Как и говорил Урлейв, с вершины холма и вправду открывался впечатляющий вид: казалось, что гигантская рука бога собрала линдарийскую равнину в горсть, сминая как лист пергамента, и оставила искорёженную землю, не разглаживая. Там, где заканчивался лес, начинались голые малахитовые возвышенности с небольшими, поросшими лишайниками, каменными осколками, усеявшие вершины и пологие склоны. И между этих выступающих клыков, достигающих двух, а то и трёх локтей в высоту, проглядывалась широкая лента дороги, над которой поднималась пыль, взбитая тысячами ног и копыт. Эсвейт приложил ребро ладони ко лбу, заслоняя угасающие лучи заходящего солнца, и прищурился, разглядывая маленькие флажки, развевающиеся у наконечников копий. Огромная, покрывшая всю видимую часть тракта, железнобокая человеческая змея тащилась в сторону луга, где уже стояли шатры армии Трёх Домов и лагерь наёмников.

— Шесть тысяч, — Урлейв не был удивлён, но тёмная синева глаз сверкнула из-под густых бровей, когда он всматривался в медленно ползущую вереницу всадников. — Олехад вар-де-Арс говорил о пяти тысячах пеших и тысяче Белых Плащей. Шесть тысяч… Эсвейт, этого должно хватить.

— Если их действительно столько.

— Ты сомневаешься?

Эсвейт поджал губы. Они оба смотрели друг на друга, ожидая, что кто-то один скажет то, что знали они оба, но ни у кого не хватило смелости произнести вслух мысль, вертевшуюся горечью на языке. Урлейв скривился и презрительно сплюнул:

— Каждый солдат, что сейчас здесь, трижды проклял род этого предателя, Эсвейт. Никто не захочет повторить такую судьбу, особенно когда под командованием Его Светлости три Дома Высокорождённых, а это, к твоему сведению, уже почти восемь тысяч. А теперь посмотри туда, — указательный палец друга метнулся в сторону вереницы солдат, над чьими шлемами развевались знамёна, флаги и штандарты около дюжины мелких родов под командованием Дома Харданора. — Это ещё шесть. И среди них Белые Плащи! Мы сможем, Эсвейт! Мы сможем!

Урлейв внезапно потянулся к нему, сгрёб одной рукой в объятия, прижимая настолько сильно к груди, что с трудом удавалось вздохнуть, а кости и вовсе заныли от неукротимой силы друга. Он смеялся громко, заразительно, вкладывая всю радость, нашедшую на него при виде медленно приближающейся, окованной в железо змеи, но даже в этом смехе угадывалась нотка страха. Урлейв, его друг и сейд’жаха, боялся так же, как и сам Эсвейт, но прятал это так глубоко, что порой казалось, будто он и вправду бесстрашный сын богини Хейджамиры. И всё же они оба понимали — велик шанс, что герцог Эоран проиграет, даже будь у него под командованием двадцатитысячное войско с сотней ишракасс вместо дюжины. Они боролись за свободу, за собственный путь в мире, где всё предопределяется какими-то бессмертными существами, коих мало кто видел, считая полумифическими, недосягаемыми божествами. И всё же у дэвов была сила, способная создавать из горсти пыли зерно и за один день возводить дома и даже крепости. Они приручили древних существ и владели землями от восхода и до заката солнца. И чем дольше Эсвейт задумывался над этим, тем призрачнее казалась ему возможность стать свободным.

И всё же они боролись. Даже предательство Шафира-ирм-Ахдэзи, что вместо обещанных пяти тысяч прислал горсть землепашцев, испуганных и необученных, будто насмехаясь над герцогом и его союзниками, не сломило мятежников. После тяжёлой победы под Баддхуари и осады Изшамира дерзкий азафиз был пленён, избит и выведен на площадь, где перед взглядами тысячи пленённых Шафирских воинов ему отрубили руки, а затем ноги, оставив изуродованный обрубок в качестве напоминания. Никто не смеет насмехаться над идеей Свободы. И тем более предавать. Эта история служила для многих примером и предостережением, воодушевляла всех, кто разделил с Его Светлостью одну мечту и взгляды. И мало кто знал, а тем более говорил, что за казнь Шафира-ирм-Ахдэзи им пришлось расплатиться потерей одного из союзных Домов и полностью уничтоженным родом Оррах. Люди не любили вспоминать о последствиях, что рождаются из неверных решений. Иногда Эсвейт ставил себя на место герцога Эорана и размышлял, как бы он поступил в том или ином случае: помиловал бы предателя или казнил, пожертвовал бы одной горстью солдат в качестве приманки, или же предпочёл открытый бой? И начинал сомневаться.

