Во тьме что-то происходило.

      Я не мог сказать что именно, но там, за кругом света, в котором я сидел, ожидая возвращения драконьего рыцаря, что-то менялось. И это пугало.

      С моего последнего пребывания в мире живых прошло дня два или три, Ашрей не давал контроля над телом, оправдывая своё нежелание дорогой и слишком близким присутствием того человека, Тейррана, мол, он может всё понять, раскрыть наш секрет, но я знал, что дело во мне. Он боялся, что я всё испорчу, вновь дам себе волю, начну действовать так, как действовал бы сам, а не как он, но, чёрт возьми, что ещё мне остаётся делать, когда есть шанс что-то изменить к лучшему?! Я смог спасти Эсвейта, сдержал своё слово и даже сохранил тайну Ашрея. По крайней мере, я надеялся на это. Но чем дальше мы отъезжали от стен города, тем сильнее меня грызли сомнения, что мой рыцарь позволит мне вновь ощутить жизнь, увидеть мир живых глазами, пусть и его, но всё же. Он приходил в тяжёлом молчании, садился у костра, закрывал глаза и погружался в медитацию. Не говорил, не позволял говорить мне, держал расстояние и обращался лишь в том случае, когда наступало отведённое мне время. Я же в свою очередь перестал говорить, что покидал покои, более не заботясь о том, что скажет Ашрей. Между нами росла невидимая стена, выстроенная на обломках доверия и скрепленная обидами.

      Я всё больше нервничал от мыслей, что могло происходить с Эсвейтом, пока я был заточён в асшах’гехаре, ведь этот пылкий мальчишка мог учудить что угодно, даже попытаться сбежать и тем самым попасться в руки того бога. И что тогда с ним произойдёт, ведомо одному Ашрею, но вряд ли он расскажет обо всём мне. Сегодня я набирался храбрости, чтобы впервые заговорить, и, что важнее, узнать, что мы будем делать дальше. От волнения я то и дело сжимал и разжимал пальцы, чувствовал волнение, заполняющее меня с ног до головы и заставляющее тело дрожать от нетерпения, ведь чем дольше не появлялся драконий всадник, тем трусливее я становился. А если он вновь обнажит свой меч? Могу ли я умереть уже будучи эссенцией души? Как быть, если в этот раз он отберёт у меня последний шанс побыть живым? Нет, о последнем лучше не думать, мы скрепили договор кровью, а это самое святое, что может быть.

      В какой-то момент я поймал себя на мысли, что совсем перестал думать о своём прошлом: о сестре, Максе, самолётах, о том, что произошло. Принял свою смерть и появление в каком-то фантастическом мире за данность, как если бы в соседний город на выходные съездил. Для меня, убеждённого в нелогичности, глупости и абсурдности всяких книжек об эльфах, гномах и прочих сказочных существах, я воспринял Ашрея, Эсвейта и драконов так, словно это часть меня и я родился и жил среди этого. Может, причина в том, что я делил тело, а вместе с этим и знания? То, что я черпал из памяти фасхран’кассры, вливалось в мой собственный разум подобно реке, впадающей в котлован пересохшего озера и наполняющей его. Поэтому я не считал полёты на огромных реликтах чем-то странным? А может ли быть такое, что я — это я, а не суррогат своей памяти, случайно затерявшийся в чужом разуме и доживающий остатки ещё не потухшего сознания?

      Нет, я есть я, никто не отнимал у меня прошлое, моё имя и мою память, просто сознание рисует фантасмагорическую картину, пока я лежу в коме после нападения шакалят. Как очнусь, если очнусь, вернусь в свою комнату, брошу синьку и займусь чем-то полезным, насколько мне позволят нерабочие ноги. А пока что…

      Я сдался.

      Мне отчаянно хотелось драть криком и воем горло, метаться от стенки к стенке, рвать и метать, но всё это бурлило и клокотало где-то внутри, снаружи я продолжал напряжённо вглядываться в огонь костра и ждать Ашрея.

      Тот появился так же тихо, как и всегда. Величественный, мрачный, с пылающими глазами, горящими в темноте двумя золотыми точками. Он остановился у очерченного светом круга, взглянул на моё напряженное тело и сделал шаг вперёд.

      — Завтра ты объяснишь Змеёнышу его положение, — холод, с которым Ашрей говорил об Эсвейте, лишь сильнее раззадорил мой постепенно угасающий запал. Я стиснул кулаки и продолжал слушать, подбирая момент. — Иначе, это сделаю я, и это никому не понравится. Особенно тебе.

