— Думаю, господин Риддл и мистер Поттер не откажутся от консультации. И чая, раз уж на то пошло, — стало последней фразой, которая запомнилась Гарри, прежде чем тот обнаружил себя в некоем кабинете... Каморке? Комнате?

В этом замке были потеряны все ориентиры. Припоминалась книга по истории Англии, в которой заботливо приводились комментарии относительно старых строений, в том числе и замков, но вся эта информация под гнётом обстоятельств просто выветрилась из памяти. Судя по виду из окна, ясным было одно: они вновь оказались высоко и далеко от земли. Наверное, очередная башня, потому что вид из неё открывался на простор потрясающий — это во-первых. А, во-вторых, вид этот был из куда более "широкого" проёма в стене, чем из той же факультетской гостиной или его собственной палаты, где обзор ограничивался едва ли не щелью между камнями. Благодаря такому окну помещение леди, заставшей их в гостиной врасплох, было практически залито светом в самом прямом смысле этого слова. Свет падал на большой монолитный стол с упорядоченными инструментами на нём, большая часть которых была сделана из стекла (экологичный материал, вспомнил Поттер); падал на небольшой шкаф, скромно приютившийся в углу рядом со входом; падал на мохнатый ковёр, неведомым образом спасшийся в этой глуши от вековой пыли; падал на два кресла, возникшие "из воздуха", едва все трое переступили порог. И, несомненно, падал свет и на самого Гарри, который, спустя столь томительное время, получил возможность разглядеть самого себя, щурясь под тёплыми лучами давно невиденного светила.

Пальцы держали небольшую симпатичную чашку, отставив блюдце в сторону, вопреки этикету, чтобы сильнее чувствовать тепло нагретого напитком дна. Суставы были такими же узловатыми и выпирающими, как и у мистера Риддла, поэтому справедливо было предположить, что его лицо за годы "лечения" стало таким же осунувшимся. Одежда, спустя несколько часов после пробуждения, действительно висела мешком; проведя руками вдоль тела, можно было обнаружить болезненную худобу и совершенно впалый живот... который, тем не менее, решительно потребовал еды, как только его владелец посчитал, что они больше не в зоне опасности, где бы и что бы ни планировал прямо сейчас Альбус Дамблдор.

— Пейте аккуратнее и не торопитесь, — женщина, приютившая их, сдержанно, но тепло улыбнулась Гарри. — Чары, наложенные на сервиз, не дадут чаю остынуть.

— Индийский? — Том чувствовал себя куда более вольготно, расположившись на месте, словно у себя дома, на что, впрочем, дама не обратила никакого внимания, будто так и должно быть.

— Китайский.

Она сама едва ли не улеглась в собственном кресле за столом, несколько отличавшемся конфигурацией спинки от предназначенных для гостей. От непрошенного звоночка, что что-то здесь точно не так, Гарри отмахнулся, как от пыли. Это сейчас не важно.

Мирная болтовня двух людей и убаюкивающе горячий напиток разморили настолько, что несколько фраз совершенно вылетели из разговора. Возможно, его собеседники переговаривались на другом языке, потому что в какой-то момент их речь слилась в неразличимое, но умиротворяющее бормотание, поэтому не исключался вариант кратковременного сна, который, если так посмотреть, не был не к месту.

— Итак, — слишком чётко произнесенное слово в почти тишине показалось оружейным выстрелом. — Поппи, представься, пожалуйста, новичку.

Гарри подобрался, не зная, чего именно ожидать от внезапно возникшего напряжения. Ему всего-то попросили представиться, так почему это всё больше напоминает испытание на выносливость, которое они и так только что преодолели не без потерь?