— Что с твоим лицом, Эс? — Урлейв выпустил из своих медвежих объятий товарища, вздёргивая густыми бровями в беспокойстве. — Снова думаешь, что сможешь командовать лучше, чем герцог?

— Нет, просто… — слова, которыми Эсвейт хотел описать своё дурное предчувствие, закравшееся под сердце, будто червяк внутри медового яблока, внезапно показались ему глупыми. Нет, нельзя показывать Урлейву, что он сомневается в силах Его Светлости, как и в том, что дюжина ишракасс сможет одолеть фасхран’кассра, появись он в разгар битвы. — Ты не думал, что будет, если нам не удастся захватить тар-Амора? Посмотри на город. Он как цельный кусок скалы, выросший посреди равнины. Сможем ли мы…

— В распоряжении Барнеля тар-Амора какие-то жалкие четыре с половиной тысячи солдат, которые внутри этой крепостёнки трясутся от страха при виде гербов Трёх Домов. Уже не говоря о том, что чёрные шатры псов Авераха-Быка и вовсе заставляют пачкать штаны вчерашним ужином.

Широкие, покрытые мелкими росчерками шрамов и пятнами ожогов ладони Урлейва легли на плечи более низкого Эсвейта, чуть сжали, заставляя того посмотреть в смуглое, озарённое улыбкой красивое лицо друга.

— Ты — аль’шира, Сын Змеи, — он указал на золотую гривну в виде змеи, обёрнутой вокруг худой шеи юноши. — Ты покорил Небо. Видел лик богини Солвиари. Оседлал её четырёх гончих. И ты всё ещё сомневаешься? Изгони это из своего сердца, брат. Сомнение — яд, который отравляет твою храбрую душу.

Они смотрели друг другу в глаза и синева Урлейва поглощала пожухлую траву радужки Эсвейта, вбирая его внимание полностью. Его друг и с какой-то поры брат всегда располагал к себе, его слова имели вес как среди простых вояк, так и генералов, редко принимавших чужой авторитет, в особенности какого-то юнца, способного говорить с ними на равных. Дело в его лёгком характере и той преданности, с которой Урлейв относится к приказам герцога, или же в его статусе Сына Змеи — Эсвейт не знал и считал, что виноваты оба факта. Он же на фоне друга терялся, будто блеклая тень в сумерках. Сомневался, размышлял, но никогда не оспаривал приказы, какими бы они ни были. Он лишь простой солдат, которому судьба дала крылья, один из тех счастливчиков, которые не только закончили обучение, но и выжили. Пальцы Эсвейта осторожно легли на ладонь друга и сжали в жесте благодарности.

— Я буду лучше, Лейв, — и улыбнулся, пряча тревогу.

  — Таким ты мне больше нравишься, — дружеский хлопок вышел чуть сильнее, чем мог быть, но Эсвейт не обиделся, только потёр горящее огнём плечо, последовав за уходящим с холма Урлейвом.

Голова длинной, отливающей металлическими и деревянными боками, кричащей сотнями голосов людей и животных, змеи вползла в лагерь, медленно разделилась на части, растворилась в оживлённом море засуетившихся людей. Задымили кузни, зазвенели молоты бронников, замелькали яркие платья шлюх, манивших к себе в шатры усталых солдат, обещая ласки и нескучный отдых. В сереющее небо взвились чёрные полосы дыма, зажглись костры, окаймлявшие ке’нагар — город-крепость — и с высоты холма их, казалось, не тысячи, а сотни тысяч маленьких звёздочек среди шатров и палаток. Наверное, прячущемуся герцогу действительно могло быть страшно от такого вида. Огромное море, окружившее толстые стены, состоящее из людей и животных, колыхающееся живыми волнами между повозок и тканевыми крышами, выглядывающими словно скалы над бушующей гладью. Эсвейт замедлил шаг, затем остановился и вновь окинул взглядом равнину.

