В этом мире его плечи лишены громадной тяжести короны. Здесь — обычная жизнь сына зажиточного землевладельца на отшибе огромных сельскохозяйственных угодий. Куда ни глянь — обширные владения пахотных лугов. Ласковый ветер, треплющий волосы, запах любимого маминого пирога, пушистый пятнистый пес у крыльца, что приветствует радостным лаем.

Из окон видны широкие поля золотой пшеницы, границы которых где-то далеко соприкасаются с голубым небом, создавая прекрасный контраст ярких цветов. Костя любит подолгу смотреть на это сочетание и никак не может понять, почему оно ему так нравится. Чем он старше, тем назойливее в голове начинает зудеть чувство, что ему чего-то не хватает. Кого-то близкого. Родного. Это странно и, быть может, было бы пугающим, бойся Костя хоть чего-то. Но он ведь не боится.

Во снах он счастлив с кем-то. С годами этот кто-то приобретает все более реальные черты. Синие глаза, мягкая улыбка, журящий за что-то взгляд. Зеленые сады с оранжевыми плодами, соленый воздух, тяжесть металла в ладони. Костя скучает по кому-то, кого даже не знает. Это странно. Порой неприятно даже, как будто зудит сильно в месте, которое никак не достать ладонью, чтобы почесать. Как прицепившаяся к волосам колючка. Как напоминание об упущенной возможности иметь что-то светлое и теплое.

Мама говорит, что от скуки он просто придумал себе друга. Костя отвечает, что воображаемых друзей могут придумывать только сумасшедшие и получает на это легкий подзатыльник со смешком.

Странные сны не уходят. Он просто пытается не обращать на них внимания.

Костя учится целоваться с деревенской девочкой у сарая в тринадцать. Впервые залазит под простую холщовую юбку уже другой в пятнадцать. Предлагает ей забраться на второй этаж склада под зерно еще через пару месяцев. Ему хорошо и приятно.

Он вспоминает Ваню ничем не примечательным днем после своего семнадцатилетия. Просто открывает глаза с грузом осознания и ходит пришибленным еще несколько дней. Мама волнуется, что Костя заболел. Костя предполагает, что он и впрямь сошел с ума.

Здесь его глаза — полностью карие. Здесь его плечи — не настолько широкие. Волосы светлее, ноги короче, голос выше.

Здесь он не такой, каким был там.

Это сводит с ума, потому что самое ужасное в том, что здесь — нет Вани.

Ни как друга детства, ни как сына одного из рабочих или проезжающих время от времени мимо их дома торговцев. Его нет нигде и это ощущается потерей.

Но хоть где-то же он должен быть, верно? Он же обещал любить Костю в любом из возможных миров. Он никогда не врал. Никогда.

Отец устраивает Костю на учебу в город после знакомства с одним ученым-инженером. Странный, новый вид науки, который завораживает и заставляет голову работать активнее и быстрее. Оставлять позади родной пейзаж золота с любимой синевой больно. Как и менять его на серый город, провонявший промышленным дымом.

Какой-то частью своего сердца Костя надеется увидеть Ваню среди учеников или персонала. Ищет взглядом широкую спину, вслушивается в голоса в попытке услышать знакомый тембр. Но его нет нигде. Будто бы вселенная решила посмеяться, даровав воспоминания о прошлой жизни без главного источника смысла и тепла.

Костя учится, взрослеет, встречается и расстается, переезжает с места на место и начинает курить горькие самокрутки по вечерам, стоя на промозглой и серой брусчатке. Все-таки мир без магии – то еще дерьмо. Больше болезней, меньше веры в лучшее. Никаких проклятий и чудесных исцелений. Тоска и, мать его, прогресс. Шум и грязь, дым и копоть.

Шаркающий звук шагов, легкий стук дерева о камень, слабый толчок. О, да, еще одна прелесть городов — никто, блять, не смотрит, куда идёт.

— Простите! Я не хотел, честно, просто вы так бесшумно стояли и я-...

От неожиданности Костя закашливается, роняя самокрутку изо рта. Вечерние сумерки скрадывают очертания улицы, шум завода по другую сторону забора оглушает, не позволяет сосредоточиться.

