Утреннее метро засосало его как опасное сосало. Антон, пихаясь локтями, проник как можно дальше в нутро вагона. Поглубже вдавил наушники в уши, отрезая себя от мерного шума, притулился куда-то в угол и закрыл глаза, собираясь поспать и ни на кого не смотреть.

Плевое дело, конечно же, кто захочет пялиться кому-то в глаза ранним ноябрьским утром. Помимо очевидных причин, никто явно не захочет прочитать в чужих глазах посыл на такой далёкий хер, что обратно придётся на санях с собаками возвращаться.

Антон вот тоже не хочет.

***

Опускать взгляд непривычно, но многие, — не Антон, а жаль, — учатся этому заранее. Кто-то начинает сразу после девятого, особенно если после школы сразу в колледж, кто-то — всё ещё не Антон, — поближе к концу одиннадцатого класса. Случайно напороться на соулмейта во время экзамена малоприятное удовольствие.

А кто-то — на этот раз именно Антон, — ходит в солнцезащитных очках. Но сегодня Антон вообще не молодец и оставляет очки дома. Замечает он это, конечно, не сразу, всё ещё не привык. На улице темно как в жопе, рассвет добирается как с похмелья, и первые двадцать минут Антону откровенно поебать, но вот в метро уже звенит тревожный огромный, как в церкви, колокол. Антон понимает, что видит людей, цепляет их яркие цветные радужки глаз и черные провалы зрачков не через темные стекла. Становится страшно, далекие стены и колонны словно бегут ему в лицо, сжимаются вокруг, лишают воздуха.

Помогает только встать столбом, возвышаясь над основной массой толпы, закрыть глаза и подышать на счет. Минута, две, на третью кто-то грубо врезается в его плечо, отталкивая от себя. Антон от неожиданности резко распахивает глаза, дергаясь с места, и задирает голову к потолку. Лампы слепят, но лучше так, чем посмотреть в чьи-то глаза и тут же рухнуть, закукожившись в комок от передоза чужих эмоций и ощущений.

***

Антон когда-то читал, что вообще-то существуют разные виды связи с соулмейтом. Первые слова, рисунки на коже, запахи, да что угодно, на самом деле. И такой вариант, где находишь родственную душу, если удается посмотреть друг другу прямо в глаза тоже существует, и вот он самый частый, распространенный, и по какой-то отбитой иронии — самый болезненный.

Мир не приобретает невиданные прежде краски, не отращиваются новые конечности и не появляются суперсилы, зато появляется кое-что другое — второй человек в голове, и не прогнать его оттуда. Он транслируется туда двадцать четыре на семь, а ты транслируешься ему, и вы оба этому этому не особенно рады. А почему? А потому что больно.

***

Родители Антона не очень любят вспоминать момент, когда они встретились глазами. Жизнь такова, что все советы смотреть собеседнику в переносицу или в левую бровь становятся железными правилами.

Антон как-то доколебался до матери, как оно. Ему было лет девять, кудрявое недоразумение, которому жизнь ещё не показывала свою обратную сторону Луны. Мама лепила пирожки, нависая над столом, и от вопроса замерла, словно к чему-то прислушиваясь. На лицо набежала странная эмоция, какая-то смесь досады, как когда Антон расхерачил горшок с цветком, радости и боли. Странно это было, но Антон очень хотел знать.

В фильмах это событие в основном романтично, вот идёт девушка навстречу мужчине, отвлекается от рассматривания улицы, перехватывает взгляд своего соулмейта и картинно падает, прижимая руку к лицу. А на лице — слезы радости, а мужчина ловит её в полёте и целует, тоже в слезах, и всё сверкает и всё, конечно же, заебись.

И, в общем, пиздеж и провокация вся эта ебучая красота. Но сказала мама девятилетнего Антона естественно не так.

Она ещё немного помолчала, старательно наминая кружочек теста.

— Сынок, рано ещё тебе об этом думать, — как же она была права. Но маленький пиздюк Антоша был категорически не согласен и чуть колесом не прошёлся по кухне в своём возмущении. — Это хорошо. Правда, хорошо. Но далеко не сразу, понимаешь? Помнишь, ты лбом об стол треснулся позавчера, когда за котом полез?

Антон помнил, искры с глаз сыпаться прекратили минут через двадцать, практически через вечность. Ещё и шишка, как рог, выросла. Он очень удивлённо посмотрел на мать, не зная верить ей или нет.

Но она уже странно улыбалась, заворачивая и защипывая капусту в тесто. Теперь досада на её лице сменилась чем-то, что напоминало выражение, когда кот на заднице комнату по полу из угла в угол пересекал. Антон уже начинал сомневаться, что ему и правда это нужно, но опоздал.

— Сначала тебе покажется, что в глаз дали, в оба сразу. Свет сразу слишком ярким станет, потекут слезы, да и сопли, скорее всего. Следом заболит голова, зазвенит, а дальше ещё страннее. Сказать?

Самоубийственно любопытный маленький Антон осторожно кивнул. Головная боль его не вдохновляла, но ради чего-то же это всё терпели, верно? Мама вздохнула, отряхнула руки от муки и продолжила:

— В голове появится новый голос. И не только он. Ты будто другого человека там найдешь. Самого любимого.

Никакого человека Антону не хотелось, любимыми были родители, а терпеть неизвестного квартиранта желания точно не находилось. Его мать, видя, что тема ребёнка больше не вдохновляет, радостно её свернула, отвлекая внимание сына ложкой с начинкой. Какие его годы, ещё насмотрится и наслушается.

И он да, насмотрелся и наслушался, до самого совершеннолетия.