На первый взгляд, место для столь внушительного ке’нагара было неудачным: помимо большого озера, разлившегося на пологом краю долины с единственным притоком Линды — реки, бравшей своё начало в восточных Декидийских горах, ничего толкового и не было. Лес находился в пятнадцати, а то и двадцати каварах от городских стен, не было ни гор, чья утроба была бы изрыта шахтами, ни открытых рудников, где добывали железо или соль. Казалось, целая крепость возведена лишь потому, что кому-то из божественных созданий захотелось её создать именно здесь, посреди голых холмов с живописным видом на далёкие очертания горных вершин, но чем больше Эсвейт всматривался, тем отчётливее видел истину. Он смотрел на широкую, хорошо утоптанную и где-то даже вымощенную камнем дорогу, по которой в лагерь вползала армия Дома Харданор, и представил вместо солдат с копьями и щитами гружённые тканями, украшениями, оружием и ценной красной рудой торговые караваны. Дорога, где свободно вмещались четыре повозки, не мешая друг другу. Прямая и гладкая, с каменными разметками и лагерными стоянками. Она тянулась лентой от города к городу, сшивала графства и герцогства, соединяла затерянные в горах шахтёрские городки и провонявшие рыбой южные шинбаады. Полотно в пятнадцать шагов от края до края, сулившее лёгкую и безопасную дорогу — вот что породило Аэлерд — крепость, чьи стены мягко обнимали песчаный берег озера, где на зеркальной поверхности покачивались маленькие лодочки. Город, где замковые башни устремились в чернеющее небо вместе с остроконечными шпилями соседствующего храма, напоминал аккуратный полумесяц, под боком которого прижились дома из тёмного дерева и камня с остроконечными крышами и побеленными фасадами, на которых цвел плющ. Когда-то в их пустых глазницах загорались маленькие огоньки, но с приходом армии люди были вынуждены укрыться за стенами, бросив свои дома на разорение мародёрам и вражеским солдатам…

Вражеским… Это было странно — говорить о соплеменниках так, будто они стали чужими лишь за то, что не поддерживали идею Свободы. Их поля жгли, мужчин выволакивали из домов и, прилюдно осудив, убивали. Детям внушали, что винить стоит не убийц родных, ведь как можно ненавидеть того, кто добивается для них лучшей жизни, а проклятых тварей, что управляют жизнью каждого в империи. Пролитая кровь — плата за будущее, за возможность делать выбор и обрести собственный путь. И когда дело доходило до штурма очередного города, красивые слова герцога о свободе и возможности выбора разжигали в глазах многотысячной армии стремление достигнуть их, даже если придётся залить кровью всю империю от края до края. Ведь они — неустрашимая армия освободителей. И Урлейв был одним из них.

Эсвейт повернул голову влево, где словно отдельной армией стоял лагерь наёмников. Разномастный, шумный, неконтролируемый, он гудел, пылал высокими кострами, лизавшими постепенно остывающий воздух рыжими языками и отплёвываясь снопами искр. Ещё пять тысяч воинов, нанятые герцогом Эораном, чтобы заменить утерянные полки Дома Оррах. И теперь, ради штурма ке’нагара, Его Светлость стягивал главные силы под стены Аэлерда.

— Эй, ты идёшь? — Урлейв, ушедший вперёд на десяток шагов, заметил пропажу товарища и теперь, сложив руки на груди, с ухмылкой ждал Эсвейта. — И над чем задумался на этот раз?

Пальцы Эсвейта зарылись в выгоревшие локоны отросших за летнюю кампанию волос, небрежно зачесали назад, будто помогая собрать мысли во что-то единое. Говорить с Урлейвом ему было куда проще, чем с любым человеком в многотысячной армии, начиная от командира янивара, в котором они оба прибывали, до самой распутной шлюхи, зовущей к себе в палатку. Но бывало и такое, что слова застревали в глотке, царапались, едва выталкиваемые языком, и оказывались совершенно глупыми. В такие моменты Эсвейт старался обойтись кивком или дружеским тычком в плечо, и был безмерно благодарен кровнику за то, что тот всё понимал.

