Ошейник безжалостно сдавливал горло, раздражая Эсвейта и заставляя раз за разом касаться пальцами жёсткой кожи, краями врезавшейся в шею аль’ширы. Тонкий, плотный, он бросался в глаза чёрным кольцом под распахнутым воротом просторной льняной рубашки. Как ни пытался его скрыть Эсвейт, тот всё равно притягивал взгляды некоторых сопровождавших делегацию солдат графа тар-Амора, то и дело перешёптывающихся между собой. Эсвейт видел кривые усмешки, которыми они одаривали его, смог различить несколько слов, среди которых чаще всего встречалось: «иссохай», и чувствовал обиду, что при нём нет меча. Пусть он и вынужден носить напоминание о своём рабском положении у всех на виду, но гордость пылала яростью от невозможности доказать, что он, Эсвейт, не является чьей-то подстилкой.

      Если бы не Ашрей, ворвавшийся в комнату подобно неожиданному шторму в очередном приступе раздражения, этот кусок кожи никогда бы не коснулся горла Сына Змеи. Но руки фасхран’кассры были сильными, цепкими и безжалостными. Они примяли худое тело Эсвейта к кровати, колено не дало ногам столкнуть нависшего над ним Ашрея, прижав, и короткая борьба за свободу оказалась проиграна в считанные секунды. Они рычали друг на друга, пальцы аль’ширы смогли впиться в щёку драконьего всадника, раскорябать её до неровных красноватых полос, пока их не сдавила чужая ладонь и не заломила руки за голову брыкающегося мальчишки.

      Тогда Эсвейт осознал — его могут убить. Пылающие янтарём глаза прожигали насквозь, и в них не было ничего, кроме презрения. Сейчас Рей смотрел на него не так, как обычно, когда сидел на краю кровати и внимательно следил, чтобы аль’шира съедал всё до крошки, а после сам разматывал оставшиеся кое-где повязки и смывал старую мазь, чтобы нанести новую. Тогда его пальцы были нежными, аккуратными и совершенно не требующими чего-то большего, чем позволения просто касаться обнаженного тела. В тот миг над Эсвейтом навис демон, щеривший крепкие зубы, готовый ими впиться в шею и одним рывком разодрать, упиваясь горячей кровью. Ашрей потуже затянул чёрную полоску кожи, и та удивительным образом превратилась в целое, не имеющее конца и начала. Эсвейт хрипел, царапал горло ногтями, пытаясь втянуть воздух полной грудью, но лишь заходился удушливым кашлем и смотрел сквозь пелену злых слёз в каменное лицо человека, в чьи благие намеренья он так глупо поверил.

      Он помнил, как пальцы фасхран’кассры сомкнулись на его щеках и заставили вздёрнуть голову, глядя в яркие угольки глаз. Губы Ашрея нехотя разомкнулись, будто глубокая трещина пробежала по ровной поверхности земли, и низкий шипящий голос выдохнул:

      — Ты забываешься, Змеёныш, — он коротко дёрнул голову Эсвейта, заставив болезненно прикусить губу. — Это напомнит тебе о своём месте.

      От этих слов веяло холодом. Рей брезгливо оттолкнул мальчишку от себя, поднялся и, выйдя прочь, вернулся глубоко за полночь. Эсвейт не спал, хоть и сжался в комок, подтянув колени к груди и накрывшись одеялом, он слышал пробирающий до самых костей стук окованных стальными пластинками сапог Ашрея по каменному коридору, скрип двери и тихий лязг щеколды. От этого внутри продирало инеем страха, сердце замирало в груди и тут же бешено пускалось в бег, пока аль’шира старался не дышать. Он слышал, как фасхран’кассра снимает с себя рубашку, тяжело присаживается на край кровати и стягивает сапоги, чтобы аккуратно поставить подле сундука. Они были увесистыми, с бляшками и ремешками на всю длину голенища, с массивной подошвой, которая так больно давит на кости, едва не разрушая их в пыль.

      Эсвейт старался не шевелиться — страх, вселившийся в него этим днём, не отпускал из своих ледяных пальцев. Затем Ашрей стягивал из петлиц тихо лязгающий металлическими чешуйками ремень — такое же грозное оружие, что и сапоги, — сворачивал его и убирал на край стола. Нож, который Эсвейт схватил в первую ночь, когда пришёл в себя, Ашрей предусмотрительно запирал в маленьком резном ящичке, где хранил загадочные письма. Он знал, что Сын Змеи слишком гордый, чтобы принять свою участь, и слишком честный для подлых попыток убийства, но всё равно не оставлял ничего, что могло стать оружием в руках даже хилого мальчишки.

      В ту ночь Эсвейта больше не трогали, а сон не шёл из-за ноющей боли и натёртой ошейником кожи. Он лежал на боку и впивался пальцами в собственные плечи, сквозь зубы обещая себе, что больше не поверит ни единому слову этого человека. Ни его взглядам, полных тепла и беспокойства, ни касаниям, слишком мягких и деликатных.

      А утром его разбудил пряный аромат мяса и печёных овощей. А вместе с ними вновь улыбающееся лицо Рея, в чьих тусклых глазах не было и намёка на былую брезгливость. Эсвейт сходил с ума и чувствовал, как тошнота подкрадывается к горлу, видя открытую улыбку человека, прижимавшего его к кровати и едва не задушившего стискивающим горло кольцом. Он смотрел на Ашрея и боялся пошевелиться, не зная, чего ожидать в следующий момент. Тот словно понял его мысли, и светящееся радостью лицо помрачнело и стало напряжённым, губы — прямая линия, взгляд потерянный и виноватый.

