, но нет какого-то родства душ, единства, готовности пройти друг за другом хоть в горячее пламя, хоть в ледяную воду? Если так, то да, они мои друзья. Пусть мне и хотелось бы большего, ведь я желаю встретить людей, что смогут прочесть мои мысли и вывернуть душу наизнанку, сказав, что мне делать. Подсказав, как спастись из кошмара, в котором я живу столько лет. Утешив словами о том, что всё обязательно будет хорошо.

Но со временем моя мечта о настоящих друзьях угасает. Эти ребята славные, пусть им и плевать на настоящую меня, всё равно, если со мной случится нечто страшное. Да и сколько бы я ни продолжала поиски, найти такого человека (хотя бы одного друга, мне и этого хватило бы с лихвой), как я бы хотела, просто не получается. Видимо, не судьба.

Родители, как и прежде, беспокоятся за меня. Конечно, это уже не переживания, как раньше, но смутная тревога, отчего совершенно не становится легче. Я часто вижу на их лицах выражение беспокойства, однако не знаю, что сказать по этому поводу, каких утешить. Да и не могу. Рассказать им о многолетнем буллинге? Сообщить о том, что их единственная горячо любимая дочь страдает от пустоты внутри и бессмысленности жизни? Да я лучше умру, чем позволю им понять, что со мной что-то не так. Если я не могу быть счастливой, то почему бы счастливыми не побыть им?

Таки проходит ещё год. Мысли о походе к психологу беспокоят меня, в голову закрадываются не самые хорошие мысли, я снова начинаю подумывать о том, чтобы покончить с собой каким-то более безболезненным способом. Может, мне и не психолог уже нужен, а психиатр? Возможно, мне помогут исцелиться антидепрессанты, а не разговоры по душам с человеком,что будет готов выслушать меня бесплатно или за деньги? Честно говоря, я не знаю. Порой я уже перестаю понимать себя.

В борьбе со своим состоянием я занимаюсь бегом усерднее, продолжаю попытки найти в мире вокруг меня что-то приятное, что мне нравится. Это удаётся не так хорошо, как хотелось бы, однако мои попытки уже многого стоит. Ведь я могла бы просто сдаться, поддавшись своей слабости.

Общение с друзьями, бег, учёба. Бег, учёба, общение с друзьями. Учёба, общение с друзьями, бег. И так снова и снова, этот цикл не заканчивается. В любом случае, это лучше, чем апатично лежать на кровати и смотреть в стену, не зная, что делать и как заставить себя продолжать жить, как бывало раньше. А в один момент я всё же решаюсь пойти к психологу, где наконец рассказываю всё, что столько лет копила на душе. Я покидаю заветный кабинет, почти рыдая, обещая обязательно прийти снова.

И действительно прихожу. А затем снова и снова. От работы над собой и общения с психологом мне становится намного легче, я наконец начинаю разбираться в своих чувствах, какие-то вещи из жизни теперь действительно приносят мне удовольствие. Конечно, терапия не работает сразу, но я продолжаю борьбу, не перестаю снова и снова обсуждать ситуацию, принимая прописанные психиатром (по совету после одного из приёмов я всё же наведалась к нему и получила рецепт на антидепрессанты) лекарства. Мои занятия бегом продолжаются, я перекрашиваю волосы в фиолетовый и начинаю более активно искать в сетях и по школе тех, кого можно было бы в итоге посчитать за настоящих друзей, людей, кто заставят меня гореть в будущем. Так что постепенно я начинаю ощущать вкус к жизни, мне кажется, что я ещё смогу стать как все. Здоровой. Нормальной.

Вот только жизнь решает поступить со мной иначе. Оставшись дежурить после уроков в классе и протирая доску, я не ожидаю, что учитель английского языка, пройдя в кабинет, вдруг повалит меня на парту и грубо закроет рот своей горячей шершавой ладонью, второй рукой в тот момент задирая мою юбку. Мне до тошноты мерзко, меня трясёт, я пытаюсь вырваться из его хватки или хотя бы закричать, однако всё, что мне удаётся — это глухо мычать, встречая сопротивление в качестве его руки. Мне страшно. Я не хочу этого.

Потные липкие ладони скользят по коже моих бёдер, пробираются под рубашку, ощупывая и грубо сжимая мои формы, а я продолжаю молиться о чуде, в ужасе надеясь, что этот кошмар быстро закончится. Почему именно я? Почему сегодня это случилось?