      — Он не раб.

      — Он не был рабом, пока ты не сделал его таковым. Или ты думаешь, что заплатив за кого-то, даришь свободу? Тогда ты ещё больший мейза, чем твой Змеёныш.

      — Если он тебе в тягость — отпусти, пусть уйдёт.

      — Обратно к мятежникам? — Ашрей усмехнулся, холодно и как-то озлобленно. — Я бы согласился с тобой, Вацлав, пусть уходит под крыло Эорана, и может, его убьют свои же, посчитав засланным Чернопёрыми разведчиком или предателем. А может, его в очередном сражении убью я.

      Я дёрнулся. Холод прошиб тело, стоило мне представить, с какой радостью Ашрей вгоняет клинок в тело Эсвейта, и меня затрясло от злости и негодования. Разве можно так сильно кого-то ненавидеть?

      — Только я оставлю его, как напоминание твоей ошибки и результат необдуманных действий. Чем строптивее он будет и чем сильнее начнёт сопротивляться своему положению, тем быстрее ты увидишь конечный результат своей глупости. В отличие от тебя, до него истина дошла куда быстрее.

      — Что ты с ним сделал? Что?!

      Он молча взирал на вскочившего на ноги меня, и его лицо сделалось напряжённым и суровым, как если бы ему пришлось сделать что-то страшное, но необходимое. Внутри всё заледенело от одной только мысли, что человек, который мне казался куда более человечным, чем хотел казаться, всё же не был таковым. Неужели я ошибся в Ашрее?

      — Почему это тебя так беспокоит? — вдруг спросил он, и я растерялся, удивлённо уставившись на него, медленно обходящего костёр по левой стороне. — Он так волнует твоё сердце, Вацлав?

      В горле вдруг пересохло. Язык облизывал губы, но даже они оставались шершавыми и сухими, а внутри бешено колотилось сердце. Я выглядел испуганным, загнанным в угол от одного-единственного вопроса, который мне задавали так часто, что пора было придумать достойный ответ.

      — Я уже говорил, он совс…

      Короткий взмах руки прервал мою речь на полуслове, пальцы в перчатке медленно сжались, ладонь опустилась вниз и привычно легла на эфес, вселяя ещё больше тревоги.

      — Из какой жалости ты выбрал именно его? В тех клетках были люди, куда достойнее, чем сопливый Змеёныш, куда влиятельнее в кругах мятежников. Там были женщины, Вацлав. Ты мог бы удовлетворить свою похоть ими, — я видел, как омерзение мелькнуло на лице Ашрея, будто он смирился с этим, но надеялся на моё благоразумие.

      — Это не то!

      — Тогда что, мейза?!

      Он схватил меня за плечи, крепко сжал их, что я ощутил, как металлические пластинки, нашитые на кожу перчаток, впиваются в тело, пронизывая его, и впервые удивился — я ощущаю боль. Почему-то я начал ощущать боль. А ещё то, как внутри Ашрея борется негодование, злость, боль, сожаление. Он словно искал что-то и пытался найти в моих словах, но я даже не представлял, что именно ему нужно. Меня встряхнули, впились пальцами ещё сильнее, отчего я напрягся и попытался отвести его руки в стороны, скинуть их с себя, но он лишь наотмашь ударил по моей ладони, предупреждая.

      — Ты ради него был готов пожертвовать жизнью! Моей жизнью! Ты лгал мне, думая, я не пойму, почему тебя так тянет в темницы? Кто ещё способен творить такое, как не влюблённый тейх’ва!

      Он медленно выдохнул.

      — Я дозволил тебе делить со мной одно тело, занять место у костра моих воспоминаний, дал возможность ходить среди живых и наслаждаться жизнью, впитывать её, но ты не хозяин здесь, Вацлав, а лишь гость. Я подчиняюсь законам своего господина, слушаю его волю, следую его слову, но не требую того же от тебя, кроме благоразумия. Ты должен быть тише шёпота ветра, ниже дорожных камней, не привлекать к себе взгляды других. Если не вразумишь Змеёныша, мне придётся подрезать ему сухожилия на щиколотках, чтобы он хотя бы не пытался влезть в неприятности. А заодно и язык.

      Что я мог на это ответить? Всё, что говорил Ашрей, было истиной и я, сначала буравивший его недовольным, злым взглядом, к концу поник головой и выдавил что-то тихое и неоднозначное. Этого не хватило и меня тряхнуло.

