Когда ребята уходят решать головоломки, я присаживаюсь напротив Томаса, внимательно наблюдая за тем, как его тонкие и длинные пальцы быстро раздают карты. Всё такой же ловкий, как и когда я его видел в последний раз. Хотя это не так важно, ему не поможет. Нужно сосредоточиться на игре и не позволить этому парню забрать мою жизнь. Не хочу умирать.

— Давно мы вот так не сидели с тобой и не играли в карточные игры, да? — его голос мягко обволакивает меня, словно бархат, однако я стараюсь не отвлекаться, внимательно глядя на выданные карты. Пока Старая Дева у меня. Ну ничего, я найду способ передать эту карту позже и не забрать её обратно.

— Не пытайся сбить меня с толку и отвлечь от игры, — ворчу я, откладывая парные карты. Пока всё идёт не так плохо, многие уже отсеиваются. Единственный недостаток того, что мы играем вдвоём только в факте, что он знает: проигрышная карта у меня.

Томас следит за каждым моим жестом и действием внимательно, почти пристально, точно выслеживает добычу, что определённо не может не нервировать, отчего я замечаю немного резко:

— Что-то не так?

— Нет, ничего, — качает головой он, мягко улыбаясь. — Просто давно не видел тебя вот так близко, рядом с собой. Уверен, у тебя всё такие же холодные ладони, как в детстве. Можно?

Он протягивает руку, явно ожидая, что я протяну ему свою ладонь, вот только у меня нет такого намерения. Продолжая наблюдать за ним внимательно, пока Томас откладывает свои карточные пары, я уточняю:

— Почему ты захотел сыграть со мной отдельно? Только не говори, что потому что мы были лучшими друзьями: будь это правдой, ты бы не поступил так со мной.

— Но именно поэтому мне и пришла в голову такая идея, — замечает он, мягко улыбаясь и накручивая прядь чёрных, как смоль, волос, словно мальчишка. Я часто замечал за ним эту привычку, когда мы с Томасом ещё были лучшими друзьями. — Мы были такими замечательными друзьями, всегда оставались на стороне друг друга, что бы ни случилось. Но мне совершенно не нравится, что происходит с тобой сейчас. Твоя гордыня сбивает тебя с пути, ты не можешь выбрать правильный маршрут. Давно наблюдаю за тобой, и мне больно видеть, что происходит в твоей жизни без меня.

— Может тогда вернёшься и попытаешься направить меня на путь истинный? — язвительно отзываюсь я, однако очень быстро понимаю, что перегнул палку: прошу о невозможном. Бросив на него быстрый взгляд, не могу не чувствовать сожаление из-за своих слов. Но извиниться — это выше моих сил. Никогда не умел делать это нормально.

Видимо, как и в прошлом, прочтя в моём взгляде настоящие эмоции, Томас улыбается, продолжая смотреть в мои глаза своими пронзительными и сияющими, так сильно напоминающими мне капельки ртути из научных фильмов, которые мы смотрели на химии. Красиво, завораживающе, и только я мог увидеть его таким: потому что мы были самыми лучшими и близкими друзьями, только на меня он никогда не смотрел свысока, насмешливо, будто имеет дело с очередным простаком, идиотом или просто не слишком талантливым человеком.

— Ты же знаешь, что тебе необязательно извиняться передо мной, — качает головой Томас, в очередной раз напоминая мне об этом. — Я знаю, как ты это не любишь, да и вообще тебе сложно принять тот факт, что и у тебя могут быть ошибки.

"Могу сказать то же и о тебе," — хочется огрызнуться мне, когда рука вытягивает из его колоды очередную карту, откладывая вместе со своей парной в сторону. Вот только я не говорю этих слов: не хочу усугублять нашу и без того испорченную дружбу.

— Слишком много "ты", — вместо этого замечаю я, когда он вытаскивает карту у меня. — Раньше ты был намного более эгоцентричным. Что изменилось? Почему куратор Гордыни так много говорит о других?