Костя встречает Ваню за пару недель до своего тридцатилетия.

У Вани странные, совсем не идущие ему темные очки на носу, крепкая трость в ладони и все та же мягкая манера разговора даже с незнакомцами. Ваня врезается в него случайно спустя пару лет после того, как Костя смирился, что в этой жизни им встретиться не суждено.

Серый, разрастающийся новомодной промышленностью город неожиданно приобретает краски.

В первые мгновения он в состоянии только стоять и пялиться, безмолвно обыскивая взглядом каждую новую черту. Этот Ваня значительно худее и тоньше, будто бы атмосфера тяжёлого города придавливает его, иссушает, выматывает. Ване ведь всегда нравилась тишина леса и деревень, а здесь - сосредоточение шума и грязи, витающей в воздухе и оседающей в лёгких.

Этот Ваня все такой же высокий и с теми же чертами лица. Только волосы теперь - темно-русые, а на виске виднеется странное пятно более светлой кожи. Из-за дурацких очков не рассмотреть, что это - шрам или родимое пятнышко.

Видимо, молчание затягивается, потому что Ваня, не получив ответа, хмурится. Сжимает ладонь на трости сильнее, неуютно ведёт плечом и Костя, наконец, начинает осознавать, что к чему. Мозг принимается активно сопоставлять и наличие трости с очками, и странную позу, и то, как Ваня смотрит вроде бы на место, где стоит собеседник, но словно немного промахивается взглядом. Голос его становится тише, когда он спрашивает:

— Вы в норме?.. Будет замечательно, если вы уже ушли и я болтаю с пустым местом.

В чужой голос проникает нота усталости. Ваня шумно выдыхает, наверняка не видя Костю, который стоит прямо перед ним (наверняка вообще ничего не видя). От этого факта — как током по оголенному нерву. Костя старается контролировать себя от порыва налететь на него с объятиями и сильно вжать в себя, погладить по затылку, коснуться губами скулы. Тот Ваня любил это. Помнит ли этот Ваня?

— Я здесь, — торопливо, успокаивающе, наступив на выпавшую и тлеющую у ног самокрутку, — привет.

— Эм, привет? — Ваня неловко улыбается, поворачивая голову на звук, — мы знакомы?

Костя недавно видел новую разработку инженеров — ружьё. Огонь и порох, громкий звук и боль. По ощущениям эта фраза действует на него так же.

— Я Константин.

Не отвечая на вопрос, пробует ещё раз на чистом упрямстве, понимая, что помнящий Ваня бы узнал его по шагам, по голосу, по звуку дыхания.

— Прости, — виновато морщится в ответ, — не припомню, чтобы знал кого-то с таким именем.

— Нет, ничего, — бесполезно улыбнуться, выдохнуть, — это я представляюсь.

— А, точно, я Иван.

Ваня издает очаровательный звук смущения и, переложив трость в другую ладонь, тянет наугад руку вперёд. Немного левее, чем нужно, и жест этот выглядит таким доверяющим и открытым, что у Кости щемит где-то под ребрами от вопроса "сколько раз тебе не давали руку в ответ? сколько раз предавали? шутили, смеялись?".

У Кости насчёт человечества заблуждений нет. Он просто знает, что так было. Ваня и будучи натренированным воином с огромным опытом за спиной порой бывал беспомощным перед чужой болью и слабостью. Слишком открытым, слишком сочувствующим. Теперь это будто бы усилилось в несколько раз. Теперь Костя не может смотреть на него без желания оградить собой от любой угрозы. Как он мог думать, что они не встретятся? Как мог допустить мысль оставить его в этом мире одного?

Костя обхватывает чужую руку своей, клянясь себе, что не позволит больше вселенной разлучить их. Плевать, что Ваня не помнит. Косте достаточно своих воспоминаний.

Это все еще странно. То, как Ваня отличается от той своей версии и одновременно с этим напоминает её. Он гораздо менее массивный теперь, вещи по большей части висят на плечах, создавая какой-то болезненный вид. У него все руки в мелких застарелых шрамах, что были получены при попытках учиться жить без зрения. Куча точек и мелких линий на сухой мозолистой коже.