      — Чётче, — приказал рыцарь.

      Губы, кривившиеся и не желавшие расцепляться, с силой разомкнулись и выдавили короткое «Да», больше похожее на лай собаки. Он удовлетворённо кивнул:

      — Клятва, принесённая вслух, имеет большую силу и память, чем та, что прячешь внутри.

      Мудрец херов. Я лишь дёрнулся, вырываясь из его рук, мотнул неоднозначно головой и понуро направился к своему месту, чувствуя обнажённой кожей его колкий взгляд, впившийся в лопатки. Кулаки мелко дрожали, и я их с трудом расцепил, чувствуя мандраж пальцев, и тут же сжал снова. Так было легче бороться с собственной злостью, обидой и ничтожностью, направить всё это в ладони, там раздавить давлением внутри кулака и не дать всему этому клубку сжигающих эмоций вырваться и уничтожить хрупкую связь между мной и Ашреем, что и так едва держалась целой.

      — Иди к нему, Вацлав.

***

      Солнце обожгло глаза, стоило откинуть полог отданного нам с Эсвейтом шатра. Я болезненно зажмурился и простоял так несколько секунд, привыкая к ярким пятнам, расплывавшимся под веками. В нос ударило жуткое смешение запахов, о происхождении которых даже не хотелось думать, и первое мгновение хотелось вернуться под защиту тента и не покидать его до сборов. Но всё же я решился сделать шаг и выйти, оставив внутри мальчишку, закутанного с головой в плащ. Я так и не смог узнать что с ним произошло за то время, как Ашрей отбыл из города, надеясь выяснить всё, собирая слухи и сплетни по лагерю. Может, ничего страшного не случилось, и я накрутил себя сам, поддаваясь на провокацию рыцаря? Но только стоило мне протянуть к Эсвейту руку, как он сжался и напрягся, мелко дрожа, вцепив зубы с такой силой, что послышался скрип. Что мне было делать? Спросить всё ли хорошо? А если нет? Если Ашрей всё же осмелился поднять на него руку за очередную попытку сбежать? Он же говорил о том, как быстро аль’шира понял свои ошибки. Убрав ладонь, я только и мог, что оставить его наедине с собой, пока искал хоть какие-то зацепки среди постепенно просыпавшегося лагеря.

      Тлеющие костры вновь разжигали, ржали лошади, сонные, полупьяные, ещё не осознавшие происходящее наёмники лежали на голой земле, едва укутанные в собственные плащи. Из объятий некоторых, как и из палаток, выбирались измождённые потрёпанные бурной ночью молодые девушки, некоторые даже девочки, прикрывавшие едва проклюнувшуюся грудь, и от этой картины у меня скрутило спазмом живот. Насколько же распущены были традиции в этом мире, если проституцией занимаются не достигшие возраста согласия дети. Недалеко от меня послышался яростный рёв и женские визги, утопающие в гоготе нескольких голосов — какого-то несчастного товарищи окатили ледяной водой, и теперь тот пытался схватиться за меч, но деревянное тело едва ли слушалось. Я же переступал через бутылки, бурдюки, раскиданные в стороны конечности пьяных, ещё не проснувшихся наёмников, и сам не понимал, куда направлялся. Привычно оставив меч в палатке вместе с доспехами, которые, если честно, не знал, как надеть, я, кутаясь в плащ и ёжась от холода, постепенно отступавшего вместе с утренним туманом, чувствовал себя вновь никем не узнанным водоносом. Ещё в шатре, умываясь, с удивлением отметил, что глаза не горят тем магическим огнём, как у Ашрея, они обычного карего цвета, может, светлее, чем привычный ореховый, но никак не напоминающие пылающий взгляд драконьего рыцаря. Не из-за этого ли меня и не узнавали стражники? Я вспомнил смесь страха и удивления на лице Валана в тот момент, когда он осознал, с кем спустился в подземелье за пленным мальчишкой, и только удостоверился в своих догадках. Интересно, заметил ли это кто-то ещё? Память тут же услужливо подбросила образ того заботливого эльфа, принца Тейррана, и я передёрнул плечами, отгоняя дурное чувство надвигающегося страха. Раз я жив и Ашрей дал мне право размяться, наш секрет остался таковым и не был раскрыт.

      — Выпелдыс Узазной Матели! Ну-ка показывай лукава! Не мозет так сильно вести плостому иглоку!

