Мы тренировались долгие десять дней, вставая с рассветом и заканчивая после заката, чтобы измождёнными вернуться в разбитый на пологом берегу местной реки лагерь, где дежурные — провинившиеся в своих неудачах на тренировках аль’ширы — уже приготовили ужин и развели костры для товарищей. Джанар позволял снять доспехи, поужинать и искупаться, но перед этим выстраивал всех перед собой и объявлял результаты. Кого-то он ругал, кого-то хвалил, иных оставлял в дежурстве на новый день, заменяя отбывшими наказание. Эсвейт же обычно сидел подле меня во время разбора тренировки, а после уходил к своим товарищам, что за проведённые дни полностью смирились с ним и приняли обратно. Теперь они сидели у костра с мисками в руках и смеялись над очередной шуткой, пихая друг друга локтями и пытаясь выдавить в холод опускавшейся ночи. Молодые, едва переступившие своё совершеннолетие воины, которым предстояли жестокие бои не с одним, а десятками драконов. Они-то с Келфрой едва справлялись, как же они смогут одолеть тех, кто под управлением настоящих драконьих рыцарей?

      Я сидел в тени, ёжась от холода, — никто не желал находиться рядом с императорским псом, — с завистью и лёгкой ревностью поглядывая на веселящегося мальчишку. Он вновь оказался среди друзей, ему нравилось быть рядом с ними, чувствовать тычки, слушать подколы, ощущать чьи-то ладони на плечах, когда к развесёлой компании подходили остальные и наваливались на Эсвейта, обнимая. Я слышал его смех и от этого всё внутри сжималось, замирало каждый раз, стоило ему случайно встретиться со мной взглядом, чтобы тут же отвернуться. Даже спал он рядом с Танайей и Серафом, то и дело просыпаясь в обнимку с ними двумя. Я же коротал ночи с драконом и «спящей красавицей» в хрустальном гробу, рассказывая Ашрею обо всём, кроме собственных чувств к Эсвейту.

      Десять дней джанар терзал тренировками янивар и однажды позволил Эсвейту занять место с другим всадником, оставив меня одного. Тогда я будто с цепи сорвался, настолько стало обидно за предательство, которого не было, что сконцентрировался на ишракассе с мальчишкой, не обращая внимания на остальных, о чём позже пожалел. Впервые меня ранили и из-под разодранного рукава выступила кровь, вид которой моментально отрезвил. Я настолько отвык быть живым и чувствовать эмоции, что легко поддался глупой ревности и обиде, от которых сдавливало горло, что позволил себя едва не убить. На самом деле я боялся не того, что Эсвейт предпочтёт оказаться на спине привычного ему ящера, сколько то, что он отдалится от меня и тот хрупкий союз, который только-только появился между нами, рухнет.

      Но ночью одиннадцатого дня, привычно сидевший у костра Эсвейт вдруг поднялся на ноги и вместе со своей миской подошёл ко мне, спрашивая разрешение присесть рядом. Я с наигранным равнодушием пожал плечами, коря себя за детское поведение, но ничего не мог поделать — злился, а тот вдруг сел на траву, согревая исходящим от него жаром. Мы ели в тишине до тех пор, пока к нам не пришёл Сераф, отколовшись от удивлённой стайки аль’шир, старавшихся не замечать меня, делая вид, что существую только во время тренировок. Он также поинтересовался может ли присоединиться, сел по правую от меня руку, вдруг вспомнив какую-то забавную историю из прошлого, связанную с ним и Танайей. Девчонка не заставила себя ждать, пообещав отрезать одному кь’явху язык, а мне достался гневный взгляд гордячки, что снизошла до ничтожного врага своей милостью присоединиться к общей трапезе. И теперь робко зародившийся разговор окреп, слепленный из словоохотливого Серафа и его горячей подруги, сыпавшей проклятиями. Но благодаря им я видел улыбку на лице Эсвейта, то, как он поглядывал то на них, то на меня, тут же отводя взгляд, стоило мне заметить его.

      — …я только и успел из кустов выскочить, — возмущённо завершил рассказ под общий хохот Сераф, всплеснув в досаде руками. — Чуть штаны не потерял!

      — Ты должен был проверить всё, как учил джанар, прежде чем опорожнить свой желудок. Ведь это могла быть не я, а настоящая алката, — хлопнув кислого Серафа по спине, Танайя утёрла выступившие слёзы в уголках глаз. — Тогда бы ты не только штаны мог потерять!

      Мы вновь зашлись хохотом и я впервые смог разглядеть сидящих рядом со мной аль’шир без их привычного пренебрежения на лицах. Светлокожий Сераф был младше Эсвейта на пару лет, его щёки начисто выбриты, а по плечам разметались смоляные волосы с лёгкими завитками на концах. В нём не было южной крови, но угадывалась лёгкая восточность, что выделяла на общем фоне остальных, в чьих венах было смешение юга и запада. Над левым уголком губы маленькая родинка, а радужка глаз имела ярко-синий окрас. Такой бы понравился любой девчонке, но я заметил, как он поглядывал то на сидящую напротив меня Танайю, то на Эсвейта, когда смеялся над очередной едкой шуткой соратницы. Правильно говорят, во время смеха всегда смотришь на того, кто нравится. Я же то и дело косился на аль’ширу рядом с собой.

      Танайя была грубоватой, открытой и прямолинейной воительницей, в чьих чёрных локонах блеснула серебристая прядь. Её острое лицо с выразительными скулами и чёрными линиями бровей уже не выглядело дерзким и насмешливым, раскрывая таящуюся красоту и харизму, волнами накатывающую на меня. Что не говори, а когда начинаешь узнавать людей, всё меньше их ненавидишь. Она же заметно расслабилась, не держа ладонь возле рукояти меча на случай моего нападения, а откинулась назад, упираясь в траву руками. Её волосы были неровно острижены ножом так, чтобы их было удобно собрать в хвост и прятать под подшлемник, не чувствуя дискомфорта. Длинные локоны носили немногие и я не раз замечал, как им не шибко нравилось завязывать набитые пухом стёганые шапки, то и дело заправляя выбившиеся из-под неё пряди. Я едва мог понять какого у неё цвета глаза, тени падали так, что скрывали лицо, где на меня в обрамлении густых, даже слишком, ресниц смотрели два тёмных пятна.

      Когда пришло время ложиться, Сераф, забрав наши чашки, ушёл к реке, а после улёгся с уже успевшей разложить спальник рядом с костром Танайей, заставив кого-то из товарищей подвинуться. Мы с Эсвейтом остались в неловком молчании у границ засыпающего лагеря, где в постепенно холодеющем воздухе сливались в единый рык сопение и похрапывание десятка человек. Джанар спал отдельно, чуть поодаль от остальных, где располагалось отведённое для него кострище. Иногда он бодрствовал, изучая карты, которые прихватил с собой, и задумчиво отмечал то ли грифелем, то ли углём линии, изредка рисуя палкой на песчаном берегу схемы. В такие моменты он напоминал настоящего командира, готовящегося к решающему бою, сосредоточенного на цели, пытаясь сделать из желторотых юнцов грозную силу. И с каждым днём янивар становился сплочённее.

