Лучина погасла. Комнату освещает тусклое свечение тлеющих углей. Кертту сидит на табурете у очага и покачивается, словно под тяжестью великой печали. Из-за полога видна голова Синикки. Снаружи доносится шум бури.

КЕРТТУ (напевает): О Всевышний, всемилостивый Иисус Христос, приди к нуждающимся в тебе, приди к зовущим тебя...

СИНИККА: Матушка!

КЕРТТУ: Спи, дитя мое, спи.

СИНИККА: Матушка! Мне так страшно.

КЕРТТУ: Отчего же страшно?

СИНИККА: Разве ты не слышишь, как скрипит и воет что-то?

КЕРТТУ: Да. В эту пору все души колдунов носятся в воздухе.

СИНИККА (боязливо): Как будто... кто-то трясет наружную дверь.

КЕРТТУ: Очень может быть. Спи, дитя мое, спи.

СИНИККА: А могут они — души колдунов — пробраться в дом?

КЕРТТУ: Иногда и в дом заходят.

Синикка в испуге прячется с головой за полог.

КЕРТТУ (напевает): О владычица Мария, щедрая пестунья стада...

СИНИККА (снова высовывает голову наружу): Матушка!

КЕРТТУ: Да, дитя мое?

СИНИККА: Отчего души колдунов всегда носятся в бурю?

КЕРТТУ: Так они эту бурю и порождают. (Замолкает. Потом бормочет себе под нос.) У ведуна есть три узла. Как развяжет старик один узел, вылетает из него могучий ветер. Развяжет другой узел — сыплется из туч снег, погребает под собой дороги и дома. А как распутает могучий муж третий узел, так разразится буря, как в конце света, деревья зашумят, звери в чаще задрожат. Это приходят в движение духи лапландцев.

СИНИККА: Там же отец в лесу!

КЕРТТУ (усмехается): Лапландский дух не причинит вреда Лалли. Твой отец ведь знакомый ведуна. Всемогущий его непременно защитит.

(Молчание.)

СИНИККА (с опаской): А послушай. Что если... он отправился вслед за путниками?

КЕРТТУ: На медведя он пошел, ты же сама слышала.

(Молчание.)

СИНИККА: Матушка!

КЕРТТУ: Спи, дитя мое, спи.

СИНИККА: Мне так страшно.

КЕРТТУ: Отчего же страшно?

СИНИККА: Как бы отец не причинил вреда Инко.

КЕРТТУ: Отец-то? (С улыбкой.) Если он их догонит, несладко придется тем, у кого лишь две руки под рукой.

СИНИККА (встревоженно): Матушка!

КЕРТТУ: Да шучу я, доченька, милая, шучу. Ничего дурного отец им делать не собирается. На лыжах пробежаться хочет, только и всего.

СИНИККА: Зачем же тогда он взял топор?

КЕРТТУ: Ну не с голыми же руками ему на косолапого идти.

СИНИККА (упорно продолжает): А почему тогда ты крикнула ему вслед, что он их уже не догонит?

КЕРТТУ: Чтоб он понапрасну за путешественниками не гонялся. Да он и не собирался. А вот на медведя твой отец целую неделю сходить хотел. Вот и прихватил топор.

(Молчание.)

СИНИККА: Матушка!

КЕРТТУ: Да, дитя мое?

СИНИККА: Мне страшно — а ну как он их убьет!

КЕРТТУ (спокойно): Нет, отец твой на убийство не способен.

СИНИККА: Уж очень он был не в духе, когда уходил. Я никогда раньше не видела его таким.

КЕРТТУ: Твой отец — человек мирный, никому не желает зла. Только люди его все никак не оставят в покое. Вот он иногда и зол на них.

СИНИККА: Не натворил бы он чего со злости.

КЕРТТУ: Никогда еще он ничего такого не совершал. Погуляет в лесу, вернется повеселевшим. Потом поминки по медведю справит, тушу домой притащит.

СИНИККА: Разве отец когда-либо устраивал поминки медведю?

КЕРТТУ: Так устроит еще. Все мужчины в деревне участвуют, струны натягивают, весь день состязаются. Тогда же и помолвки заключаются...

СИНИККА: Матушка! Мне никто не нужен, кроме Инко.

КЕРТТУ (напевает, как детскую песенку): Нужен, милая, будет нужен. Как приедут сваты из

Турку, а за ними гости из Кокемяки...

(Сильный порыв ветра. Входная дверь как будто стукнула).

СИНИККА (вскрикивает): Это они!