      — Я честный человек и моя удача не больше, чем поцелуй Ясноглазой Керу.

      — Хватит нам в уши ссать! Снимай лубаху, кь’явх!

      — Эй-эй, поосторожнее, это исмиритский шёлк! Этой жалкой горстки бронзы не хватит даже на одну пуговицу такой роскоши.

      — Отлично, значит, с тебя есть что взять.

      Справа от меня зазвенели кружки и монеты, когда из-за самодельного стола поднялся здоровенный бритый наголо воин в старой, потёртой бригантине. От уха до самого краешка губ тянулся глубокий росчерк шрама, щёки и шею покрывали татуировки-узоры, придававшие и без того грозному виду ещё больший ужас. Я сбавил шаг, затем остановился, раздумывая, стоит ли мне влезть, ведь против двоих явно неотягощённых моралью мордоворотов парнишка в красной шёлковой рубахе не выстоит, с другой — в его пальцах заведённой за спину руки сверкнул короткий нож.

      — Разве так поступают с теми, кто честно заработал эти деньги?

      — Ты зулик!

      — Мои глубочайшие извинения, но кто я?

      — Зулик! Зулик!

      — Прекращай вестись, Питар.

      Широкий, заточенный на одну сторону нож вспорол воздух и с треском вошёл в доску, что служила столешницей для перевёрнутой бочки. Моё тело готово было среагировать на замах, я даже понял, что смог бы подскочить, перехватить руку, отвести её и заломить, но оставался на месте, наблюдая за разворачивающейся картиной. Те, кто проходил мимо, бросали косые взгляды и понимающие улыбки, но никак не пытались вмешаться. Убьют дерзкого шулера или нет, никого не волновало. Разве что я всё ещё не мог привыкнуть к диким нравам этого мира с рабством, убийствами, войнами и драконами.

      — Ты сейчас же вытаскиваешь из рукавов все карты или я их достану сам, отделив руки от тела — выбирай.

      — Разве я подумал бы сесть за один стол с такими грозными воинами, если бы хотел их обмануть? У вас такие внушительные мечи, что я и мысли не допускал о подобной дерзости, как спрятать парочку карт в рукавах.

      — Тогда снимай рубаху!

      — Боюсь, моё тело стоит дороже, чем ты можешь себе позволить. А уж посмотреть на него…

      Доска вместе с монетами, кружками и картами полетела в сторону, со звоном разлетелись глиняные черепки и утробный рёв вырвался из глотки татуированного воина.

      — Не очень-то разумно, — с обидой в голосе проговорил игрок в красной рубашке и выбросил руку вперёд, метнув маленький нож точно в левую глазницу надвигающегося воина.

      Другой попал в горло второго, заставив заскрести грязными ногтями по шее, цепляясь за торчащую рукоять и пытаясь что-то сказать, захлёбываясь кровью. Я успел сделать шаг навстречу к компании, неосознанно, совершенно не понимая, что делать дальше голыми руками, не имея никакого оружия под рукой, как красная рубашка мелькнула перед глазами, обойдя по дуге рычащего от боли и ярости наёмника, и руки парня вогнали оставленный в доске нож в спину его хозяина. Странный звук, с которым входил клинок, напугал, обездвижил меня, застигнутого такой прытью врасплох, и теперь я стоял с приоткрытым ртом и смотрел, не моргая, как здоровенная разукрашенная татуировками туша бритоголового здоровяка завалилась на бок прямо к носкам моих сапог. Только что при мне убили двоих, и вот они валялись рядом с сочащейся из ран кровью, а я только и мог, что смотреть на них, медленно осознавая произошедшее. Убивал ли я? Нет. Убивали кого-то при мне? Тоже нет. И вот сейчас я неповоротливо соображал, кого стоит звать, когда нет ни телефона, ни полиции.

      — Ужасное зрелище, я сожалею, — в голосе незнакомца не было ни сожаления, ни раскаяния, сухое описание произошедшего. — Надеюсь, вы, невольный свидетель печального действа, признаёте мою правоту в защите от двух слишком жадных до бронзы наёмников?

      Я с трудом сглотнул и неожиданно для себя вздрогнул, почувствовав опасность, исходящую от гибкой фигуры незнакомца. Тот пошевелил одного из наёмников носком сапога, брезгливо очистил его о траву и даже не взглянул на рассыпавшиеся монеты, перешагивая их и направляясь ко мне. Дружески приобнял за плечо, повис на нём, заставляя меня невольно нагнуться, чтобы почувствовать, как горячее дыхание обожжёт щёку, когда мне зашепчут в самое ухо:

      — Искренне надеюсь на наше с вами взаимопонимание в сей ситуации и убедительно прошу не раскрывать моей причастности к этому инциденту, ни как участника, ни как стороннего наблюдателя.