      — Эс… я…

      — Я думал, ты держишь своё обещание, — глухо ответил аль’шира, цепляясь пальцами за ошейник и силясь его порвать, но лишь сильнее мешал воздуху проникать в лёгкие. — Я доверился тебе, поверил твоим лживым словам, а это была жалкая уловка, чтобы…

      — Это не так! — поднос, на котором стояли глубокие тарелки и лежали куски хлеба, с резким звоном опустился на стол. — Просто… просто то, что происходит… это сложно объяснить… Поверь, я правда не собирался делать этого. Иди сюда, я сниму его и…

      Эсвейт видел вместо опасного воина растерянного человека, который пытался подобрать слова, но вместо этого разводил руками и нервно приглаживал волосы. И оставался сидеть у изголовья кровати, не решаясь приблизиться.

      — И потом вновь наденешь его на меня? Это такая игра, Рей? Пытка?

      — Нет. Это… — Ашрей выдохнул, его плечи опустились и руки безвольно повисли. — Где ты был вчера утром?

      — Я…

      — Пытался сбежать? — горькая усмешка исказила лицо фасхран’кассры, он посмотрел на замершего Эсвейта исподлобья, ожидая ответа.

      — Да, — аль’шира опустил голову.

      Вчерашнее утро словно было даровано Ясноокой Керу, ведь на его запястьях не было верёвок, а дверь оказалась не заперта. Эсвейт не мог не воспользоваться такой возможностью, он знал, что за такую удачу ему придётся заплатить, но надеялся воздать богине после того, как окажется за пределами замка. Он действовал по наитию, не успев даже придумать план, надеясь на милость Керу, и оттого первые шаги были осторожными и тихими. Он держался теней в пустых коридорах замка, ловя далёкие, полные утренней суматохи голоса и звуки, проникающие в узкие стрельчатые окошки. Блуждал по мягко освящённым галереям, не зная, куда идти и не решаясь спускаться на нижние этажи, где его бы приметила прислуга или, что хуже, стража. Здесь её не было — совершенно пустой этаж, отданный под нужды гостей, как решил Эсвейт.

      Его мучал лёгкий голод и жажда — оставшийся в комнате кувшин оказался пуст, как и тарелка, на которой Ашрей прошлым вечером принёс нарезанные фрукты. Тихие шаги всё равно отдавались эхом, заставляя чертыхаться сквозь зубы и прижиматься к холодным стенам. И когда впереди неожиданно послышались шаги, Эсвейт бросился к дверям, толкая каждую, надеясь, что хотя бы одна из них не будет закрыта. И оказался в библиотеке. Он даже не понял этого, когда, навалившись плечом на массивную, окованную дверь, едва не упал на пол, но успел зацепиться за кольцо, и поймать равновесие. Мягко закрыл дверь и прижался спиной, прислушиваясь к трепетавшему от возбуждения сердцу. Шаги приближались, послышались скучающие голоса стражников, можно было различить некоторые слова, целые фразы, но Эсвейт, развернувшись к двери спиной, медленно начал отступать вглубь.

      Это была вторая библиотека, которую он видел в своей жизни, и она представляла из себя светлое, просторное помещение с высокими в два-три шерита книжными шкафами из чёрного нарзианского дерева. Они стояли вдоль стен, возвышались перед аль’широй, создавая иллюзию лабиринта, но свет, проникавший из больших, хоть и узких окон, не давал библиотеке погрузиться во мрак. Шаг заглушали ковры, дорожками расстеленные вдоль шкафов, рядом с некоторыми стояли высокие лестницы. Эсвейт завороженно шёл вперёд, позабыв о солдатах и Ашрее, даже о своём побеге, повинуясь собственному детскому восторгу. В центре, куда падал свет, стояли столы с резными ножками и стульями с мягкими спинками, между оконными простенками спрятались альковы с диванчиками и мягкими подушками.

      — Для большинства свет знаний — лишь надоедливый блеск, — голос, заструившийся со стороны окна, куда Эсвейт ещё не успел посмотреть, слишком впечатлённый увиденным, продрал до самых костей. — Но для некоторых он сравним с силой богов.

      Аль’шира подобрался, готовый защищать свою жизнь голыми кулаками, но в слепящем свете, выжигавшем его глаза, стояла едва различимая фигура и совершенно не стремилась нападать. Послышался лёгкий хлопок — пальцы незнакомца закрыли книгу и отложили в сторону, — затем неторопливые приближающиеся к Эсвейту шаги, и высокая фигура молодого, незнакомого аль’шире человека загородила солнце.

      Чёрный мундир с золотым шитьём на стоячем вороте и обшлагах, золотые пуговицы вдоль запашного борта, красная выпушка бросалась в глаза, как тонкие кровавые нити на чёрной материи, белоснежный кушак с золотистыми перехватами, брюки, заправленные в сапоги. Взгляд Эсвейта заскользил вверх и упёрся в светлое молодое лицо, на губах — полуулыбка, синие глаза с интересом рассматривали напряжённые плечи аль’ширы, его нахмуренный, сосредоточенный взгляд, стиснутые желваки.

      — Но ты здесь не для этого, Змеёныш.

      Острый взгляд, пронизывающий до самой души, волосы, чернее самой тёмной ночи, светлая кожа и удивительной формы заострённые уши…

      — Демон, — хрипло выдавил из себя Эсвейт, медленно пятясь назад, чувствуя ледяные пальцы паники, охватывающие его.

      — Это весьма неловкий побег, — казалось, в потемневших глазах дэва потух вспыхнувший мгновение назад интерес, и он со скучающим видом повернулся спиной. — И раз ты здесь, то предположу, Ашрей в своём милосердии забыл запереть дверь, чем ты непременно воспользовался. Но что же дальше, Сын Змеи? Нижние этажи заполнены стражей, как и внутренний двор, а улицы города — наёмниками.

