Марик стряхнул с зонтика холодные капли, придержал дверь, пропуская Анну Павловну — а то она бы так и осталась стоять, изображая своим пышным белым платьем всем известный десерт, — и только потом вошёл сам. Вот ведь холодрыга — курьером то ещё удовольствие работать. С другой стороны, Марик даже рад был, что начались дожди, ведь безоблачное небо неизбежно напоминало ему о Лизе и пробуждало странные чувства. Будто у него самого осталось в этом мире какое-то незавершённое дело. Не попрощались ведь даже… Но было бы ему легче, попрощайся они?

В лифте опять кто-то написал маркером парочку нецензурных слов. Марик нажал на кнопку пятого этажа и достал из кармана куртки телефон. Дёма последние несколько сообщений всё ещё не прочитал. Дедлайны горят, что ли? Или спит он. Отопление же никак не включат.

Выйдя из лифта, Марат в задумчивости застыл перед соседней дверью. Может, позвонить? Да не, лучше не навязываться. Это как с котом: надо меру соблюдать, чтоб на тебя шипеть не начали. Марат развернулся, доставая ключи, но тут из Дёминой квартиры послышался грохот. Как будто шкаф упал. Марик позвонил, затем ещё раз, но ответа не последовало.

— Дём, всё хорошо? — громко спросил Марат, но ему опять никто не ответил. Тогда он дёрнул за ручку дверь, оказавшуюся не запертой.

Торопливо преодолев полумрак коридора — благо спотыкаться было особо не обо что, — Марик направился в комнату. Шкаф всё так же стоял и падать не собирался. Лежал только заваленный набок стул. И державшийся за его спинку Дёма. Марик стянул с себя куртку — душно, душно, душно — и, откинув в сторону, упал на колени. Глаза — закатившиеся мутные стёклышки — были полуоткрыты. Как у выброшенной на берег рыбы. Ну, если бы у рыб были веки… Он аккуратным движением положил Демьяна прямо и прижался ухом к груди. Та тихо, но вздымалась. Марат выдохнул.

А говорил ведь, что не болеет. И в скорую даже не позвонишь… Марик вытер пот со лба, а потом, подумав, поднёс другую ладонь к Дёминому лбу. Кожу сперва обожгло жаром, потом — холодом. Это тоже у него особенность организма такая? Марат поднялся, взял Демьяна, как принцессу, на руки и, шатаясь, понёс к кровати. Не на полу же ему валяться.

Марик положил обмякшее тело на постель и отдышался. Длинные тёмные волосы, слегка лоснящиеся у корней, разметались по подушке. Мантия задралась, и Марат, не обращая внимания на идущие вверх от бедра серебристые пятна, поправил её. Розу осталось на грудь положить, и всё — спящая, блин, красавица. Только вот поцелуй истинной любви тут вряд ли поможет. Марика пробило на истеричный смех.

У входа в одиннадцатую квартиру лежал Борей. Когда Марат нажал на звонок, фамильяр навострил подранное ухо и приоткрыл один глаз. Хорошо, что Мария выбрала обычного беспородного котяру, а не какого-нибудь там сфинкса. А то Марик совсем был не в состоянии разгадывать загадки.

— Э, кого принесло! Какими судьбами?

Аглая — Марат только на дне рождения Любови Степановны узнал имя Святой-старшей — с прищуром смотрела на него из-под низко надвинутой косынки. В руках у ведьмы была деревянная ступка, в которой она не прекращала что-то толочь.

— Извините, что от дел отвлекаю, но я даже не знаю, к кому ещё обратиться… Вы ведь врачеванием тоже занимаетесь?

— Занимаюсь, положим. Тебе зачем? Здоровёхонький ведь.

— Не мне надо — Демьяну. Я его без сознания нашёл. Лихорадит, кажется, — Марик вдохнул поглубже, а то горло как-то перехватило. — Представить даже не могу, что случилось.

Аглая, шоркая тапочками, скрылась в глубине квартиры и вернулась с кучей склянок.

— Я-то тебе помогу, но и ты потом в долгу не останься.

Марик закивал, и они поднялись на пятый этаж. Ведьма переступила через порог и, не разуваясь — на ней теперь вместо тапочек были какие-то старые мокасины, — деловито вошла в спальню. Положив пузырьки на кровать, принялась осматривать больного: приподняла веки, раздвинула посиневшие губы, стукнула ногтем по основанию передних зубов, пощупала оба запястья и надавила на живот. Она задумчиво остановилась и, цокнув языком, взъерошила Дёмины волосы.

— Ты гляди! Рожки растут у приятеля твоего. Сам пощупай, раз не веришь, ну. — Марик и правда почувствовал под подушечками пальцев два каких-то острых бугорка. — От боли его, вестимо, свалило. Давно он не хворал, я уж думала, перерос. А в детстве совсем чахоточный был, без слёз не взглянешь. Ещё и страшненький такой, морок не помогал даже. Ну, мой морок вообще куда слабее Машкиного… Так это, я ведь Ленке говорила, что нечего его выхаживать, а она пожалела. Его ж подбросили в наш дом, как котёнка ненужного.