      — Пойдёшь к остальным? — сам не знаю с чего спросил очевидное, но какая-то робкая надежда, что Эсвейт решит остаться, заискрилась, когда он задумчиво поджал губы.

      — Тебе не холодно спать здесь? — он кивнул на траву.

      — Я ухожу к Келфре, — и ткнул в сторону вздымавшейся горы, в трёх сотнях метров от лагеря, — с ним теплее, чем в одиночестве.

      Аль’шира не ответил, поднялся на ноги, отряхая штаны от налипших травинок, и упущенная возможность побыть с ним кольнула сердце, отчаянно ища повод задержать на ещё немного.

      — Ты знал, что драконы очень тёплые? — вдруг брякнул первое, что пришло на ум, заставив Эсвейта повернуться и удивлённо вскинуть брови. — Как печка. Пойдём, покажу.

      — Постой, я не хочу, — но было поздно и окрылённый дурацкой идеей, я сжал пальцы на чужом запястье и потащил в сторону Келфры.

      Я чувствовал как Эсвейт упрямясь с неохотой шёл следом, то и дело напрягая руку в надежде, что я отпущу и дам уйти. Я не знал, что за проблема у мальчишки с драконами, но чем ближе мы становились, тем сильнее он замедлялся, упираясь в землю и судорожно прося отпустить. Тихо, шёпотом, но эти слова сквозили неподдельным отчаянием, словно его вели на эшафот, где стоял палач, готовый опустить на шею Эсвейта топор. Я сдался на половине пути, остановившись, но не выпустив запястья из пальцев, боясь, что аль’шира тут же убежит в лагерь.

      — Ты боишься его? — я повернулся к Эсвейту лицом и заглянул в полные страха глаза.

      — Не его, — хрипло выдохнул мальчишка и облизнул искусанные губы. — Всех.

      — Драконов? Но почему?

      Он отвернулся, выдернув из ослабшей хватки руку, но не сбежал, оставшись на месте. Я терпеливо ждал, хоть внутри всё кипело от любопытства, пришлось даже стиснуть кулаки, сдерживая себя от вопросов, копившихся во рту. Он говорил, что его семью убил кто-то такой же, как я, а значит, драконий всадник, но как это было, что именно произошло, был ли этим всадником Ашрей? Я фыркнул дурацким мыслям и Эсвейт дёрнулся.

      — Если не хочешь — не рассказывай, — пытаясь спрятать разочарование в голосе, пожал плечами настолько равнодушно, насколько смог. — Я бы на твоём месте тоже их боялся.

      — Но ты не на моём месте, — привычно огрызнулся, гневно засопев. — Ты один из тех, кто управляет ими, кто может стереть целый город с лица земли. И ты сделал это! Как когда-то брат Вайсарта…

      Я напрягся. Втянул воздух до невозможности сделать ещё один вдох, и медленно выдохнул, положив ладони на плечи аль’ширы. Мы стояли в одиночестве, подсвеченные луной и звёздами, до нас доносились рваные звуки спящих в лагере всадников, растворяясь в прохладе слабого ветра, скользящего по ещё зелёной траве, хоть осень полностью вошла в свои права. Неподвижные, окружённые яркими пятнами кружащих рядом светлячков, облепивших ноги и спины, изредка присаживаясь на волосы. Они оседали на стеблях цветов, вычерчивали неровными линиями спящие фигуры, даже несколько ишракассов щёлкнули челюстями, пытаясь поймать юрких бесстрашных насекомых.

      Я скользнул ладонями по плечам Эсвейта на спину и притянул к себе, заключив в объятия, как друга, нуждающегося в утешении. Тот стоял без движения, не сразу сообразив, что произошло, но вскоре робко обнял в ответ. От него уже не исходил тот жар, что был в момент, когда аль’шира сидел рядом, но зато я ощущал, как напряжение покидало мальчишку. Капля за каплей. Его дрожащие пальцы смяли рубашку, а сам он зарылся носом, щекоча холодным дыханием кожу.

      — Прости, — я робко провёл по светлой копне, прислушиваясь к Эсвейту.

      — Мой город… он был уничтожен, Рей, одним-единственным фасхран’кассрой. Четыре тысячи человек были сожжены в собственных домах. Как и моя… — он сжал зубы до скрежета, сглатывая подступавшие слёзы. — …я один уцелел. Говорили — поцелованный, мне повезло, а вот моему брату нет. Как матери и отцу… Меня спас…

      Погрузившийся в воспоминания Эсвейт неожиданно вздрогнул всем телом, отстранился от меня, глядя округлившимися глазами, увидев ожившего мертвеца, и разлепил губы, но так ничего не смог сказать. Я не держал, когда он захотел высвободиться из объятий, и не стал бы останавливать, реши уйти в лагерь, но вместо этого едва уловимым шёпотом Эсвейт произнёс имя Ашрея так, будто заставил себя вспомнить о чём-то.

      — Это не был ахади, — вдруг испуганно и в тоже время изумлённо выдохнул, заметавшись из стороны в сторону. — Я… я, кажется, вспомнил. Кассран-ирм-Даух и кто-то ещё. Он вытащил меня из-под завала. Обожжённые ладони, запах моря и песка, и чьё-то имя. Знакомое имя.

      Он резко остановился и недоверчиво поднял на меня широко распахнутые глаза:

      — Твоё имя, Ашрей.

***

      — Грядут чёрные дни. Мрачные дни. Грядёт Алшар’шаннах.

      — Прекрати нести эту чушь, Камир. Раздражаешь.

      — Помолись богам, Дарих, пока они могут услышать твои слова, — мрачно отозвался касриец, разъединяя сложенные в молитве ладони. — Стоит им сойти на землю и милость исчезнет из их сердец.

      — Твои шиязные сказки никому не прибавят набожности, акриб. Этих сукиных выблядков давно надо было прижать к ногтю.

      — Не они управляют своими судьбами, но тот, кто над ними стоит. Тот, кто хочет насытить бездонное нутро страданиями. Сын Кутон’Ахера. Его порочное семя.

      — Это тебе твой шаннур нашептал?

      — Сахраджин — мой друг, руз’акаши. Будь к нему почтителен и он одарит мудростью, которой тебе так не хватает.

      — Меня уже одарили одним проклятьем, — отмахнулся от товарища Дарих, — второе точно не нужно.

      Камир басовито рассмеялся, поглаживая под клювом чёрного ворона, сидящего на плече. Тот довольно топорщил перья, изредка ловя ласкающие его пальцы и поглядывал чёрным блестящим глазом в сторону привалившегося к стене Дариха. Камир нашёл раненого воронёнка месяц назад, выходил и назвал в честь погибшего брата, внезапно начав нести чушь, словно в него вселился сам Владыка Двух лун, предрекая сплошные страдания и конец империи, крепко стоявшей не одну тысячу лет.

