Я мог сколько угодно раз кричать: "Мама, папа, смотрите, как я могу", но что бы я ни делал, они только шикали на меня, чтобы вёл себя спокойно и не позорил их. Так что я научился обходиться без внимания родителей, без их взглядов, обращённых на меня. Они хотят мной гордится? Они будут это делать, потому что я обязательно буду самым лучшим ребёнком на свете.

Так я был настроен до того самого момента, пока не увидел сидящего на яблоне во дворе нашего дома незнакомого мальчишку. Чёрные кудрявые волосы до плеч беспорядочно торчат в стороны, что, однако, совсем не делает его уродливым и придаёт незнакомцу какие-то непонятные мне шарм и очарование, серые глаза, похожие по цвету на металлические шарики из моей настольной игры, сверкют ярко, точно звёзды, пока он сам, с исцарапанными руками и ногами в задранных до колен штанах, цепляется за ветку плодового дерева. Мальчишка смотрит на меня сверху вниз насмешливо, точно на диковинную зверушку, прежде чем заметить:

— Выглядишь настолько ухоженным и прилизанным, таким правильным, что аж тошно. Ты и правда такой зануда?

— Я не зануда, — качаю головой я, обиженно поджав губы. — Зануды только и делают, что учатся и следят за порядком, а я...

— А ты что? — задиристо цепляется ко мне безымянный, переворачиваясь, пока цепляется за ветку, словно обезьянка, повиснув вниз головой. — Ведёшь себя правильно и следишь, чтобы другие и не подумали придраться к тебе. Я и говорю, натуральный зануда.

У меня не находится слов, чтобы ответить этому нахальному выскочке, так что я разворачиваюсь и направляюсь к дому, склочно заметив на ходу:

— Я сейчас родителей позову. Ты без разрешения пробрался к нам во двор.

— Просто хотел познакомиться! — тут же вопит он, от неожиданности отпуская ветку и с тихим вскриком падая вниз, прежде чем удариться головой о землю и присесть, потирая больное место. Видимо, шишка будет. — Мне говорили, что в этом доме живёт мальчик моего возраста, вот и пробрался сюда, чтобы узнать тебя получше. Думал, что, возможно, мы поладим.

Я останавливаюсь и снова оборачиваюсь, глядя на него с интересом. Если честно, мне сразу понравился этот мальчишка, пусть он и ведёт себя немного по-хулигански и будто бы заносчиво. Наверное, я был бы рад, если бы у меня был такой друг. В конце концов, у меня нет ни одного, так почему бы этому замечательному незнакомцу не стать им?

— Я не буду ничего им говорить, они всё равно постоянно заняты, им не до меня, — отмахнувшись, я бегу в дом, крича ему на ходу:

— Никуда не уходи, я вернусь через минутку, правда!

Не знаю, верит он моим словам или решил, что выдать его родителям для меня — лучшее решение, но тянуть не собираюсь: родители могут всё же заметить, что у нас чужак во дворе. Пальцы сжимают вынутую из холодильника формочку со льдом, и я высыпаю половину в пакет, спеша на улицу со всех ног. Торопливо прикладываю пакет к голове незнакомца и быстро тараторю:

— Просто не хочу, чтобы у тебя из-за меня шишка выскочила. Это ведь очень больно, а я читал, что лёд помогает убрать боль и иногда избежать появления шишки.

— Спасибо, — широко улыбается он, протягивая мне руку. — Я ни на миг не сомневался в том, что ты пошёл домой не чтобы меня сдать. Я Томас, живу в доме неподалёку. А ты?

— Дерек. Может быть, немного зануда, ты был прав, — издаю неловкий смешок я, на что он протестуще качает головой:

— Ни в коем случае! Теперь я отлично вижу: ты не зануда, а славный парень. Я рад, если мы действительно сможем стать друзьями.

