— П-привет?

— Мы уже здоровались. Ты ранее не демонстрировал признаков заикания.

Вздох.

— И то верно. Но твоё общество и не такое во мне спровоцировать способно.

— О, что ж ещё? Быть может, ты проявишь чудеса сообразительности? Или вспомнишь что-то важное, имело бы оно ещё значение здесь...

— Почему нет?

— Потому, дражайший почемучка, что здесь НИЧЕГО нет. Ты назвал это "началом", звучит обнадеживающие. Но началом чего? Звучит настораживающе. Не всякое начало имеет право быть, если не хочешь увидеть ужасное в конце.

— Звучит как стариковское ворчание... С таким настроем каши не сваришь.

— Боюсь, что сейчас "ворчишь" именно ты, забавно так, как воробушек, которому не докинули крошек.

— Ну прости, я просто хочу выбраться отсюда... И, эй! Это была насмешка?!

— Мне это желание знакомо, но оно давно сгнило во мне.

— Сгнило... Звучит отвратно. Как что-то, чего в человеке быть не должно.

— Согласен. Но я не могу сказать, что оно исчезло. Или истлело. Это были бы слишком обтекаемые термины. Сгнило, да. Это подходит. Разлагается, тянет меня в никуда, во все стороны разом. Не то что думать, анализировать, даже мечтать невмоготу. Не о чем. И нечем.

— Но чем-то ты же говоришь со мной... Рассказал, где я...

— Я не рассказывал, а лишь предположил. Едва намекнул, ведь ответа у меня нет...

— ...здесь был ты, а теперь есть и я.

— Что ты хочешь сказать?

— Мы "где-то". Это уже не небытие.

— Ад?

— Он был бы персональным.

— Откуда такая уверенность, мальчик?

— Так я всё-таки ребенок для тебя? Тогда ты для меня старик!

— Пусть так. Сути это не меняет.

— Расскажи ещё про разложение. Тебе это как будто нравится.

— Не нравится, но делать мне, увы, нечего. Могу продолжить с ощущения растяжения. Тянет теперь не во все стороны, но мелко и противно, будто лезвием полоснул по коленке. Ноет, когда маленькие ручки сжимают ранку, наполняя её грязью, которая позже выльется во всё ту же гниль, воняющую из-под повязки старого кружева, адаптированного под бинт, потому что ничего больше под рукой не находилось. А пальцы всё продолжают погружать земляные ногти в рану. Боль дарит ощущение существования. Ощущение жизни. Дети очень жестокие, ты так не думаешь?

— С чего ты взял? Взрослые не менее жестоки.

— Правильно ты это говоришь. Но всё это детали одного и того же витража, просто окрашенные в разные цвета стёклышки. А все вместе — панорама насилия всех над всеми.

— Какой-то ты негативный...

— Всего лишь обсуждаю жизнь.

— Твою?

— Возможно. Знаешь, как скукоживается желудок от недоедания пищи на протяжении пяти и более дней? Когда в твои ручонки, наконец-то, попадает кусочек хлеба, но орган уже настолько мал, что ты не можешь даже пожевать запечённое тесто без ощущения рвоты, выплескивающегося изнутри на язык, ведь тело просто не готово к тому, чтобы в него что-то запихали. Что-то более твёрдое, чем глоток воды, собранной из бачков, установленных под сточными трубами, ведь другого источника более-менее пресного питья у вас в приюте нет. И никто...

— Приюте?

— ...вам её не принесёт заботливо в бидонах, как парное молоко, которого ни я, ни мои соседи по этажу не видели уже несколько лет. В своих стаканах, я имею ввиду. Работа на ферме в летний период не в счёт. Какой смысл видеть вкусное и полезное питьё, если не можешь его выпить? Какой смысл ухаживать за коровой, если не ты, а кто-то другой впоследствии отрежет этот жирный бок и будет наслаждаться, когда ты к тому моменту, скорее, окочуришься в канаве, запивая смерть дождём?

— М-м... Но ведь ты не окочурился?

— Кто говорит?

— Ты всё ещё здесь...

— Спорное утверждение.

— Ты же мыслишь!

— Значит, должен существовать? Ха-ха, а ты не так плох, мальчик. Возможно, ты и не мальчик вовсе, раз знаешь такие вещи. Быть может, юноша?

— Не то что бы они были неочевидны... Это... это всё было из твоего детства?

— ...возможно. Почему тебя это волнует? Воспоминания о боли и голоде здесь бесполезны, ведь нет ни того ни другого. Мне иногда видятся и иные картины.

— И он утверждает, что ничего не знает!

— Я такого не говорил, ТЫ так решил. Наверное, в отсутствии ответов на свои — и мои — многочисленные вопросы. Но погоды это не сделает. Мы можем говорить с тобою бесконечно. Нас ничего не ограничивает.

— Раз можем поболтать, то сможем и договориться!

— О чем? Мы ни над чем не властны.

— Ох, хватит! Побольше уверенности в себе — и мы найдем выход.

— Я более чем уверен в себе, мальчик. Не вижу смысла суетиться только. Горячность тебе не поможет, но можешь попытаться, коли пресловутой уверенности хватит, изменить то, чего не существует.

