Я всегда была папиной и маминой принцессой. И если вы думаете, что это означает, будто родители осыпают меня любовью и заботой, то глубоко заблуждаетесь.

Быть для моих родителей принцессой — это значит убивать немало времени на учёбу и тратить свои силы на то, чтобы угодить им в каждой сфере, какая только придёт им в голову. Да, меня периодически балуют новыми нарядами или техникой так, что все сверстники завидуют, однако и требования ко мне намного выше, чем к обычным детям. Я уже с малых лет должна быть экономной и хозяйственной, словно Золушка, а ещё учиться на "отлично", уметь заниматься рукоделием и воспитанием детей. Я должна быть идеальной будущей женой, даже не думая о том, чтобы лезть в "мужские дела", как любит выражаться мой отец. Вот только для моего живого и подвижного ума, тем более в шесть лет, это скука смертная. И вообще, почему женщины, по его мнению, не могут быть руководителями, а должны оставаться "хранительницами очага", как мама? Якобы потому что мужчины умнее? Потому что сильнее? Грубее? А может, это всё предрассудки общества, устоявшиеся стереотипы, от которых социум никак не может избавиться? Я более чем уверена, что мой отец просто не хочет признать, что и женщина могла бы быть отличным начальником, если бы ей дали на то возможность. Всему виной его шовинизм и уверенность, что женщина рождена как дополнение к мужчине. Тяжело расти в семье с таким человеком.

Что самое неприятное, мама всегда и во всём его поддерживает, признавая власть и авторитет человека, что породил меня на свет. Более того, она желает мне той же судьбы, что и у неё: быть послушной и покорной мужу домохозяйкой, висящей на его шее и выполняющей любую прихоть мужчины, с которым была связана узами брака по настоянию её "горячо любящих" родителей в своё время. Вот только я совершенно не горю желанием тратить свою жизнь на то, чтобы ублажать кого-то, а не совершенствоваться, тратить время и силы на себя. Я считаю, что первый и самый важный человек для меня — это я сама, и плевать, если другие сочтут подобное мнение за эгоизм.

В любом случае, мои цели, стремления и мечты ни для кого ничего не значат: моя судьба предрешена, никто не собирается спрашивать меня, хочу ли я замуж, когда вырасту и есть ли у меня хоть какое-то желание быть домохозяйкой, "хранительницей семейного очага". Мой дом слишком хорошо охраняется, за каждым моим шагом следят, а о каждом промахе докладывают родителям, за что я лишаюсь денежных поощрений или терплю, что уж скрывать, побои, что отец так любит называть "воспитательными методами". Мне совершенно не нравится боль, так что приходится стараться изо всех сил, выкладываясь на полную и превозмогая себя. Всё должно быть идеально, даже если физически невозможно совершенно сделать всё. Мне просто нельзя ошибаться или делать глупости. Это должно помочь хоть немного сделать мою беспросветную жизнь лучше. Пусть и не исправит самого главного: уверена, за побои своего отца я буду ненавидеть до конца жизни.