КЕРТТУ: Кто?

СИНИККА: Души колдунов! Комната качается, конек на крыше гудит...

КЕРТТУ: Кажется, ведун распустил и третий узел. (Зажигает лучину, и та бурно вспыхивает. В сенях громкий грохот, двери распахиваются, лучина гаснет, по комнате пролетает холодный сквозняк.) Пресвятой отец небесный...

СИНИККА: Матушка! (Убегает к загону.)

КЕРТТУ (снова зажигает лучину): Иди запри дверь в сени!

СИНИККА: Матушка! Я не могу!

КЕРТТУ: Ты же слышала — ветер открыл дверь. (Лучина наконец-то разгорается, одновременно сквозняк стихает.) Вот видишь! Мне зола в глаза попала! (Протирает глаза.) Закрой дверь!

СИНИККА (кое-как одевается): Ну так тут спешка ни к чему, подумать надо. (Идет в сени и закрывает наружную дверь, спотыкается, присматривается и возвращается назад в панике, дрожа как осиновый лист.) Матушка! Мама!

КЕРТТУ (закончила возиться с лучиной): Ну чего там? Ась? Волк, что ли? Если пробился головой сквозь стену...

СИНИККА (дрожит): Тут...

КЕРТТУ: Да в чем дело? Кто там был?

СИНИККА: Тут... в сенях... мужчина... мертвый.

КЕРТТУ: Чего? Спишь ты, что ли, на ходу? Где?

СИНИККА: Он тут. (В страхе следует за матерью к порогу.) Матушка! Это же Инко!

КЕРТТУ (освещает человека лучиной): Да не умер он. Живой пока. Не видишь, что ли? Рука движется.

СИНИККА: Инко! Инко! (Подбегает к нему.) Но почему он не встает?

КЕРТТУ (пихая Инко носком обуви): Ну-ка поднимайся! Эй! Если сможешь, конечно.

СИНИККА: Ты живой?

ИНКО (с подвыванием): Л-люди, люди добрые!

КЕРТТУ: Вот ведь разнылся! И где теперь твоя поперешность? Так ты пройдешь в избу или во дворе останешься? Не хватало еще из-за тебя тепло на улицу к сорокам выпускать.

СИНИККА: Матушка, разве ты не видишь, он болен.

КЕРТТУ: В каком месте? Здоров, как козел. А квашней прикидывается. Ты будешь вставать, или как? Или слова до тебя не доходят?

ИНКО: Л-люди, люди добрые...

(Вместе с Синиккой проходит в дом. Кертту со злостью закрывает дверь за ними. Инко устало опускается на скамью у порога. Молчание.)

СИНИККА (отогревает его пальцы): Любимый, ты живой? Матушка, у него же руки совсем заледенели.

КЕРТТУ: Это б было опасно, если б он остался на снегу. И не смей тут тошнить! Да, а где лошадь? А?

ИНКО (скулит): Ой-ой-ой...

КЕРТТУ: В полынью угодил, что ли? Тогда тебе лучше побыстрее убираться отсюда.

СИНИККА: Куда ты проводил священника?

ИНКО (стуча зубами): Смерть я вез, в Маналу* провожал путника...

КЕРТТУ: Скорее, туда, где нализался вдрызг. Вон, рот пустую чушь несет, глаза почем зря вращаются.

СИНИККА: Разве ты не видишь, матушка, что он при смерти?

КЕРТТУ: Он-то?! Выбьешь из него дух, как же. (Рявкает.) Где лошадь бросил, висельник?!

СИНИККА: Инко, милый мой Инко, ты можешь говорить?

ИНКО: Л-люди, люди добрые, знали бы вы...

КЕРТТУ (вздрагивает): Аль случилось что?

СИНИККА: Вам мой отец по пути не встречался?

КЕРТТУ: Рот тебе заклеили, что ли? Говори давай!

ИНКО: Ужасное случилось. Сам Туони* нам повстречался, на лыжах несся, топор в его руке сверкал...

СИНИККА: Это был отец.

КЕРТТУ: Это мог быть кто угодно.

ИНКО: Не похож он был на человека. Головой в облака упирался, позади него буря летела.

КЕРТТУ: Наверно, лапландский колдун вышел пробежаться на лыжах.

СИНИККА: Наверняка это гулял Всемогущий из чащобы.

ИНКО: То была сама смерть. Неслась со свистом, словно ветер. (Почти переходит на визг.)

И тут сверкнул топор...

СИНИККА: Матушка! Мама!