— Удивительно, что ты не заметил: даже когда мы были друзьями, у меня всегда был в приоритете человек более важный, чем я сам. И этим человеком всегда был ты, — отзывается он с всё той же мягкой улыбкой, откладываю пару карт. — Каким бы я ни был самоуверенным эгоистом, твоё счастье всегда для меня стояло на первом месте.

Мне нечего сказать на его слова: я и правда не замечал, но, если задуматься, Томас действительно всегда ставил на первое место мои интересы, а после уже свои. Даже эгоист с самомнением до небес из него какой-то неправильный. И как я, будучи его лучший другом, не обратил на это внимание?

В любом случае, это больше не имеет значения.

— Однако твой последний поступок был сделан только ради себя самого. Поменялись приоритеты? — выдыхаю я, сверля его испытывающим взглядом, однако лучший друг только продолжает улыбаться, пожимая плечами, словно всё и без его слов очевидно.

Я слегка встряхиваю головой, фыркая, и взглядом пытаюсь дать ему понять: мне нужны объяснения в этом случае. И, видимо, Томас прекрасно понимает. Словно зеркальное отражение, он так же фыркает с насмешкой надо мной, встряхивая головой, прежде чем заговорить снова:

— Я просто не выдерживал больше. Ты чертовски прав и неправ одновременно, Дерек: я сделал это, чтобы самому больше не страдать. Но кроме этого была ещё одна причина. Я не хотел обременять тебя. Ты бы сломался и не выдержал, если бы я не сдался первым.

— Я был в шаге от этого сотни раз! — с горечью выдыхаю я, пронзительно глядя на него в тот момент. — С чего ты решил, что будет проще, если всё закончишь первым ты, а не я?

— Твоя правда, — после недолгого молчания отвечает Томас. Его взгляд мягок и печален, что явно выдаёт его сожаление. — В конце концов, кто бы это ни начал, всё закончится одинаково.

Внутри меня словно закипает злость на него, возмущение за ошибку, совершаемую бывшим лучшим другом. При этом раскладе всё иначе, потому что я не он.

— Не говори глупостей! — огрызаюсь я, звучно фыркнув и хлопнув ладонью по столу. — Если ты говоришь о том, что при смерти одного из нас обязательно умрёт второй, твои мысли ошибочны. Потому что после твоего самоубийства я всё ещё продолжаю жить. Я пытаюсь выбраться из этого места, победив навеянный мне наркотиками с этого испытания образ. Твой образ.

Он смотрит на меня, не говоря ни слова, грустно улыбаясь, точно при взгляде на наивного и несмышлённого ребёнка, ещё не познавшего все сложности и горести окружающего мира. Тонкие пальцы обнимают плечи, слегка сжимая серый свитер, прежде чем Томас заговаривает снова, задавая мне совершенно неожиданный вопрос:

— Хочешь вспомнить, как ты умер?

— Что? — переспрашиваю я, глядя на него с недоумением. И надо же сказать такую нелепицу. — Что ты имеешь в виду?

— То, что и говорю, — тихо отвечает Томас, опуская глаза и избегая моего взгляда в тот момент. — Я спросил, хочешь ли ты вспомнить, как умер?

От того, что он снова произносит эти слова, не становится легче. Я умер? Нет, этого просто не может быть, иначе я бы не стоял сейчас здесь и не разговаривал с ним... с моим лучшим другом, которого я не смог спасти от самоубийства три года назад.

— Просто попытайся вспомнить. Теперь, когда ты знаешь, что случилось, будет намного легче вернуть воспоминания. Только, прошу, не сходи с ума, — тихо продолжает Томас, почти шёпотом произнося конец предложения, и я всё же напрягаю мозг в попытках мысленно вернуться в прошлое.

Как он и сказал, это оказывается легче, чем я думал: вскоре мне действительно удаётся пусть и несколько размыто, но увидеть, как в мой дом врывается огромная толпа вооружённых громил, направляющих на меня оружие, как пронзают тело множество пуль, и я падаю, истекая кровью, но чувствуя, словно губы сгибаются в улыбке, несмотря на отвратительную острую боль, казалось бы, ощутимую каждой клеточкой. И как я мог об этом забыть?