С этого дня и начинается наша дружба. Сначала Томас приходит не слишком часто, раз в несколько дней, но постепенно начинает навещать меня каждый день, предлагая каждый раз какие-то новые развлечения, начиная лазаньем по деревьям и заканчивая раскрасками. Сложно поверить, но для меня действительно становится открытием то, что красить картинки по схеме или принятому кем-то образцу вроде персонажа из первоисточника, совсем необязательно. Томас становится для меня действительно близким человеком, так что я со временем всё чаще провожу время у него дома, в комнатке на чердаке с деревянной мебелью, уютным ковром и большим просторным шкафом, где я так люблю прятаться во время игр. Моего лучшего друга это только смешит, и я рад, что могу подарить ему счастливые моменты.

Годы идут, мы становимся подростками, однако общение наше не ослабевает: Томас как был моим лучшим другом, так и остался. Нам обоим по пятнадцать, мы горим амбициями, новыми идеями и мыслями о мире. И, что самое удивительное, мы уже знаем, кем станем после учёбы.

— Хирург? Ты сейчас серьёзно? — наверное, в сотый раз я спрашиваю у друга, недоверчиво глядя на него, на что он дразняще выдаёт, даже не скрывая, что насмехается надо мной:

— И это мне говорит парень, который решил пойти в пожарные. Сколько тебе лет? Пять?

— Мне пятнадцать, как и тебе, — фыркаю я, скрестив обиженно руки на груди и закатив глаза. — Чтобы ты знал, пожарный — это почётная профессия. Я собираюсь спасать других людей, нечего ехидничать.

Он мягко улыбается, выставляя руки перед собой как бы в извиняющемся жесте, и я просто не могу на него сердиться после такого:

— Прости-прости. Просто, учитывая твой характер и не особую общительность с людьми, сложно поверить, что ты решил положить жизнь на такое благородное дело. Но это не даёт тебе право насмехаться надо мной, ведь я тоже выбрал свой путь, чтобы спасать других. Будешь ехидничать — вырежу сердце и поставлю на полочку в колбе с формалином.

— На видное место? Ты настолько высоко меня ценишь? — ехидничаю я, понимая, что он шутит, на что Томас со смешком отзывается, заправляя за ухо прядь не слишком длинных чёрных волос:

— Больше, чем ты думаешь.

Такие шуточки мне приходится слышать от него все наши подростковые годы, так что я даже привыкаю. Мы продолжаем проводить время вместе с моих бесконечных попытках обыграть его в настольных и карточных играх, подготовке к экзаменам, болтовне обо всём и ни о чём на свете одновременно. Мы можем говорить о звёздах, о книгах, о запахах и какие из них каждый из нас хотел бы собрать в коллекцию, о моментах, которые мы считаем бесценными, вроде того, когда в младшей школе кто-то утащил мои брюки от школьной формы, а Томас скоро вернул их обратно, пусть и весь побитый. Удивительно, что он тогда так широко улыбался, когда смог мне помочь. Он мой защитник, мой друг, моя поддержка и опора, он моя родственная душа и весь мой мир. У меня нет никого, кроме него, и это аксиома.

Родителям как было на меня плевать, так и есть, да и родителям Томаса как-то нет до него дела, так что никого из них не волнует, если я ночую у лучшего друга или он забирается ко мне вечером в окно, чтобы позвать вместе смотреть на звёзды, сбежав на всю ночь в ближайший парк. Не самое разумное и безопасное решение, но до того приятно ловить момент и наслаждаться молодостью рядом с самым дорогим человеком. Мы никогда не обсуждали наши семьи, потому что были друг для друга единственной настоящей семьёй. Никогда не обсуждали будущее: просто мы знали, что будем рядом друг с другом всегда, потому, кто бы что из нас ни решил, другой ни за что не бросит первого. Никогда не говорили мы и о любви: наша связь была крепче любых романтичных уз, и ни один человек на свете не мог понять кого-то из нас, как мы понимали друг друга.