Отличная учёба, обучение ведению домашнего хозяйства, игра на скрипке и пианино, освоение танцев, умение подбирать одежду и косметику — будучи всего лишь ребёнком, я уже должна была владеть всеми этими навыками. Гордая, красивая девочка из богатой семьи вызывает восхищение и зависть гостей, приходящих на организуемые родителями приёмы, вот только знал бы кто, как она мечтает быть счастливым ребёнком с нормальным детством, наполненным сладостями, дурацкими игрушками, рисунками восковыми мелками или фломастерами на альбомных листах и выходными в парке аттракционов, аквапарке или кинотеатре с родителями. Вот только такие простые вещи попросту недоступны мне. Я получаю изысканные блюда с самыми редкими ингредиентами и искусным приготовлением, у меня множество изящных фарфоровых кукол с большими сияющими, будто драгоценные камни, глазами и пышными платьями, а ближе к вечеру я рисую маслом или акварелью пейзажи, какие ещё не могли бы создать мои сверстники, хожу в театр на разрекламированные спектакли, вроде "Ромео и Джульетты" Шекспира. Что уж говорить про выходные, когда родители проводят для, так называемых, "сливок общества" званные вечера, что, честно говоря, вызывает у меня только затяжную зевоту, вызванную скукой. У меня есть больше, чем у многих детей моего возраста, но нет такой простой мелочи: семейного счастья. И я бы отдала за неё все богатства и ценности, что преподносит мне жизнь, лишь бы получить хоть капельку его. Потому что для меня всё, что дают мне родители сейчас, ничего не стоят. И как бы я ни пыталась полюбить и понять тех, кто дал мне жизнь, у меня не выходит. Я завидую моим сверстницам, с которыми родители на выходных пекут печенье с шоколадной крошкой, которые гуляют под дождём в ярких дождевиках и у которых отцы хвастаются дочерьми не потому что те выглядят действительно красиво или выделяются своими талантами, но потому что это их дети. Я же лишь инструмент в руках людей, что породили на свет симпатичную немочку-брюнетку с холодным именем Хельга и гордой фамилией Шнайдер.

Переходный возраст подкрадывается незаметно, однако даже его в полной мере мне ощутить не позволено: любые изъяны кожи скрываются от других или корректируются, всякая истерика строго наказывается, а малейшая попытка бунта пресекается на корню. Я должна соответствовать своей семье, несмотря на столь трудный и противоречивый возраст, потому что Шнайдер — фамилия гордая, превозносящая тебя над другими и дающая тебе привилегии на фоне остальных. Пусть даже я эти привилегии совсем не ощущаю.

Как выясняется позже, несмотря на мой возраст, мне уже нашли потенциального жениха на период совершеннолетия. Жаль, но моя судьба предрешена, у меня нет никакого выбора, что я успела понять за несколько лет. Мои слова ничего не значат для них, мне не сбежать.

Так кажется до того момента, пока я не встречаю его. Ганса.

Едва этот новенький приходит в наш класс, я сразу же замечаю его, и уж тем более потому что этого милого парня с мягкими русыми волосами и глазами цвета карамели сажают за мою парту, так как она является одной из свободных. И пусть Ганс Майер не является членом богатой или влиятельной семьи, он сразу западает в мою душу. Или, возможно, я начинаю симпатизировать ему именно не вопреки этим вещам, а за них. Потому что от членов таких же семей, как моя, я с детства не жду ничего хорошего. Даже если дети в них так же мечтательны и свободолюбивы, как я, сделать они ничего не могут, а ради своей спокойной жизни с лёгкостью готовы пожертвовать мной, выдав какую-то мою шалость или проступок. Я понимаю их, но не принимаю этого. Причина предательства не оправдывает его, в конце концов.

Чем больше времени мне приходится общаться с Гансом, тем больше я понимаю, насколько он замечательный и как сильно не похож на других людей, которых я знаю. И, что самое интересное, он прекрасно меня понимает и сочувствует. И, видимо, это сочувствие перерастает однажды в нечто большее, раз он решает поцеловать меня однажды, когда мы дежурим в пустом кабинете истории. От его поцелуя и без слов становятся понятны все чувства, что существуют между нами.

И именно из-за этих чувств он предлагает мне однажды сбежать вместе с ним. Вот так просто взять и во время уроков отправиться с ним как можно дальше. У Ганса есть некоторые накопленные сбережения, так что мы сможем прожить спокойно какое-то время. Да, понимаю, звучит как совершенно незрелая и неразумная идея, учитывая, что нам всего пятнадцать, но я люблю его и нахожусь в совершенно отчаянном положении. Так что как от такого можно отказаться?