      — Хочешь, чтобы я соврал?

      — Зачем же так грубо, — возмущённо фыркнули в ухо, и я нервно дёрнул плечом, прикрываясь. — Просто не упоминать. Забыть. Не придавать особого значения деталям, когда будут расспрашивать. Только и всего.

      От меня отстранились, затем вновь грубо схватили за плащ, притянули к себе и теперь я заглядывал в холодные, будто подёрнутые корочкой льда, глаза, в которых не было ни радости от произошедшего, ни печали. Мой навязчивый незнакомец оказался рыжим, как медь, с острой лисьей улыбкой и холодными ладонями, которыми обнял мои щёки, не давая вывернуться. Сильный, хоть на вид его можно было одним плевком переломить. Странно, от него ничем не пахло: ни табаком, ни вином, ни лошадиным или собственным потом. Он словно был вне этой картины мира, просто появился посреди лагеря наёмников, чтобы перекинуться в картишки. Ледяные пальцы обжигали горячую кожу, и я чувствовал, как внутри медленно ползёт мороз, продирая всё до основания, вот-вот и выстуженные внутренности начнут трещать и раскалываться.

      Магия?

      Этот сукин сын применил магию!

      Я с силой ударил его по рукам, но тот ловко отскочил на два шага назад и его улыбка сделалась неприятной и колючей. Он потряс запястьями, покрутил ими, разминая, и плавно завёл за спину одну руку, продолжая впиваться в меня немигающим взглядом.

      — А ты не так уж и плох, — звучало это буднично. — Прими мои глубочайшие извинения за столь безрассудный поступок, но я не мог не попытаться решить всё привычным путём.

      — Привычным — это таким? — киваю в сторону двух остывающих тел и получаю в ответ пожимание плечами. — Что ж ты за ублюдок такой.

      — К чему такие острые, обличающие слова, — рыжий покопался в маленькой поясной сумке, что была прикреплена к ремню за спиной, и швырнул в мою сторону нечто небольшое, сверкнувшее золотом в лучах солнца. — Надеюсь, такой щедрый подарок искупит мою неудачную шутку и заставит согласиться с моими доводами о произошедшем.

      То, что я поймал, оказалось золотым пером, вышедшим из-под руки ювелира, знающего своё дело. Почти как настоящее, разве что из металла, новое, чистое и блестящее. Стоило оно, наверное, много. Я перевёл взгляд на парня, выгибая вопросительно бровь, на что получил лишь очередной фыркающий смешок:

      — Предвижу твой вопрос и отвечу сразу: как хочешь. Можешь продать, подарить, выбросить — решать тебе. Но мой совет, который в любой другой момент стоил бы денег отнюдь не таких, как целая горсть кетты под нашими ногами — храни, кто знает, что тебе принесут вороны.

      Он шутливо поклонился, совершенно не боясь за свою шкуру, и, развернувшись на пятках, лёгкой походкой направился прочь, насвистывая весёлую мелодию. Я же несколько мгновений раздумывал, не швырнуть ли этот подарок в спину этому заносчивому придурку и нехотя спрятал в карман, пообещав себе узнать у Ашрея насчёт подобных украшений.

      Шум поднялся через пару часов, когда я обошёл большую часть лагеря и уже примостился у одного из костров, выбрав во временные собеседники невысокую коренастую воительницу с рассечённой щекой и длинной русой косой с проседью и её мужа, некогда главного конюшего кого-то из лордов, вынужденного бежать в наёмники от обвинений в смерти графского сына. Конечно же, никого он не убивал, а просто за солидную сумму оставил конюшню в нужное время и не проверял подпругу перед тем, как вручить коня молодому наследнику. Впрочем, я старался не слишком задумываться, говорил он правду или же смягчал острые углы.

      Мы сидели вокруг выложенной камнями ямы, в которой игриво плескался огонь и ели наваристую кашу с кусками сладкого земляного плода — каерика. Один такой Маиль крутила в руках и, поймав мой любопытный взгляд, протянула, позволяя вдоволь насмотреться на крупный, похожий на сердце овощ, чья шкура была толстой и плотной на ощупь, будто свиная. И когда она что-то говорила о вкусе, разламывая второй каерик, к костру вышли двое раскрасневшихся, вооружённых мечами наёмников.

