— Как дела, маленький исследователь?

— Почему вы мне всё время даёте какие-то странные прозвища?

Очаровательное тоненькое личико зарделось, как маков цвет. Ни дать ни взять ангелочек. С глазами цвета зависти и смерти. Сколько людей уже полегло лишь от того, что кто-то оказался чем-то обделён, а кто-то — награждён не в меру, и потому лишь оба считали себя в праве завидовать и забирать что-то у другого? В конце концов, они имели на это право.

Нехорошие глаза, напоминающие о несправедливости.

Проклятые колдовством.

— А как мне ещё тебя называть, коль ты всё время за книгами проводишь? Причём некоторые из них больше тебя самого. Того и гляди утянут на свои страницы — и поминай, как звали.

— Очень смешно. Не утянут.

— Это ещё почему?

— Меня папины очки защищают. Не все книги безобидны, знаете ли. Некоторые из них... — тут его голос понизился до доверительного шёпота: — ...кричат и могут укусить!

— Что ты говоришь?! Тогда тебе тем более нужно быть осторожнее. Ты ведь любишь читать?

Неуверенный кивок маленькой растрёпанной головки.

— Тогда мне есть, что тебе предложить.

— Что? Единственное, чего я хочу, это вернуть своих родителей.

— А что с ними случилось?

Мальчик нахмурился и опустил глаза на колени, которые рефлекторно поджал к себе теснее, то ли чтобы книгу держать было удобнее (он выбрал слишком увесистый том, тратя большую часть сил не на чтение, а на то, чтобы его удержать), то ли чтобы согреться (дырявый свитер явно не способствовал сохранению тепла — интересно, кто его вырядил в такое тряпьё, ведь у него явно есть семья; Альбус доподлинно знал, что ребёнок перед ним отнюдь не бездомный).

— Я не знаю, что произошло. Но помню...

— Помнишь?!

— Да... помню зелёную вспышку. И крик матери. Мне сказали, что в семье моей тети я появился годовалым. Биологичка сказала, что помнить что-либо так далеко неестественно и, скорее всего, это мои фантазии. Но я склонен считать, что некоторые вещи просто не забываются. Все вокруг знают, что я сирота, но считают, что не стоит уделять мне больше внимания, чем я того заслуживаю.

Дамблдор склонил голову, внимательно слушая исповедь мальчика, рассказавшего о том, что он читает всё подряд, до чего дотянутся его ручки. Буквально. Маленькие ручки, на маленьком тщедушном тельце (сколько ему уже? девять?), которые не способны взять что-то выше уровня пятой полки стеллажа от пола. Но и тут, внизу, ему было что изучить.

— И я знаю, что если не обращать внимания на людей с проблемами, вроде моих, то в будущем это может обернуться проблемами для всех вокруг... Я не хочу становится угрозой, но... чувствую, как внутри меня растет злость. На всех. Я просто хочу спокойно жить! Я не хочу сражаться за один маленький кусок еды, вырывая его из рук тёти. Я не хочу постоянно убегать от одноклассников, которым просто нравится растягивать дырки на моей одежде. Я не хочу смотреть в темноту и видеть в ней то, чего не существует, потому что днём даже солнечный свет не спасает меня от монстров! Я не хочу так!!!

Не допусти Альбус оплошность, у ребёнка мог быть шанс. Он подумал, что после того случая — трагедии, стоит называть вещи своими именами — у малыша будет неиллюзорный шанс стать нормальным в семье близкой родственницы. Перед тем, как направить его туда, он наблюдал за ними и пришёл к выводу, что о подобной удаче несчастный не мог даже Господа молить. Это не чужие люди, а связанные неразрывными узами. От них он мог узнать, что значит быть нормальным человеком, не подверженным влиянию черт-те пойми какой хвори, передающейся то ли на генетическом, то ли на психологическом уровне — у него пока не было ответа на эти вопросы. Но обязательно будет. Хотелось бы надеяться, что мальчик доживёт до того момента, когда он сможет представить ему эту болезнь в её полном виде, объяснить без обиняков и белых пятен, что с ним и как это исправить. Дамблдор искренне этого желал... но воля судьбы не вторит желаниям простых смертных, а ребёнок явно был её потешной игрушкой, не более.

Жаль его, но ничего не поделаешь, а жалостью тем более не поможешь. Профессионализм и спокойствие — вот его главные помощники.

— Ты давал отпор?

Ребёнок покачал головой. Скорбно.

— Сначала я пытался драться, но у меня слишком тонкие кости и слабые мышцы. Я читал о состоянии, в которое может войти человек, напуганный достаточно сильно, что сможет перевернуть машину или спрыгнуть с крыши и не сломать ноги, но сам в него никогда не входил. Наверное, боялся недостаточно сильно. Мог только замереть и ничего не делать.

— Правильно. Не нужно причинять вред людям.

— А им мне, значит, дозволено вредить?

— Они не понимают, что делают.

— Почему мне кажется, что на моих плечах больше ответственности, чем на их?

Умный ребёнок. Проницательный. И как не к месту.

— Так и есть. Ты особенный, мой мальчик.

— Что?

А теперь максимально аккуратно. И бережно, ведь всё это во имя здоровья ребёнка.