Теперь всё действительно сходится. Поэтому в этом месте заколочены окна: что можно увидеть снаружи после смерти? По этой самой причине здесь не ловит сотовая связь, а нас никто не ищет: зачем искать людей, которые уже мертвы и, возможно, обнаружены кем-то, как пустые оболочки, тела без души? Это объясняет и тот факт, на который я так старательно намекал Марку в самом начале: мы понимаем языки друг друга, будучи выходцами разных стран: а ведь я, честно говоря, совершенно не понимаю немецкий, и, как говорила мне до прихода Адамова Ли Мина, она не знает хорошо ни один иностранный язык, говоря только на корейском и совсем немного на английском.

Но если мы все мертвы, то какой смысл проходить все эти испытания? Если нам некуда сбежать и у нас нет ни шанса вернуться, зачем вообще все эти старания, зачем попытки пройти дальше? Есть ли смысл в чужих смертях, если мы все уже мертвы?

Я смотрю на Томаса и вижу, что он снова поднимает свои до боли знакомые ртутно-серые глаза, наблюдает, будто бы в попытках понять мои мысли и чувства, и горит в нём какая-то надежда на то, что я не сломаюсь. Но я понимаю, чего он хочет, поэтому качаю головой, выдыхая:

— Слишком поздно. Если бы я не вспомнил, что отправился следом за тобой, может, тогда ещё был бы смысл надеяться, что всё будет хорошо. А теперь мне просто незачем идти до конца. Моё тело изрешечено пулями, после такого просто не выживают.

— Пусть так, — вздыхает Томас, глядя на меня с мольбой. Его губы практически сжаты в тонкую линию, а пальцы белы от того, как крепко обхватывают карты. — Пусть ты и мёртв, это вовсе не значит, что пришёл твой конец. Уверен, все эти испытания не просто так, есть какой-то шанс! Может, твоё тело просто в коме сейчас и...

Я горько смеюсь. Он откуда-то знает, что со мной случилось, так как может продолжать цепляться за мысль, что у меня вообще есть хоть малейший шанс на выживание?

— Не говори глупостей, — тихо отзываюсь я, приподняв в улыбке уголки губ, пусть мне и совсем не весело: просто хочу утешить его, показать, что принимаю свою судьбу. — После того, что стало с моим телом, я точно не жилец. И ты это прекрасно знаешь.

Лучший друг тянет руку за одной из оставшихся у меня двух карт: если вытащит Старую Деву, я проиграю. Но теперь это попросту не имеет значения. Все эти игры — один большой фарс, плевок в лицо тем, кто надеялся на спасение, забыв о своей кончине. И я прекрасно понимаю, кто победит, ведь даже не скрываю, какая карта проигрышная, взглядом давая понять: вот она, Старая Дева. И ты уже мёртв, и я уже лишился жизни, так пускай хотя бы у тебя будет шанс узнать, что ждёт прошедшего этот дом. И плевать мне на Марка, уверенного, что он всегда прав, на Аой, которой не хватает смелости защитить себя, на Натали, которой я так хотел бы отдать сердце, в которой желал бы найти утешение. Вот только, что бы я ни делал, легко понять: она не заменит мне потерю Томаса, никогда не станет ближе него. Поэтому его я и подтолкну вперёд. Дам шанс выбраться отсюда, нужно только ухватиться, сделать правильный выбор.

И он вытягивает карту. Вот только не ту. По лицу его понимаю: прекрасно знает, какую нужно было вытянуть, но выбрал дать мне шанс покинуть испытание вместе с остальными. Смотрю на него, вижу грустную улыбку — и сердце словно разбивается на тысячи осколков. Я не хочу потерять его снова. Больше нет.