      Эсвейт дёрнулся, когда спиной налетел на шкаф, вызвав скупую, лишённую веселья усмешку дэва, искоса следившего за ним. Казалось, от хитрого взгляда подёрнутых ледяным бездушием глаз никуда не скрыться, они нашли бы его везде, куда бы аль’шира ни спрятался и в какую бы глубокую щель ни забился.

      Демоны… Живые боги, управляющие империей, которой не одно тысячелетие. Существа, способные из ничего создать целые города. О них Эсвейту рассказывали сказки на ночь, к ним взывали умирающие под драконьим пламенем харрсийцы, и они хранили безмолвие, не откликнувшись на мольбы. Безжалостные, равнодушные твари.

      — Ты злишься, — и Эсвейт неожиданно понял, что сжимает челюсти с такой силой, что скрипят зубы, а кулаки подрагивают от напряжения.

      Демон, фарри, стоял перед ним спиной, безоружный и одинокий. И пусть он такой же высокий, как и Ашрей, но если напасть со спины, ударить под колено и заставить опуститься, тогда он смог бы взять в захват голову демона и одним рывком…

      …грудь прошибло болью, будто в неё с размаху ударил кузнечный молот, выбивая весь дух. Эсвейт задохнулся глотком воздуха, схватился за горло, пытаясь сделать вдох, но что-то стискивало шею, едва не ломая её. Он заскрёб ногтями по собственной коже, и в слезящихся глазах мутнело с каждым ударом сердца. В последний раз Эсвейт сфокусировался на стоящем дэве, чья ладонь находилась на уровне груди и будто сжимала невидимый кубок, сморгнул слёзы и, собрав оставшиеся силы, бросился на чёрное размытое пятно. Ему не хватило всего двух шагов, когда пустота в лёгких окончательно сломила его, и тело безвольно рухнуло на подставленные кем-то руки.

      Хватка, сдавливавшая гортань, исчезла, и Эсвейт в полуобморочном состоянии жадно втянул показавшийся сладким воздух вместе с книжной пылью, зашёлся кашлем, скрючившись и чувствуя на губах тонкие ниточки слюны. По пунцовым щекам бежали слёзы, тело трясло, но чьи-то ладони продолжали держать его на весу. Потянувшись вперёд, Эсвейт схватился за плотную ткань, попытался подтянуться и встать на ноги, но вместо этого его руку больно сжали, отвели в сторону, а аль’ширу, как тряпичную куклу, усадили на стул.

      — Я до сих пор пытаюсь найти в вас то, что так восторгало Алекриса, но раз за разом нахожу безмерную глупость. Неужели именно это так радовало его? Жажда разрушить мир, который создан для того, чтобы вам, глупым, надоедливым животным, было где создавать семьи, выращивать скот, торговать и жить без убийств себе подобных и страха.

      Эсвейт безвольно сидел на стуле и смотрел в пустоту перед собой, иногда содрогаясь от накатывающего как волны кашля. Его намокшие от испарины волосы скрывали глаза и та же ладонь, что безжалостно лишила лёгких аль’ширы воздуха, любовно убрала мешавшие пряди за ухо и приподняла красное лицо мальчишки за подбородок. На Эсвейта смотрели синие сапфиры и не выражали ничего, кроме немого вопроса, ответ на который Сын Змеи не знал.

      — Но вы, имеющие всё, решаете, что чьи-то слова о Свободе — истина, и охотно идёте на убой под гимн чужой лжи.

      — Можешь не стараться, — с одышкой, тяжело ворочая языком перебил его Эсвейт и дёрнул головой, брезгливо кривя губы. — Я не поверю ни одному лживому слову. Мы для вас не больше, чем смешные игрушки, которыми так легко управлять и стравливать друг с другом на потеху скуке.

      Пальцы дэва исчезли, чтобы в то же мгновение больно сжать волосы Эсвейта, задирая его голову так высоко, что он с трудом сглатывал, чувствуя, как натянулась кожа на горле. Запах моря мимолётно скользнул по лицу аль’ширы, и тот замер, ловя широко распахнутыми глазами искажённое досадой лицо дэва.

      Мягкое прикосновение к щеке. Заботливые пальцы, придерживавшие голову, пока истощённый аль’шира жадно глотал воду, а после бережно стёрли с лица влагу. Он не видел лица, едва державшись на грани сознания, но запах моря запомнил столь ясно, что сейчас вряд ли бы мог спутать с чем-то другим.

      — Слишком громкие слова для такого мальчишки, чья заслуга — плен. Они скорее подходят для самоуверенного воина, который знает им цену. Как Эоран. Так вот что он предпочитает говорить своим поклонникам. Чем ещё этот лис заманивает в свой культ мнимой свободы? Может быть силой, что сравнится с могуществом «демонов»? Хотя, зная его натуру, он предпочтёт это оставить при себе. Никто не терпит союзников, чья сила сравнима с собственной, такими крайне сложно манипулировать.

      Пальцы дэва разжались, и тянущаяся боль постепенно потухла, позволив Эсвейту нервно втянуть воздух. Он стискивал подлокотники стула и пытался проглотить навязчивый вопрос, но тот продолжался вертеться на языке.

      — Почему ты был добр ко мне? — полушёпот-полурычание, грудное, вырывающееся из самого сердца. — Если так ненавидишь.