      Началось всё в одно промозглое утро, когда касриец разбудил Дариха до рассвета, заставил вылезти из-под тёплого одеяла, одеться и пойти с ним, то и дело прикладывая палец к губам и шипя рассерженной змеёй. В осеннем воздухе уже чувствовалось приближающееся уныние природы, когда все яркие цвета чахли, а звери и люди чувствовали растекающуюся по миру тишину, предвещавшую конец очередного цикла. И в одно из таких угрюмых дней, когда всё было пропитано затянувшейся моросью, окутавшей столицу Шейд-Рамала плотным туманом, его, Дариха, повели не просто во двор или тренировочную площадку, а на самую вершину Иглы. Он ворчал за шедшего впереди Камира, вспоминая всех его родственников от начала времён, когда мир только-только зарождался и дикие племена кочевали по всем сторонам света, но касриец только посмеивался и обещал что-то невероятное.

      Они вышли на плоскую крышу Иглы в тот момент, когда ветер милостиво рассеял тучи, обнажив среди плотной завесы прореху чистого, усеянного звёздами неба, на которую указал смуглокожий великан. Его палец впился в ярко сияющую жемчужину, привлекая внимание стучащего зубами стражника. Полыхающая на чёрном полотне, затмевающая всё вокруг себя и будто пожиравшая их свет ради собственного величия, она притягивала внимание сразу же, как глаза обращались к небу. И Дарих заворожённо пялился в сияющую точку, пока не почувствовал, как по щеке пробежала единственная слеза, а в душе не образовалась пустота, в которой нашлось место для тоски. Звезда, высасывающая силы из своих собратьев, забрала всю радость и из него.

      — Волчья пасть проснулась, — мрачно заговорил Камир, положив могучую ладонь на плечо друга. — Аллаки идёт пожрать этот мир. И живые боги не устоять перед ним. Ни один фарри не справится с истинным могуществом, что обрушится на эти земли гибелью. Мы должны молиться, Дарих, искупить грехи, чтобы очистившись пройти Мёрзлые земли Владычицы Мёртвой Тени.

      — Ты показал медь, а не золото, Камир, — Дарих сердито утёр щеку и ткнул локтем касрийца, вымещая всю досаду и раздражение от странных речей. — В твоих речах ничего, кроме пустословия.

      — Я пытаюсь спасти тебя, друг…

      — Ты спасёшь меня, не выгоняя из мягкой постели и праведных снов, мейза. А свои дурные знаки рассказывай нищим савваритам, пусть они разнесут их по всей империи, как поветрие.

      Дарих сплюнул и, оставив Камира одного на крыше Иглы, отправился чистить доспехи и оружие — сон не шёл, а в глубине сердца затерялась тревога от странного, совершенно чуждого ему зрелища пожирающей собратьев звезды.

      И вот Камир вновь заговорил о конце мира, будто это единственное, что могло интересовать молодого касрийца. Даже новость о смерти императора не застала его врасплох, лишь сильнее убедив в собственной правоте. Он всё больше замыкался в себе, всё чаще пропадал в свободное время, а во время патрулей то и дело проповедовал Дариху о благочестии перед концом мира. Империя, лишённая правителя, которого помнила всё своё существование, облачилась в белый саван, провожая великого императора дождём. Туман, вода и мрак — вот что было, когда из ворот Каш’Ар-Цада потянулась длинная, облачённая в белые одежды, накидки и маски процессия. Как и в тот тёмный день, когда разыгралась поистине ужасная буря, белые призраки шли по широкой улице Шей’теарха, неся белый мраморный саркофаг. Они шли размеренной поступью под погребальные звуки боевых труб и удары барабанов, что смешались с голосами скорбящих фарри. Они пели траурный гимн и рёв множества драконов заставлял дрожать кости, камни, само мироздание. И люди падали на колени от столь величественного зрелища, многие рыдали, протягивали руки и причитали о конце славных дней. А впереди вновь шёл тот, кто возглавлял первую процессию. Его Величество наследный принц.

      Дарих был одним из почётных гвардейцев, что шёл в замыкающей части наравне с достойнейшими воинами империи. Он и Камир, всю жизнь охранявшие Иглу и улицы Имперского Круга, ни разу не столкнувшись с бедой, что бушевала на окраинах, где в тесноте, грязи и нищете жили беженцы, не сумевшие найти себя в столице, и лишившиеся всего местные. Не видели отчаяние, с которым те шли на преступления, сжимая в руках дубинки и ножи, и злобу, с которой грабили, убивали и сжигали дома зажиточных лавочников, пробираясь крысиными путями за внутренние стены города. Их презирали и они отвечали ненавистью. И такие полезные, словно расписные вазы во дворце, солдаты были выбраны для церемонии прощания, стоя в одной шеренге с именитыми воинами и потомками выдающихся в прошлом генералов. Им выдали торжественное облачение, украсили золотом и серебром, тяжёлый чёрный плащ держался на массивной, искусно вырезанной из рубина фибуле в виде имперского дракона. Дарих, выходец и семьи ремесленника, собственным трудом добившийся нынешнего положения в гвардии под командованием Рейске ав-дер-Керр, никогда не одевался столь богато и помпезно, и испытывал настоящее волнение, от которого дрожали ноги и руки. Он то и дело сглатывал и косился на стоящего по правую руку касрийца, что держал в крепких руках знамя империи, по которому скатывались капли дождя, сбегая по древку на тёмную кожу Камира. Он смотрел прямо с высоко поднятой головой, сжав зубы в мрачной решимости, будто готовился идти в пасть Аллаки, а не следовать за похоронной процессией.

      — Надежда, — вдруг сказал Камир, когда они выстроились по обе стороны от величественной каменной усыпальницы, чёрной, как самая густая тьма, над которой возвышался раскрывший пасть дракон, сверкая красными рубинами искусственных глаз, — умерла.

      — Прекрати уже нести эту чушь, — тихо рыкнул в ответ Дарих, стискивая зубы. — Больше некому рассказать про этот дагхт?

      — У людей нет больше защитника, Дарих. Он умер и мы хороним его, как и собственные жизни.

      И в подтверждение слов закаркала ворона и чёрная тень мелькнула над головами, расправив крылья тёмным предзнаменованием.

      С того раза, как Камир нашёл воронёнка и дня не обходилось без мрачных предвестий грядущего ужаса, от которых Дариха тошнило едва ли не буквально, и выносить присутствие касрийца он больше не мог, как не мог смотреть на ворон, не чувствуя суеверного страха. Чем больше Камир говорил о приближении Аллаки, тем сильнее Дарих сопротивлялся, тратя внутренние силы на борьбу с тревогой, каждую ночь заставляющую просыпаться в холодном поту от кошмаров. В тенях он видел таящихся призраков неминуемой гибели, в лицах людей — скорбь, а в собственном отражении осунувшегося старика, в которого превратился за последний месяц из-за касрийца. Тени запали под глазами, исхудалое лицо с глубокими морщинами, потускневшие, дрожащие от страха глаза, ищущие беду там, где её не было — он медленно сходил с ума.