КЕРТТУ: Рассказывай!

ИНКО: Заорал я что есть мочи. Но расслышал я, как он повернул к перешейку. Соскочил я с саней, а он пал мертвым на лед озера Кёюлиё.

КЕРТТУ: Конь? Иисус и Мария! Ох, Лалли, не понравится ему эта песня.

ИНКО: Лишь тогда я осмелился оглянуться...

КЕРТТУ: Ну?

СИНИККА: Как же хорошо, что ты выбрался живым.

ИНКО (дрожит): Тогда и увидел я в санях мертвеца.

КЕРТТУ: Как это?

ИНКО: Святой муж сидел позади в санях, закутан в плащ, как когда мы отправлялись. (Снова приходит в ужас.) Только головы у него не было!

КЕРТТУ: Чего?

СИНИККА: Как головы не было?

ИНКО: Голову его забрала смерть. (Закрывает лицо руками.) Мертвец уже совсем застыл...

(Молчание.)

КЕРТТУ: Нелепица какая-то. Может, это все тебе приснилось?

ИНКО: Собственными глазами видел. Там он до сих пор лежит, на пустынном берегу, поcреди ночи.

СИНИККА: Удивительно, как ты сам спасся!

ИНКО: Я сбился с дороги, мчался, как будто за мной гнались воющие волки, падал, вставал, снова падал, и опять оказывался у своих следов. Наконец я увидел темное пятно дома, там было открыто... И я повалился внутрь!

(Молчание.)

СИНИККА: Матушка!

КЕРТТУ: Что?

СИНИККА: Это отец его убил!

ИНКО: Сама смерть его забрала. (Помолчав.) А Лалли дома нет?

КЕРТТУ: Нет.

ИНКО: В лес отправился? Ох, несчастный человек!

КЕРТТУ: Сам ты несчастный.

ИНКО: Несчастный, говорю, тот, кто в такое ненастье не сидит дома. В небе словно ведьмовские стрелы свистят... Как мне набраться смелости пойти домой?

СИНИККА: Оставайся у нас.

ИНКО: Позволят ли мне найти приют в этом доме?

КЕРТТУ (открывает ставни): Да уже незачем! Буря улеглась, ветер стих. Утренние звезды бледнеют. Скоро и солнце засияет. (Внезапно переходит на шепот.) Тс-с! Тихо!

СИНИККА: Что такое, матушка?

КЕРТТУ: Защити нас Создатель! (Спотыкаясь, падает на скамью.)

СИНИККА: Матушка! Тебе плохо?

КЕРТТУ: Тс-с. Тут он сидит.

СИНИККА: Кто?

КЕРТТУ: Да отец твой. Лалли. (Снова смотрит в окно.) Посреди двора, в морозных сумерках. Неподвижно, как снеговик. С топором в руках.

ИНКО: Почему он не проходит в избу?

СИНИККА (боязливо): Может... я выйду? Позову его в дом?

КЕРТТУ (шепотом): Нет. Сам войдет. (С дрожью.) Он как будто стал выше, и голова длиннее на локоть... Вот он пошевелился, отрывает себе голову, раздирает ее на клочки... Смотрит в нашу сторону. (Вдруг резко закрывает ставни.) Это не Лалли! (Закрывается руками.)

СИНИККА: Не он? Кто же тогда?

КЕРТТУ: Не человек это. То лицо смерти. Холодное и искаженное.

ИНКО: Это и есть смерть. (Плачет.) Она пришла за мной.

(Отодвигается к дальней стене. Дверь избы открывается, на пороге виден Лалли, на голове его епископская митра, в руке топор. Молчание.)

КЕРТТУ (медленно): Отчего ты... внутрь не заходишь?

Лалли молча переступает через порог.

КЕРТТУ: Батюшки!

ЛАЛЛИ: Мир этому дому.

ИНКО: Тот самый убийца!

ЛАЛЛИ (роняет топор): Я никого. Не убивал. (Говорит безжизненно, медленно, лицо ничего не выражает. Голос его глух и тих, взгляд блуждает, будто он не узнает ни дома, ни людей.)

КЕРТТУ: Лалли! Чем ты занимался?

Лалли медленно мотает головой.

КЕРТТУ: Медведя зарубил?

ЛАЛЛИ: Убил дитя божье.

СИНИККА (боязливо приближается к нему): Отец!

ЛАЛЛИ (трясет головой): Синикка! (Внезапно осекается.) Нет, нет, я должен уходить! Пока он сюда не добрался.

КЕРТТУ: Кто?