— Поппи Помфрей, мистер Поттер. Можете не представляться — я знаю, кто вы, уже несколько лет подряд. Рада, наконец, познакомиться с вами. Я врач и присматриваю за местными больными. Несмотря на то, что формально главным врачом здесь является профессор Дамблдор, я командую бригадой врачей рангом пониже и сопровождающим персоналом. Проще говоря, выполняю роль заведующего одновременно всем. В моё ведение не входит только материальное обеспечение, впрочем, об этом можно не беспокоиться. Счетоводы на нашей стороне.

— Ты сумела их уговорить? Каким образом?

— Ну, Минерва и Филиус, конечно, сопротивлялись долго, но не понимать, что Альбус ведёт нас всех в тартарары, это нужно быть непрошибаемым идиотом. А те двое интеллектом не обделены, вы и сами знаете.

— Благодарю за нелёгкий труд.

Женщина деловито кивнула, словно то и должна была услышать, после чего вернулась к растерянному Гарри.

— Итак, мистер Поттер, вы здесь. Это не самое благоприятное место, данное обстоятельство нельзя не понимать, как невозможно игнорировать дискомфорт от самого понимания. Однако ветер меняется, и меняется неумолимо. Я врач, мистер Поттер, но предпочитаю называть себя целителем. Врачи лечат тела, но целители имеют дело не только с физическим аспектом, но и душевным. Поэтому не удивляйтесь, когда я начну с вами работать и, бога ради, не сопротивляйтесь мне. Вы верите господину Риддлу? — кивнуть получилось как-то само собой. — Тогда я вас прошу поверить и мне. В этом месте уже давно никто не выбирался из Омута, и сразу двое в один день должно быть хорошим знаком.

— Ты же не веришь в судьбу, — Том звучал как-то насмешливо отрешённо, поразительно сочетая контрасты.

— На грани отчаяния ещё не в такое поверишь, — в то время как голос целительницы Помфрей являл собой нечто вроде добродушной язвительности. Вполне возможно, обусловленной её немолодым возрастом.

— Каково положение "на фронте"?

— Могло быть и лучше, откровенно.

— Не следует забывать, что хуже, в отличие от лучше, может быть всегда. Что конкретно?

Женщина вздохнула, отстранённо глянув в залитое солнцем окно.

— Министерство в руинах. В том смысле, что от организации почти ничего не осталось. Все то, что вы когда-то отстроили и наладили распалось на части, спустя несколько лет после очередного погружения в Омут. Надо отдать должное, что им хватило ума и такта воздерживаться ещё какое-то время, прежде чем одичать окончательно.

— Хм, понятно. А что же ты?

— А я не могу разорваться, — она развела руки в стороны, загородив свет, и стеклянные инструменты, до того сверкавшие гранями, потухли. — Моё поле битвы здесь, и именно тут я держу оборону. Я врач, господин Риддл, а не политик.

— Ой ли... Я видел и помню, как умело ты манипулируешь и прикрываешь тылы. Собственные и чужие. По крайней мере в отношении одного конкретного человека, но и это немало.

— Полно вам, лишь добросовестно делаю свою работу.

Пауза.

— Кто именно провинился? — мистер Риддл звучал отнюдь не мягко, но назвать его тон угрожающим не повернулся бы язык. Впрочем, женщине это не помешало дрогнуть и замешкаться, будто она обдумывала, выдавать виновников или нет.

— Не могу сказать, откуда началось, но знаю, где и чем закончилось. Повезло, что большую часть операций они вынуждены были проводить через гоблинов, а те мутных схем не приемлют. В результате многие обанкротились, но до прямого обвинения вас не докатился никто. Или не додумались, или совесть проснулась ругать создателя системы, которую они сами же разломали. Я склоняюсь к первому.

— Ясно. Что же Аллея?

— Продолжает влачить существование. Гоблины подумывают закрыть банк, но это похоронит не только Аллею, но и всю магическую Британию.

— И они не могут не понимать, а потому не уйдут.

— Мне бы такую уверенность.

