Мне постоянно приходится стараться делать всё как можно лучше, чтобы порадовать родителей, сказать им: смотрите, вот он я, ваш идеальный и донельзя правильный сын. Но ключевое слово здесь — "стараться". Сколько бы усилий я ни прикладывал, у меня всё равно не получается сделать всё идеально, я допускаю множество ошибок и совершаю не по одной погрешности каждый раз. Мать и отец наблюдают за мной, но ничего не говорят: не ругают, но и не хвалят. Вот только взгляды их будто бы говорят: "И в кого наш сын родился таким неумелым и бездарным? Можно ли вообще исправить такое? Как могла ошибка попасть в слияние наших совершенных генов?" И я ничего не могу поделать, но чувствую вину. Чувствую в глубине души, что не существует совсем идеальных людей, но ничего не могу с собой поделать. Я совсем не оправдываю чужие ожидания.

Когда я поступаю в школу, родители ожидают от меня отличных результатов, надеются, что хоть здесь я буду проявлять себя чаще, открою в себе новые таланты и сумею порадовать их хорошими новостями, доказав, что не бездарь и неумёха. Мне стоит стараться больше, я точно смогу достигнуть выставленной мне планки.

Вот только один из уроков математики прекрасно доказывает: я бездарность. Не понимаю совершенно ничего, не могу сообразить, как другие дети решают примеры, и никакие объяснения учителей совершенно не помогают. Обидно до слёз и хочется плакать, однако нельзя: этого мама и папа точно не одобрили бы. Ещё в детском саду я слишком часто слышал столь простые, но неприятные слова: мальчики не плачут.

В очередной раз прошу объяснить мне, как решаются задания, и учительница, закатив глаза, повторяет снова, разбавляя свою речь ворчанием о том, какие глупые дети в наше время и какими умными были ребята, ходившие в школу во времени Советского союза. Вспоминает кстати или не очень (честно говоря, я не знаю, правильно ли с её стороны сравнивать нас с кем-то) некоего Леонида Панфилова, который выучился на отлично, стал комсомольцем, а потом работал в НИИ, некую Зиночку Борисову, которая успевала и учиться и помогать родителям по досу, следя за пятью младшими братьями, какую-то Кукуцаполь Архипову, которая и в кружках была лучше всех и училась на отлично, а после школы вышла замуж и уехала в Москву с мужем... Я не они. И никто из моих одноклассников не имеет к этим людям никакого отношения. Поэтому нет ни малейшего смысла в том, что нам пытаются доказать, словно мы должны быть похожи на тех людей. Мы — не они. Из общего у нас только завышенные ожидания от других с самого начала пути.

Учёба даётся нелегко, гораздо проще у меня получается заводить друзей. Вот только родители это понять и принять совершенно не готовы: для них моё обучение стоит в приоритете, а школьные товарищи — это так, отвлекающий фактор, помеха на пути к хорошим оценкам, а затем и золотой медали с красным аттестатом. Не знаю, это я слишком молод, чтобы понять, как устроен мир, или мама с папой слишком зациклены на том, чтобы я был лучше других?

Думать об этом, к слову, скоро становится совсем некогда, как и общаться с теми, с кем я сумел поладить: родители нанимают мне репетитора по математике, а также отдают в художественную и музыкальную школу, в театральный кружок. Стоит мне только услышать об этом, как я кусаю губы и сжимаю кулаки, стараясь не зареветь от досады. Нечестно. Почему другие дети могут весело проводить время, общаясь друг с другом и играя на улице, пока я должен разучивать гаммы для игры на пианино, тренироваться в рисовании света и тени, участвовать в репетициях для предстоящих спектаклей и учиться, выполняя домашние задания по всем предметам без единой помарки? Пальцы страшно болят от бесконечных повторений заученных гамм, держания кисти и письма в тетради — отец не любит ошибки и помарки, а потому может спокойно вырвать страницу, а то и не одну, заставив меня целиком переписывать их.