— Просто, подумалось… — Эсвейт облизал сухие губы, пытаясь подобрать слова так, чтобы горячий нрав друга не нашёл в них очередное сомнение, которое стоило бы тут же оспорить. — …а не окажется ли это капканом, в который мы сами и наступим? Только послушай, Лейв. Герцог призвал три Дома Высокорождённых, купил мечи как минимум четырёх вольных отрядов и всё ради одного ке’нагара.

— Разве не слышал, что рассказывали люди сэра Имериха? Сокровищница герцога тар-Амора под завязку набита золотом, на которое можно прожить три жизни от рождения и до самой смерти ни в чём не нуждаясь. Представь, что Его Светлость сможет сделать, когда он захватит Аэлерд. Как только закрепимся здесь, станем контролировать равнину, и ни одна имперская армия не сможет к нам подойти незамеченной. Здесь всё видно, как на ладони. А затем…

— Слышал, но разве аэлердская сокровищница действительно так важна, что стоило два месяца ждать армию Белого Быка?

Урлейв нахмурился, отчего его синие глаза потемнели ещё сильнее в вечернем свете слабых звёзд.

— Хочешь сказать, намечается что-то серьёзное? — его пальцы дрогнули, потянулись к рукоятке меча, но так и не коснулись навершия. — Имперская армия?

— А с ними и фасхран’кассра.

Они смотрели друг другу в глаза и видели общую решимость и веру в обронённые в вечернюю тишину слова, от которых страх продирал сквозь кожу и кости, сжимал холодные пальцы на сердце. Фасхран’кассра — «Глаз Дракона», если верить переводу с касрийского, навершие имперского копья, даже скорее стрела, способная пробить самый толстый панцирь латника. Зависть и стремление любого молодого воина, желавшего обрести ту славу, что окутывала легендарных всадников, укротивших дикое пламя небес. Золотые гривны аль’ширы хоть и ценились высоко, но не обладали тем трепетом, исходящим от окружающих при виде меча с дивным камнем на крестовине. Эсвейт почувствовал дрожь в собственных пальцах, вспомнив момент из далёкого прошлого, когда ему довелось увидеть живого кассру в небе, жар от жидкого огня, вырывавшегося из широкой, подобно пещере, глотки, и как он пожирает всё, до чего дотрагивается. Вновь услышал крики обречённых, захлёбывающихся в утробном рёве, за мгновение вспыхивающих яркими факелами и оседавших на расплавленный камень пеплом. Огромная тень, закрывавшая собой небо, несла тьму и яркие всполохи живого воплощения гнева истинных богов.

— Эсвейт! Эсвейт! — Урлейв тряс его за плечо, вырвав из цепких лап пробудившегося прошлого, и в его глазах плескалась неподдельная забота, перемешанная с беспокойством.

Сильные руки кольцом обхватили аль’шира и Урлейв услышал, как быстро колотится сердце товарища, как вздымается его грудь под синим сукном мундира и как блуждает его пустой взгляд по лицу кровника, не видя его.

— Это было давно, Эс, — ладонь надавила на затылок кровника, заставляя прижаться щекой к правой ключице. — Ты выжил. Ты здесь.

Ногти Эсвейта царапали ткань чужого мундира, впивались в неё с невероятным отчаянием, нежели силой, заставляя Урлейва стискивать зубы. Но он не отпускал, продолжая держать и успокаивать друга, которого постепенно отпускали нахлынувшие кошмары прошлого. Худое тело аль’шира расслабилось, пальцы разжали собранную ткань мундира, и в охристых радужках появилось осознание случившегося.

Они ничего не сказали друг другу, в молчании отступили на два шага в сторону и направились к белым шатрам с трепыхающимися флагами одного из Домов.