      — Зря отталкиваешь мои слова, Дарих, — Камир поднял руку и ворон перепрыгнул с плеча на подставленное предплечье, звякнув когтями о стальной наруч. — Когда придёт Час Смирения, ты узришь истину, но ничего не сможешь обратить вспять.

      — Ещё одно слово про свои видения, ублюдок, и я перережу тебе глотку, чтобы из неё больше ничего не доносилось!

      — Ты же мой друг, как у тебя поднимется рука сотворить такое? — добродушно рассмеялся Камир и с улыбкой проводил Сахраджина в небо.

      — Я схожу с ума от твоих предвестий, выпердыш касрийской козы. Хватит с меня этого бреда!

      — Я хочу предупредить тебя…

      Дарих взревел и схватил касрийца за край круглой горловины доспеха, подтянул к себе и тут же оттолкнул, заставив Камира удариться о стену с лязгом металла.

      — Ты только и делаешь, что льёшь этот дагхт в мои уши! Если так хочешь спасти кого-то — действуй! Только оставь меня в покое!

      Он развернулся и ушёл прочь, оставив озадаченного касрийца одного. Не хватало только обнажить меч против соратника и друга, которым Дарих считал этого сведённого с ума шаннурами великана. Но рука непроизвольно сдавила рукоять, желая вырвать из ножен клинок и обагрить чужой тёплой кровью.

      — Дарих! — вдруг окликнул его Камир и солдат обернулся, заглядывая в тёмные глаза касрийца. — Ты прав! Ещё можно остановить приход Волчьей пасти! Я сделаю это!

      — Сделаешь что, акриб?! Пойдёшь проповедовать свою чушь другим таким же умалишённым?! Начнёте молиться всем богам, пока безумие не поглотит вас?!

      — Нет. Я знаю кто приближает Аллаки, чьи деяния манят его, как хищника — свежая кровь! Я убью его и тогда мы все будем в безопасности. Ты поможешь мне, друг?

      — Убьёшь? — Дарих оцепенел, чувствуя, как холодом покрывается спина и как страх сковывает пальцы рук и ног, постепенно заполняя обездвиженное тело. — Кого?

      Его голос стал хриплым и тихим, но Камир всё равно услышал и растянул губы в привычной добродушной улыбке, обнажая ряд здоровых зубов.

      — Нового императора.

      Дарих задохнулся. Попытался что-то сказать, но так и не смог — из глотки вырывался рык отчаявшегося зверя, сдавленный страхом и яростью. Убить наследного принца, что ещё не приклонил колени перед ликами богов для благословения?!

      — Ты ума лишился с этим шаннуром! — отчаянно закричал Дарих и бросился на удивлённого Камира, чей меч покоился в ножнах.

      Они сцепились подобно диким псам с рычанием, криками и бранью, привлекая к себе чужие взгляды проходивших мимо слуг. Толкали друг друга из стороны в стороны, мёртвой хваткой цепляясь за плечи и горловину нагрудника, то и дело занося свободные руки для удара и в последний момент щадя соперника. Дарих был ниже, даже не столь широкоплеч, как касриец, но его боевой опыт позволял удерживать великана, не попадаясь под руку, пока Камир старался вырваться из кольца рук, стискивающих с невиданной силой. Они то и дело натыкались на стены, бочки и случайных людей, с испуганным криком и бранью отскакивали от взбесившихся солдат и уносили ноги подальше от драки. Первым не успел уклониться от кулака Дарих и боль обожгла нос, из которого полилась кровь. Он сжал зубы, утробно заревел медведем и тут же, схватив Камира за грудки, притянул к себе и с силой приложился лбом, разбив бровь. Оба испачканные в крови, с горящими от злости глазами, так бы и пытались убить друг друга, если бы касриец не споткнулся и не повалился навзнич, утягивая с собой Дариха. Лишь колючие кусты не дали упасть на пожухлую траву, и обоих исцарапанных, грязных и рвущихся вновь вцепиться друг в друга, оттащили в разные стороны.

      — Что здесь произошло?! — перед тяжело дышавшим, сплюнувшим сгусток крови Дарихом возвышалась лорд-командующий, буравя тёмными от гнева глазами то одного солдата, то другого. — Словно дикие псы, не поделившие…

      — Избавьте его от проклятого шаннура! — вдруг закричал Дарих, не отводя взгляд от друга. — Не дайте ему совершить преступление!

      — Какое преступление, солдат?

      — Убить императора, — отозвался Камир и все, кто услышал его, ахнули.

      — Это не его слова, лорд-командующий! Шаннур нашептал ему эти речи!

      — Алшар’шаннах грядёт и скоро эти земли будут выжжены солнцем до чистого камня! Волчья пасть пожрёт каждого! Нужно остановить его! Не дать приманить Аллаки!

      — Это всё шаннур в его голове! Не слушайте его! Закрой рот, мейза! Хочешь, чтобы тебя казнили, как изменника?!

      — Быть защитником своей страны — не измена, Дарих.

      — Хаста! Хаста, Камир!

      — Заприте его в темнице, — лорд-командующий указала в сторону Камира, не поворачиваясь к касрийцу. — А ты предстанешь перед Его Величеством и расскажешь всё с самого начала.

      Дарих всхлипнул и закивал, зажмурившись, стоило гвардейцам, прибывшим вместе с Рейске, грубо скрутить великана и увести в подвал казарм, где располагались темницы для провинившихся солдат.

      — Пожалуйста, милосердная Эйгиль, позволь истине победить ложь шаннура, — сипло проговорил Дарих, когда и его толкнули в сторону дворца.

      Его оставили наедине с Рейске ав-дер-Керр в небольшой комнате, где не было ничего, кроме одинокого стула, на котором сидел нервничавший Дарих, и стендов с диковинным оружием, что никогда не попадался на глаза солдату. Были здесь и шипастая булава, и клинки, унизанные костяными зубами экзотического зверя, и кинжалы, скреплённые длинной цепью, а так же удивительные маленькие стальные пластинки, похожие на звёзды и снежинки, сверкавшие в свете дах’аджаров. Широкие мечи, волнообразные, короткие мясницкие ножи на длинной рукояти; украшенные камнями и гравировкой, и скудные на позолоту — их было великое множество, уместившееся на стенах и деревянных стендах, между которыми стояли манекены, облачённые в доспехи, столь же необыкновенные, как и собранное оружие. И Дарих представил, как каждый клинок вонзался в его тело, распарывал кожу и мышцы, направляемый рукой Его Величества за каждое слово, которое он должен произнести, обличая сумасшествие друга.