Было бы славно, если бы у меня были хотя бы бабушка или дедушка, а то и они оба, как у многих других ребят, с кем я мог бы проводить выходные, зная, что я горячо любимый и так долго ожидаемый внук. Вот только даже такого везения мне не достаётся: и у мамы и у папы родители умерли, когда я был совсем маленьким, даже сидеть ещё не умел. Видимо, дождались внука, а дальше пожить уже не получилось. Думаю, я буду бесконечно долго жалеть об этом, пусть и не знал этих людей. Ведь, вполне возможно, они могли бы стать теми самыми помощью и поддержкой, что так нужны мне.

Средняя школа, а с ней и переходный возраст приносят в мою жизнь ещё меньше радости: постоянные перепады настроения из-за скачков гормонов в изменяющемся организме, множество новых не слишком понятных предметов в учебной программе, ещё большее давление со стороны родителей и учителей из-за приближающегося поступления в ВУЗ... Удивительно, что я не начинаю курить на заднем дворе школы с другими, чтобы расслабиться и успокоить нервы — сейчас они у меня совсем не к чёрту. Периодически выпиваю тайком от родителей с одноклассниками, начинаю встречаться каждый раз с новой девушкой, чтобы расстаться с ней в ближайшее время: снова попалась та, кого привлекают деньги и связи моей семьи, а не я сам, мои желания и внутренний мир. Но, даже если постоянно выходит так, я не считаю всех девушек меркантильными стервами, уверен, что у многих есть глубокая душа и самые невероятные интересы. Просто мне ещё не повезло встретить кого-то такого. Или у тех, кого я знал, были глубокие причины цепляться за меня ради денег.

Учёба по предметам технического уклона даются мне всё хуже и хуже, я совершенно перестаю понимать математику, несмотря на все усилия репетиторов, да и физика с информатикой идут у меня просто ужасно. Конечно, я отлично знаю историю и превосходно запоминаю даты, могу писать грамотные и легко читаемые сочинения, изложения и диктанты, могу провести полный анализ стихотворения и объяснить другим, в чём суть написанного Булгаковым романа "Мастер и Маргарита"... Вот только этого всего моим родителям недостаточно. В семье Адамовых принято делать всё идеально, либо не делать вообще. Да и эти умения совсем невысоко ценятся родителями: мать часто замечает, что с гуманитарным уклоном хорошо оплачиваемую профессию сейчас не найдёшь, а отец напоминает постоянно, что в своё время был хорош в математике, поэтому и стал успешным владельцем довольно прибыльной сети магазинов. Не могу сказать, что зарабатываемые деньги — это плохо. Просто отлично, вот только они никогда не заменят мечту и свободу. Денежные средства хороши, однако именно ты ими целиком и полностью владеешь, не кто-то даёт тебе небольшую свободу в этом.

Я понимаю, что родители будут просто в бешенстве от моего выбора, однако всё равно поступаю по-своему: заполняю документы на сдачу ЕГЭ по русскому, базовой математике, литературе и английскому языку. Хочу пойти на филологический факультет, а после работать в какой-нибудь библиотеке. Это не так прибыльно, но, как по мне, намного лучше, чем если бы я выбрал карьеру маркетолога, экономиста или турагента, как мать. К этому у меня лежит душа.

Подготовка к экзаменам идёт полным ходом, вот только к тем, которые я буду сдавать на самом деле, а не как сказал родителям, приходится готовиться тайком, прячась в библиотеке или задерживаясь в школе допоздна. На несколько мгновений возникает мысль, что мать и отец оценят усилия, скажут наконец какой я молодец, но нет. Как и обычно, они не говорят ничего, но хотя бы не смотрят, как обычно, на самое большое разочарование в жизни, и на том спасибо.

На ЕГЭ сижу за партой, как на иголках, в итоге получив через какое-то время результаты о сдаче на семьдесят-восемьдесят баллов каждый. Родители, узнав наконец о выбранных предметах, устраивают настоящий скандал.