ЛАЛЛИ: Он. Разве ты не слышишь?

ИНКО (осмелев при виде чужого несчастья): Ты — за тобой тоже... кто-то гнался?

ЛАЛЛИ (прислушивается): Нет. Он меня пока не нашел. Он не заметил моих следов. Он прошел мимо. (Переводит дух. Напряжение отпускает его; голос звучит жалобно) Где я? Даст мне кто-нибудь напиться или нет?

Кертту подносит ему кружку.

Лалли жадно пьет.

КЕРТТУ: Откуда возвращаешься? Где ты был?

ЛАЛЛИ (отдает ей кружку): Не знаю. Меня забрал лес.

КЕРТТУ: Лес?

ЛАЛЛИ: Скала повелевала, лапландский лес ревел за спиной.

КЕРТТУ: И ты пошел вперед? Куда?

ЛАЛЛИ: Тысячи звезд срывались вниз у меня на глазах. Как будто конец света настал... а я сидел один на длинном облаке... и в ночи раздался голос вокруг меня, с высоты, из глубины: "Всемогущий! Всемогущий!"

КЕРТТУ: Кто крикнул?

ЛАЛЛИ: Я. Это был мой собственный голос. Я был один. (Дрожит.) Все боги умерли, и людей больше не осталось. И я кричал, я звал, насколько хватило сил: "Всемогущий! Всемогущий!"

КЕРТТУ: Лапландец околдовал тебя.

ЛАЛЛИ (дрожа): Небеса хохотали, моря бились о пустоши. Тогда почудилось мне, будто жизнь покидает меня, а вместо нее явилось нечто странное, я тогда еще не знал, что это. (Хватается за голову.) Оно здесь. Огромное, как ночь, высокое, как скала Котавуори. Почему же здесь не мерцает ни одна звезда?

(Воздевает руки к небу. Тишина. Кертту закрывает лицо ладонями.)

СИНИККА: Отец! Откуда у тебя эта шапка?

ЛАЛЛИ (вздрогнув): Какая шапка?

СИНИККА: Зачем ты ее надел? Давай я сниму ее.

ЛАЛЛИ: Нет, не надо.

СИНИККА: Но она такая некрасивая. Почему ты не даешь убрать ее?

ЛАЛЛИ: Она не снимается. Приросла к голове.

СИНИККА: Как приросла?

ЛАЛЛИ: Я уже пытался. (В ужасе.) Она отходит вместе с волосами и кожей головы.

СИНИККА: Это просто кровь примерзла. Сейчас оттает. (Греет ему виски ладонями и снимает митру.) Вот так, теперь ты снова мой прежний отец.

Лалли тяжело опускается на скамью.

(Молчание.)

ИНКО: Это ты убил священника?

ЛАЛЛИ (вяло): Не помню. В ушах словно шум бурных потоков. (Хватается за голову, замечает на руках капли крови.) Потоки крови! Кровавые потоки!

КЕРТТУ (сквозь слезы): Ну что бы им не оставить его в покое? Вот и вынудили его стать убийцей!

ЛАЛЛИ: Лапландский лес это сделал, Всемогущий взмахнул топором. Вот сидит святой человек в санях один в морозных утренних сумерках. (В ужасе.) Он ищет свою голову. Разве вы не слышите? Стучат! Он идет сюда.

Синикка плачет, уткнувшись Инко в плечо.

КЕРТТУ: Боже мой! Боже мой!

ЛАЛЛИ (прислушивается): Он остановился. Вот он уже во дворе. Вот он срывает дверь в сени. (В ужасе.) Он входит в дом! Он хочет забрать мою голову!

(Отмахивается, как будто защищаясь. Дверь в дом бесшумно открывается.)

ЛАЛЛИ (оглядывается на дверь): Я иду.

СИНИККА: Отец! Там никого нет.

ЛАЛЛИ: Мыши, кыш! (Показывает на половицы.) Как много мышей. Одна, две, три, и все как настоящие. (Пятится.) Вот уже меня за носки кусают!

СИНИККА: Отец! Отец!

КЕРТТУ: Господь помутил свет его разума.

ЛАЛЛИ: Они приближаются. Они карабкаются по моим ребрам. (Отступает.) Брысь! Смотрите! Их тысячи. Вон белая, вон рыжая, вон серая... Кис-кис... Куда скрыться от них?

ИНКО (сам себе): Вот бедолага.

ЛАЛЛИ: На холм Котавуори! Туда! (Выбегает.)**

Занавес.