«Аль’хиджи муа’кта Харсс» — будь стойким как Харсс, говорили старики своим детям и внукам, и те несли эту истину своим детям и внукам, передавая через поколения причину, почему они до сих пор живут на выжженной земле.

      Харсс не был богатым городом, не стоял на торговых путях, не имел ни залежей, ни железа, ни драгоценных камней; его земля высушена ветрами, истерзана засухой, оголена и почти мертва. В садах росли чахлые деревья, а в землю вгрызались лопатами и плугами настолько глубоко, чтобы вспороть крепкий панцирь неприветливой долины.

      Но Харсс жил. Его жители — несгибаемые упрямцы — продолжали трудиться, обзаводиться семьями, увековечивать своё наследие, искалеченное засухами и налётами диких племён с юго-востока. Они были отрезаны от других городов узкими руслами рек, почти истощавшимися к середине лета и наполнявшимися в истмару, молились богам, но не о милости, а о крепости тела и духа. Харсс не был богат, но и не был беден. На скудных, лишённых питательных свойств полях выращивали мараджи, чей сок, корни и листья скупали алхимики и лекари. И редкие пологие холмики окрашивались маленькими бледно-розовыми бутонами в день, когда расцветала мараджи, являя харссийцам то, ради чего они до сих пор жили на этих неприветливых землях.

      Эту истину старая Маджари рассказывала собравшимся вокруг неё детям, скрипя похуже несмазанных петлей, указывая жёлтым потрескавшимся ногтем то на сердце замершего мальчишки, то на лоб испуганной девочки. Она была стара, как раскинувшиеся вокруг Харсса земли, и столь же темна кожей и высушена жарой, долгой жизнью и работой. Её кости выпирали настолько сильно, что даже серые ткани накидок и платьев не могли скрыть болезненной худобы, у неё оставалось немного зубов, а глаза пылали безумием, глубоко запав. Она отдала всю себя Харссу, похоронила троих сыновей, двоих дочерей и пятерых внуков, и единственный правнук, вернувшийся со службы касрийскому азифу, усмехаясь в густую чёрную бороду, смотрел за тем, как малыши отшатывались от вскинувшей руки с растопыренными пальцами прабабки, напуганные чудовищем из древних сказаний.

      — Багарад, где твой брат? — окликнул он светловолосого мальчишку, и тот нехотя повернулся к отцу, широко распахнув тёмные глаза.

      — Там! — крикнул он и указал куда-то в сторону двух небольших холмов, за которыми блестела маленькая заводь, куда дети сбегали окунуться после тяжёлой работы и жаркого полудня. — Только не говори ему, арьсаф.

      — А разве вы не должны помогать матери?

      Мальчишка, увлечённый рассказом, раздражённо мотнул головой, но всё же ответил:

      — Ибзахи и Даллиса помогают! — и снова отвернулся.

      Асир скупо улыбнулся, огладив бороду, и, неторопливо подойдя к сыну, схватил за бока крепкими руками и поднял под общие улыбки и визги к чистому небу. Два тёмных камешка глаз сверкнули в лучах полуденного солнца, распахнутые в страхе, а после — от нахлынувшей радости, и мальчишка замахал руками, залился серебристым смехом, вторя отшатнувшимся от Асира детям. С высоты, что была для маленького Багарада уже не такой страшной, мало что открывалось нового, это не тот вид, что был с крыши, куда он забирался со своим старшим братом по ночам и смотрел на движение серебряного Глаза Ассашар-Хабира в окружении сияющих звёзд, но его крепко держали отцовские руки, а на покатых плечах было удобнее ездить, чем самому ходить по жёсткой земле. Асир уродился высоким и жилистым, он мог справиться с норовистой лошадью и чинил плуги, лопаты и подковы в маленькой кузне, чадящей чёрным дымом из каменной трубы. К нему приходили со всего города не только для починки, но и за советом, он помогал держать оборону против налётчиков, и Багарад знал: в их доме на самом дне сундука лежал старый меч, спрятанный Асиром в тот день, когда он вернулся в Харсс вместе с молодой женой-чужестранкой. Она подарила ему двоих маленьких шаннуров, непоседливых и любопытных, и столь же очаровательных дочерей, взявших красоту матери, приковывая чужой взгляд. Его угасающий род наполнился новой кровью, смешавшись с далёким и чуждым симальским народом, окреп, и упёртость харссийца дополнилась свирепостью северной воительницы.

      — Раз у вашей матери не нашлось работы для двух сыновей, она найдётся у отца, — назидательно проворчал Асир, усадив сына на плечи, и направился к кузне, придерживая за подранные от вечных игр и падений коленки.