— Мы всю жизнь положили на то, чтобы тебе помочь, а ты только сильнее сбился с пути! — кричит мать, держась за сердце, словно то у неё болит за меня. Как будто у этой женщины, ни разу не обнявшей родного сына, оно вообще есть. — Бросил художественную школу, забросил музыкальную, ушёл с театрального кружка, а теперь ещё и экзамены выбрал не пойми какие! На кого ты вообще поступать будешь? Где собираешься горбатиться за гроши? Упрямый идиот, который даже жизнь свою нормально организовать не может!

— Видишь, до чего ты мать довёл? — ворчит отец, хмуро глядя на меня. — Плевать ты хотел на усилия родителей, паршивец. Позорище, а не сын!

Меня уже тошнит от их речей, от попыток выставить себя святыми, а меня неблагодарным уродом. Надоело. Я столько лет ждал их одобрения, делал всё, чтобы соответствовать их ожиданиям, а в итоге что? Только упрёки и разочарованные взгляды. Ну и теперь ещё крики о том, каким позором я стал для семьи. Счастливая семейная жизнь, ничего не скажешь.

— Ну хватит, — беру слово я, не в силах больше терпеть их упрёки и придирки. — Вы вообще когда-нибудь видели во мне сына, а не повод похвастаться перед остальными или продолжателя семьи Адамовых? Я вообще был когда-нибудь для вас человеком, а не активом? Я не просил отдавать меня в какие-то кружки или школы с определёнными творческими уклонами, я не желал никогда идти по тому же пути, что и вы. Я делал всё, что мог, с самого детства, только чтобы вы хоть раз сказали, что любите меня, что я вам нужен. Но нет. Я неумёха, бездарь, обуза для тебя, папа, и для тебя, мама. И как бы я ни старался это изменить, у меня ничего не выходит. Так есть ли вообще смысл потакать вашим желаниям, если результата, который я ожидаю, всё равно не будет? Так что завязывайте. С завтрашнего дня найду подработку, а после поступления перееду в общежитие. Если у вас есть хоть капля любви ко мне, как к своему сыну, просто дайте мне дожить здесь до переселения. После этого я уже никогда вас не потревожу. Если же вы против, я просто переговорю с кем-нибудь из бывших одноклассников или с работодателем, и перееду пораньше. По вашему в любом случае не будет, так что выбирайте тот вариант, который больше нравится.

Мать смотрит на меня потрясённо, словно какой-нибудь предмет мебели перед ней, ожив, вдруг начал двигаться и разговаривать, а после торопливо разворачивается и уходит в свою комнату, громко стуча по полу каблуками. Отец не задерживается слишком долго после её ухода: он стоит несколько секунд и будто бы собирается что-то сказать, однако быстро бросает эту затею и торопливо уходит следом за своей женой, оставив меня одного. Полагаю, это разрешение остаться в их доме до того момента, пока я не поступлю и не перееду. Хотя бы за это я могу сказать родителям спасибо. Пожалуй, впервые за восемнадцать лет.

Подработка не находится сразу, да и денег оказывается не так много, как поначалу мне думалось, однако я не унываю. В конце концов, это мой первый заработок, моя первая работа, и даже такие деньги — уже радость. Тем более что они мои и распоряжаться ими я могу сам, не под влиянием чужих мнений и решений. Я наконец становлюсь независимым, и это главное, а с трудностями разберусь. Ради долгожданной свободы, думаю, всё можно вытерпеть.

Поступаю в институт родного города на филологический факультет, подрабатываю курьером и переезжаю общежитие — вот как складывается в итоге моя жизнь. Из комнаты, где я прожил до совершеннолетия, практически ничего не забираю, прихватываю только самые важные и нужные вещи, оставив даже часть одежды — не думаю, что мне понадобится там смокинг или костюм для посещения скалодрома. В своей новой жизни я обязательно приобрету новые вещи, которые будут для меня важны, согреют душу в будущем.