— Придурок... Это неправильная карта, Старая Дева по соседству с этой!.. — срываюсь я на эмоции, прикрикивая на его, однако Томас только качает головой, немного насмешливо замечая:

— Вот уж не думал, что ты слишком низкого мнения о моём интеллекте. Если ты не забыл, я всё ещё умнее всех наших знакомых из жизни и даже тебя. С самого начала было очевидно, что Старая Дева у тебя, и очень быстро мне удалось понять, какая карта нужная. Но ты и сам прекрасно понимаешь, что я выбрал дать тебе шанс. Ты имеешь право двинуться вперёд с новыми друзьями. Кто знает, может, впереди действительно есть выход, а смерть — не конец для вас. Тяни карту.

Я смотрю на него, ощущая, как меня накрывает с головой отчаяние. Трудно сдержать слёзы, но я нахожу в себе силы, чтобы сделать это, заставляю себя смотреть, не плача, но чувство горечи выбросить из сердца попросту не могу. Сильный, сдержанный, хладнокровный... Одного Томаса достаточно, чтобы лишить меня всего этого.

— Не хочу, — я качаю головой, упрямо сжимая пальцами обеих рук свои карты. — Я итак долго держался, я старался пройти вперёд, но теперь понимаю: в этом всём не было смысла. Даже если я навсегда исчезну или застряну здесь с тобой, это лучше, чем вернуться обратно. Как бы я ни пытался убедить себя, что могу прожить и сам, всё равно в итоге сорвался. Я не могу без тебя, не заставляй меня идти вперёд. Позволь хоть раз принять столь глупое, упрямое, по-детски наивное решение.

Томас смотрит на меня мягко, протягивает руку, чтобы погладить по светлым волосам, качая головой. Очевидно, что он и сам был бы рад, если бы я остался, но всё равно будет настаивать на своём. И действительно, спустя миг он заговаривает вновь:

— Так намного проще. Но ты знаешь, что не всегда самые простые решения — самые правильные. И иногда нужно переступать через себя, продолжать двигаться, как бы ни было тяжело. Я бы хотел идти вперёд рядом с тобой. Крепко сжимать твою руку, давая знак, что всё обязательно будет хорошо, говорить обо всяких глупостях, лишь бы не думать о сложностях, поддерживать тебя и быть твоей опорой. Будь у меня возможность, я бы сделал всё возможное, чтобы ты увидел, что самый дорогой для меня человек невероятнейший в мире: самый умный, надёжный, прекрасный. Если бы жизнь дала мне ещё одну возможность, я бы сделал то, на что не хватило решимости до самоубийства. Вот только я не могу. Поэтому прошу: ради меня двигайся дальше и узнай, что там впереди. Не делай мою последнюю жертву напрасной.

Решимости держать слёзы едва хватает. Внутри меня пустота, потому что я понимаю: мы в любом случае не отправимся дальше вместе. Мой лучший друг исчезнет здесь, оставив меня идти вперёд с людьми, на которых мне практически плевать. И только из-за его просьбы я не скажу "нет", не посмею отказаться.

Вытягиваю у него карту, отбрасывая полученную пару и оставляя его со Старой Девой в руке. Пальцы крепко сжимают край стола, и я молюсь где-то в глубине души, чтобы ребята ее пришли, однако дверца шкафа открывается, пропуская их в комнату. Я поднимаюсь с места и собираюсь уйти, однако вижу улыбку Томаса и не могу: ноги словно приросли к полу. На меня накатывает сильное желание сделать хоть что-то напоследок, так что я крепко обнимаю его, сжимая в своих объятиях и почти умоляя:

— Если есть хоть какая-то лазейка, хоть малейший шанс... Пожалуйста, встреться со мной вновь. Стань для меня снова самым близким человеком на всём белом свете.

— Ты же знаешь, что это невозможно. Но я очень хотел бы, — шепчет он мне на ухо, обнимая в ответ. Его дыхание горячее и приятное, успокаивающая, словно колыбельная матери для многих детей — по крайней мере, мне так кажется, я не знаком с таким чувством. — Пройти до конца может либо куратор, доказавший, что его грех сильнее большинства людей и его не победить, либо человек, что пройдёт все испытания и докажет, что его душа чиста и невинна, если дело касается основных грехов. Давай, Дерек, вперёд. Даже если меня не будет рядом, моя душа всегда будет привязана к твоей, и ты это знаешь.

