Март. Наши дни.

— Просыпайся, Оле! Тебя ждет целый мир! Давай, братишка, не ленись.

Чей это голос? И чьи руки трясут его за плечо? Почему они такие холодные? Он сказал «братишка»? Точно! У него же есть брат-близнец! Его зовут Тод, но чаще называют Смертью. А он тогда кто? Оле? Точно, Оле — сказочник, приносящий людям сны. Кому-то добрые, а кому-то — не очень. Люди разные бывают и заслуживают разных снов. Брат прав: его ждет целый мир.

Оле с трудом открыл глаза. Его окружала Тьма. Черная, непроглядная, дышащая Тьма. И в ней, будто на экране синематографа, мелькали яркие картинки. Кадры из его жизни.

***

— Эй, Тод! — Оле свесился через парапет самой высокой крыши города и восторженными глазами смотрит на площадь внизу. — У них сегодня праздник! Давай отдохнем одну ночь и повеселимся со всеми? Мир не рухнет, если сегодня никто не увидит снов и не умрет. Смотри, как там здорово!

На площади горят костры, длинные столы ломятся от угощений, люди водят хороводы под веселую музыку, кричат и смеются. Девушки сбились в стайку и ждут, чтобы их пригласили в круг танцевать.

— Иди, если хочешь. — брат стоит рядом, повернувшись спиной к краю крыши, и смотрит в небо. — Я должен работать. Жнецам нельзя нарушать ход истории. В том числе и бездействием.

— А вот и пойду. — дуется Оле. — А ты и дальше сиди тут один, как сыч. Хотя ты больше на ворону похож.

***

— Ты можешь хоть один вечер провести дома, в тишине и покое? — Тод старается себя сдерживать, но льдисто-голубые глаза блестят от злости. — Желательно, без посторонних.

— И чем тебе так не угодили мои друзья? — Оле смотрит в лицо брата и понимает, что выглядит сейчас точно так же. — Они все интересные и приличные люди. Мог бы вести себя с ними повежливее!

— Они люди. — огрызается Тод. — А мы нет. — и уже спокойнее добавляет. — Просто я не хочу, чтобы ты ходил туда сегодня. Побудь дома. Со мной.

В глазах брата читается мольба. И страх. Чего он боится? Почему не хочет отпускать Оле на бал к губернатору? Брат что-то знает?

— Ты что-то знаешь? — спрашивает Оле. — Что-то случится сегодня во дворце?

В ответ брат молча кивает.

— Что случится? Откуда ты это знаешь?

— Будет пожар. Многие погибнут. — Тод опускает глаза и внимательно изучает носки своих сапог. — Я видел их смерти.

— Ты что? — не понимает Оле. — Что это значит? Ты можешь видеть чужие смерти?

— Я не могу их не видеть. Я жнец, Оле. Жнецы видят смерть каждого человека, на которого смотрят. От этого невозможно как-то закрыться. Оно просто есть.

— Тогда мы должны всех предупредить! — Оле бросается к двери. — Там мои друзья!

— Нельзя! — брат хватает его за руку и рывком отбрасывает назад. — Нам нельзя нарушать ход истории. Все, что мы можем, это смотреть и не вмешиваться. Или не смотреть.

— Так ты поэтому не любишь людей. — Оле чувствует, что краснеет. — Тебе просто неприятно на них смотреть. Я не знал. Правда, не знал.

***

— Оле, пожалуйста, верни мне зонт. — брат устало трет глаза. — Без него я не могу работать.

— Ты еще скажи, что не успеваешь выполнить план. — Оле вертит в руке черный зонт Смерти. — Верну, когда отдохнешь. Хотя бы пару дней. Ты уже сам похож на покойника. Эти психованные бабы совсем тебя не щадят. Почему Война с Чумой напару устраивают бардак, а ты за ними разгребаешь? Пусть другие жнецы поработают, если уж вам так не терпится отправить человечество на тот свет.

— Другие не могут сделать то, что делаю я. — вздыхает Тод. — У каждого из нас свое предназначение. У тебя, между прочим, тоже. Так что отдай зонт. Я не хочу с тобой драться.

***

— Ну и нахрена ты с ними связался? — пропитанная спиртом ватка легонько прижимается к разбитой губе. Оле шипит от боли, а брат тяжело вздыхает и продолжает свою экзекуцию, которую почему-то называет первой помощью. — Совсем мозгов нет?