— Что с Альбусом, Помфрей? — внезапную смену темы женщина восприняла с ещё меньшим энтузиазмом, скривив губы, что даже солнце не помогло смягчить резкий упадок настроения. — Он выглядит хуже, чем раньше. Гораздо.

— Ах, это... Он безнадёжен. Думал, я не замечу.

— Хоркру...

— Нет. Деменция.

— В его годы?

— В его состоянии.

Гарри понимал, что разговор уходит в малопонятные ему дебри, но даже страх и отвращение не помогли абстрагироваться от неприятного обсуждения. Он понимал, что их совместные дела ещё не закончились, пусть и слабо представлял себе, что их с мистером Риддлом ждёт дальше. Профессор Дамблдор казался сверхубежденным человеком, которого не так-то просто свернуть с выбранного пути. Но не будет же он гоняться за ними по пятам, если они решат уйти! А мадам Помфрей? С ней-то что будет, учитывая то, как она мило и продуктивно общается с Томом, будто верная сторонница... чего бы то ни было? Риддл и Дамблдор представали величинами, объём которых с трудом охватывал плывущий от потоков информации мозг. Видимо, постичь эту тайну ему придётся не сегодня, но явно в ближайшее время. Что не могло не удручать. Хотелось отдохнуть, а не бросаться в новое пекло, но кто бы его спрашивал.

— Только не говори, что не можешь это исправить. Он всё ещё полезен.

— Странно слышать это от вас, трижды им пленённого. Буквально. Погружение в Омут хуже тюремного заключения. У меня от одной мысли мурашки по коже. Не знай я способа оттуда выбраться — спасибо вам, — бежала бы отсюда, сверкая пятками.

— Не думаю, что ты оставила бы детей на его попечение, — Том как-то странно хмыкнул, словно дети, оставленные с маньяком наедине, вызывали у него толику веселья.

— И то верно. Престарелый живодёр.

— А что касается моих слов, то я оцениваю человека не по тому, как он со мной обошёлся, а по его потенциалу. Я уже однажды оступился на почве личной обиды, и воздаяние не заставило себя ждать. Мне повторение этого опыта не нужно.

— Как и всем нам.

Молчание растянулось на пару минут, в течение которых каждый думал о чём-то своём, а солнечный свет медленно прогревал соскучившуюся по его теплу кожу.

— И давно он такой?

Видимо, Том решил идти до конца.

— Около трёх лет. Но прогресс регресса впечатляет, и ускоряется не по дням, — женщина вновь поморщилась, будто проглотила соли. — Не могу на это смотреть, хоть и врач, всякого навидалась.

— Если врач, то помоги.

— Он отказывается от помощи.

— Каким образом? И не вызывая подозрений?

— Он открыл ответную слежку. Думал, я не узнаю.

— А говоришь, что бесполезен. Вон какой пронырливый. Когда ему надо, он сведения из-под земли достать способен. Дело лишь в мотивации.

— Я такого не утверждала, будто он бесполезен. Но работать на вас он откажется точно. Вам нечего ему предложить. Не с его установками, которые он не только пропагандирует, но уже скоро как век пытается претворить в жизнь. Я даже навскидку не могу упомнить более упёртого мага, чем он, чьи труды были бы настолько же настойчивы, насколько бесполезны и разрушительны! — Гарри не мог не зацепиться за странную оговорку, однако никто кроме него не обратил внимания на странное обращение, будто все слова были подобраны верно. — Но я... не могу от него избавиться. Хотя в моих руках все возможности это сделать. Я врач, и я вылечиваю травмы, а не наношу новые. Но этот случай... я чувствую себя рядом с ним беспомощной. Вы не представляете, как сильно и планомерно этот старик лишает мотивации жить, сам того не подозревая. А потом сидит в своём кабинете и с мечтательным видом на озеро бубнит о спасении человечества и общественном благе.

— Всё поправимо.

— Как?! — целитель казалась разбитой. — Он не принимает зелий. Не от меня. И не от вас — уж тем более.

— Так заставь его.