Старшая школа, выпускной. Всем весело, каждый наш одноклассник танцует и веселиться, кто-то планирует напиться хорошенько, получив наконец такую возможность, а кто-то даже решает заняться куда более плотскими вещами. Я вижу, как, прижавшись друг к другу в углу, целуются горячо Мая и Рон, что учились со мной и Томасом, вижу Лэйси, игриво водящую кончиком пальца с вызывающе ярким маникюром по краю бокала с коктейлем и с вызовом смотрящую на меня. От всей какофонии звуков, цветов и ароматов кружится голова, когда на плечи ложатся до боли знакомые тёплые ладони и голос лучшего друга шепчет успокаивающе на ухо:

— Давай уйдём отсюда. Мы всё равно здесь чужие, и меня тошнит от этого места.

Невозможно не согласиться, поэтому я киваю, отправляясь на выход вместе с ним. Томас прав: мы всё равно здесь чужие, ни он ни я не были близки с одноклассниками, хоть они и предпринимали порой какие-то попытки сблизиться. Неумелые и глупые, если честно: предложения переспать, приглашения на вечеринки, попытки завязать разговор о каких-то новых ужастиках или мелодрамах, которые нам обоим были как-то до лампочки. Просто я и Томас были как будто с другой планеты, не такими, как все они. Мы думали о счастливом осмысленном будущем, пока эти ребята жили настоящим глупо и бесцельно, совершая ошибки, которые в будущем невозможно будет исправить и о которых им ещё не раз придётся потом пожалеть, как мне кажется.

Я позволяю лучшему другу увести нас куда подальше, туда, куда захочется именно ему: в конце концов, он заслужил, ведь вкалывал даже больше меня (по этой же причине я и прощаю ему взгляд свысока на других людей). Как оказывается, Томас ведёт меня в зал для занятий альпинизмом со всякими страховочными канатами, альпинистскими стенками и прочими мелочами. Меньше всего я ожидал от него чего-то подобного, и, видимо, мой взгляд полностью выдаёт удивление, так как друг звонко смеётся в ладонь, замечая:

— Ну не могу же я позволить, чтобы такой важный день был испорчен. Да брось, Дерек, попробовать что-то новое и интересное — это отличный способ отметить важное событие. Тем более отказываться уже поздно: я заранее забронировал нам возможность полазить здесь на сегодняшний вечер. Пришлось, конечно, иногда подрабатывать тайком от тебя, но это явно того стоило.

— Я думал, ты был на свидании с какой-нибудь красивой девушкой из параллельного класса, поэтому и не докучал тебе расспросами, — с неловким смешком признаюсь я, на что Томас отчего-то немного хмурится, и мне даже становится немного неловко.

В любом случае, если лучшего друга и не устроили по каким-то причинам мои мысли, он не говорит об этом, решив просто перейти к делу. Он протягивает мне запасную обувь, жестом приглашая пойти в сторону раздевалки, и я не спорю, только замечаю резонно:

— Ты уверен, что будет нормально, если мы полезем по всем этим стенкам в торжественных костюмах? Это полностью противоречит правилам безопасности любого скалодрома.

— Я всё учёл, — качает головой он, отпирая шкафчик и протягивая мне другой ключ. — Взял нам обоим что-то из одежды попроще. Было трудно договориться с охраной, чтобы они доверили мне ключи на двух человек, дабы убрать вещи, но это явно того стоило. А теперь давай переодеваться, я покажу, как и что нужно делать. И волосы забрать получше не забудь. Мне, конечно, они нравятся, но не хочу, чтобы у тебя были с этим проблемы.

Мне нечего возразить на эти слова, так что я следую его совету, распуская собранные в низкий хвост длинные светлые волосы и закрепляя их в качестве пучка на голове. Надеваю футболку, спортивные штаны, чистые кроссовки и олимпийку, а затем следую за лучшим другом, в глубине души уже предвкушая, что ждёт нас впереди.