Ему тоже досталось: под глазом у Смерти красуется темно-фиолетовый фингал. Но Оле по сравнению с близнецом просто этюд в багровых тонах. Хорошо, хоть нос уцелел и кожа не повреждена. Шрамы, конечно, украшают мужчин, но не всех.

— Они говорили про тебя гадости. Как я мог промолчать?

— Тебе нужно научиться сдерживать эмоции, — брат смотрит на него с укоризной. — Я, конечно, ценю твою братскую любовь и заботу, но тебе стоит чаще думать о себе и собственном благополучии. А если бы этот козел пырнул тебя ножом? Как думаешь, я был бы счастлив везти тебя в больницу и сидеть потом у твоей постели? Или чего похуже.

Оле обиженно сопит, а Тод продолжает:

— Знаешь, мне совершенно не нравится постоянно вытаскивать тебя из потасовок. И еще больше мне не нравится, что ты влезаешь в них якобы ради меня. Мне не нужна нянька, Оле.

— Ты в этом так уверен? — из-за разбитой губы улыбаться больно. — Ты же совершенно не умеешь постоять за себя. Да и вообще один не выживешь. Готовить не умеешь, в магазин сходить не можешь. Помрешь с голодухи.

— Не все так плохо, как ты расписываешь, — едва заметно улыбается брат. — Прокормить себя я вполне способен. Ну а то, что я не бросаюсь с кулаками на каждого, кто косо на меня посмотрел, признак здравомыслия, а не беспомощности. Тебе бы тоже не помешало обзавестись этим качеством. В первую очередь, ради моего спокойствия.

***

— Иногда мне хочется стать таким же, как все остальные жнецы, — брат смотрит на залитый зимним солнцем город, в покрасневших на морозе пальцах тлеет позабытая сигарета. — Безразличным к человеческим жизням, считающим их просто цифрами в отчетах. Чтобы перестать каждый раз чувствовать себя трусливым эгоистом, который может помочь, но боится за свою драгоценную шкуру.

Оле делает вид, что разглядывает птиц на соседнем карнизе, чтобы не смотреть в лицо близнецу. Они стоят на крошечном балконе квартиры брата и Оле в очередной раз очень неуютно от того, что нужно приходить к брату в гости, а потом уходить, оставляя его одного. Но близнец сам так решил. Ему так проще. Проще свести свое общение со смертными к минимуму.

— Ты не эгоист, — почти шепчет Оле, поворачиваясь к брату. — А люди даже не представляют, как им с тобой повезло. Что будет, если ты станешь работать так же грубо, как, например, прихвостень Войны? И пусть только кто-то попробует обвинить тебя в эгоизме. Я ему морду набью.

— Может этого я и боюсь, — криво ухмыляется близнец. И поясняет для застывшего в недоумении Оле: — Боюсь, что если нарушу правила и меня накажут, на мое место придет кто-то другой. Не такой сердобольный. Потому и сдерживаюсь каждый раз. Вот же хрень собачья! За столько лет мог бы уже иммунитет выработать. Но нет, всякий раз как в первый.

Оле снова сверлит взглядом птиц. Брат редко бывает настолько откровенен. С другой стороны, Оле редко удается напоить его до такого состояния. Ничего, иногда это нужно. Им обоим. Сегодня как раз такой случай.

— Ты слишком много куришь, — укоризненно бурчит Оле, глядя как брат закуривает очередную сигарету. Он уже сбился, которую по счету. — Это вредно.

— Не волнуйся, это меня не убьет, — улыбается близнец. — Я скорее сдохну от чувства вины перед всеми, кого побоялся спасти. Или в один прекрасный день сам попрошу меня утилизировать, чтобы больше этого не чувствовать.

— Не неси чушь! — Оле смотрит в глаза брату и видит в них свое отражение. Рекурсия, блин. — Они того не стоят. Слышишь? Люди не стоят того, чтобы ты из-за них так поступал. Если ты выкинешь что-то подобное, я за себя не отвечаю!

***

— Вот значит как. — Оле смотрит на брата, застывшего напротив с безразличным лицом. — А как же правила? Ты же всегда говорил, что жнецы не должны вмешиваться в ход истории! Ты твердил это всякий раз, когда я просил кого-то спасти! Кого-то действительно важного! А теперь ты нарушаешь правила, чтобы привести Шаману ученика? Ради чего? Чем этот пацан такой особенный?

— Это не твое дело, Оле. — голос брата непривычно холоден. — Я сам принимаю решения и сам несу за них ответственность. Пожалуйста, не мешай мне работать.