— Империус... в благих целях?

— Зачем такие сложности?

Дама изменилась в лице, словно и де допускала того, на что намекал Том, но теперь указанная возможность стала ей ясна, как божий день. И она не вызывала у неё энтузиазма.

— А, понятно... Что ж, это логично.

Гарри понятия не имел, о чём они только что полунамеками договорились, но порассуждать с самим собой ему не дали возможности, снова вернув в разговор:

— Гарри, всю нашу встречу я пыталась понять, в достаточно ли вы стабильном состоянии, чтобы отдать вам это, — по столу прокатился запечатанный конверт, судя по виду, лежавший где-то не один год. — Думаю, вы в состоянии прочесть то, что там написано.

— Его вскрывали?

— Нет. Но я догадываюсь, что он вам написал. Если станет плохо, напою вас зельем, так что будьте готовы.

К чему ещё ему нужно "быть готовым", предположить было откровенно страшно, но от свёрнутых листов перед ним не исходило никакой зловещей ауры. Если вся бумага вокруг была желтоватой и плотной, то эта, хоть и полиняла со временем, сохраняла вид обычной офисной, явно чуждой этому месту, а потому вызывала больше любопытство, нежели тревогу.

Дорогой Гарри...

Правильнее будет начать это письмо со слов "Дорогой мистер Поттер", но у меня рука не поднимается их написать, ведь всё-таки мы кузены, но "дорогой кузен" звучит так... Я долго думал, как написать это, но так и не смог придумать слова лучше, чем "панибратски", в то время как мы не виделись больше десяти лет. Мне сейчас двадцать три, и я до сих пор помню, как мы расстались, когда нам обоим было по одиннадцать. Сейчас это кажется почти сном, но я как вчера помню сцену, которую закатил мой отец, когда тебе предложили уехать от нас учиться в другое место, не выплатив никакой компенсации за "моральный ущерб", который якобы понесла наша семья, приютив тебя. Прости, это письмо будет больше напоминать сумбурную записку, но исписав порядка трёх черновиков, я окончательно запутался в мыслях, просто не представляя себе, как выразить ту одну, в сущности простую, что очень хочу встретиться с тобой. Понимая, как это будет выглядеть, пригласи я тебя просто погостить на несколько дней даже к какому-либо празднику, я не могу это сделать без сопутствующей истории, потому что помню наше детство. Помню и понимаю, что после всего пережитого ты, скорее всего, не захочешь меня видеть. Я давно вынашивал идею написать тебе. Ещё когда заканчивал школу, а затем — колледж. Стараниями отца я получил образование, но лишь недавно оно дало плоды. Я не знаю, насколько эта новость обрадует тебя, но я, наконец-то, съехал от родителей. Да, в двадцать с лишним лет, что, наверное, позор, но сделать это раньше мне не позволяло слишком многое. Получив повышение, а вместе с ним дополнительные фунты к зарплате, я смог арендовать небольшую жилплощадь в Лондоне и хотел бы разделить эту радость с кем-то, с кем могу себе это позволить. Почему не с друзьями из школы или колледжа, наверное, последует вопрос — и ты будешь прав. Потому что они не знают, каково было жить с моими родителями. Об этом знаешь только ты. Но я не хочу, чтобы наша встреча спустя столько лет носила мрачный характер жизни на Прайвет Драйв, и искренне надеюсь, что ты забыл всё, что там происходило. Жить с этим слишком тяжело. Я понятия не имею, куда ты уехал, знаю лишь, что это частная школа Хогвартс где-то в Шотландии. Частная школа, о которой едва ли кто-то знает. Как только я это понял, меня не отпускала тревога за тебя, но родители наотрез отказались даже попытаться с тобой связаться, а мама сказала (зачеркнуто). Неважно, что она сказала. Прости. Важно то, что я, наконец, нашёл кое-кого, кто сможет отправить тебе моё письмо. Здесь собраны все мои переживания, поэтому не обессудь, если оно будет плохо понятным из-за моих эмоций. С годами мне становится всё сложнее их контролировать (забота родителей сделала своё дело, а услуги профессиональной помощи мне не по карману, пока), но я стараюсь и читаю много книг по самопомощи. Я думал, что агрессию родителей вызывал факт твоего нахождения в нашем доме. Но я ошибался. Когда тебя забрали, она нашла другой объект воздействия. Думаю, дальше можно не продолжать. Кстати, помнишь, каким я был толстым в детстве? Так вот, я сбросил вес (и пишу это не без гордости). Вспоминая твою тощую фигуру, мне становится стыдно, но того, что сделал кто бы то ни было, не воротишь. Прости. Прости за всё, что сделала тебе моя семья. Я пишу это, делая большие паузы между словами, но на письме, наверное, не видно, как туго идёт моя мысль. Я просто хочу увидеться с тобой. Увидеться, и начать жить с чистого листа. Ты не виноват в отношении моей матери к тебе или твоей семье. Ни в чём не виноват. Я просто хочу начать сначала. Меня предупредили, что, скорее всего, даже если тебе доставят мои каракули за пару дней, сам твой ответ может занять долгие годы. Я никуда не тороплюсь, хотя мне грустно, быть может, ты настолько разочаровался в моей семье, что не захочешь меня видеть ни под каким предлогом. Но больше мне всё-таки страшно за тебя (почему ответ в пару строк может занять годы? что с тобой происходит? и почему ты так долго в "школе"?). Надеюсь, что у тебя всё хорошо. И напиши мне, как только выдастся минутка.