      — На вас всегда нападает любовь к драматизму, когда сюжет пьесы развивается не в том ключе. До сих пор не могу привыкнуть к этому, сколько бы ни наблюдал за подобными сценами, — тяжёлый вздох, и по щеке скользнуло едва уловимое дуновение. — Потому что ты нуждался в этом. То, что вы оправдываете добродетелью, не более, чем действие, требующееся в определённый момент. Ты хотел пить — я дал воды. Вы придумали добро и зло, чтобы оправдывать свои и чужие поступки в том или ином ключе, я же вижу лишь действия. Хаотичные, нелогичные, управляемые алчностью, гневом, завистью.

      — Поэтому мы хотим свободы от таких бездушных тварей. Мы умеем любить, чувствовать, жить…

      — Ты правда думаешь, что такая удивительная вещь есть только у вас? Ты разочаровываешь меня, Змеёныш. Не испытывай я чувств, ты бы сейчас болтался над воротами, составляя компанию своим товарищам.

      Эсвейт закричал, резко поднявшись на ноги и хватая за грудки дэва, чьё бесстрастное лицо вдруг исказилось искренним удивлением. Он хотел что-то сказать, сделать жест пальцами, но аль’шира перехватил его кисть, сжимая её цепкой хваткой и, дёрнув мундир фарри, ударил того лбом в переносицу. Вспышка боли, брызнули капли крови, заставляя на мгновение зажмуриться, и тихий, наполненный болезненной яростью вой донёсся из-под закрывшей светлое лицо дэва ладони. Эсвейт хотел ударить вновь, но свободная, перепачканная кровью ладонь демона впилась в лицо, закрывая глаза, обожгла сорвавшимся с её поверхности сухим жаром. Одно мгновение — и руку, которая держала запястье дэва, болезненно заломили, а самого аль’ширу схватили за шкирку, как провинившегося мальчишку, и с силой опустили грудью на стол, переворачивая чернильницу с пером и небольшие кипы книг и свитков.

      Прижатый к лакированной поверхности, ощутивший, как в нос ударяет вязкий запах чернил, и чёрная лужа медленно подползает к его лицу, Эсвейт попытался вырваться и почувствовал движение кости, как она с хрустом дёрнулась, и тело содрогнулось от пронизывающей боли. Он вскрикнул, и ладонь плотно зажала рот.

      — Ты любимец Ясноокой, раз привлёк его внимание, Змеёныш. Окажись на месте Ашрея кто-то другой, и твоя судьба стала бы куда трагичнее, чем сейчас, — чужая хватка рывком оторвала Эсвейта от стола, заставляя выпрямиться.

      Он спиной чувствовал близость дэва и исходящую от него волнами угрозу, но вместо мучительной смерти и пыток его развернули лицом к себе, и Эсвейт не без удовольствия смотрел на залитое кровью лицо. Пальцы, что взяли ноющую от боли руку, сильные, но аккуратные, стиснули запястье и локоть выше сгиба, резкое движение, локоть ушёл вниз и Эсвейт, закусив губу, почувствовал облегчение. Его всё ещё беспокоила ноющая боль, но теперь кость не торчала под кожей устрашающей шишкой.

      — Я не стану препятствовать в побеге, но до того мгновения, как решишь, что Ашрей — преграда, которую нужно устранить. Поверь, пытки и смерть — это не самое ужасное, на что можно обречь человека.

      Дэв жестом отправил прочь притихшего Эсвейта, вынул из кармана брюк платок и теперь увлечённо стирал подсыхаюшую кровь с губ и подбородка. Он не обернулся, когда аль’шира прокрался мимо него, то и дело оборачиваясь через плечо в страхе на возмездие, и не отправил за ним солдат, даже когда лишённый сил Эсвейт вернулся в свою комнату и не застал там Ашрея.

      Они покинули Аэлерд через день в сопровождении двадцати солдат из личной гвардии графа, который провожал их вплоть до самых ворот, за которыми Эсвейт увидел пятерых драконов. Огромных, сверкающих в своих металлических доспехах чудовищ, на чьих спинах восседали всадники, по одному на каждом, кроме того, что был вторым по счёту. Он выгнул мощную гибкую шею, открыл пасть, из которой вырвались облачка сизого пара, и потянулся, шумно вбирая чешуйчатыми ноздрями воздух к Ашрею.

      Эсвейт вдруг понял, что смотрит на Рея так, словно впервые его увидел. В чёрной диковинной броне, без плаща, как у остальных, с грозным клинком в ножнах, где яркий, гипнотизировавший всякого, кто взглянет на него, камень мягко сиял и переливался вихрями под прозрачной поверхностью. И вопрос, на который Ашрей не давал ответа, обрёл простое объяснение — фасхран’кассра. Драконий всадник, гордость империи, постепенно становившаяся легендой. Он спешился, накинул повод на переднюю луку седла и подошёл к своему кассре, похлопав крепкий бивень, будто приветствовал старого друга. Ответом ему было урчание, с которым огромная тварь обдала облачками пара из ноздрей, медленно жмурясь, и у Эсвейта внутри живота всё сжалось от нахлынувших чувств.

      Он нервно перебирал поводья, не глядя ни на кого и ожидая, когда ему прикажут спускаться с лошади и карабкаться на спину, но вместо этого Ашрей подошёл к старику, чьё хмурое лицо было обезображено ожогом. То был Драйган ат-Троу, Первое Копьё и старший брат джанара Сейбара. Эсвейт с трудом заставил себя посмотреть на остальных, затем исподлобья взглянуть на разговаривающих перед отправлением делегации дэва и Барнеля тар-Амора. Кого же они, именем всех дочерей Солвиари, сопровождают?

      — Не отставай, шиназза! — тот, что оседлал самого крайнего, глубокого бордового цвета кассру, взметнул в небо кулак и молодое весёлое лицо исказилось задорной улыбкой.

      — О, ну хватит паясничать, мейза, не то выпну тебя из седла и отправлю до столицы на своих двоих. На земле ты и черепаху не обгонишь.