Новое место не выглядит слишком уж роскошно: трещина на покрытой мятно-зелёной штукатуркой стене сразу бросается в глаза, стоит мне войти внутрь, стол накрыт не привычной скатертью, а какой-то дешёвой клеёнкой с цветами. Деревянный шкаф не первой новизны, кровать с каким-то необычным пружинчатым матрасом, тумбочка, оклееная декоративной пленкой, и вешалка в виде доски с крючками возле входа. Мне придётся привыкнуть к этому месту, ведь теперь оно должно стать для меня домой на ближайшие несколько лет.

К слову, не только для меня. Так уж повезло, что мне досталась небольшая комната на двух человек, пока кто-то делил место с тремя, а то и четырьмя соседями. Моим единственным сожителем оказывается Дима — парень, поступивший, как и я, на филологический факультет и решивший стать после обучения библиотекарем, как и я. Могу лишь похвалить его решимость, я бы точно не выдержал такой работы.

Ужиться с новым соседом оказывается несложно, гораздо заморочнее приспособиться к учёбе и подработке, что, к счастью, у меня всё же получается в итоге, пусть и приходится пожертвовать частью сна. Впервые начинаю пить энергетики, чтобы не заснуть в процессе (что, честно говоря, не всегда работает), пишу конспекты допоздна, выслушивая объяснения согласившегося мне помочь в очередной раз Димы. Делаю пометки, слушаю его внимательно, ставлю будильник, а после ложусь спать, тихо желая спокойной ночи и ложась спать, когда он выключает свет. И так изо дня в день.

Так мы живём, пока с некоторых пор я не начинаю замечать, что мой сосед по комнате, ставший первым близким и дорогим другом для меня, ведёт себя немного странно: разговаривает со мной не слишком охотно, говорит порой, что поел, хотя посуда даже не выглядит так, словно ей пользовались или её мыли, лежит в кровати часами, не шевелясь и ничего не пытаясь сделать, спрашивает меня иногда о том, в чём я вижу смысл жизни или было бы мне грустно, если бы его вдруг не стало. На душе тревожно, и я начинаю догадываться, что у моего друга действительно что-то серьёзное.

И с одного момента всё идёт наперекосяк: я всё чаще застаю Диму в слезах, замечаю, что он пропускает пары, порой ловлю его с лезвием в руках, отбирая и выбрасывая то, успокаивая и утешая, зная, что он всё равно потом найдёт другое и продолжит вредить себе, задыхаясь от, как ему кажется, бессмысленности своей жизни. А однажды, вернувшись с пар, вижу подвешенную каким-то чудом на потолочной лампе верёвку, в петле которой болтается в воздухе, дёргаясь в конвульсиях и беспомощно задыхаясь Дима. Я спешу подставить стул и освободить его, усадить на кровать и начинать успокаивать, обещая, что всё обязательно будет хорошо.

— Тебе обязательно нужно показаться врачу, — осторожно замечаю я, поглаживая его по плечу. — Ты уже не выдерживаешь, и попытки справиться самостоятельно не работают, а звонки твоих родителей не помогают ни капли, делают только хуже. Обещай мне, что ближе к выходным мы пойдём к врачам.

— Ладно. Раз ты настаиваешь, — всё же сдаётся он, тихо всхлипывая у меня на плече и всё ещё тяжело дыша: от последствий попытки повеситься Дима пока не отошёл. — Наверное, так и правда будет лучше.

Через несколько дней мы действительно отправляемся к психиатру, и, когда Дима выходит из кабинета, я смотрю на него с ощущением тревожного ожидания, не зная, какой вердикт может ждать меня в итоге.

— Тяжёлая форма депрессии, — признаётся он, с грустной улыбкой глядя на меня. — Врач выписал направление и сказал, что мне лучше лечь на лечение. Марк, мне страшно. Очень страшно.

— Всё будет хорошо, — стараюсь успокоить его я, при этом убеждая в этом и самого себя. — Ты обязательно вылечишься, врачи помогут тебе встать на ноги и больше не переживать об этом. Просто доверься им.