      Он нервно притаптывал ногой, сцепив пальцы, — ему никто не связывал руки, но страх сковал тело холодом, не позволяя даже повернуть голову, — и ожидание всё больше душило, рисуя в воспалённом мозгу картины кровавой расправы, а ведь у него есть семья, которая ждёт, когда он вернётся домой, и дочка, просившая купить пряные сладости и новую куклу. Что будет с ними? Кто позаботится о его беременной жене, если он, Дарих, сгинет в этой комнате? Он нервно сглотнул и покосился на молчавшую фарри, скрестившую руки на груди. Она была без доспехов, столь привычных её образу, но, как и в тот штормовой день, когда они ждали конец бури, лорд-командующий носила строгий мундир, подпоясанный красным кушаком. На ремне из белой кожи висели ножны, в которых покоился знаменитый Балке’нея — Сердцеед, что питался сердцами врагов, — сверкая серебром и агатом. Тонкая, изящная рукоять, обмотанная белой кожей, как и ножны, чёрный камень в крестовине, по слухам, наливался алым, когда насыщался чужой кровью, а лезвие, что мало кто видел, было столь же белоснежным, как солнце в сердце пустыни. Распущенные волосы спадали тяжёлыми волнами на плечи и спину, не перехваченные даже тонкой лентой, ничуть не смущая фарри. Она скосила на Дариха тяжёлый взгляд и тот тут же втянул голову в плечи.

      Демоны, способные убить одним лишь пальцем. Живые боги, сошедшие на землю и подчинившие себе дикарей, кочевавших от восхода солнца до его заката. А ведь в ту грозу ему казалось, они такие же, как и простые люди. Но сейчас…

      — Что будет с Камиром?

      Его дрожащий голос зазвучал слишком тихо, но комната, заполненная лишь сталью и деревом усилила звук, привлекая внимание лорда-командующего.

      — Зависит от него, — пожала фарри плечами и добавила. — И от того, что ты расскажешь, Дарих.

      Она хотела сказать что-то ещё, но дверь мягко открылась, являя в свете кристаллов высокую фигуру будущего императора. Величественный, с выправкой солдата, но отпечатком мудрости учёного мужа, он был красив и молод, как и все фарри, лишённые проклятья бренной человеческой оболочки. Светлая кожа выделялась на фоне чёрного мундира, на поясе ни меча, ни кинжала, а в покрасневшей мочке сверкал сапфир. Дарих вжался в спинку стула, не зная то ли вскочить и отсалютовать наследному принцу, то ли упасть в ноги и молить о милосердии к Камиру. Он задышал чаще, стоило синим глазам вонзиться в него, рассечь напополам от головы до колен, вывернув всю душу, и найти более интересный объект в виде висевшего на крюке хлыста. Тот был столь же прекрасным, сколько смертоносным с острым металлическим шипом на конце, призванным жалить врагов. Тонкие металлические нити оплетали кожу, сплетённую в тугой ремень, а кнутовище оканчивалось скалящейся волчьей пастью. К нему наследный принц и подошёл, мягко ступая по каменному полу, и ласково провёл пальцами, приветствуя.

      — Мне сообщили о некой попытке покушения. Это так?

      — Нет!

      Дарих вскочил на ноги и тут же сел, пронзённый яростным взглядом Рейске, виновато опустив голову.

      — В-ваше В-высочество, это всё шаннур…

      Тейрран повернулся к молчавшей Рейске и та лишь пожала плечами и кивнула на пытавшегося подобрать нужные слова солдата. Дариха, как и Камира она знала с того дня, как они оба поступили под её командование, обрадовавшись новому назначению не в старые трущобы, а патрулировать Имперский Круг, не оставляя надежд войти в дворцовую стражу и охранять покой императора и её семьи. Но с годами и тихой работой амбиции обоих притупились, уют и степенная жизнь победила стремление к повышению. Они были хорошими солдатами, верными и честными, пусть один показывал свою набожность, а второй выглядел неотёсанным деревенщиной, но Рейске видела потенциал в обоих. Друзья, которые предпочитали не говорить об этом, но готовые постоять друг за друга. Что же произошло такого, что один теперь томился в подземелье, а второй дрожал под взглядом Тейррана?

      — Шаннур ли, — задумчиво проговорил наследный принц и заглянул в мутное отражение, отпечатавшееся на широком лезвии диковинного ножа. — Рассказывай.

      И Дарих рассказал всё, что знал и помнил с того злополучного дня, когда его товарищ нашёл раненого воронёнка и приютил, выхаживая. Не утаивая ни малейшего слова, то и дело поглядывая на молчавшую лорда-командующего, грозной тенью стоявшей у двери, подпирая тяжёлую стойку из тёмного массива, откуда аккуратными шеренгами торчали копья с причудливыми наконечниками. В форме дракона, с волнообразными кромками, были и те, чей наконечник искрился раскалённым металлом, раздвоенные, подобно хвосту харлужу, и стоило фарри коснуться пальцами любое оружие, что находилось в комнате, как оно отзывалось то потрескиванием молний, то скрежетало и гудело огромными валунами. И Дарих всё больше и больше сжимался, напуганным диковинными звуками и явлениями невиданной им магии. Воздуха становилось всё меньше, он наполнялся резким металлическим запахом, а после сменялся на скошенную траву и горячий камень. Ладони предательски вспотели, стискивая боковые царги стула до онемения и побелевших костяшек. Именно здесь, в маленькой комнатушке, наполненной оружием, доспехами и неведанной ему силой, Дарих понял всю ничтожность своей жизни. Мир, полный столь необыкновенных чудес, что он увидел, сидя в четырёх стенах на простом стуле, вряд ли заметит такую маленькую букашку, даже если его раздавить, от этого реки не пойдут вспять, горы не раскрошатся в пыль, даже ветер не прекратит дуть. Но стоит погибнуть одному из фарри… Два настоящих бога решали судьбу Камира и его собственную, а он даже боялся посмотреть на них, зажмурившись и представляя в темноте дочь, что каждый раз встречала его улыбкой.

      — Прошу, — всхлип вырвался из горла дрожащего Дариха, привлекая к себе внимание дэвов. — Позаботьтесь о моей семье. Не дайте им сгинуть после… после моей…

      Его Высочество наследный принц переглянулся с лордом-командующим, вздёрнув бровь, и коротко рассмеялся:

      — Никто не собирается тебя казнить, солдат. Ты свободен.

      Дарих сморгнул выступившие слёзы и осторожно покосился на стоявшего за плечом фарри.

      — А Камир?

      — Если это действительно так, как ты говоришь, ему ничего не будет грозить. Но держать ответ за слова ему всё же придётся. Сегодня ты можешь вернуться к семье пораньше.