***

Когда прибыл Шестой Ворон с вестями из Нордорана, Рейске ав-дер-Керр уже знала — пути назад не будет. Если люди узнают — а они, в чём глава императорской стражи не сомневалась, узнают — мало кто сохранит лояльность к императору и яриму после уничтожения целого города. Благосклонность и без того исчезала с каждой новой битвой с мятежными войсками Эорана, а карательные меры, хоть и оправданные, её ничуть не прибавляли. С другой стороны, закрой глаза на восстание одного азифа, как другие тут же поднимут головы и вонзят клинки в спину империи в тот момент, когда она будет нуждаться в них на поле битвы, а не в собственных рёбрах. И пока Первый Ворон сдерживал слухи о случившемся, совет требовал ответа императора. И с каждым часом настойчивее. Отчасти Рейске понимала их желание, оправданное страхом перед новой волной недовольства, когда ещё не утихла память о минувших мятежах. С другой — главную суть проблемы, о которой не успел прознать совет, употреблявший «они», как обозначение армии, вместо правильного «ваш сын». И проблема была не в сожжённом дотла Нордоране — его гибель можно оправдать, — а в стоящем за этим младшем сыне императора дер-Керра. А зная Тейррана, вряд ли он с кем-то обговаривал свои планы, когда брал с собой верного пса из фасхран’кассра. И теперь, благодаря столь дикому и открытому проступку, дворец напоминал разворошенное змеиное кубло, в чью сердцевину бросили зажжённый факел. Пожалуй, стоило бы увеличить количество стражи, пока прознавшая о трагедии аристократия не начала штурмовать дворец с требованиями объясниться. Рейске ав-дер-Керр покачала головой. С той поры, как началось восстание, любой дурак пытался выторговать для себя кусок послаще в обмен на преданность, которой так стало не хватать. Сначала все эти раздутые от собственной важности и количества титулов люди кланялись перед императором, расшаркиваясь и рассыпаясь в любезностях, присыпав льстивыми обещаниями, а после двух-трёх поражений армии заинтересованно поглядывали в сторону мятежного герцога. «А что, если сбрендивший Эоран прав и у него всё получится?» — думали они, затаившись в ожидании, к какому флагу лучше всего примкнуть. Что ж, даже в такой неприятной ситуации удалось вычленить пользу, выкорчевав особо заметные ростки будущего предательства. Это было необходимым злом, которое помогало удерживать порядок внутри стен, пока буря ярилась с их внешней стороны. Но то, как поступил Тейрранн дер-Керр…

Нет, это не её дело и не ей решать судьбу выскочки, решившего действовать против воли ярима. Не стоит даже и думать о том, что не относится к её обязанностям, впрочем, о своём поручении размышлять тоже не сильно-то и хотелось.

— Лорд-командующий.

Хватило одного удара сердца, чтобы ладонь Рейске ав-дер-Керр легла на рукоять меча и вынула клинок ровно на длину пальца, когда вслед за голосом из сгустка тени вышла рослая фигура мужчины, ловко подстроившись под размашистый шаг невольного собеседника.

— Пятый, — нехотя разжимая пальцы, она слегка кивнула в знак приветствия. — Чем обязана столь неожиданной компании?

Скорее неприятной, поправила себя Рейске, искоса глядя на человека, чьё лицо было спрятано за маской ворона, искусно вырезанной из белой кости и украшенной единственным узором на левой стороне клюва — тремя чёрточками в виде вороньей лапки. Высокий, жилистый, в длинном чёрном двубортном мундире без ранговых отличий, в кожаных перчатках, несмотря на жаркую погоду, и без видимого оружия на поясе. По бесцветному голосу сложно определить точный возраст, но если судить по глазам, видневшихся в чёрных провалах пустых вороньих глазниц, то Пятый прожил жизнь, обильно приправленную смертями и битвами. Серые, похожие на остывший пепел, круглые кусочки отполированных камней вдруг дрогнули в окружающей их тьме и взглянули на лорда-командующего, заставляя ту на мгновение сбить шаг. Как же она ненавидела их магию, их образы пернатых крыс, их напускную таинственность и любовь рыться в чужих жизнях в поисках нитей, из которых плелась паутина Первого Ворона. Поговаривали, что Чернопёрые давно уже вышли за рамки обычной разведки и превратились в орден, в идеологии которых воспитывались убийцы, готовые служить не императору, но его целям, пока это совпадало с их собственными. И это пугало больше всего. Одинокий, отколовшийся кусок военной организации, чей поводок в руках одного человека и то с собственного разрешения этих проклятых крыс.