— Ты замечал когда-нибудь, как что-то вокруг тебя не так? И я не имею ввиду немотивированную агрессию окружающих в твою сторону.

— М-м...

Мальчик глубоко задумался, сжавшись ещё сильнее в тугой комочек. Дыры на свитере сзади натянулись, с тихим звуком потрескались нитки.

— Я помню кровь. И красные огни в кромешной темноте чулана, куда меня поселили.

— Чулана?

Об этом он не знал. Хотя его наблюдение за мальчиком отличалось от навязчивого присмотра какого-нибудь члена социальной опеки. Он не имел права вламываться в чужой дом и нарушать идиллию совершенно незнакомой ему семьи лишь на основаниях того, что однажды спас дитя тех, кого те искренне считали ненормальными, в чем сам Дамблдор был с ними полностью солидарен. Единственная причина, по которой он не забрал мальчишку сразу, заключалась в том, что он лично нуждался в помощниках, которых было всё сложнее вербовать, а потому возникла — шальная, откровенно, — мысль справиться с напастью не только своими силами, но с помощью таких вот симуляций естественного быта для больных. А за результатами он был волен наблюдать лишь в общественных местах. И маленький несчастный Поттер стал первопроходцем, обкатывающим на практике эту сомнительную идею, которая, как он уже начинал догадываться, не оправдывает ожиданий, а потому массового распространения в ближайшем будущем не получит. Как жаль.

Но это было очевидно, несмотря на весь его неизбывный оптимизм. Взять хотя бы другой пример неприжившегося сироты... Но это некорректное сравнение.

— Да, чулана. Вы знаете, я никогда не был одинок. Там, где я сплю, обитает много кто. Особенно много пауков — их я никогда не боялся. В саду моей тёти, где я часто провожу время летом, потому что нужно ухаживать за растениями и забором, много лягушек сидит в кустах и квакает по утрам, пока влажно. Тётя их боится, но они не причиняют вреда. Однажды одна из них прыгнула мне прямо в руку, в то время как мой кузен — ему сложно быстро передвигаться в силу... сложения тела, но, поверьте, он ТАК хотел! — безуспешно гонялся за ними по всем клумбам. Я посадил лягушку ему на руку. Тётя это увидела и сильно пнула меня в живот. Мне было больно, но она кричала. Испугалась, наверное. Потом...

Мальчик неожиданно замолчал, однако до этого говорил хоть и грустно, но весьма оживлённо. Такие паузы дурной знак.

— Что случилось потом?

— В другой раз в сад заползла змея. Их я не встречал раньше, но читал о них в энциклопедии и видел в телевизоре. В передаче про животных (кузен под них хорошо засыпает, и дядя тоже). Совсем маленький ужик...

— Что с ним случилось?

— Я... Я не хочу об этом говорить.

— Гарри, это важно.

— Ничего. Ужик приполз и уполз. Ничего не произошло.

— Ничего не произошло тогда или после этого?

Ему нужно узнать правду!

— Ничего не произошло ни тогда, ни после этого...

Но, видимо, не сейчас.

— Лягушки — это здорово. Если бы они ещё были шоколадными, то ваша игра с кузеном, наверное, не напугала бы так твою тётю.

— Точно! Наверное, не напугала бы. Но это были самые обычные лягушки... Случалось и другое.

— Что случалось, мой мальчик?

И вновь пауза, и вновь с ужасом распахнутые глаза.

— Я не хочу об этом говорить.

— Гарри, ты же умный молодой человек, в своём удивительно юном возрасте ты уже видел многое. Скажи, если некто, столкнувшись с чем-то страшным, не расскажет об этом никому, как кто-то сможет узнать, что ему страшно и нужна помощь?

— Никак. Никто не должен знать. И мне не нужна помощь.

— Я знал одного мальчика, который был столь уверен в себе, что считал, будто никто не сможет ему помочь.

Зелёные глаза распахнулись в недоверии, но в их глубине было смутное понимание того, что происходит и к чему его ведут.

— И что с ним случилось?

— Ничего хорошего с ним не происходило до тех пор, пока он не решился принять протянутую руку.

— Неужели ему...

— Помогли, да. И теперь он на пути к своему счастью. Милый Гарри, почему же ты отказываешься?

Ребёнок нахмурился. Его сомнения сейчас совсем не к месту, учитывая, ЧТО он такое и на какие действия способен.

— Мне страшно. Но...

— Что такое?

— Моя приёмная семья преподала мне один хороший урок. Один из...

Дамблдор подобрался, нутром чувствуя, что следующие слова ему не понравятся. Но что поделать. Хочешь завоевать доверие ребёнка, в первую очередь научись его слушать и принимать противную точку зрения, даже если маленький собеседник ошибается во всём подряд. Здесь ему его преподавательский опыт оказался весьма полезен, хоть и получен был давно. Дети не меняются, неважно, были ли они рождены в начале века или в конце. Всё одно.

— ...что если хочешь выжить, полагайся только на себя.

Один в один, как и тот юноша, что так изменил его жизнь. Как жаль... Тогда, остаётся лишь одна возможность:

— Не желаете ли, юноша, участвовать в моём удивительном проекте?

И этот ребёнок, несмотря на все свои страдания, тоже заслуживает счастья.