— Опять он издевается... Про картинки свои расскажи, дед.

— Волшебное слово, извольте.

— Волшебное... волш... Волшебство! Ты никогда не сталкивался с ним? У тебя были странные события в жизни? Ты не чувствовал себя когда-либо необычно, типа, летать умеешь или животных призывать? А, ой! Прости... Расскажи, пожалуйста! Мне кажется, всё это очень, очень важным.

— Надо же, какой поток слов... Ты меня утомил. Но, так и быть. Всё равно здесь больше нечем заниматься, а переваривание собственных мыслей по ощущениям похоже на вытягивание позвоночника через расщелину в шее.

— О боже...

— С чего бы начать?.. Я помню дождь. О нём я уже говорил. Низкие и тяжёлые серые облака, иногда имеющие зелёный оттенок, а по краям светло-серую каёмку, там, где они наслаивались друг на друга. У меня всегда было хорошее зрение. Моему обзору из приютского окна над землёй не мешали даже частые капли, следы которых я — и все остальные — вынуждены были каждый раз удалять после ливня. Якобы, чтобы приют был чистым, а у приходящих семей было представление о нашей чистоплотности и благопорядочности. Но, на мой взгляд, чисто в логове крыс не бывает никогда, а мы ими и были. Крысами. В буче войны, которая и порождала эту антисанитарию, голод и озверение некоторых из нас. Поэтому, отвечая на твой вопрос, да, я видел странное. Необъяснимое.

— Расскажи!

— В период особо сильного голода некоторые из детей теряли самообладание. Никто и раньше не мог похвастаться выдержкой: то окно разобьют, то доски из забора повырывают ради отопления, то белке шею свернут, потому что мяса хочется сильно. Однако зверька ещё нужно поймать. Поймать же приютского ребёнка, особенно измученного голодом, намного проще, ведь он на дерево не убежит. Так поймали и меня. Зубы у детей, несмотря на отсутствие каждодневной гигиены и недвусмысленную вонь, были очень крепкими. Иные грызли щепки, вырванные из косяков, рамок и дверей, лишь бы не чувствовать, как заворачивается и переваривает сам себя желудок в желании расщепить нечто помягче и посочнее отсыревшего старого дерева. Например, чужие пальцы. Они у меня были тонкие, я никогда не имел лишнего веса — это привилегия богатых, а не сирот. И всё же... Стоило чужому рту накрыть половину моей ладони, как я почувствовал мягкое и достаточно приятное тепло чужого рта, как будто окунул руку в горячую ванную. Даже доставать не хотелось. Но и не пришлось: меня оттолкнули с недюжинной силой прежде, чем я сформулировал эти мысли, а сам мой несостоявшийся людоед истошно завопил. В его рту не было ни одного зуба, при том, что лишь секунды назад он скалился, как волк, напавший на скотину.

— ...меня... тошнит.

— Ты просил рассказать.

— Я знаю... Просто... Не ожидал, что всё так... ужасно.

— Неужели? Тогда позволь уточнить заранее, что ни о чём, кроме, так тобой называемых, ужасов я тебе поведать не могу. Для меня же произошедшее не более, чем просто воспоминание и удачное стечение обстоятельств.

— Ты жестокий.

— Прагматичный. Впоследствии я узнал, что могу заставить исчезнуть — или переместить в другое место — не только чужие зубы, но и другие органы. И не только их. Проблема с мясом разрешилась сама собой. Естественно, только для меня.

— Мать твою...

— О ней я, кстати, ничего не знаю.

— Ты сказал, что оказался в приюте.

— Как раз, видимо, по этой причине и не знаю.

— Но сейчас ты здесь.

— Как наблюдательно.

— Да я не о том! Как и когда ты покинул приют, помнишь?

— Нет. Лишь помню человека... кажется. Который пришёл за мной и на что-то уговаривал.

— А не на участие в проекте ли?

— Возможно. Война и кризис списывают многое, в том числе и похищение детей с неясными целями. А на сироту никто не обратит внимание: несостоявшийся член общества, на которого и так было потрачено несравнимо мало ресурсов, чтобы требовать что-то взамен. К тому же я не собирался никогда стоять у станка, чтобы развивать едва встающую на ноги промышленность. Всегда были свои планы.

— Ты сказал, у тебя хорошее зрение. Ты можешь описать внешность человека? Это старик?

— Не помню...

— Он говорил про волшебство?

— Не помню. Извини, мальчишка, я здесь слишком давно.

— Я помню, как мне показывал фокусы какой-то господин. Он ещё мои очки починил.

— Определённо, он как я. Только я не стал бы тратить свой ресурс на что-то подобное.

— О, как на тебя похоже! Я пытаюсь вспомнить его имя: Дамб... Димб... Думбл... Чёрт! Не помню! Но помню одну его фразу: "Гарри, мальчик м..."

— Ты замолчал.

— Гарри! Меня зовут Гарри! Я вспомнил!!!

— Поздравляю. Что ж, приветствую, Гарри. Меня зовут Том Риддл.

— ...

— ...

— ...

— О. Кажется, мы хорошо друг на друга влияем. Ещё немного, мальчишка Гарри, и ты в самом деле сломаешь то, чего не существует.

— Уж поскорее бы.