«Учился собирать на ощупь», с улыбкой рассказывает Ваня, отточенными движениями вдыхая в механизм жизнь, пока Костя завороженно наблюдает за работой, «в первые месяцы, наверное, половину зарплаты тратил на бинты и мази».

У Вани по прежнему все на своих местах, вот только теперь это — необходимость. Три шага от двери до столешницы, пять — до стены и кровати. Четыре полки в комнате разделены на три отсека и в каждом место для определенной вещи. Порядок, сосредоточенность. Ваня выучился жить в темноте, но сам продолжает быть источником света.

Костя напрашивается в гости на третий день знакомства и Ваня пускает его. Позволяет зайти свободно и делать, что хочется. Ставит тяжелый старый чайник на плиту и на ощупь выбирает две самые приличные чашки. Гостю целую, себе — с чуть отколотым краем. Костя смотрит на его передвижения с полным и ледяным осознанием, что мог бы сейчас обчистить здесь всё и бесшумно уйти. Мог бы крепко запереть входную дверь и застать врасплох, напасть с легкостью ребенка, что играется с муравьем и линзой в солнечный день. Осознание это ему совсем не нравится. Оно отдает неприятным липким страхом и облегчением, что до этого дня такого не произошло. А после — уже не произойдет.

— У тебя много книг.

Странно видеть столько макулатуры в доме слепого. Три длинные полки, заставленные томами разной ширины. Серые, коричневые, красные обложки. Наверное, в ярких — что-то детское и интересное. В голове сразу вспышка — огромная библиотека с высокими потолками и светленький мальчик, прячущийся с книгой среди стеллажей.

— Да, я люблю читать, — кивает рассеянно в ответ с гаснущей улыбкой, — ну, то есть любил раньше. Мне говорили в тяжелые времена, что можно было продать их и выручить денег, но я... Не смог.

Пожатие плеч, скованная улыбка. Сентиментальность никуда не делась, забавно. Костя не может не улыбнуться на это.

— Я могу почитать тебе, если хочешь, — предлагает вкрадчивым тоном, подходя ближе, — что-нибудь из твоего любимого.

— Ты не обязан.

— Мне бы хотелось.

Краснеет Ваня так же. Костя целует его спустя два месяца после встречи и этот срок — достаточно серьезное для него испытание.

В этом мире у них достаточно времени на то, чтобы привыкнуть друг к другу. Чтобы не спешить и не бояться опоздать, потерять, угаснуть.

Ваня отчего-то рассеянно ждет, что Костя уйдет. Что бросит, устанет, найдет лучше. Это видно по тревожному взгляду утром, когда его рука натыкается на пустое место рядом. По сбившемуся дыханию, когда Костя, отвлекшись на что-то, чуть сбавляет шаг и отстает от него на улице. По легким трепетным касаниям на лице и волосах и тихому вопросу «останешься?». Его наверняка оставляли раньше. Неожиданно и бесшумно. Жестоко.

Костя осознает, что не ушел бы даже без всех этих воспоминаний, засевших в памяти как ядовитые иглы. Но без них — вряд ли бы обратил внимание тогда на мужчину, случайно врезавшегося в него на улице.

В этом мире есть отголоски прошлой боли, что приходят в кошмарах. Там — кровь, сражения, усталые синие глаза и холодные мертвые руки. Там — мальчик с разочарованием в серых глазах. Костя знает, что в этом мире этот мальчик уже никогда не появится.

— Что сегодня?

Вопрос вырывает из задумчивости и Костя поднимает взгляд на небо. Всматривается несколько секунд, отвечает:

— Нежно-персиковый. С полосками облаков, такие тонкие как вуаль. И солнца не видно из-за их скоплений на горизонте.

Ваня рядом выдыхает тихое «красиво» и улыбается. Снятые очки лежат на лавочке рядом, а на небо невидяще смотрят чуть затуманенные белесой пленкой синие глаза. Костя протягивает ладонь, чтобы переплести их пальцы. Знакомая сухая кожа, сетка морщин, ободок простого серебряного кольца. Город, выросший еще больше за эти десятилетия, все так же шумит привычно на периферии. Он давно уже не кажется таким серым и мрачным, каким виделся сначала.

— Да, — тихо и чуть запоздало проговаривает Костя следом, — красиво.