      — Гриррика с Питаром убили, — подал голос тощий лысый мужик, чьё веко почти закрывало левый глаз.

      — Жаль, — выдохнул Миран, сложив руки на коленях. — Этот сучий выродок мне дюжину ишфиров должен.

      — Можешь забрать то, что у него осталось, — подал голос второй, помоложе своего товарища. — Если успеешь, старик.

      — Вы, как вороны, — ничего не оставляете. Думаешь, никто не заметил, как растаскивали вещи графских.

      — Байсу разрешил, — я вновь глянул на молодого, чьё лицо обрамляли две косички, остальное он собрал в высокий хвост и перевязал бечёвкой.

      — Байсу разрешил, — передразнила наёмника Маиль и мрачно сплюнула. — Стервятники.

      — Ты зарываешься, старуха.

      — Тише, Каис, тише, — двинувшегося к женщине наёмника остановил старший товарищ, но по играющим желвакам с лёгкостью можно было сказать с каким трудом он сохранял дружелюбие. — Если ты забыла, Маиль, услужливо напомню: ты и твой благородный муженёк стелились перед Аверахом ради своих никчёмных жизней.

      — Просить за свою жизнь не зазорно.

      — Конечно, особенно в тени кассры.

      Маиль криво усмехнулась и бросила в костёр обглоданную птичью кость, не поднимая глаз на возвышающихся над ней наёмников. Я сидел тише воды, сгорбленный, укутанный в плащ и старающийся лишний раз не поднимать глаз, чтобы не оказаться узнанным. На меня и без того косо с враждебностью поглядывал молодой Каис, касаясь ножен на поясе.

      — Думаешь, твоего байсу всегда будут охранять драконы и милость Керу? — женщина хрипло рассмеялась и было в этом какое-то зловещее провидение. — Ты знаешь не хуже моего, Риос: пока Бык кланяется Чернопёрым, вы пируете на чужих костях беззазорно. Но будет ли так всегда? Что, если милость Скаада закончится?

      Лысый наёмник опасливо прищурился и пальцы заскользили к рукояти ножа, выглядывающей из-за спины. Воздух стал тяжёлым, напряжение пронизывало его и каждый нервно держался за оружие, ожидая причину пустить его в ход.

      — Научись уважать своих союзников, Маиль, — ровный голос Риоса не дрогнул.

      — Как это делаете вы?

      — Тебя там не было! — неожиданно вырвался вперёд Каис, грозно нависая над сидящей женщиной и едва сдерживая свою ярость в дрожащих кулаках. — Их обвинили! Всё было по закону! Не хочешь верить нам, старуха, спроси у него!

      И указал в мою сторону. Теперь на меня уставилось четыре пары глаз с пристальным интересом разглядывающих растерянность. Нужно было что-то сказать, но я даже не знал в какую сторону стоит врать — правду ли говорил молоденький наёмник или окрашивал своё воровство в благородные цвета.

      — Это же ты убил графских! — продолжил наседать этот придурок. — Из-за той шлюхи!

      — Он не шлюха, — обида обожгла сердце.

      На лице Каиса появилось отвращение. Он не поверил.

      — Ты услышал меня? Повтори.

      — Только шлюха будет бродить в собачьем ошейнике!

      Мало кто успел сообразить что делать, когда я вскочил со своего места и швырнул в слишком нахального наёмника миской с остатками похлёбки, заставив того прикрыться рукой. Одним прыжком навалился на него, повалил на землю и начал бить так, будто от этого зависела моя собственная жизнь. Бил технично, короткими болезненными ударами, сминая разбитыми костяшками нос и стёсывая их о скулы и зубы. Тот пытался защищаться, закрывался руками, толкал в грудь, но мощное тело Ашрея было куда крепче и сильнее, нависая скалой над скулившим под моими ударами Каисом. Хрустели хрящи, трескались кости, вместе с кровью вылетели осколки зубов, а молодое лицо мальчишки теперь напоминало окровавленный кусок мяса, но я не останавливался, бил и бил, вколачивал в него кулаки, как вгонял молотком гвозди, пока чужие руки не оттащили от притихшего наёмника. Я тяжело дышал, скрипел зубами, чувствуя на лице чужие капли крови, и тут же растёр их ладонью, не особо задумываясь, как буду выглядеть со стороны. Был всё ещё зол, хотел большего, хотел извинений, но по напряжённому лицу Риоса, склонившегося над своим товарищем, было ясно, что их я не получу.