Дата побега назначена на тринадцатое марта, так что оставшиеся три дня я сижу, как на иголках, однако снаружи для остальных всеми силами сохраняю привычный гордый и отстранённый вид, дабы заставить их думать, что ничего не изменилось, всё идёт, как обычно, и маленькая бунтарка во мне — это просто выдумки их, вероятно, перегревшихся умов. В заветный день я с трудом сдерживаю волнение, дабы никто ничего не понял в самый последний момент. Я готова сбежать, даже если мне придётся оставить прежнюю жизнь и уже не получать всё самое дорогое и лучшее.

И вот во время урока немецкого языка я отпрашиваюсь в уборную, а сама со всех ног спешу в кабинет математики на первом этаже: Ганс должен был забрать с утра ключ из учительской, чтобы мы могли сбежать через окно. Казалось бы, к чему такие сложности, однако стоит помнить, что все выходы из школы охраняются, у нас не получится просто воспользоваться обычным или одним из аварийных выходов. Придётся выбираться через окно и пробираться через задний двор школы. В любом случае, когда возлюбленный подсаживает меня, помогая забраться на подоконник и выбраться наружу, я чувствую себя по-настоящему счастливой и окрылённой, живой спустя столько лет. Неужели я действительно смогу оставить прежнюю жизнь и начать всё сначала?

Видимо, сама судьба решила, что сейчас счастья с меня достаточно: уже возле щели в школьной ограде на заднем дворе нас ловит охрана, приставленная, как оказалось, незаметно наблюдать за мной. Шанс на спасение упущен, меня и Ганса сажают в машину и везут в мой дом, к родителям.

Уже на месте отец повышает голос на Ганса, прогоняя его после прочь и едва не нанося удары, мать не перестаёт отчитывать меня, напоследок почти прошептав злобно, словно аспид, что если я ещё хоть раз подойду к этому "безродному бездельнику" или выкину что-то, что не соответствует правилам поведения нашего дома, то горько пожалею, лишившись всех благ и подставив Ганса, доставив ему неприятности. Мне прекрасно известно, откуда у него возникнут проблемы, поэтому смелости поспорить с этой жестокой женщиной просто не хватает.

С того самого дня я больше не смею даже на пушечный выстрел подойти к человеку, которого полюбила впервые в своей жизни, держусь от него подальше и избегаю всякого разговора. Ганс пытается вызвать меня зовут поговорить снова и снова, однако я не собираюсь объяснять ему, чем угрожает моя семья и какие у него могут быть проблемы. Ради этого светлого и доброго парня я готова нести столь тяжёлое бремя в одиночку. Не уверена, что смогу хоть когда-нибудь ещё раз в жизни пойти на такое ради кого-то другого, а не себя. Потому что меня лишения уже не страшат. Но когда дело касается того, к кому лежит моя душа, тут уже ничего не могу с собой поделать.

Я прилагаю ещё больше усилий, чем раньше, выкладываюсь на полную, добиваясь новых успехов, пусть и валюсь с ног от усталости. Мне нельзя провалиться перед родителями больше, я не могу рисковать, зная, что они всё ещё могут достать Ганса. Пока тот, кого я люблю, в зоне их досягаемости, нельзя ослаблять бдительность ни на секунду. Пусть думают, что я взялась за ум, не стоит им знать, как я продолжаю мечтать о побеге из отчего дома с этим человеком.

Пятнадцать лет — а меня уже знакомят с будущим женихом, отчего я не испытываю никакой радости, пусть и ожидала совершенно иного. Этот мужчина старше меня, как минимум, на четыре десятка лет, в волосах его уже начинает виднеться седина, а на лице — глубокие морщины, обвислости, словно куски кожи растянули, как какой-нибудь старый свитер, и теперь они не подходят для черепа. Когда-то голубые, по всей видимости, глаза, уже не кажутся яркими и живыми, какими, скорее всего, были раньше: теперь от них остались лишь блеклые голубоватые радужки с узковатым зрачком. Весь его вид говорит о старости, однако эта старость каким-то чудесным образом сочетается со строгостью и сдержанностью человека, управляющего огромными деньгами, руководящего другими людьми. Наверное, по большей части впечатление это для меня создаёт его костюм, пусть о его богатстве я и могу судить по совершенно иному признаку: мою родители точно не выдали бы меня замуж за человека, не имеющего достаточно большого капитала или действительно полезных связей в высшем обществе. Отчего-то мне кажется, что у него есть и то, и другое.