Твой кузен, Дадли

Пустота. Проще всего было бы описать состояние Гарри от этого письма как "пустота", когда эмоций слишком много, что они попросту уничтожают друг друга. Что ж, по крайней мере лист, который он сжимал в руках, содержал в себе едва ли не только хорошие новости. Если их с мистером Риддлом пути разойдутся (по какой-то причине), то у него на этой планете есть минимум один человек (не считая целительницу), который не посмотрит на него как на врага. Большинство людей и этим похвастаться не может, впрочем, что бы он понимал?..

— Как вы себя чувствуете, мистер Поттер?

Вопрос был задан профессиональным нейтральным тоном, но за ним маячило человеческое беспокойство, которое не было неприятно.

— Опустошённо.

— Первые дни после Омута всегда тяжёлые. Поговорим, когда вы вернётесь в форму.

— Сколько времени это займёт?

— Всё индивидуально. Пруэтт восстановилась за неделю. Уизли потребовался месяц. Господин Риддл... в первый раз за пять дней. Впоследствии интервал сокращался. Но все рано или поздно восстанавливаются. Восстановитесь и вы.

Он восстановится. А профессор?

— Что вы намерены с ним делать?

Никому не нужно было пояснять, с кем "с ним". Не было нужды беспокоиться, что он звучит, как испуганный ребёнок, но преследующий тебя по пятам сумасшедший влиятельный человек (или имеющий возможность это сделать) не то обстоятельство, что поможет крепко спать по ночам даже состоявшемуся взрослому.

— Ваших беспокойств его судьба не стоит, мистер Поттер. Это ВНЕ вашей власти, — было сказано строго, будто он забрался на судейское место и оттуда пытался избавиться от угрозы в лице старика. — То, на что мы не властны повлиять, не должно отвлекать нас от дел насущных. Чем вы намерены заняться?

Он не мог обнаружить в себе силы ответить ей, вместо него спокойно заговорил Том, разом перечеркнув все треволнения:

— Мы погрузим его в Омут, Гарри.

Перечеркнув, но не избавив от них.

— Ожидаемо, — Помфрей выглядела умиротворённо, но казалось, будто толика злорадства ей вовсе не чужда. — Сейчас?

— Не вижу смысла ждать.