      — Сам напросился, мейза, — тихо прошептал лысый и подозвал Мирана на помощь оттащить избитого, но живого мальчишку к лекарю Чёрных.

      Мне швырнули мокрую тряпку, которой я вытер лицо, всё ещё пытаясь собрать в кучу мысли, но внутри словно вырвали какой-то значимый кусок, о котором я тут же забыл. Какую-то частичку себя. Обычно подобных срывов у меня не было, всегда контролировал свою злость, силу удара, знал же, что один точный удар может кого-то убить, а мне с этим жить всю оставшуюся жизнь. А сейчас… И всё из-за злости на грязную ложь об Эсвейте.

      Маиль ничего не говорила, лишь собирала вещи, поглядывая на трепыхающиеся над лагерем чёрные знамёна с белой собачьей головой, щуря глаза и хмыкая собственным мыслям. Лагерь, что должен был сняться и отправиться дальше, продолжал стоять, а наёмники в чёрных табардах рыскали по лагерю в поисках рыжего убийцы. Я закончил приводить себя в порядок и бросил тряпку в огонь, как указала Маиль, и поднялся с колен, пустым взглядом упираясь в землю у своих сапог.

      — В этом вся война, — неожиданно сказала Маиль, пиная глиняные черепки. — Драка за шлюх и власть.

      Я не ответил, понуро направившись в сторону своего тента, надеясь, что на этом приключения закончатся. Жизнь в этом мире казалась совершенно дикой, я был в ней чужой, правильно воспитанный родителями и наполненный собственной моралью и знанием современных законов. Знал, что нельзя бить людей просто так, если что-то произошло — звонить в полицию, писать заявления, решать всё по закону, как правильно, а не как хотелось бы — кулаками. Но здесь единственный закон был нож в руке и наглость, с которой пускали в ход.

      Отвратительное чувство.

      До самого центра лагеря, где собралась галдящая куча наёмников и среди которых возвышался здоровенный человек с бычьими рогами толщиной в мою руку, дошёл в размышлениях. Мне хотелось скорее оказаться под пологом шатра, вернуться к костру и привести мысли в порядок, пока не успел наделать новых проблем из-за своего рыцарства по отношению к мальчишке, которого хоть и спас, но совершенно не знал. Пытался заглушить навязчивую мысль, что узнай он о случившемся между мной и Каисом, как я бросился защищать его честь, он тут же проникнется и… А что дальше? Господи, какой же я дурак. Ашрей был прав.

      — Ашрей!

      Шум возмущённых голосов бурлил в кольце из одетых в чёрное солдат, кого-то оттаскивали и вышвыривали прочь, но те тут же вскакивали на ноги и порывались вернуться в круг. Что-то происходило, но я даже не замечал этого.

      — Ашрей, — чьи-то пальцы сцапали локоть и дёрнули назад, заставив меня нервно дёрнуться и обернуться.

      На меня смотрели яркие синие океаны в обрамлении чёрных густых ресниц и в них было беспокойство и облегчение. Я замер, как заяц перед питоном, чувствуя выступивший на висках и загривке пот, ладони предательски вспотели и мне пришлось их сжать. Вот только этого не хватало — наткнуться на того самого эльфа.

      — Где ты был?

      Я открыл рот и попытался выдавить из горла хоть какие-то звуки, но получился один нечленораздельный хрип. Я занервничал ещё больше и облизнул губы, собираясь повторить попытку, но меня перебил раскатистый рёв за спиной Тейррана:

      — ЗАТКНУЛИСЬ!

      Мы обернулись, и я чуть не присвистнул от увиденного: огромный, раздутый от бугрящихся мышц человек-бык с лёгкостью взмахнул здоровенным молотом и опустил с грохотом вниз.

      — Удо! Васк! Угомоните этих ублюдков! Жалкая кучка убийц, полудурков и сукиных детей! Что за грызня за чужие кости?!

      — Что произошло? — просипел я.

      — Убили сотника и его десятника. Ты что-нибудь знаешь об этом?

      Холод прошёлся вдоль позвоночника, заколол в кончиках пальцев. Врать живому богу всё равно, что подписывать смертный приговор самому себе, я бы мог с лёгкостью сдать этого рыжего паршивца, но почему-то отрицательно покачал головой, сунув руку в карман и сжав золотое перо.