      — Я готов доказать тебе обратное, вар-Хард, но хочу быть уверен, что у тебя есть деньги, чтобы загладить столь подлый удар, оставленный своим недоверием, двумя, а то и тремя бутылочками великолепного вархирийского вина.

      — Держи нос по ветру, дорогой Аствэй, скоро ты будешь исполнять другую песню.

      В то время, пока Эсвейт слушал препирания и споры двух фасхран’касср, не выпуская из вида чёрного скакуна с всадником, от которого по загривку пробегала гневная дрожь, Ашрей вернулся к своей лошади. С того дня, как аль’шира признался в своей единственной попытке побега, он не разговаривал с ним, если этого не требовала необходимость. Даже одежду он принёс молча, положил на край кровати и тут же вышел, дождавшись, когда Эсвейт омоет себя в заранее принесённой прислугой ванне, а после переоденется. Всё так же спал на шкурах и походном одеяле, приносил завтрак и ужин, но никогда — обед. И даже когда пришло время отправиться в столицу, Ашрей лишь сухо доложил об отбытии, ни разу не взглянув на аль’ширу.

      Лошади нетерпеливо мотали головами и переступали с ноги на ногу, гвардейцы тар-Амора тихо переговаривались, кто-то уже подносил бурдюк с водой ко рту, запивая сухой кусок хлеба, взятый в дорогу. Но вот драконы неспешно повернулись и, с грохотом переставляя пятипалые лапы, удалились на расстояние, где стали взмывать в небо, не боясь потоками ветра смести хрупкие фигурки людей. Один за одним они становились маленькими точками, а один из них сделал последний круг над городом и присоединился к товарищам. Граф заметно оживился и облегчённо выдохнул. Вдали запели рожки, ударили барабаны — двинулась с места армия Авераха-Быка, и их стяги и знамёна затанцевали над холмами.

      Эсвейт дёрнул поводья, заставляя пегую лошадку приблизиться к гнедому скакуну Ашрея и, поймав его взгляд, тихо спросил:

      — Почему не на драконе?

      — И подарить шанс скинуть меня из седла? — угольно-чёрные брови фасхран’кассры приподнялись, но в пылающем янтаре не было даже искры от шутки. Он вздохнул, немного расслабившись и посмотрел на прощавшегося с графом дэва. — Будем сопровождать принца в столицу.

      — Принца?

      Ашрей перевёл взгляд на открывшего в изумлении рот Эсвейта и впервые улыбнулся, пусть и насмешливо, косым росчерком кривя рот, но без привычного презрения.

      — Теперь можешь хвастать, что разбил нос Его Императорскому Величеству и остался жив. Тебе никто не поверит, но какая-никакая, а заслуга, — и стукнул пальцами по всё ещё отвисшей челюсти Эсвейта, уставившегося на подъезжавшего к ним дэва.

      — Мы готовы, ке’нея, — налившаяся болезненной синевой переносица выделялась на красивом лице дэва, и, как слышал аль’шира, к ней не прикасался даже взволнованный столь вопиющей дерзостью Лукар, до сих пор недовольно покачивая головой и хмурясь от одного взгляда на принца.

      Их процессия уже тронулась в путь под звук рожка, когда из распахнутых ворот Аэлерда появился мчащийся во весь опор всадник, пригнувшийся к спине своей лошади и придерживающий явно великоватый шлем одной рукой. Он резко потянул поводья лишь когда оказался подле Ашрея, заставив своего взмыленного скакуна приподняться на задние ноги и затанцевать в воздухе, оглушая тонким жалобным ржанием столичную делегацию. Двое прозевавших появление всадника гвардейцев поддели пятками своих лошадей и теперь сближались с двух сторон, беря в тиски и вынимая из ножен мечи. Человек рванул с головы шлем и устало сплюнул на землю, заставив одного из солдат удивлённо присвистнуть.

      — Ты это куда, Валан?

      — Не видно, Людо? Еду с вами.

      — Это тебе не дамская прогулка, — смеясь отозвался второй, но меч всё же убрал. — Возвращайся назад, тей’хва. Или у тебя кончились кого сторожить?

      — Так вы их всех сами на площадях перевешали. Теперь там даже крыс не найти.

      Эсвейта передёрнуло. Мерзкое чувство отвращения к людям, что окружали его, одетым в цвета тар-Амора, вязкой жижей скатилось по горлу вниз и осело в животе. Он склонил голову, но их слова продолжали проникать в уши и заставляли чувствовать не просто раздражение — злость. Если бы у него был меч, он бы вызвал их всех на дуэль и вырезал языки у каждого, осмелившегося так насмехаться над мёртвыми.

      Солнце ослепило его с той стороны, где должен был ехать Ашрей, заставив прищуриться и тут же озадаченно оглядеться по сторонам. Фасхран’кассра возвышался на своём скакуне над невысокими, облачёнными в доспехи и табарды зелёного цвета, напоминавшего хвою, с изображением башни с венцом над зубчатой вершиной, солдатами. Когда-то Эсвейту казался этот герб нелепым — венец и башня, что может сказать такой символ вражеской армии. Оказывается, достаточно, чтобы Эсвейт остался единственным, кто вышел из отмеченных этим гербом ворот при своих руках и ногах. Он придержал лошадь, та покорно замедлила шаг и вскоре остановилась, позволяя всаднику прислушаться к разговору.

      — Я с вами еду, — раздался возмущённый голос обожжённого солдата, чьё лицо Эсвейт смутно помнил, но не мог понять, где же встречал. — Старший отпустил. Так и сказал, катиться ко всем ишрадулам.

      — Тебе так на столицу поглазеть не терпится, Валан?