Аглая похлопала Демьяна по щекам и, когда он, застонав, заворочался, влила ему в рот содержимое одного из бутыльков.

— У нас же химер обычно не больно-то любят. Зверьём, понимаешь, пахнет, а каким — непонятно совсем… Они и сами себя не любят. Но Ленка ж человеком была. Вечно вы всех жалеете.

Демьян задышал куда глубже и закрыл глаза. Ведьма вернула в горлышко пробку и, прищурившись, посмотрела на Марата.

— Я ж и твою бабку знала. Прапрабабку, вернее. Глаза эти ни с чем не спутаю… Хорошая ведьма, посильнее меня была. Пока не отреклась. Муж у неё больно религиозный был: пришлось веру евошную принять. А сила ведьминская так просто ведь не уходит… Есть у тебя пятно родимое на ягодице?

— Есть, — нерешительно кивнул Марик, не понимая, как эти факты связаны. Он вообще уже мало что понимал.

— А то ж! Печать ведьминская. У деда твоего небось такая же была. Откуда мне знать, что внук у неё был, а не внучка? Так родись внучка, ведьмой бы стала, хоть и калечной, и тебе б кровь не передалась. Не повезло тебе — вроде человек, а приходится видеть всякое… Тут только внучка поможет, но… Дохлый номер, да?

Аглая рассмеялась со звуком скрипящей половицы и, забрав оставшиеся снадобья, собралась на выход.

— Как проснётся — обезболивающее ему обычное дашь. А как поправится — ко мне придёшь, рассчитаемся. Не боись, душу продавать не придётся.

Она снова рассмеялась и ушла. Марик сел на пол и положил подбородок на постель. Зря он тот учебник про фантастических тварей из вселенной Гарри Поттера в родительском доме оставил. Может, Ньют Саламандер знал что-то про уход за химерами, у которых начали расти рога.

***

Очнулся Демьян уже вечером, когда Марат, притащивший с собой ноутбук и тетради, начал засыпать над домашкой. Кровать заскрипела, послышалась возня, и Дёмин холодный лоб уткнулся в Маратову шею.

— Как себя чувствуешь? — спросил Марик, развернувшись и подставив вместо шеи ладонь.

— Голова рас-с-скалывается, — тяжело выдохнул Демьян.

Марик поднялся за таблеткой и стаканом с водой. Пил Демьян крупными жадными глотками, как будто пару суток спал, а не полдня. Собрав языком капли со стеклянных стенок, он вернул стакан и упал на кровать. Марик подумал, что Демьян решил ещё поспать, но тот вдруг спросил:

— Ты ведь не уйдёшь?

— Да куда ж я уйду, когда ты в таком состоянии?

— Знаешь, я ведь говорил бабушке остаться, — продолжал он, — но она всё равно ушла… Хотя сама просила поговорить с ней. Если я буду с тобой говорить, ты не уйдёшь?

— Как будто это я тут в обмороке валялся, — тихо пробурчал Марат. И что это на него нашло? Бредить, что ли, начал. — Хоть молчать будешь, не уйду никуда.

— А если я химерой окажусь? — Демьян схватился за голову и перекатился набок. — Я думал, что больше меняться не буду… а оно снова началось…

— Да хоть Чудо-юдо Рыба-кит! — возмутился Марик. — За кого ты меня принимаешь? Думаешь, я тут слежу, с кем, по мнению нечисти, общаться якобы не комильфо? Запах им, понимаете ли, не понравился. Глупости. От упырей вообще мертвечиной несёт, и ничего. Это вообще они странные какие-то, остальные нормально к тебе относятся. — Марат взял Демьяна за руку и повёл носом у самого запястья. — Приятный запах, ничего не знаю. Чувствуется ведь слабо совсем, как в духах хороших. — Марик собирался уже заткнуться, а то Дёма, притихнув, как-то странно на него смотрел, но тут вспомнил слова Аглаи: — И не в жалости вовсе дело! Из жалости деньги на благотворительность отдают, а не друзей заводят. Уж я, по крайней мере.

Демьян потянул Марата на себя и уже по-здоровому холодными губами прижался к щеке. Отпустив, откинулся на подушку и затрясся в беззвучном смехе. Марик притронулся к оставшемуся на щеке влажному следу и в недоумении уставился на смеющегося Демьяна, у которого грудь поднималась так, будто из него беса изгоняли.

— Я тут, значит, душу ему изливаю, а он шутить вздумал.

— Это не шутка, — возразил Демьян, всё ещё продолжая, впрочем, улыбаться.

— А что же тогда?

— Благодарность.

— Люди в таких случаях обычно спасибо говорят, — пробурчал Марат. Но Дёма человеком не был. Да даже если бы и был, Марик всё равно бы попросил: — Давай ещё раз, а то не почувствовал я как-то твоей благодарности.

Хотя лучшей благодарностью, конечно, был последовавший за словами Марика звонкий Дёмин смех.