— Тихая ночь всегда способствует долгим размышлениям, — тихий голос Пятого звучал глухо и в то же время ровно, не расставляя акцентов, не выделяя слова. Вежливый разговор, которого могло и не быть. — А они приводят к непредсказуемым выводам.

Рейске ав-дер-Керр хищно прищурилась. Внутри неё затеплился огонёк, взывающий разжечь настоящее пламя, но она продолжала молча вслушиваться в слова, из которых сплеталось весьма очевидное… послание. Чернопёрые никогда не бросали слова в пустоту от скуки или желания поболтать, но умели завести непринуждённый разговор, обронить слово здесь, слово там, вызвать жаркую дискуссию, заинтриговать и по крупицам нечаянно обронённых фраз выткать целую картину. И потому она хотела сжать челюсти покрепче и не раскрывать рта, но было поздно — с ней уже говорили.

— Хотите поделиться парочкой-другой с кем-то, пока они не затерялись в ворохе других не менее важных?

На губах лорда-командующего заиграла усмешка, ничуть не пытавшаяся быть вежливой. Если он так хочет играть в свои игры — пускай играет, но не с ней. Кто-то, может, и трепетал перед этими ублюдками, боялся таинственных образов, она же видела в них не больше, чем распоясавшуюся от вседозволенности горсть интриганов, играющих в плащи и кинжалы.

Короткий смешок, раздавшийся из-под белого клюва, нарисовал в воображении Рейске улыбку. Ворон убрал руки за спину, сплёл пальцы и слегка задрал голову, открывая взору собеседника гладковыбритый подбородок в блеклом свете просачивающегося лунного серебра.

— Хотел узнать, из-за каких мыслей кому-то не спится в такую прекрасную ночь.

— У этого «кого-то» есть долг и он не шастает по ночным коридорам, тыкаясь своим длинным носом во все углы.

— Приму это к сведению, лорд-командующий.

— И ещё то, что ни я, ни мои люди не участвуют в вашем карнавале масок, плащей и тайн, — Рейске резко остановилась, развернулась к Пятому, позволив себе схватить того за ворот мундира и притянуть к себе, заглядывая в чёрные провалы глазниц, где на неё смотрели два блеклых осколка с чёрными точками посередине. — Мы — имперская гвардия, Щит Императора. Надеюсь, Ворон, тебе известно, чем мы заслужили такую честь и почему ваша братия так и не смогла оказаться в наших рядах. Если хочешь играть в тени — играй с кем-то другим, я не позволю…

— Не позволите что, лорд-командующий? — пальцы Чернопёрого легли на запястье Рейске и мягко сдавили. — Скажите, вам нравится кукольное представление? Может быть, в детстве вы, как и сотни других детей, прибегали на площадь в разгар ярмарочной недели посмотреть на рассказ о подвигах Амстена Щитоносца или же о гибели сыновей Ужасающей Матери? Правда, интересное зрелище? Кукла будто живёт своей жизнью: двигается, говорит, сражается и — что иногда бывает, умирает. Какая аллегория на нашу с вами жизнь, лорд-командующий. Но для того, чтобы дёргать куклу за нити, её согласия не спрашивают, она и сама не понимает, что всеми действиями руководят не её желания, а существо более могущественное.

— Вы мне угрожаете, Пятый?

— Доношу истину. Шпионы — вещь важная, но не всегда необходимая.

Почувствовав, как хватка Рейске ав-дер-Керр ослабла, Ворон отвёл её запястье в сторону и отпустил, чтобы чужие пальцы тут же легли на рукоять меча, но он не придал этому значения, убрав свои руки за спину. Что он читал в донесениях о ней? Упрямая, своенравная, неуправляемая — интересная характеристика. Она была похожа на мать, защищающую свой выводок, что обучает, обхаживает, взращивает. И любовь вместе с верой в собственные идеалы, часто ослепляет, не давая разглядеть истинную человеческую натуру. Если для Рейске ав-дер-Керр стража была Щитом, то для него горсткой людей, чьими желаниями и пороками можно управлять. И всё же это непоколебимое желание оградить боевых товарищей вызывало лёгкое восхищение. Он смотрел на её сердитое лицо с пылающими от ярости глазами и видел то, чего давно не встречал в чужих — честность. Пока одни страшились Чернопёрых, ненавидели и пытались лгать и льстить, она, ничуть не сомневаясь, придушила бы его на этом месте лишь потому, что смерть от меча слишком благородна. Пятый вздохнул, принимая своё поражение.