      — Так не честно, арьсаф! — протяжно заныл Багарад и шмыгнул носом. — Братец купается, а мне снова в кузне работать?

      — И правда, — задумчиво кивнул отец. — Я отправлю за ним Даллису.

      — Я бегаю куда быстрее, чем она!

      — И тогда я не дождусь вас обоих. Ну уж нет, Ба-мийя, будешь раздувать огонь, пока я готовлю инструменты. Сегодня нам нужно…

      Асир запнулся, замедлив шаг, а после остановившись посреди наполненной жизнью улицы, задрав голову к небу, где над неровной линией горизонта, видневшейся между каменных двухэтажных домов, плотно стоявших друг к другу, появилась странная туча. Она была черна и одинока, за ней не плыла тяжёлым одеялом буря, чьё время в этих засушливых землях не пришло, и потому так зацепила глаз. Её увидел вертевшийся Багарад, вцепившись в волосы отца и приподнявшись, пытаясь рассмотреть получше странное облако. Казалось, никто не замечал его кроме двоих застывших посреди улицы жителей, но врезавшийся в мощную спину Асира Фалид-аджилла, зайдясь охами и вздохами, потирая ушибленный лоб, поравнялся с кузнецом, подслеповато щурясь.

      — Молодой дракон сжалился над нами и послал своих слуг раньше положенного или это жирный навозный жук? — на последнем слове старик беззубо улыбнулся, покачав головой.

      — Арь! Арь! Она увеличивается! — вдруг закричал Багарад, взволнованный от переполнявшего его удивления и радости, тыча пальцем в приближающуюся тучу.

      Та уже начинала приобретать чёткие формы, столь изменчивые жарким воздухом, что шёл от нагретой земли, и Асир с похолодевшим сердцем узнал в чёрной тени то, что видел лишь однажды, навсегда запечатлев в памяти ужас и благоговение, испытанное в день прибытия сыновей императора. Он видел их издалека, но запомнил не образы фарри, а могучих драконов, с чьих спин они спустились, облачённые в парадные доспехи. Запомнил размах крыльев, способные укрыть под тенью целые кварталы, и утробный, наполненный величием рёв, сотрясавший стены дворца, едва держась на ногах от страха и волнения. Его сослуживцы падали на колени, молились и простирали руки к небесам и Глазу Асс-Алнаара, проливая слёзы от столь удивительной картины, а он продолжал стоять, лишённый движений от ужаса. И теперь одно из древних чудовищ приближалось к городу, расправив паруса-крылья, наполненные горячим ветром южной долины, а Асир только и мог растерянно смаргивать наваждение, надеясь, что оно растворится столь же неожиданно, как и явилось.

      — Арьсаф, это кассра? — спросил малыш и нагнулся к лицу кузнеца.

      — Не говори дагхта, — фыркнул Фалид, почесав огромный нос, на котором красовалась тёмная бородавка, вечно приковывавшая взгляд Багарада. — Кассра — легенда, которой твоя сумасшедшая прабабка пугает детей. Скорее азиф послал нам своего слугу на быстрокрылом ишракассе. Эх, было бы хорошо…

      — Кассра — не легенды, старик, — глухо ответил Асир и опустил сына на землю. — И скоро ты в этом убедишься сам.

      Его смуглое лицо побелело, а глаза продолжали впиваться в размашистую фигуру приближающегося чудовища, когда далёкий рёв раскатом грома разнёсся с ветрами над Харссом. Люди и стены задрожали от этого могучего крика, заставив всё замереть и повернуть головы туда, где над невысокими холмами и полями мараджи парило вышедшее из сказок старухи Маджари чудовище.

      — Беги в дом, — дрожащим голосом сказал Асир застывшему Багараду и грубо толкнул вперёд. — Предупреди мать и сестёр. Не берите лишних вещей и прячьтесь за городом.

      — А братец?

      — Я сам его найду, — Асир вобрал в грудь воздуха и с усилием сделал первый шаг.

***

      — Ваше Высочество! Ваше Высочество!

      Сандалии старого Салага громко шлёпали по начищенному мрамору полов. И эхо, отражавшееся от гладких стен просторных коридоров, оповещало немногих слуг о торопливом приближении главного кхадима к высоким дверям, где, словно изваяния великих мастеров, стояли два стража. Непоколебимая императорская гвардия, — безукоризненность и честь, — в массивных, начищенных до блеска доспехах, что сияли в лучах падающего сквозь длинные стрельчатые окна света. За их покрытыми тяжёлыми плащами спинами высились резные створки, откуда на каждого взирали два танцующих дракона, хищно блестя рубинами глаз и сурово скаля вытянутые морды. Салаг затормозил, неуклюже взмахнул тщедушными руками в поисках равновесия и шумно втянул носом воздух. Массивные двери и без того заставляли его чувствовать себя ничтожно, а с приставленной к ним стражей — подавно, он, как мошка, присевшая на кончике драконьей чешуи — незаметная и жалкая для истинных царей мира, — посмел нарушить чужой покой. Салаг сглотнул образовавшийся в горле ком и потянул дрожащие руки к резным каменным створкам и тут же боязливо отдёрнул, когда две алебарды с лязгом сомкнулись перед носом.