      — Закрой рот, Людо, — нервно отмахнулся приезжий всадник и недовольно насупился под тяжёлым взглядом молчавшего Ашрея.

      — Только мы до Мейрада сопровождаем и назад.

      — Мне хватит.

      Тот, что с ожогом пожал плечами и с вызовом посмотрел на фасхран’кассру, словно готовясь вступить в спор, но Ашрей лишь развернул коня и поравнялся с Эсвейтом, тихо проворчав:

      — Кучка безмозглых ослов.

***

      Кто бы что ни говорил, но в окружении гвардейцев, даже таких, что были у Барнеля тар-Амора, дорога казалась безопасной, если не считать огромную армию, растянувшуюся на сотни шеритов и поднимающую пыль тысячами ног, копыт и колёс. Чёрные флаги с белой собачьей головой трепал ветер, то ярившийся между холмов, то замирающий и едва ласкавший разгорячённые полуденным солнцем тела. Нестройный хор десятка глоток орал похабные песни, они били кулаками по мятым нагрудникам, бряцали щитами в такт; скрипели несмазанные спицы колёс, телеги медленно катились среди людского потока, возвышаясь крытыми верхушками, и из них выглядывали довольные лица увязавшихся за наёмниками шлюх. Кто-то из солдат хватался за край борта, на ходу заскакивал внутрь и исчезал в глуби под весёлый женский хохот и визг.

      Эсвейт видел, с какой завистью поглядывали некоторые гвардейцы на тех счастливцев, что решился скоротать время в компании соблазнительных иссохай. Они сглатывали слюну, косясь на телеги, но не решались свернуть в гущу наёмников, оставив невозмутимую к общему хаосу делегацию. А после принц прибавил шагу и вывел свой отряд к голове армии, нагнав Авераха-Быка, мерно покачивавшегося на спине диковинного толстоногого животного, имевшего массивную вытянутую морду и три рога: один на носу и два над надбровными дугами. Голова крепилась на толстой, едва заметной шее, а кожа имела серый цвет, как покрывшая сапоги дорожная пыль. Эсвейт оглядел животное как мог, отметив, что оно было совершенно голым, не имея даже клочка шерсти, неповоротливый хвост заканчивался похожим на булаву навершием и мог крушить кости и даже железные панцири.

      Огромные, начищенные рога сияли в лучах солнца стальными колпаками и полосами, полностью облачённый в латный доспех и придерживающий на коленях свой устрашающего вида клевец, наёмник прищурил карие глаза и с хитрой улыбкой коснулся пальцами переносицы, приветствуя Эсвейта.

      — Эта встреча радует моё сердце, как солнце — землю, — раскатисто рассмеялось чудовище, заставив обратить на себя внимание всякого, кто не был привычен к его громогласному смеху. — Значит, смог выжить, Змеёныш. А где твой друг, я не заметил его болтающимся на верёвке.

      Эсвейт не ответил, стиснув сильнее поводья и утыкаясь взглядом в спину впереди едущего Лукара.

      — Вот как, — протянул наёмник. — Он оказался ещё удачливее тебя, раз его нет ни здесь, ни там.

      Большой палец латной перчатки показал куда-то за спину, и Эсвейт бросил испепеляющий взгляд на усмехающегося наёмника, заметив, что в этой улыбке нет и намёка на насмешку, скорее лёгкая жалость к аль’шире.

      — Ты не злись, Змеёныш, это война. На ней товарищество быстро сменяется на тех, кто смог, и тех кому не повезло. И пусть ты в ошейнике, но при тебе руки и ноги, а значит ещё годен на что-то. Знаешь, если скажешь кто твой хозяин, я выкуплю тебя у него, и можешь присоединиться к моим ребятам. Это если ты настолько же свирепый воин, как говорят обо всех аль’ширах, малыш.

      — Я лучше окажусь в пасти кассры, чем решусь стать таким же продажным ублюдком, как ты. Лейв был прав.

      Аверах покачал головой и вновь коснулся переносицы двумя — указательным и средним — пальцами, затем подбородка, тем самым прощаясь с нахохлившимся, стискивающим поводья Эсвейтом, гневно раздувающим ноздри. У него было ещё множество слов, которые хотелось бросить в лицо этого предателя, но тот забыл о существовании аль’ширы, как только отвернулся к своей Правой Руке.

      Эсвейт остался один, лишённый компании: Ашрей, не особо переживая за него, был во главе рядом с принцем, вполголоса что-то обсуждая, но как приметил Сын Змеи, его «хозяин» больше молчал, изредка давая ответы. Гвардейцы сопровождали процессию по обе стороны на небольшом расстоянии, лениво покачиваясь в сёдлах и утирая льющийся на глаза пот, кто-то осмелился снять шлем и подставлял лицо под прохладный ветер. И все они продолжали бросать косые взгляды на его ошейник.

      Когда первые сумерки коснулись неба, где тускло сияла Оверида, оглашая приход Матери-Ночи, Аверах скомандовал встать лагерем в просторной долине, недалеко от тихой деревушки, куда в первые часы наведался отряжённый отряд наёмников. Тенты для принца и его людей поставили близ возвышающегося над остальными палатками шатра Авераха-Быка, вокруг которого выросла стена из тентеллетов, принадлежащих капитанам и сотникам. За чёткими границами сердца лагеря бурлило бесконтрольное, полное хаоса море, сплетающееся из множества голосов, криков и звуков. В стремительно опускающейся тьме вспыхивали то тут, то там костры, вокруг которых собирались отряды по четыре и даже десять человек, пуская по кругу фляжку с вином, ожидая сытый ужин, который готовила обслуга. Рявкали десятники, назначали часовых и патрули вдоль границ лагеря и дороги на случай появления мародёров или, чего мало кто ожидал, мятежников. Ржали стреноженные кони, застучали стаканы с беснующимися умелой рукой костями, и в бликах огня заблестели монеты, брошенные собравшимися игроками на поверхность перевёрнутых бочек.