      Мужчина неуверенно разжал руки и почувствовал, как нехотя слушаются напряжённые пальцы, налившиеся красным. Он поднялся, всё ещё косясь то на одного дэва, то на другого, ожидая, что кто-то из них обнажит клинок и пронзит грудь мечом, наслаждаясь искривлённым в ужасе лицом мертвеца. Но будущий император разглядывал небольшие кинжалы, державшиеся на скобах, заведя руки за спину, а лорд-командующий уже распорядилась вывести солдата за дворцовые стены двум гвардейцам, ожидавшим снаружи.

      Дарих в последний раз бросил виноватый взгляд на окружившее его оружие, на спину молодого дэва, которого ему приходилось видеть лишь издалека и о котором он слышал столь ужасные сплетни, что молился всем богам никогда не сталкиваться лицом к лицу, боясь оказаться в немилости лишь за своё существование. Когда ему оставались два шага до порога, Дариха мягко позвали, заставив замереть и обернуться. И в магических сполохах пробудившихся мечей, кинжалов и копий, танцевавших вокруг лезвий и на стенах, выделялись цепкие сапфиры Его Величества, пронзившие солдата насквозь. Холодок дурного предчувствия продрал вдоль позвоночника, выступив испариной, но тело предательски застыло на месте, боясь пошевелиться.

      — Молчание ценится выше слова, — произнёс фарри, не спуская с Дариха взгляд.

      — Я буду хранить его, Ваше Величество.

      Дэв всматривался в лицо солдата, отразившее всю истинную решимость, скользнул вниз на сжавшиеся кулаки и улыбнулся:

      — Ступай, Дарих, с милостью Светоносной.

      Тот поклонился, едва ли не сложившись напополам, отвешивая столь глубокий поклон, что никогда не дарил иным владыкам и начальникам, и поспешил убраться прочь, молясь за здравый ум Камира. Не с милостью Светоносной он уносил ноги из места, где его не должно было быть, не богам принадлежала жизнь такого ничтожного существа, как Дарих, а живым воплощениям божественной силы, что предстали перед ним. И если старого императора все помнили, как Великую-Стену-Что-Защищала-Империю, а его первого сына знали, как Благородного Льва Шейд-Рамала, то кем мог стать тот, что стоял позади Дариха и душил собственным присутствием так, если бы на шею накинули жгут?

      Всемилостивая Эйгиль, пусть ему, Дариху, больше не придётся сталкиваться с фарри даже под угрозой потери души. Ни ему, ни его детям, внукам и правнукам. Никому.

      — Что думаешь? — Рейске, оставшись наедине с Тейрраном, позволила себе расслабиться.

      — Пока рано говорить, — отозвался дэв. — Неожиданно начавший пророчить солдат не такая редкость в дни, когда происходят столь значимые события. Помешательство и слабая воля часто освобождаются от оков здравого ума в кризисное для него время. Может ли это быть болезнь мозга или нашёптыванием злого духа — не берусь сказать. Впрочем, пока не появился ворон, этот солдат был самым обычным солдатом.

      — Если не считать его чрезмерную набожность.

      — Все так или иначе верят в божественное провиденье, но не каждый начинает пророчить о конце мира и хвататься за меч. Мне нужно поговорить с ним. Он в темнице?

      Рейске кивнула.

      — Будь осторожен.

      Они покинули маленькую оружейную, когда вопрос, терзавший всё это время лорда-командующего, стал настолько волнительным, что Рейске решилась задать его. Почему именно эта комната, когда во дворце достаточно мрачных мест для допросов и разговоров наедине, если Тейрран жаждал скрыть разговор с солдатом от посторонних глаз. Оружейная, где скопилось множество удивительных клинков, когда-то подаренных, завоёванных, украденных. Она не являлась тайной, но была забыта после смерти Алекриса, вычленена из памяти из-за боли, которую испытывал каждый из них двоих. Она не переступала порог хранилища больше десяти лет, когда поклялась не терзать душу воспоминаниями, а жить дальше, как того хотел бы Алекрис, и сегодня впервые нарушила собственное обещание.

      Всё просто, отвечал ей Тейрран, но взгляд наследного принца блуждал по скудно украшенному коридору, что не предназначался для гостей Каш’Ар-Цада и шёл ответвлением в запутанном лабиринте перемычек и переходов для слуг, стражников и императорской семьи. Концентрация магической силы, что таилась в оружии, мешала любому магу и колдуну подслушать разговор. Сила, копившаяся не одно десятилетие, нерастраченное в битвах, гудела, грохотала и искрилась, наконец-то выпущенная из клетки заточения, не только для запугивания несчастного солдата. Привлекло это внимание? Без сомнений, улыбался Тейрран, но вместе с этим не дало вмешаться в события.

      — Вмешаться в события? — Рейске недоверчиво покосилась на принца. Чёрные брови недоверчиво сошлись на переносице.

      — Это слишком древнее противостояние философов. Одни верят, что судьба подобна воде, и как бы не пытались её запечатать, она найдёт новый путь и будет продолжать течь подобно реке. Ты можешь противиться ей и идти против течения, можешь поддаться и пожаловать жизнь року, но есть те, кто хочет её контролировать. Кто возводит плотины и роет отводные каналы. И чем больше контроля, тем сильнее будет отдача. Даже мирные реки выходят из берегов. Иные предпочитают предвидеть пороги и водовороты, обходить их, а кто-то — искать зародышей и уничтожать до того, как они станут препятствиями. Но судьба — это нечто масштабное, нечто неподвластное. Это то, что нельзя сравнить с чем-то столь приземлённым, как река, нить или дорога. Судьба более высшая материя, более божественная, чем мы, чем все те идолы, которым поклоняются люди. Это плетение множества жизненных нитей, полотно, сотканное из миллионов и миллионов событий — эпохальных и незначительных. И каждая вырванная с силой нить создаёт прореху, которую нужно заштопать, отчего узор немного, но изменится. Вот что означает судьба, Рейске.

      — И ты веришь, что кто-то может создавать эти прорехи?

      — Не верю, — Тейрран повернул голову, всматриваясь в большие глаза лорда-командующего, в чьей глубокой темноте дрожал свет кристаллов. — Знаю. Разве не это мы сотворили в Шайдаре? Отец столько лет слушал посланников Владыки, предвещавших засухи, поветрия, новые войны, что мы все привыкли к истине, звучавшей из уст оракулов и провидцев. И когда императору сказали, что грядёт рождение нового бога, кровавого и жестокого, мог ли он не поверить тому, кто всегда был прав?

      — Будешь говорить, что это было зря? — Рейске фыркнула. — Впрочем, какая разница. Княжеская семья казнена. Алекрис лично приговорил их и исполнил долг. Думаешь в этих лицах, наполненных презрением и гордыней, было раскаяние? Они умирали с надеждой на своё божество.

      — И в ком из детей шайдарского князя ты увидела предвестие тёмной эпохи? Может, в глазах той, чья голова осталась лежать в саду? Или в новорожденных близнецах, пронзённых клинком наследного принца?