Открытую галерею заливал яркий серебристый цвет, выкрашивая белоснежный мрамор колонн в мягкую синеву, заставляя клубящиеся тени жаться к углам под слепым взглядом великих героев прошлого, застывших в камне вдоль всей стены, расчерчивал длинный коридор полосками света, падал на начищенный доспех Рейске ав-дер-Керр, окружая её иллюзией света. На мгновение, длившееся в один удар сердца, Ворон увидел в лорде-командующем окутанную любовью Матери-Луны избранницу. И перед ней, стоящей в россыпи холодного сияния стоял он, Чёрнопёрый Принц, поцелованный богом Тьмы. Лишь они двое в одинокой пустоте, как вечное противостояние, рождённое из былого союза.

— Вы хороший солдат, лорд-командующий, пример истинной преданности и силы. А потому не позволяйте из себя сделать ту самую куклу, что будут дёргать за нити. Предстоящая война — не ваша забота.

— Сначала вы пытаетесь меня устрашить, а теперь даёте советы? К чему всё это?

— К тому, лорд-командующий, что у империи должен остаться хоть один верный ей защитник, а не следующий за целью одной из сторон. Узнав о Нордоране, вы поставили себя в крайне невыгодное положение, а потому вашим долгом будет не раз конфликтовать с приказом Первого Меча, а иногда и императора. Как много времени потребуется, чтобы из воина сделать цепного пса или мятежника? Думаю, одной-двух карательных кампаний хватит. Мне же хочется, чтобы Щит оставался Щитом.

— Вы говорите о…

Указательный палец Пятого лёг на губы Рейске, запечатывая готовые сорваться слова.

— Как я и говорил: тихая ночь способствует долгим размышлениям. Вы, кажется, направлялись в комнаты Драйгана ат-Троу? Слышал, он не славится большим терпением.

Пятый Ворон отступил на шаг в сторону тени, поклонился и растворился в чёрной дымке, танцующей в лунном свете будто поднятый ветром песок, оседая на бледной мраморной коже горделивого Вайратта Драконоборца едва приметной пылью. Рейске вдруг осознала, что всё это время сжимала до побелевших костяшек и ноющих мышц рукоять меча, но так и не позволила себе им воспользоваться, хотя это желание вспыхивало ярким огнём. Странный разговор оставил после себя не столько вопросы, сколько смутную тревогу, расползающуюся тёмным пятном в душе, отравляя её собственные мысли. И стоило бы доложить о встрече Наррату кан-Ишрэ, передать слова Пятого, но собственный страх не дал ей повернуть назад, а направил в конец галереи, подгоняя.

Она опомнилась, лишь когда оказалась у двери Первого Копья, занеся кулак для удара. Ей нужно только передать послание, развернуться и уйти, но почему-то всё это действие, и без того казавшееся странным, приобрело оттенок заговора. Двое могущественных людей против… кого? Императора? Мятежников? Самой Империи? Участвуют только Первые Копьё и Меч или их больше, чем может быть? Знает об этом Первый Ворон и если так, кто кого поддерживает в этом замысле? Или же слова Пятого лишь уловка, призванная её запутать, ослабить и отвести взгляд от чего-то важного? Рейске заколебалась, кулак задрожал и неуверенно опустился вниз, когда дверь перед ней отворилась, открывая в проёме могучую фигуру Драйгана ат-Троу. Обезображенное рубцами ожогов лицо было суровым, но залёгшие под глазами тени говорили о бессоннице, которую испытывал Первое Копьё.

— Лорд-командующий?

— Первый Меч передал, что ваши драконы должны быть готовы расправить крылья.

— Послание доставлено?

— Да, — Рейске коротко кивнула. — Наш человек получил инструкции.