      — Может, они поссорились из-за выигрыша? — и тут же прикусил язык увидев, как резко повернулась голова дэва и острый взгляд вонзился в меня.

      — Они ищут не столько убийцу, сколько дурака для отмщения, — его пальцы сжали мою челюсть, и я только и смог, что согласно промычать. — Будь осторожен в собственных словах, ке’нея.

      Что ж, по крайней мере я выяснил, что после моего неловкого поцелуя, Ашрей не оказался в опале и ему продолжали покровительствовать. Не об этом сейчас стоит думать, конечно…

      — Я наткнулся на них случайно, — пальцы Тейррана ослабили и без того нежную хватку и исчезли. — И нашёл это.

      Вытащив кулак из кармана и разжав его, явил дэву золотое перо, увидев, как на его холодном лице появилось искреннее удивление, затем сосредоточенность и беспокойство. Маленькая складка залегла между чёрных нахмуренных бровей, взгляд потемнел, но голос ничуть не изменился, даже не дрогнул:

      — Кто тебе его дал?

      Я было уже открыл рот, но тут же захлопнул, чувствуя, как близко был крючок с приманкой.

      — Никто, нашёл его рядом, валялся в грязи.

      Тейрран не поверил, я видел это в его глазах и мягкой улыбке, которой одарил меня. Изящные длинные пальцы, которыми можно было только восхищаться, накрыли мою — Ашрея — грубую ладонь.

      — Ясноокая Керу благосклонна к тебе, ке’нея. Храни его.

      Я лишь кивнул, сглатывая нахлынувшее возбуждение от приглушённых слов и прикосновения, от которого всё тело пронзило молнией. Он был таким близким, дружелюбным, заботливым, что за этим всем не сразу можно было понять, искренне переживает за Ашрея или использует его для собственных целей. Тот был верен ему, настоящий рыцарь без тени сомнений, по крайней мере так Ашрей выглядел в чужих глазах и в моих тоже, но что-то всё же его беспокоило.

      — Что это за перо? — уж лучше я спрошу сейчас и прикинусь идиотом, чем выслушаю очередную лекцию о том, как правильно сидеть на заднице ровно и не искать приключения.

      — Простое украшение, — уклончиво ответил дэв и собирался уйти, как я поймал его за запястье и жарко выпалил:

      — Пожалуйста, Тейрран, что это?

      Его глаза сузились, подёрнулись тьмой, но лишь на короткое мгновение, которое можно было упустить, не смотри я в его зрачки. Выходит, Ашрей не звал его по имени? Я снова ошибся?

      — Выкуп за жизнь, — теперь он говорил прямо и отчуждённо. — Дар Скаада, когда его вороны придут за своей целью.

      Он вдруг подался ко мне, сократив дистанцию так сильно, что едва касался своим телом моего, забивая ноздри ароматом солёных волн и горячего песка, весьма странное сочетание, подумал я до того, как ладонь Тейррана легла на затылок, зарылась в волосах, сжала их и тут же отпустила, а после заскользила ногтями по шее, очерчивая дугу к ключицам. Мне оставалось лишь стоять и пытаться успокоить своё учащённое дыхание, предательски выдававшее все мои мысли и надежды, о которых я и сам не догадывался до этих прикосновений.

      — Он не даётся просто так, ке’нея, за него всегда требуют плату, — он шептал у самого уха и его дыхание щекотало кожу. — Ты ведь ещё не заплатил ему?

      — Я…

      — Он показал своё лицо, ведь так? Говорил с тобой. Ты привлёк к себе внимание, Ашрей, которого не должен был. Оно защитит тебя от одного милосердного удара, но они наносят два. Тебя обманули, ке’нея.

      Я перехватил руку Тейррана, отстранил от себя, вызвав его удивление, и твёрдо повторил:

      — Нашёл у тела одного из них. Поднял из грязи и оставил себе. Там не было никого, кроме двух убитых наёмников, это правда. Я не вру, не стал бы тебе врать.

      Тейрран ласково улыбнулся:

      — Конечно, только не ты.

      Его ладонь дрогнула, желая вновь дотронуться до меня, но замерла и опустилась, дэв, передумав, молча повернулся ко мне спиной и ушёл, оставив меня озадаченным, вывернутым наизнанку и с кашей в голове из мыслей и чувств. Но перо, которое стоило бы выбросить куда подальше, спрятал обратно в карман.