      — Громкие слова для того, кто не видел этого лично, — Рейске замедлила шаг и с подозрением покосилась на Тейррана, прищурившись. — И не ты ли подначил меня убить Савири? А после вызвался охранять тайный ход, убедив Алекриса в возможности побега кого-то из княжеской семьи. Но все они заперлись в зале. Все до единого. Так для чего ты был там? И почему не вернулся ни один из моих гвардейцев?

      — Подозреваешь меня в сговоре с мёртвыми? — уголки губ дрогнули в мягкой улыбке.

      — От взрыва потолок прохода обрушился и придавил людей, кажется, так ты объяснил их смерть. Так почему же не попытался спасти хоть кого-то из них?

      — Я даже собственного брата не спас, — беззлобно ответил Тейрран.

      — Из-за мальчишки, от которого твой рассудок помутился. Почему он верховодит тобой, как влюблённым акрибом?

      — Может, потому что так и есть? — он поймал ошеломлённый взгляд поражённой словами Рейске и рассмеялся. — Разве мы в силах противостоять судьбе, Рейске? Она соединила наши с ним жизни.

      — Ты вновь пытаешься скормить мне весь этот дагхт, как скармливал Алекрису, мейза, — обиженно фыркнув, выпятив нижнюю губу и надув щёки, как это делала в далёком детстве, Рейске дурашливо ударила смеющегося Тейррана локтем в плечо.

      На какое-то мгновение ей показалось, что вернулись беззаботные дни и сейчас к ним присоединится задержавшийся на тренировочной площадке Лев Шейд-Рамала. Разгорячённый, обнажённый по пояс и обливающийся потом, он бы обязательно попытался обнять брезгливого братца, а после её саму так крепко, чтобы захрустели кости.

      Они вышли на просторный задний двор, отгороженный высокой стеной от главного сада, за которым притаились невысокие — в два-три этажа — здания: гвардейские казармы, дома для прислуги с их семьями, хозяйственные постройки, псарни и конюшни. Они тянулись вдоль всей длинны сада, примыкая к торцу тренировочными площадками, а после — загонами императорских ишракассов — прекрасных изумрудных ящеров, выведенных из лучших пород для гвардейских аль’шир. Крупные, крепкие и послушные, они уступали в скорости, но обладали ядовитыми железами, позволяя впрыскивать яд с укусом и брызгать им в врагов. Красноватые гребни делали их похожими на коронованных особ — императоров среди подобным им, уступая разве что драконам. Когда-то там содержались кассры, принадлежащие императорской семье, но со временем каждый лишился своего и угасший род так и не смогли возродить. Лишь старый Мартуг ещё хранил в себе кровь королевских драконов, будучи потомком Кхалад, принадлежавшей отцу Алекриса и Тейррана. Увы, и его выводок оказался обречён на забвение, из пяти молодых и крепких созданий остался один, судьба которого неизвестна. Великое наследие прошлого гибло под натиском новых эпох, растворяясь подобно песочной башне под наползавшими на берег волнами. Медленно, но неотвратимо. Кажется, об этом Алекриса предупреждал Тейрран, закончив одну из своих научных работ, за которой проводил долгие бессонные ночи, забывая о еде и погружаясь настолько сильно, что терял течение времени. Одержимый чем-то, он часто обкладывался древними текстами, фолиантами, свитками, донимал стариков и лично прибывал ко двору очередного лорда, чей архив был больше, чем две пьесы о давно забытой войне на заплесневелом пергаменте. Рейске помнила тот день, когда обеспокоенный младший принц явился к отцу, прося с поклоном и уважением выслушать его исследования и поведал о них за закрытыми дверями. О том, что он изучал она узнала позже из разговоров с Алекрисом в маленькой придорожной таверне, которые они любили посещать во время небольших путешествий по местным дорогам. Вырвавшись за столичные стены каждый становился собой, сбросив тяжесть титулов и обязанностей, и именно тогда Тейрран рассказал о вымирании. Драконов становилось всё меньше, их выводки либо погибали при рождении, либо всё чаще не выдерживали алиит’сиаш. Истинное могущество древних существ заканчивалось на последнем потомстве Мартуга, из чьего выводка каждому из наследных принцев досталось по дракону: Алекрису — Целандан, а Тейррану — Керберос, которого он выбрал сам, выходив самого слабого среди братьев и сестёр.

      Они шли по гравийным дорожкам и каждый, кто встречал их, отвешивал глубокий поклон, останавливаясь и отвлекаясь от дел, без сомнения важных, ведь забот у императорской прислуги стало гораздо больше с приездом гостей на прощальную церемонию. Некоторые покинули Каш’Ар-Цад через два дня после похорон, иные всё ещё гостили и их присутствие здорово портило настроение Тейррану, желавшему тишины среди древних стен. И скоро должна пройти коронация, после которой перед народом Шейд-Рамала предстанет новый император, не слишком торопящийся с её проведением. Как-то наследный принц обмолвился, что хотел бы упразднить это, отправить птиц и гонцов с посланием всем лордам, оповестив о смене власти, и не тратить горы монет, на которые можно было отстроить три хороших крепости на границе, а так же снарядить с десяток полков крепкой сталью и надёжной бронёй. Но без церемонии люди забудут кто ими правит, без показательных казней перестанут уважать закон, а забыв историю потеряются в будущем.

      Величественный, горделивый, с офицерской выправкой Тейрран напоминал брата, но холодные глаза и мрачный юмор смазывали всё сходство. Он не будет таким, как император или Алекрис. Правление под его дланью уже называют тёмной эрой для империи, и Рейске могла бы с ними согласиться, если бы не видела те исписанные черновиками законов свитки, валявшиеся на столе и полу в покоях будущего императора. Дэв, идущий с ней рядом, ещё не став им, уже стремился что-то изменить в стране. Казне предстояли траты, огромные траты в войне с мятежниками, что скоро объявят. Нужно собрать людей в армию под стяги Шейд-Рамала, нужно её централизовать, сделать неподвластной лордам, единой силой. И наёмники. Сколько предстоит отдать ишфиров вольным рубакам? А сколько лордов переметнутся к ар-дел-Варрену, сколько останется при новом императоре, и сколько будут поддерживать его открыто, выказывая верность — этим были заняты мысли Тейррана. Этим и потерявшимся мальчишкой.

      Хоть будущий император и занимался законопроектами, модернизацией, которую начнёт внедрять в некоторые процессы, армией и казной, он продолжал встречаться с Чернопёрыми, передавая очередной приказ Скааду, что ни разу не появился лично поприветствовать и выразить свою верность будущему императору. Второй Ворон следовал за Тейрраном тенью, остальные продолжали укрываться в них, а Пятый… Рейске поджала губы. Они так и не смогли встретиться с той памятной встречи ярима, он словно избегал её, а она боялась проявить хоть какой-то интерес по отношению к нему. С чего бы лорду-командующему вдруг понадобилась помощь кого-то из Воронов?