— Хельга, милая, познакомься со своим будущим мужем, — высказывается моя мать, указывая рукой в сторону не самого приятного для меня гостя. — Это Дитрих. Дитрих, а это моя очаровательная дочь Хельга. Уверяю, вы не пожалеете, если женитесь на ней, она вам точно понравится.

— Всё в порядке, фрау Шнайдер, мне уже нравится ваша прелестная фройлян, хотя я готов подождать, когда она вырастет, — подаёт голос мужчина, беря мою руку в свои и целуя тыльную сторону ладони. Хотя, на самом деле, это и поцелуем сложно назвать: так, мимолётное прикосновение сухих и грубых, как наждачная бумага, губ к моей коже.

От его слов мне не становится ни капли приятно, а чуть позже настроение и вовсе портится: появление этого человека в моей жизни означает, что всего через три года родители против воли выдадут меня замуж за нелюбимого человека ради денег, связей и высокого положения в обществе. От мыслей об этом я только сильнее думаю о том, как здорово было бы сбежать с Гансом как можно дальше, туда, где нас точно никто не найдёт. Вот только такой возможности у меня нет. Я никогда не смогу поставить под удар человека, которого люблю больше всего на свете и который единственный из всех людей искренне любит меня, единственное сокровище, что у меня есть. Всё остальное не имеет веса по сравнению с ним.

Так что я продолжаю совершенствоваться, не смея ослушаться своих родителей, делать всё, перешагивая через пределы своих возможностей. Так и подкрадывается ко мне незаметно день свадьбы — судьбоносное время, что должно перевернуть мою жизнь с ног на голову, вручив меня человеку, которого, кажется, полюбить я никогда не смогу. Даже спустя три года только Ганс будоражит мои мысли, а уж теперь, когда я вспоминаю его такие мягкие на вид светлые кудри и янтарные глаза, ямочки на щеках, сердце болезненно ноет. Я приложила столько усилий и так много старалась только чтобы моё существование превратилось в Ад.

На свадьбе родители со сдержанными и прохладными улыбками увещевают меня, что это ради моего же блага, однако я совершенно не вижу в этом ничего хорошего. Никогда не буду благодарна за то, что мои усилия и старания вели к этому. Как не прощу и то, что мне пришлось пережить из-за всего этого. Удивительно, что я не сошла с ума или подсела на алкоголь, или не была посажена психиатром на антидепрессанты.

Поначалу неприятно делить дом и постель с совершенно чужим для меня мужчиной, что положил глаз на молодую девушку, поэтому первые годы мне оказывается сложно принять выбранного родителями мужа как своего избранника. Не помогают даже попытки представить на его месте моего милого и дорогого Ганса. Интересно, как он там? Нашёл себе кого-то нового вместо меня? Вскружила ли ему голову какая-то девушка без горы обязанностей и необходимости обязательно стать хорошей хозяйкой, как у меня?

Вот только время идёт, и к своему новому положению я начинаю привыкать. Да, события моей жизни и моё место не делают меня счастливой совершенно, однако шансы сбежать от старого мужа ещё меньше, чем покинуть отчий дом: кажется, родители предупредили его обо всех моих прошлых выходках, так что охрана сейчас ещё больше, все мои счета контролируются, а каждый работник нашего дома готов донести на меня своему нанимателю за малейший промах. Было бы плевать, если бы "любимейший" супруг не дал весьма непрозрачный намёк: хоть одна глупость или неподчинение с моей стороны — и он превратит мою жизнь в кошмар худший, нежели тот, в котором я нахожусь сейчас.