Дима улыбается мягко и кивает, обнимает меня крепко, а через несколько дней я провожаю его до дверей психиатрической больницы. Обязательно буду навещать его, когда появится время, а пока нужно вернуться к учёбе: ту неделю, что я пропустил из-за посещения с ним врача, сборов и проводов, отработать будет непросто, придётся постараться.

Учёба идёт просто отлично, я продолжаю подрабатывать, периодически находя время, чтобы навестить лучшего друга — если быть точнее, пытаясь это сделать, но не получая разрешение от работников навестить его. Выясняется, что и его родители пытались связаться с ним, звонили в больницу, пытались помириться, отчего мне становится больно. Да, Димины родители тоже пытались решать за него его судьбу. Но только уже когда он начинал учёбу, до этого мой лучший друг был полностью свободен и независим от их решений. И здесь я ему завидую. У него с родителями всё хорошо, не так, как у меня. Мне своими никогда не прийти к пониманию, они не смогут принять, что я сделал свой выбор.

Со временем мне всё же разрешают навещать Диму, и я при каждой возможности прихожу к нему, гуляю с лучшим другом по городу, покупаю ему мороженое и другие сладости, рассказываю новости из университета. Он слушает меня внимательно, но при этом складывается ощущение, словно я рассказываю новости из каких-то далёких мест, будто мы с ним живём на разных планетах. Неудивительно, он уже не первый месяц живёт в психиатрической больнице, не выбираясь наружу и не зная, чем живёт остальной мир. Иногда мне и самому хочется оказаться там, где он — подальше от всего мира, от печальных новостей, сложностей жизни и бесконечных проблем, в маленьком мирке, состоящем из людей, которые имею схожие со мной проблемы и понимают как никто другой. Где иерархия строится не по возрасту, где никто не смотрит особо, какого ты пола, в кого веришь и кого любишь. Утопия в некотором понимании этого слова.

— А я наконец собрал тот пазл с гепардом, — хвастается он, выслушав мой рассказ о прошедших зачётах. — У меня долго не получалось, и я как будто терял внимание и сосредоточенность каждый раз из-за лекарств. А сейчас вот снова смог собрать картинку. Давно я не собирал пазлы и мозаики, надо бы нам почаще этим заниматься, когда я выйду. Ты же ко мне присоединишься?

— Конечно, — я киваю, улыбаясь в ответ и поражаясь, будто в первый раз, его детской наивности.

Я не так долго знаком с Димой, но успел хорошо понять, что он из себя представляет. Этот парень — человеческое воплощение солнца: самый светлый, добрый и милый, донельзя заботливый и временами наивный. Он трогательный, словно маленький котёнок, всегда хочется быть рядом с ним, защищать этого мальчишку. Он заслуживает целый мир, так что я всегда буду на его стороне, что бы ни случилось.

Проходят годы, и я заканчиваю своё обучение, занимаясь поисками работы, а Диму всё не выпускают: только начинает казаться, что он идёт на поправку, как у моего лучшего друга вновь происходит срыв. Мне жаль, что всё так складывается, но я ничего не могу с этим поделать. Остаётся только ждать и надеяться, что он всё же выйдет, вернётся к учёбе и уже скоро будет работать вместе со мной.

Устройство на полноценную работу, уход с подработки и ожидание Дмитрия занимает другие прошедшие несколько лет моей жизни, я всё ещё надеюсь, что мой лучший друг будет в порядке. Дима обязательно выберется, а пока дождаться бы снова, когда ему разрешат встречаться с членами семьи и близкими друзьями. Дни сливаются в один, но рутина не давит, а сливается в один день, помогая ждать перемен, возвращения единственного родного для меня человека. Заходя в лифт, я думаю о том, что скажу лучшему другу потом, когда увижу его. Вот только мысли мои прерывается пропажей света в лифте и неприятным его скрипом, точно не значащим ничего хорошего.