      — Что бы сделал Алекрис? — с тихим выдохом произнёс Тейрран, сбавив шаг. — Этим вопросом я задаюсь всё чаще и чаще. Кажется, так перекладывают ответственность на кого-то другого, ведь все последующие действия продиктованы чужим разумом. Иногда это кажется лёгким выходом из всей ситуации — поступать, как кто-то другой, оправдывать собственные шаги чужим именем. Шейд-Рамал любил своего защитника, ему бы простили многое, если не всё. Я же заслужил дурную славу, движимый законами.

      — Можешь с позором разжаловать меня, но даже оправдав свои зверства, тебе не обелить себя. Не теперь, когда сожжён Нордоран и казнены два десятка мятежных офицеров. Так что не сравнивай себя с братом, Алекрис по праву заслужил славу и любовь народа.

      — Вся его слава — порождение той беззастенчивой улыбчивости, с которой он легко заводил товарищей и очередные интрижки с дочерями лордов. И ты это знаешь, Рейске. Как и то, что его попытки примирить два Дома ни к чему не привели.

      — Он хотя бы попытался.

      — Пустые слова наследного принца ничего не стоят для тех, кто погиб в тот день на улицах города.

      Он хотел сказать что-то ещё, задумчиво прикусив губу, но нестройный металлический лязг ударившей латной перчатки о стальной нагрудник оборвали зарождавшиеся слова. Тейрран коротко поприветствовал отсалютовавших солдат и вошёл под своды хорошо освещённого коридора. Крепкие монолитные стены не имели изъяна в виде швов раствора, созданные одной цельной конструкцией из светлого камня. Через каждые пять шагов под потолком был подвешен крупный дах’аджар, ярко освещавший путь, не позволяя теням укрыть притаившихся беглецов, а видневшаяся впереди решётка отрезала беглецу путь на свободу, как и стоящий перед ней солдат, от скуки перебиравший связку ключей. Он повторял детскую считалку, отделяя один ключ от другого, пока не услышал приближающиеся шаги, торопливо выпустил из пальцев ключи и вытянулся, подобрав небольшой живот и выпятив грудь.

      — Осветит Солвиари милостью ваши дни, санхера! — со старанием отчеканил солдат и с силой ударил кулаком по нагруднику, породив в тишине звон.

      Его полноватые щёки раздулись от важности, а глаза грозно сверкнули в свете кристаллов, создавая образ настоящего воина империи.

      — Хаста, Байхир. Проблем с пленником не возникло?

      — Ни каких, санхера! — а затем тихо, почти заговорщицки произнёс, указывая в сторону решётки. — Только там эта треклятая птица, пожри её тысяча пастей Аллаки, не даёт покоя. Всё на дверь бросается. Чуть глаз Юдасу не выколола!

      — Ясно, — Тейрран кивнул. — Шакта, Байхир.

      Стражник быстро отсчитал нужный ключ и, щёлкнув смазанным замком, пропустил вперёд принца и лорда-командующего, озадачено покосившуюся на молодого солдата. Его овал лица, тёмные густые брови и широко расставленные глаза кого-то напомнили, как и имя, осевшее в памяти. Тейрран шёл вперёд и эхо его шагов утопало в шагах Рейске, казавшейся самой себе неповоротливым гигантским чудовищем, невесть как забредшим в узкие коридоры дворца. Как бы она не старалась ступать тише, всё равно звук будто отражался от пола и стен, усиливаясь и скользя вперёд и за спину. Это было одно из защитных заклинаний, позволявшей стражам услышать приближение вырвавшихся пленников до того, как они появятся, запереть двери и позвать подкрепление. Но сколько она себя помнила, ещё никто не осмеливался на столь дерзкий побег, да и заключённых эти стены видели совсем немного. Император дер-Керр предпочитал мирный путь, борясь дипломатией с оружием, но иногда приходилось действовать жестоко, не проявляя жалости к врагам, и тогда драконы покрывали небо, неся с собой предупреждение.

      Что будет сейчас, когда власть сменилась столь неожиданно, а война, длящаяся два года, стала не байкой и слухами, а признанной бедой империи?

      — Санхера! — Звонкий девичий голос заставил Рейске встрепенуться от настигших столь невовремя мыслей. — Слава четырём гончим Солвиари, вы здесь!

      Войдя в просторную комнату с единственным столом и парой стульев, на одном из которых сидел покалеченный тюремщик, прижимая окровавленную тряпицу к половине лица, Тейрран кивнул подбежавшей к нему стражнице. Обеспокоенная, растрёпанная, с лихорадочным огнём в глазах, она предстала перед принцем и спешно отсалютовала.

      — Эта птица — тварь из самой Пустоты! Взбесившийся шаки!

      — Как твой глаз, Юдас? — жестом приказав стражнице замолчать, Тейрран подошёл к попытавшемуся встать человеку и мягко осадил ладонью.

      — Видеть будет, но вот шрам я точно заслужил, — мрачно улыбнувшись ответил мужчина и осторожно отнял промокшую насквозь тряпицу от лица, явив принцу кровоточащую борозду, пересекавшую бровь и часть щеки. — Какой красавец, да? Стыдно остальным рассказывать.

      — Где птица?

      — Где-то прячется, — девушка огляделась по сторонам, скользя беглым взглядом по полкам, бочкам и ящикам у стен. — Мы пытались поймать, но она то и дело вырывалась, кричала, как настоящая тарика.

      Она подняла руку, показывая стальной наруч, на котором красноречиво красовались следы от острых когтей твари. Тейрран нахмурился.

      — Я зайду один, лорд-командующий, проследите, чтобы никто не помешал нашему разговору. Язнара, отведи капитана к лекарю.

      — Один? — стиснув кулаки, Рейске шагнула к принявшему от стражницы связку ключей принцу, надвигаясь грозной тучей зарождающегося шторма.

      — Он хотел убить императора, а не лорда-командующего, но если изъявит иное желание — я приглашу тебя, — поблагодарив солдат, что ещё раз отсалютовали, Тейрран подошёл к двери, неторопливо вставил ключ в скважину, прислушиваясь к тишине, воцарившейся после ухода двух тюремщиков. — Если бы со мной что-то случилось, кто бы надел венец императора?

      — О чём ты, Аллаки пожри твои туманные речи?

      — Просто мысли, Рейске.

      Ключ легко повернулся, щёлкнул отлаженный механизм и в момент, когда дверь распахнулась, из тьмы дальнего угла вырвался угольно-чёрный ворон, стремительно юркнул в небольшую комнату, где ждал Камир, сидя на полу с завязанными за спиной руками. Тейрран вошёл следом, ничуть не смутившись явившегося гостя, закрыл за собой тяжёлую дверь и взглянул на сияющие мягким светом глаза касрийца. Белёсые, лишённые радужки, с маленькой точкой зрачка, они внушали суеверный ужас каждому, кто их видел, но не дэву.

      — И как тебе будущее, от которого так отчаянно бежишь, сын Хейи? Стоит двух сотен жизней моих оракулов?

      Касриец холодно улыбнулся.