      Эсвейт попытался сглотнуть, но сейчас ошейник, словно нарочно, сдавливал горло особенно ощутимо. Пальцы без особой надежды шкрябнули чёрную кожу и безвольно упали вдоль тела. Никто не дал ему никакого дела, оставив подле шатра Авераха. В мешанине из мелькающих в тенях и при свете костров людей, он не мог разглядеть даже принца, чей тент оказался пустым, когда Эсвейт, собрав всё своё мужество, заглянул туда. Он не видел даже гвардейцев тар-Амора, которые, дождавшись отведённого для них просторного павильона, забыли, кого должны охранять и влились в разнузданную ночную жизнь лагеря. Как бы их не прирезали там, с мрачной усмешкой подумал аль’шира, он бы ничуть не огорчился, не вернись к графу несколько человек из его ублюдков. И, застегнув ворот на все пуговицы, вышел за внутренний круг капитанских шатров в хаос лагерной стоянки.

      На него мало кто обращал внимание, как и в тот раз, когда он шёл на встречу к Авераху-Быку с Урлейвом. Тогда им на пути попалась неудачливая шлюха, за которую вступился его кровник, поняв, что слова не переубедят Эсвейта отступиться от бездумного милосердия. Теперь же рядом никого не было и ощущалась гнетущая пустота по левую руку. Он трижды перешагивал через пустые бутылки с остатками вина, один раз чуть не был сбит пробегавшей мимо смеющейся женщиной, едва прикрывавшей грудь, за которой гнался пьяный бритоголовый щербатый наёмник. Отпихнув замешкавшегося Эсвейта, едва не свалив с ног, он поймал шлюху и тут же завалил на траву под общий смех соратников. И это только начало ночи, подумалось аль’шире, пока пальцы растирали ноющее плечо.

      — Эй, парень! — в какофонии голосов, лошадиного ржания, ударов костей и визгов сложно было что-то расслышать. — Змеёныш!

      Чья-то рука подхватила Эсвейта под локоть, в нос ударил кислый привкус мутного вина, что исходил от стоявшего рядом гвардейца. Эсвейт его помнил, как одного из говорящего с Валаном, но имени его никто не называл. Его глаза блестели в танцующем свете костров, а на широком усатом лице расползлась дружелюбная, хоть и пьяная улыбка, обнажая заметную щель между передних зубов.

      — Почему один? — слегка заплетаясь языком, покачиваясь на пятках, проговорил гвардеец. — Пойдём к нам, выпьем за… за хорошую дорогу!

      Он махнул свободной рукой в сторону одной из палаток, у грязного бока которой сидело несколько столь же пьяных мужчин, тиская двух молоденьких шлюх. Они драли глотки песнями и смехом, то и дело игриво забираясь под длинный подол юбки одной из девочек, которой вряд ли стукнуло шестнадцать вёсен. Эсвейт поморщился и отступил на шаг, пытаясь вырвать руку из цепкого захвата:

      — Нет, я ищу… принца.

      — Принца? А, принца… Так занят он, — короткая сальная ухмылка расползлась на заросшем лице гвардейца. — Сам видел, как в одну из палаток зашёл. Видать, со своими друзьями повеселиться решил. Тоже!

      И засмеялся, выдыхая на сморщившегося Эсвейта кислой вонью вина и лука. Не удержался на ногах, навалился на слегка пригнувшего колени аль’ширу и заскользил ладонями по бокам и бёдрам.

      — Хватит дёргаться, маленький паршивец! Будто мы не знаем, для чего такую красивую мордашку выкупили у графа!

      Эсвейт замер, медленно выдохнул, успокаивая сердце, и оттолкнул от себя рычащего гвардейца, коротко замахнулся и впечатал кулак в пухлую щёку, выбивая из пьяного солдата дух. Тот охнул, замахал руками и рухнул на траву, скуля от боли и цедя сквозь окровавленные зубы:

      — Сукин ты сын, думаешь, тягаться с нами можешь? Я тебя, паскуду, первым возьму, вот посмотрим, как ты брыкаться будешь, маленький выблядок.

      Эсвейт развернулся на пятках и направился в сторону капитанских тентеллетов, прибавляя шаг, не оборачиваясь на окрик пьяного, лежащего на земле гвардейца. У него не было ни меча, ни ножа, его плечо всё ещё ныло от неосторожных движений, а тело не оправилось от заточений. Нет Урлейва, помочь ему, даже Ашрея, как бы Эсвейту не хотелось видеть его рядом с собой.

      — Тей’хва Эсвейт! — рычал сам на себя аль’шира. — Нужно было оставаться там, где оставили…

      Кто-то дёрнул за плечо, острая боль прострелила тут же мышцы, прошлась по всему телу, сбивая Эсвейта с шага и ослепляя яркими вспышками. Широкая, мозолистая ладонь закрыла рот, из которого прорывался яростный рык напополам с криком, сдавила тисками, пока брыкающееся, пытавшегося выкрутиться из захвата тело тащили в сторону утопающих в тенях палаток. Там не разжигали костры, но притаились ждавшие именно его, аль’ширу монстры, чьи человеческие лица искажались во тьме до звериных, алчущих крови.

      — Поймал гадёныша, — голос низкий, рокочущий, принадлежал тому, кого звали Людо. Его щетинистый подбородок прижимался к щеке Эсвейта, натужно таща сопротивляющегося мальчишку к остальным. — Бонзо, держи его! Лягается, как взбесившаяся лошадь!