— Где он находится? С ним всё в порядке? Разве он не утонул? — рот Поттера никак не хотел захлопнуться, выдавая вопросы один за другим. Но никто, вопреки ожиданиям, не разозлился на него, словно не в меру любопытное чадо, только Том полураздражённо махнул рукой, как бы подавая сигнал врачу, чтобы не держала пациента в неведении.

Наверное, женщина тоже пришла к выводу, что тревожащая неизвестность не пойдёт Гарри на пользу, а работы ей с того только прибавится (в чём бы та ни заключалась). Она поднялась со своего места и проводила их через несколько этажей в очередные замковые малогабаритные покои, связанные с другими помещениями арочными проёмами, к койке, на которой уже кто-то лежал.

Профессор Дамблдор был стар — теперь Гарри это ясно видел, в пылу внезапного страха и ужаса не заметив перед собой никого, кроме похитителя, желающего лишить его способностей. И эта старость не ограничивалась количеством глубоких морщин вперемешку с седыми волосами: она была в самом выражении лица бессознательного человека, хмурящегося даже так, словно тяжесть добровольно взятого на себя бремени давила его и тогда, когда он этого замечать не мог. Он выглядел жалко. Но это не заставило никого из трёх смотрящих снизойти до того всепоглощающего сочувствия, которое бы отговорило их от принятого решения.

— Насмотрелись?

Вопрос был риторическим. Гарри не мог "насмотреться", потому что в принципе не хотел на всё на это смотреть. Старик напоминал гниющий труп, только ещё живой, и одолевали сомнения, что даже магия способна такое исправить. Хотя, он ничего о настоящей магии не знает, и судить не может. С него хватило убедиться в том, что он не убийца — в этом заключался единственный смысл его визита.

Его, но не ИХ.

— Я принесу препарат.

Мадам Помфрей спокойно удалилась в кабинет неподалеку. Гарри хотел что-то сказать, но не нашёл слов. Целительница вернулась с подносом, на котором один из объектов привлёк естественное внимание, ибо сам Поттер ничего подобного никогда не видел. Ему не повезло закончить даже школу, и единственным источником знаний о мире был материал давно прочитанных книг. К фантастике он относился снисходительно, но даже там никто не дошёл до того, чтобы придумать двухкомпонентный препарат, закручивающийся спиралью в прозрачной колбе, как чернила, пущенные в воду. Сам резервуар напоминал стекло со стандартной разметкой для набора точного количества медикамента, и сейчас его там было ОЧЕНЬ много.

Поттер предполагал, что будет дальше, но... не так. Он хотел бы попросить мистера Риддла, чтобы тот его вывел за пределы комнаты, но сомневался, что услышь он подобное за стенами или на другом конце этажа, не покрылся бы гусиной кожей, потому что процесс, как его назвали, погружения в Омут был сущим изуверством. Адской пыткой, которой, очевидно, подвергались все пациенты клиники "Хогвартс" — ни разу не больные ведьмы и колдуны. Маги, в большинстве своём даже не достигшие совершеннолетнего возраста, будто восемнадцать лет за плечами даёт кому-либо право делать с человеком всё, что заблагорассудится.

Женщина установила и зажгла яркий светильник так, чтобы тот светил прямо над лицом профессора, голову которого она предварительно выровняла на подушке при помощи магии, закрепив какими-то фиксаторами. Ноги, руки и торс оказались пристёгнуты к кровати ремнями — те двигались сами по себе, словно змеи, обвивая стариковское тело до покраснений. Дамблдор к тому времени уже был переодет в больничную одежду, подобную той, что всё ещё оставалась на Гарри, и это придавало зрелищу чужого погружения особого пиетета. Ненормальнее всего казалось отсутствие длинной бороды, но постепенно данное обстоятельство стало одним из наименее привлекающих внимание, в то время как операции общей процедуры возрастали по экспоненте в своей жестокости.