Скалолазание оказывается весьма интересным и приятным для меня занятием. Конечно, это оказывается по-своему тяжело и утомительно, но я всё равно в восторге от того, как напрягаются мышцы при очередном продвижении от выступа к выступу, как подтягивается остальное тело к той части, где уже стоит нога. Томас явно понимает, что мне здесь нравится, больше наблюдает за мной с улыбкой, нежели лазит сам. А когда мы спускаемся вниз, он предлагает со смешком:

— Давай как-нибудь потом ещё раз сходим сюда.

— Конечно. Отметим успешное устройство на работу, — усмехаюсь я в ответ, крепко обнимая его. — Спасибо. Я у тебя в бесконечном долгу за такой замечательный сюрприз.

Этот замечательный миг быстро оказывается в прошлом: много времени уходит у нас на подготовку к поступлению в университеты, которые мы выбрали, затем на само поступление, и только став наконец первокурсниками, я и Томас почувствовали облегчение, возможность снизить темп, перестраиваясь для учёбы. Здесь совсем другой уровень знаний, нежели в школе, но даже это не такая проблема, как накопившаяся на пути к вузам усталость.

Лёжа на его кровати, пока мой лучший друг читает из покоящейся на коленях тетради конспекты, я пересчитываю в очередной раз нарисованные нами на потолке звёзды, прежде чем спросить:

— Скажи, а ты правда всегда будешь на моей стороне? Точно никуда не уйдёшь и не исчезнешь, как все остальные? Знаю, мы лучшие друзья уже несколько лет, но всё равно как-то страшно. В конце концов, даже самая крепкая дружба нередко перегорает и тлеет.

Томас слегка хмурит брови, глядя на меня, прежде чем убрать с моего лица выбившиеся из причёски светлые волосы, замечая немного ворчливо:

— Никогда не смей даже думать об этом. Ты самое дорогое, что у меня есть, и всегда будешь таким человеком. Я никогда не смогу отвернуться от того, кто всегда был рядом со мной. Ты прав, мы лучшие друзья уже много лет, и именно поэтому я не могу даже подумать о том, чтобы оставить тебя. Мы как будто бы неполноценны друг без друга, как две половинки одной чашки. И я готов буду отпустить тебя, если ты того пожелаешь, но мне будет больно настолько, словно из меня вырвали сердце. Потому что так оно и есть, Дерек. Ты моё сердце.

И я верю, что он всегда будет рядом со мной, продолжаю учёбу, пока мы не заканчиваем каждый свой университет. Всё кажется прекрасным, я планирую идти работать пожарным, в то время как Томас уже устраивается на должность врача, став, как и хотел, хирургом. Я долго не могу перестать радоваться за него, однако в один момент мои иллюзии о счастливой жизни лучшего друга рушатся о жестокую правду.

Вернувшись пораньше после очередных переговоров и предупреждения о скорой подготовке к вступительному тесту, я неожиданно для себя застаю Томаса на балконе таким, каким не видел его никогда: с белыми от того, как крепко он сжимает перила балкона, пальцами рук, с бледным лицом и глазами, полными мучительных горечи и тоски. Мне тревожно, так что я спешу к нему, торопливо интересуясь:

— Томас, что-то произошло? Ты выглядишь весьма подавленным. Давай поговорим.

Заметив меня, он вновь натягивает на лицо свою нежную и трогательную улыбку, торопливо размахивая руками и вещая, словно в попытке успокоить меня:

— Ничего страшного, Дерек, правда! Всего лишь небольшие сложности на работе. Я не ожидал, что столкнусь с этим, вот и разочарован немного. Мне нужно подумать, как с таким бороться, и тогда всё будет хорошо.

— Что случилось? — повторяю свой вопрос я, давая понять, что не отстану, так что Томас, вздохнул, всё же признаётся:

— Коррупция. В больнице, где я работаю, как правило, в первую очередь лечат тех, кто готов заплатить за это. Им достаются лучшие органы и лекарства, даже если те уже были изначально назначены кому-то другому, вне зависимости от степени тяжести болезни и важности подобных вещей для других. Думал, что смогу сделать с этим хоть что-то, что найдётся способ открыть другим глаза на происходящее и прекратить это. Вот только я явно переоценил свои силы. У меня ничего не получается, как бы сильно я ни старался.