Ответов на мои вопросы нет,и я не уверена, что они когда-нибудь будут. Словно в качестве издевательства надо мной мужчина неторопливо расстёгивает ремень и стягивает брюки. Я стараюсь отбиться, колочу его своими кулаками, однако он как будто и не чувствует боли. Для него мои удары — комариные укусы. Во рту у меня оказывается грязная от мела тряпка для мытья классной доски, руки прижимаются к парте, и всё происходит медленно и неаккуратно, без капли осторожности и соблюдения безопасности.

Когда он заканчивает, я уже безвольно лежу на парте и хнычу, задавая один единственный вопрос:

— Почему?

— У меня слишком давно не было женщины. Не удержался, — признаётся он, поправляя свои квадратные очки в толстой пластмассовой оправе и затягивая ремень на серых брюках. — Если скажешь хоть кому-нибудь — я превращу твою жизнь в кошмар. Тебе всё равно никто не поверит, а я найду способ после заставить тебя пожалеть о длинном языке.

И этого оказывается достаточно, чтобы поначалу я решила не говорить никому о том, что пережила. Вот только мне так больно и тревожно из-за возможной нежелательной беременности, что я не удерживаюсь и в слезах рассказываю обо всём родителям. Жизнь превращается с того мгновения в ещё больший кошмар, чем мог бы мне организовать угрожавший учитель: постоянные посещения больницы и допросы полиции, шепотки за спиной, бродящие по школе сплетни, слёзы матери и бессильные крики и удары в стену отца. К счастью, я не беременна. Однако это не уменьшает боль и горечь того, что я пережила.

Моё тело продолжает болеть, и мне часто кажется, словно я чувствую его прикосновения к своей коже. Я не могу спать, потому что меня вечно мучают кошмары, связанные с изнасилованием, совершенно нет аппетита. Я стала плакать слишком часто, не справляясь со стрессом, а чужие прикосновения воспринимаются как нечто подобное ударам ножом. Мне бы снова начать ходить к психологу, но я не могу. С проблемами я бы пошла, но с исповедью жертвы насильника, что, вообще-то, был моим учителем несколько лет — нет. О таком я говорить по душам просто не смогу. Я не такая сильная и смелая, чтобы решиться на подобный поступок.

А однажды, не выдержав, я закрываюсь в ванной, взяв с полки одно из многочисленных лезвий для отцовской бритвы. Так я впервые и узнаю, каково это — "играть на скрипке". Мне часто вредили раньше другие люди, но до того, чтобы это сделала я сама, ещё никогда не доходило. Да, приходится прятать лезвие и убирать за собой в ванной, а руки прятать за длинными рукавами, однако это хоть немного, но помогает прийти в себя, ощутить, что боль от изнасилования отступает хотя бы на какое-то время. Я ещё не раз прибегаю к этому способу, чтобы заглушить то, как кричит от боли и унижения моя душа.

Родители уговаривают меня снова начать ходить к психологу, обещают, что мне станет лучше. Я знаю, как плачет мама и нервничает отец, однако каждый раз отвечаю, что обязательно подумаю или сделаю это как-нибудь в другой раз. Я просто не могу заставить себя это сделать. Можно говорить с психологом о проблемах, которые копил и развивал всю жизнь, но говорить о боли и унижении от чужого человека, что возникли внезапно... Я не могу. Мне это не по силам.

Закрываясь в ванной, я сижу на полу в раздумьях о том, что делать дальше, как продолжать жить. Кажется, моё существование снова откатилось к прежнему состоянию, я вновь не понимаю, как могла найти смысл жизни в таких мелочах. Почему я хотела продолжать своё бренное бытие в этом мире? И хочу ли этого сейчас?

Что-то внутри шепчет мне о том, что где-то должно быть в аптечке мамино снотворное, вот только голос разума напоминает: ты не можешь умереть, твои родные будут страдать, да и ты сама боишься смерти, точно маленькая мышка, неспособная выбраться из ловушки. Обняв свои колени, я прячусь в них носом и трясусь от слёз, продолжая думать об этом, цепляться за жизнь, что потеряла смысл, но которую я почему-то так сильно не хочу отпускать.

Время течёт медленно, и кажется, что проходит немало времени, когда я поднимаюсь на ноги и подхожу к зеркалу, чтобы посмотреть на свой внешний вид. Совсем бледная, с мешками под красными от слёз глазами, сильно похудевшая на нервной почве. Наверное, пора это уже заканчивать. Нельзя существовать в таком состоянии вечно.

Родители громко стучат в дверь ванной, прося меня отпереть и не делать с собой ничего, не делать глупостей, а я смотрю на неё и глупо улыбаюсь. Они у меня такие беспокойные и заботливые. Люблю их. Как бы мне хотелось, чтобы они были счастливы, имели нормальную здоровую дочь, а не меня.

Однако ничего уже не изменить, и я делаю шаг к входной двери.