Рот мужчины насильно оказался заткнут плотным кляпом из материи, похожей на резину (женщине с трудом удалось разомкнуть ему челюсти). Правый глаз был зафиксирован разлапистым и тонким зажимом для век, выглядящим со стороны как большой паук, занявший своё место под наклоном. Тельце инструмента было полым с дырой посередине, будто туда следовало что-то вставлять. Так и произошло: целительница откупорила флакон с составом прозрачного лазурного цвета и установила тонким носом вниз, откуда пролилось несколько капель, прежде чем судорожно дёргающийся глаз перестал реагировать, и зрачок существенно расширился. Со вздохом, флакон был убран вместе с подтёками жидкости и непроизвольных слёз, а его место в руке врача заняла та самая колба с лениво перемещающимся внутри чёрным облаком. Это оказался не до конца собранный старинный шприц из странного материала, под определённым углом из золотистого становящегося прозрачным. Во всяком случае, у него был вид стандартного шприца — громоздкого, красивого, но пугающего.

Поттер начинал догадываться, что дальше произойдёт.

Установив иглу, женщина надела себе на глаза гогглы и, зафиксировав ремни, склонилась над стариком, который никак не реагировал ни на пугающий объект недалеко от своего лица, ни на странный вид врача, который ни в одной клинике мира не выглядел бы так, как здесь и сейчас. Гарри задавался вопросом, почему он не помнит всех этих ужасов? Разве можно забыть, когда с тобой проводят ТАКИЕ манипуляции, ведь подготовка и проведение процедуры включает в себя явно больше одного этапа, способных сломать человеку жизнь. Но в голове стоял белый шум, и даже непосредственное наблюдение за процессом не всколыхнуло ни единого призрака в его памяти. Просто потому, что, возможно, тех не существовало вовсе. И он был этому рад.

Игла аккуратно протиснулась в полое тельце установки и, тихо продырявив оболочку глаза прямо над зрачком, исчезла в бритом стариковском черепе. Когда игла дошла до основания "паука", то зафиксировалась сама собой, не потревожив тела пациента ни на йоту. Медленно выдыхая, целительница начала давить на поршень, вводя странный состав прямо в головной мозг. И вот тут окружающее пространство заполонил адский ор, будто человека заживо по дюйму погружали в раскалённую лаву, а он всё ещё надеялся выбраться. Как бы ни изгибалось тело, которое давно не должно было быть способным на такую активность, голова и шея оставались неподвижными. Как и глаз, из которого торчала игла. Как и мадам Помфрей, предусмотрительно склонившаяся к пациенту у самого изголовья, чтобы её ничто не потревожило в процессе.

Препарат уменьшался в количестве возмутительно медленно, но старик продолжал дёргаться и издавать охрипшим горлом булькающие звуки. И только тогда Поттер понял, что старик оглушительно орал прямо через кляп, как будто того и не было вовсе. Видимо, задача резинки заключалась не в том, чтобы заглушить крик, а в том, чтобы сохранить в целости оставшиеся зубы, поэтому он был таким мягким. Гарри не знал.

Последний куб вещества был погружён в голову, которая, по подсчётам смертельно уставшего от зрелища юноши, должна была уже лопнуть, как шар, ибо мозг и без того под завязку окружён жидкостью, объём которой не может и не должен быть превышен. Однако череп не лопался, и даже не разбух. Быть может, то была и не вода вовсе... Что, если "дым" и есть вся субстанция, а потому не сплющит мозг и не разорвёт череп? Чёрт его знает, этого профессора — его же разработка, вот пусть на себе и испытает.

Когда всё успокоилось и странные инструменты снова оказались на подносе, безопасно накрытые материалом, мадам Помфрей приняла измученную, но строгую позу у изножья, из-под полуопущенных век глядя на них — не страж, но навредить лежачему она не позволит. Никто и не собирался. Поттер просто отвернулся, пошаркав обратно в кабинет целительницы.