В голову не приходит ни один подходящий ответ на слова лучшего друга. Я не могу сказать ему, что он обязательно справится — мы оба знаем, что, возможно, всё сложится не так. Не могу и заявить, что ему стоит смириться, что это неважно — Томас не такой человек, он не поймёт. Как не понял бы на его месте и я. Так что я просто обнимаю его за плечи, ничего не говоря. Он и без слов знает, как сильно мне хочется поддержать его, показать, что нельзя сейчас сдаваться, как бы всё ни обернулось в будущем.

Поначалу мне кажется, что ему действительно становится хоть немного легче, однако отчего-то меня не покидает смутная тревога, словно что-то не так. А в один день я понимаю почему.

Как обычно, постучавшись и зайдя в оставленный ему родителями дом, где мы проводили детство, я шагаю в его комнату, чувствуя, как бегут по спине мурашки от непривычной тревожной тишины. Воздух кажется в тот момент густым и вязким, ноги тяжелеют и хочется сбежать от нехорошего ощущения, однако я переступаю через себя, делая шаг за шагом, открывая дверь в его комнату и замирая на пороге. Моё горло сдавливает спазмом, когда перед глазами отказывается подвешенное на верёвке тело, безвольно болтающееся над пережившим годы и немного поеденным молью ковром.

Как только шок проходит, я практически подбегаю к Томасу, торопливо вынимая его из петли и кладя на пол, проверяя пульс, дыхание, зрачки, пытаясь найти хоть какие-то признаки жизни, хоть малейшую надежду на его спасение. Ничего. Даже зрачки совершенно не реагируют на свет, и челюсть отвисает, будучи не подвязанной, как принято делать у трупов. Понимаю, что ничего сделать уже нельзя, так что набираю скорую и сообщаю им о случившемся.

Долгие разборки с врачами, с полицией, посещение нехотя организованных его родителями похорон — всё это совершенно истощает меня. Неспособность изменить ситуацию погубила самого важного для меня человека, так какой смысл мне двигаться дальше? Я заставляю себя отбросить это решение, вспомнить, что Томас сам решил покончить с собой, а значит я не обязан следовать за ним. Я смогу прожить и один, без него. Вот только больше не стану бегать за глупыми мечтами: это ничего не даст, не хочу сломаться как он.

Так что я перестаю посещать теперь уже никому не нужный постаревший дом, где жил Томас, остригаю до плеч так нравившиеся ему чересчур длинные для парня волосы, бросаю попытки устроиться на работу пожарным и случайно связываюсь с мафией после одной встречи в баре. Не самая лучшая работа, но вполне мне подходит. В конце концов, разрушать жизни других людей и уничтожать их намного проще, чем пытаться кого-то спасти. А уж я на подобное просто не способен: если уж не смог спасти лучшего друга, то кому мне вообще хватит сил помочь?

Вот только постепенно я начинаю осознавать, что моя жизнь снова теряет все яркие краски, хотя бы малейший интерес. Всё же без Томаса в этой жизни для меня просто нет смысла. Он был моим светом в этом тёмном мире.

Вот только просто уйти из жизни, как он, смелости мне не хватает. Нужно найти возможность сделать так, чтобы меня убили и не было ни малейшего шанса, что я останусь в живых.

Именно поэтому я иду на отчаянный шаг и подделываю документы о сборе средств в игорном доме, который контролирует мафия и ещё одна организация, выставив вторых подлецами, забирающими себе большую часть дохода. Мне прекрасно известно, что очень скоро глава мафии и его приближённые начнут разборки и узнают в итоге, что их обманули, так что и члены мафии и жертвы клеветы из организации порвут меня в клочья. Документы отправлены на подпись начальству, так что мне остаётся только ждать своего скорейшего конца через несколько дней. Надеюсь, Томас сможет простить мне всё то, что я натворил без него, и мою кончину. В конце концов, он единственная моя слабость, с чем я ничего не могу поделать.