Я терплю это из года в год, чувствуя, что с каждым годом становлюсь всё больше и больше опустевшей внутри, и только мысли о Гансе, моей первой и, видимо, последней в жизни любви помогают держаться, окончательно не утратив желание продолжать жить.

Будто бы решив, что я достаточно страдала, жизнь в один прекрасный день дарит мне поистине невероятный подарок, от которого мне становится легче и я чувствую, словно удавка, называемая браком, спадает с моей шеи: сердечный приступ уносит моего престарелого мужа. Конечно, мне хватает ума и воспитания не улыбаться на похоронах, однако в глубине души какие-то отголоски души, что ещё не успели умереть, поют дифирамбы от радости.

Со временем неожиданно выясняется, что свой бизнес, по завещанию, в случае чего мой супруг велел передать мне, отчего отец вновь выходит на контакт, пытается уговорить меня подарить дело Дитриха ему. Вот только я не соглашаюсь. Этот бизнес — возможность для меня добиться независимости и освободиться от чужого контроля. А ещё это шанс отыскать Ганса, которого я не видела вот уж сколько лет... Десять? Да, мне ведь уже двадцать восемь, я не молодею. Я понимаю, что глупо было бы признаваться в пылкой любви, словно мы всё ещё молоды и нам до сих пор по пятнадцать. Просто хочу увидеть его и узнать, как прошли все его годы, что он пережил. Счастлив ли сейчас, смог ли получить то, чем жизнь меня обделила?

Разумеется, с моими знаниями в бизнесе почившего супруга я не понимаю ничего, однако попыток разобраться не оставляю, а на все письма и личные предложения отца отвечаю категорическим отказом, продолжая усердно работать и делая всё возможное, чтобы понять, как продолжить поддерживать дело Дитриха Кайзера. Усталость даёт о себе знать, я чувствую, как на меня накатывает одно эмоциональное выгорание за другим, однако сдерживаю себя, как могу, продолжаю усердно работать, ведь именно это у меня и получается в жизни лучше всего.

Похоже, мне снова везёт, так как дела идут в гору, бизнес мужа процветает, принося даже большую прибыль, чем при моём супруге. Мне потребовалось всего лишь пять лет, чтобы вознести к небесам успехи компании "Кайзер-корпорейтед", и все эти годы я не прекращала при этом искать Ганса: моё желание увидеть его совсем не слабело, а только становилось сильнее. Мне нужно с ним встретиться. Так хочу услышать его голос, вновь утонуть в этих светлых карих глазах, понять, как сильно он изменился за прошедшие пятнадцать лет, или, может, не изменился совсем.

За бесконечными трудами и стараниями сделать всё как можно лучше я зарабатываю ещё больше эмоциональных выгораний, совсем черствею для других людей, однако, кажется, наконец нахожу того, кто сможет меня спасти: удаётся найти зацепку, что сможет привести меня к тому, кого я любила, люблю и буду любить ещё много-много лет — это я знаю точно. Продолжив его поиски, мне удаётся найти Ганса, вот только радости это ни капли не приносит: конечным пунктом моих поисков и расследований оказывается кладбище, его почти не украшенная цветами могила. Не в силах принять это до конца, я смотрю на дату смерти этого юноши и тут же замираю, смутно ощущая, как ускоряется в груди сердце: его жизнь оборвалась в год, когда меня выдали замуж за Дитриха. Не могу сказать, совпадение это или нет, поэтому продолжаю разбираться в этом деле, получая столь неутешительное подтверждение для своих догадок: покончил с собой, не сумев принять, что я буду принадлежать другому мужчине. Он любил меня не меньше, чем я его. Вот только за что мне теперь держаться, если его больше нет?

После выяснения всех деталей, я возвращаюсь в кабинет, открывая окно и слегка высовываясь наружу, чтобы сделать несколько вдохов не самого сведено, но хоть какого-то воздуха. Когда я узнала, что Ганс умер, моё сердце тоже перестало жить. Теперь ничто в жизни не имеет смысла.