      — Вот и объездим его.

      Кто-то попытался схватить Эсвейта за ноги и тут же тихо завыл, отшатываясь, когда Эсвейт с мстительным удовольствием опустил ногу — на колене штанов расползалось тёмное пятно крови.

      — Держи, выродок Матери! Крепко! Лайно, верёвку! Сейчас свяжем, он сразу успокоится.

      Эсвейта швырнули на землю, в нос ударил запах травы и растоптанных ягод напополам с цветами. Чужие жадные руки давили меж лопаток, продолжая заламывать руки за спину, и петля из грубой пеньковой верёвки обвила запястья и туго впилась в кожу. Эсвейт попытался вырваться, встать на ноги, но Людо наотмашь ударил по лицу, заставляя аль’ширу вновь припасть к земле. По телу заскользила испачканная рубаха, оголяя спину, чьи-то пальцы легли на кожу, вызывая приступ паники. Страх вместе с ладонями пробирался вверх, скользил холодом и стискивал готовое вырваться из грудной клетки сердце. Он хотел закричать, но в зубы через силу втиснули провонявшую потом рубаху.

      — Штаны стягивай, — приказал Людо, нависая над тяжело дышащим Эсвейтом. Слёзы заблестели на щеках, ноздри жадно вбирали загустевший от жара множества тел воздух. — Чего ты его как бабу мнёшь.

      Когда нетерпеливые пальцы коснулись ремня, Эсвейт зло и протяжно завыл. Его плечо жгло болью, тело содрогалось от чужих касаний, и единственное, что он видел — носки окруживших его сапог.

      — Людо? Дыхание Иссохай, что вы творите?

      — Ты либо исчезни, Валан, либо занимай очередь.

      — Вам мозги Аллаки пожрал?! Развяжите его! Если он узнает…

      Эсвейт видел, как отдаляются сапоги Людо, как он перешагивает через его безвольное тело и подходит к Валану, а после удар, короткий захлёбывающийся вдох, и кто-то упал на колени, сдавлено кашляя и отхаркиваясь.

      — Думаешь, мы не знаем, как вы всей гурьбой веселились с этими змеёнышами? Нам эта свинья Шукре всё рассказала, разве что не сказал, как Ильдо эта бешеная сука прирезала, когда они в очередной раз её навещали. И что-то ты им не шибко мешал. Так что закрой свой рот, Валан, твой скулёж только мешает.

      Людо гнусно рассмеялся, пнув затихшего товарища, и повернулся к нему спиной, возясь с ремнём и завязками на штанах.

      Эсвейт зажмурился, набираясь храбрости выдержать унижение, вспоминая Мирасу и её последние слова. Если ему уготовлена такая участь, примет её, а после убьёт каждого, одного за другим, чтобы отомстить и с гордостью уйти вслед за своей соратницей. Просто нужно потерпеть, ведь он Сын Змеи, он умеет преодолевать трудности.

      — Иль’хаза алтиар кхиль’я, Эсвейт, — хрипло прошептал сквозь стиснутые зубы аль’шира, всё ещё находя в себе силы сопротивляться, пытаясь вырваться из верёвок, впивавшихся в запястья.

      — Людо!

      Валан вскочил на ноги со звериной ловкостью, бросаясь на гвардейца со спины, повис на нём, сбил с ног, и оба покатились по траве, вцепившись друг в друга. Эсвейт слышал, как они кричали друг на друга, как крепкие кулаки впивались в бока и скулы, ломая кости и стёсывая кожу с костяшек. Его один раз задело ногой, больно пнуло в бок и аль’шира съёжился, группируясь, насколько это возможно, пока вокруг него пьяные гвардейцы пытались разнять крутящихся в траве товарищей.

      — Людо, опомнись! Его не трогали! Не трогали! Он убьёт тебя, мейза!

      Валана скрутили по рукам и ногам, оттащили от сплёвывающего кровь и выбитый зуб Людо, и Эсвейт успел заметить, как от боли морщится покрытый ссадинами и кровью молодой тюремщик. Из разбитого, искривлённого набок носа хлестала крови, на губах зияла рана, как на распоротой брови, заливая левый глаз. Его поставили на колени, придерживая за руки, и поднявшийся на ноги Людо вальяжно подошёл к обмякшему солдату, плюнул на залитое лицо и тут же впечатал кулак в левую скулу. Голова Валана дёрнулась в сторону, затем в другую, когда гвардеец с размаху ударил по правой. Он напоминал тряпичную куклу, из которой достали солому, и теперь она висела на чужих руках безвольной горой плоти, пока Людо не надоело его избивать. Он схватил Валана за волосы, взглянул на изуродованное лицо и с отвращением оттолкнул от себя.

      — Только раззадорил, безмозглый слюнтяй.

      Эсвейт болезненно сглотнул, с холодной решимостью следя за вернувшимися к нему гвардейцами.

      Судорожно втянул носом воздух.

      Крепче впился ногтями в собственные ладони.

      Закрыл глаза и почувствовал, как горячая кровь пролилась на его щёку. Заскользила по коже, обжигая теплом и попала на губы, окропив ржавой солью. Эсвейт дёрнулся, попытался откатиться назад, перевернулся на спину и увидел перекошенное от удивления лицо одного из гвардейцев. Сквозь прижатые к горлу пальцы сочилась чёрная жидкость, падая каплями на примятую траву. Из перепачканного рта вырвался сиплый смешок, и мертвец завалился вперёд, едва не придавив своим телом аль’ширу.

      В ночной мгле, где не горел ни один костёр, ярко полыхали два золотистых уголька, и Эсвейт почувствовал кожей разъедающий Ашрея гнев.