— Что с тобой случилось? — до Оле начинает потихоньку доходить. — Что Они с тобой сделали? Тебя наказали, ведь так? Наверняка это можно исправить! Я что-нибудь придумаю! Я попрошу Янчика помочь! Мы…

— Не суй нос не в свое дело, Оле. И не смей впутывать в это Януса. Это не ваша забота. Просто оставь меня в покое.

***

— Брат, послушай меня, пожалуйста! — Оле с трудом сдерживает слезы. — Ты же не такой! Они тебя заколдовали! Нужно все исправить, пока ты не наделал бед.

— Тебе нужно, ты и исправляй. — брат небрежно пожимает плечами. — А меня все устраивает. Кажется, я даже счастлив. Впервые в жизни, между прочим. Так что не лезь ко мне с этой лирикой. И вообще не лезь. Мне не нужна твоя забота. Хватит строить из себя заботливого родича. Ты мне не брат и никогда им не был. Начни уже жить своей жизнью, Оле. Пора повзрослеть и оставить меня в покое. Я же к тебе не лезу.

Слова Тода эхом мечутся в тишине. «Ты мне не брат и никогда им не был». А если не брат, то кто тогда? Кем Тод его считает? Что он вообще такое? А как же все эти дурацкие воспоминания? Все эти годы жизни. Печали и радости, которые они делили. Или это все ему просто приснилось? Ему, пленнику живой непроглядной Тьмы. Если так, то пусть этот сон не кончается.

Оле снова закрыл глаза и кадры-воспоминания исчезли. Но счастливый сон не хотел возвращаться. Его разум заполняла пустота. Она переполняла его, лилась через край, грозила затопить с головой, вызывала лишь страх и отчаяние. Никогда еще ему не было так страшно. И одиноко. И больно. Словно его вывернули наизнанку, как старый чулок, и вывесили под проливным дождем и холодным ветром. Совсем одного, без защиты и поддержки, потрохами наружу. Он попытался найти хоть что-то, за что можно было уцепиться, во что можно было завернуться, чтобы согреться. Но даже окружающая его Тьма расползалась на лоскуты, ускользая из рук.

— Младший! — раздался в пустоте смутно знакомый голос. — Кончай дурить! Быстро собирай свои игрушки, иначе оставлю без сладкого!

Это еще кто? Чего он орет? Он к нему обращается? Неужели не видит, что Оле очень занят — он пытается собрать эти дурацкие обрывки Тьмы, чтобы хоть немного согреться.

Кто-то бесцеремонно встряхнул его за плечи и проорал в самое ухо:

— Оле! Да очнись же ты! Ты же их всех нахрен убьешь, идиотина!

Кого это он убьет? Он и не думал никого убивать. Он просто хотел помочь брату. Точно! У него же есть брат! Это же он его зовет! Он трясет его за плечи своими вечно холодными руками. И он… Мысль прерывает резкая боль. Что это? Почему щека горит и пульсирует? И левый глаз с трудом открывается. И в голове звенит. И спине холодно от прикосновения чего-то твердого. Камни? Он лежит на камнях?

— Давай, братишка, приходи в себя! — Тод легонько похлопал Оле по щекам. — Не заставляй меня снова тебя бить.

— Зачем же так грубо? — простонал Оле, осторожно ощупывая стремительно опухающую щеку.

Левый глаз не менее стремительно заплывал, так что на брата, сидящего рядом с ним на корточках, приходилось смотреть одним правым. Тод выглядел не лучше: бледный, растрепанный, на левой скуле свежая, еще кровоточащая рваная рана. Ему тоже кто-то врезал по роже? Неужели он?

— Это я тебя? — Оле с трудом сел и потряс тяжелой пустой головой.

— К счастью, нет. — ухмыльнулся брат. — Просто один несносный демиург напомнил мне, кто я такой. И что у меня есть не в меру вспыльчивый близнец. Надеюсь, теперь ты успокоился?

И тут Оле с ужасом вспомнил, что он натворил. Он посмотрел на брата с немым вопросом и Тод в ответ легонько потрепал его по волосам.

— Все не так плохо, как могло бы быть. Девчонки отлично справились и не позволили тебе уморить горожан кошмарами. Но давай ты больше так не будешь, ладно?

Брат пытался шутить, но Оле видел, что он и сам не в своей тарелке. Похоже, он жутко перепугался. И за него, и за себя. А еще, похоже, брату было больно. И он с трудом держался, чтобы не упасть.