Я чувствую, словно он хочет сделать что-то ещё, однако в итоге просто отстраняется от меня, давая понять: пора идти, нельзя затягивать момент навечно. На сердце тоска, но я двигаюсь в сторону ребят, ощущая себя так, будто мои ноги налиты свинцом, и я едва ли могу оторвать их от земли.

Марк смотрит на меня с беспокойством, прежде чем осторожно спросить, положив руку мне на плечо:

— Ты в порядке? Кажется, это испытание непросто для тебя далось. Этот одержимый псих...

— Не смей его так называть! — слишком резко огрызаюсь я, стряхнув его руку со своего плеча, прежде чем всё же сделать глубокий вдох и взять себя в руки. Нельзя терять голову, впереди ещё одно испытание. — Не говори о том, чего не знаешь. Я в порядке, так что идём. Нужно одолеть куратора испытания Зависти и покончить со всем этим, хоть я и не понимаю совершенно теперь, к чему мы двигаемся.

— К свободе и возвращению к родным и близким, разве нет? — осторожно уточняет Аой, и я ее могу удержаться от горькой усмешки, отвечая:

— На самом деле я тут кое-что узнал. И если вы услышите это, вам определённо не понравится. Потому что всё, к чему мы стремились, теряет смысл.

Девушка смотрит на меня с недопониманием и беспокойством, в то время как Натали пользуется возможностью, чтобы всё же спросить:

— И что ты узнал? Мы имеем право быть в курсе событий, Дерек, как бы ужасно всё ни звучало. Если это так важно, ты должен нам рассказать.

— Да пожалуйста, — я лишь пожимаю плечами, издевательски усмехаясь. — Мы все мертвы. Так что, даже если мы дойдём до конца, не уверен, что сможем вернуться обратно. Звучит бредово, потому что мы не помним, как оборвались наши жизни, однако могу вас заверить: это не шутка и не попытка помучить вас. Я сам вспомнил, как оборвалась моя жизнь. А с такими ранами, какие получил я, люди попросту не живут. Так что, не знаю, как вы, а моё тело уже точно не воскреснет.

Со стороны моих товарищей по несчастью не слышится ни звука: неудивительно, все они шокированы, их ожидания, надежды и мечты только что разбились вдребезги. Хотели получить правду? Они её получили, так что я не чувствую себя виноватым за их состояние. Просто не представляю, что может нас всех ждать в конце испытаний. И правда ли мы получим выход из этого дома? В конце концов, как-то ведь другие люди становятся кураторами испытаний этого дома. А раз уж прежние кураторы на пройденных испытаниях мертвы, их можно заменить. Меня, например, могли бы поставить проводить испытание Гордыни вместо Томаса, а Марка — проводить испытание Гнева, например.

Оглянувшись на Томаса, я понимаю, что ни спросить что-то ещё ни отсрочить уход не получится: он уже лежит лицом на столе, не шевелясь. Выглядит будто спящий, но я прекрасно понимаю: мёртв. Умер во второй раз, оказавшись в этом странном доме. И больше нет смысла находиться здесь, с этим ничего нельзя сделать. Так что я вновь разворачиваюсь к двери, которая должна привести нас к выходу из комнаты, и открываю её, замечая:

— Идём. Нам нужно двигаться дальше, пусть это и не имеет никакого смысла на первый взгляд. Мне плевать на вас, если честно, но я обещал Томасу, что дойду до самого конца. Возможно, это и для вас окажется шансом хоть на что-то. Не верю, что столько сложностей существовало просто так.

И троица следует за мной, не споря, видимо, пытаясь найти хоть какую-то надежду в моих словах. Это немного, но радует. Я привык быть один, но всё равно как-то привычнее, когда в таком ситуации рядом с тобой есть хоть кто-то. Пусть даже и не слишком значимый.