— Обещаю больше так не делать, — криво улыбнулся Оле. — если ты пообещаешь хотя бы сегодня отдохнуть. Ночь ведь только началась, да?

— Уболтал, — близнец встал и протянул Оле руку. — Прости меня за все, что я тебе наговорил. На самом деле я так не думаю.

— Я знаю, — Оле поднялся на ноги. — Ты тоже меня прости. За то, что вел себя как конченный эгоист. Мир?

— Мир. — и брат ему улыбнулся.

В бар к Янчику они ввалились, подпирая друг друга, как парочка запойных алкоголиков. И сразу заслужили вопросительные взгляды всех собравшихся. Еще бы! Зрелище со стороны должно быть то еще! Оле поискал свое отражение в одном из зеркал на стенах и его единственный зрячий глаз полез на лоб. Что с ним произошло? Когда он успел превратиться в брюнета, облаченного в пятьдесят оттенков серого?

— Не волнуйся, это временно. — успокоил его брат. — Волосы у корней уже светлеют. К утру снова станешь блондинкой. А вот гардероб придется обновить.

Тод и сам был одет непривычно. Впервые на памяти Оле он сел на байк без шлема и экипировки. Видимо, одежда осталась там, где его наказали. Это конь может принимать любую форму, а вот с одеждой такой фокус не пройдет. Придется покупать новую. Ну ничего. Это не самая страшная в мире потеря. Главное, что брат снова стал собой. И что вся их милая компания жива и здорова. Ну как «здорова»… Оле потрогал синяк под глазом и невольно ойкнул. Какая тяжелая, оказывается, у Тода рука. Раньше брат никогда его не бил. Только вытаскивал из потасовок, в которые Оле угодил по глупости. Ему всегда было приятно знать, что брат неплохо дерется и в случае чего придет на помощь. А вот испытать его удар на себе оказалось не очень приятно. И вообще слишком много новых впечатлений для одной ночи.

— Похоже, нам пора переквалифицироваться в лазарет. — усмехнулась Надя, оглядывая их живописный дуэт. — Кофе будете?

Оле оглядел собравшихся и тихонько присвистнул. В кресле у дальнего столика свернулся калачиком рыжий парнишка с окровавленной повязкой на глазах. У него на коленях уютно устроился хорошо знакомый рыжий кот. Выходит, это и есть тот самый ученик Шамана? Почему он здесь и где сам старик? У Яна правая кисть перевязана и пальцы в пластырях. Яна выглядит так, будто вагоны разгружала. То, что эти двое разделились, Оле смутно помнил. Только Надя бодра и весела. Ну или хочет казаться веселой.

Они с братом уселись на высокие табуреты возле стойки. Яна выдала Оле пакет со льдом приложить к синяку, достала аптечку и бутылку водки, поставила на стойку такую привычную пепельницу-черепушку и направилась к Тоду. Брат достал из кармана сигареты, положил на стойку, но не стал закуривать, а с выражением смиренной покорности отдался в руки Яны.

— Хорошо бы зашить. — вздохнула Яна, обрабатывая водкой рану на скуле Тода. — Иначе останется некрасивый шрам.

— Не надо. — прошипел Тод, побелевшими пальцами впиваясь себе в колено. — Оставь как есть. Не люблю иголки.

— Сказал человек, покрытый татуировками, — удивилась Яна.

— Потому и не люблю.

— Ой, да просто заклей пластырем. — улыбнулся Оле. — На нас все быстро заживает. К утру будет как новенький.

— Не уверен, что сломанные ребра заживут к утру. — нахмурился Тод. — Пару дней придется отлежаться.

— У тебя ребра сломаны и ты молчишь?! — набросилась на него Яна. — Тоже мне, великий превозмогатор!

— Сильно помял? — впервые с момента их появления подал голос Ян. Похоже, он сегодня принял у брата эстафету молчунов.

— Я все еще дышу и не плююсь кровью, — пожал плечами брат. — Значит внутренности целы. А пару трещин как-нибудь переживу.

— Идем! — скомандовала Яна, чуть ли не силой увлекая его за собой. — Нужно тебя осмотреть и наложить тугую повязку.

— Просто приложи к нему себя! — сложив ладони рупором, проорал им вслед Оле. — Мы не обидимся, если вы задержитесь. Что?!

Он удивленно посмотрел на оставшихся, глядящих на него не то с умилением, не то с облегчением.

— С возвращением, — высказал Ян видимо общую мысль.

— Спасибо.

Оле покраснел и опустил глаза. Ему стало стыдно и одновременно очень тепло на душе.