      — Его Высочество занят, — гулко донеслось из-под львиного шлема гвардейца. — Ожидай.

      — Что б тебе провалиться в пасть Аллаки, пусти меня, пустоголовый осёл! — взревел Салаг с откуда-то взявшейся храбростью и схватился за древки. Раздувая раскрасневшиеся щёки, он пытался развести алебарды в стороны, но единственное, что вышло — рассмешить одного из гвардейцев. — Мне нужно увидеть наследного принца!

      — Он занят, Салаг, наберись терпения.

      — Его Императорское Величество требует явиться немедленно! — взвился старик и гневно затряс щуплым кулаком перед забралом солдата. — А ты заставляешь меня стоять тут и ждать, глупый осёл! Дело государственной важности!

      Тёмные глаза стражника недобро сузились, скрытые тенью шлема, но пальцы теснее сжали изящное древко, легонько звякнув начищенными сочленениями железной перчатки. Его Императорское Величество, как же, читалось в радужках стража, когда ничуть не смущённый сыплющимися на него проклятьями, слегка отпихнул напористого кхадима от двери. Салаг не раз проворачивал столь подлый трюк, когда хотел увидеть старшего принца, прикрываясь императором, будто стыдливая девка — одеялом, и всякий раз добивался своего — никто не смел идти против воли Его Императорского Величества, а тем более сомневаться в истинности слов личного слуги наследного принца. Никто, кроме стоявшего перед ним гвардейца, невозмутимо взиравшего на исходящего злостью старика с тёмной, выдубленной всеми ветрами и солнцем кожей, что нервно оглаживал тонкую бородёнку.

      — Мне дали ясный приказ, Салаг, так что наберись терпения и жди.

      — Да не взглянет на тебя Азаб, дурья голова, когда Его Величество узнает, почему я опоздал с донесением! И пусть твои дети вырастут в десять раз умнее своего никчёмного отца и покажут, как нужно уважать тех, кто несёт вести самих богов!

      Гвардеец поморщился. Высокий голос кхадима лезвием ножа по стеклу скрежетал посреди просторного коридора, волнами эха рассеиваясь в пустоте нового крыла. Того самого, что достроили буквально год назад, и уже облюбованного наследным принцем — Алекрисом дер-Керром. И именно он, в сопровождении своего младшего брата и лорда-командующего, находился за закрытыми дверями, отгороженный гвардейцами. И ничто, кроме самого императора, не могло заставить Щит Империи отступиться от приказа «Не беспокоить Его Высочество».

      Но Салаг не унимался.

      Бесновался, как стая шаннуров, возводя тощие руки к потолку, и ругался на чём свет стоит, поминая всю родословную упёртого солдата. Его подошвы крепких сандалей противно поскрипывали, шлёпая по начищенным до блеска мраморным плитам, а на поясе позвякивали золотые монетки, пришитые на удачу и богатство по старым обычаям алкутов. Вот только кхадим принадлежал к когда-то отделившимся от них шадафам, бросая косой взгляд светлых глаз, остро выделявшихся на тёмной коже, ещё хранившей впитанное предками безжалостное солнце юга. Все знали, что этот народ слишком хитрый и беспринципный, никогда не имевший собственной культуры, то и дело кочевавший с места на место, пытаясь найти некий джаан — истинный оазис богов, где богатства и пища появлялись в руках просящего, а вода продлевала молодость и уберегала от смерти. И каждый во дворце задавался вопросом: как какой-то кочевник вдруг оказался одним из кхадимов наследного принца?

      — Леор, — робко обратился второй гвардеец, наклонившись к непоколебимому товарищу, — может, пропустим?

      — Этот акриб всякий раз прикрывается императором, а после отрывает наследного принца от важных дел. Давно нужно проучить этого тейх’ву. Пусть помучается.

      — Но если правда?

      Леор скосил на товарища глаза, затем перевёл на бормочущего проклятья старика, вытиравшего пот с высоких залысин, и покачал головой. Молодой Чиррен мог быть прав, да и волнение, с которым кхадим вился подле дверей, выглядело настоящим. Но шадафа мало кто любил и ещё меньше было тех, кто хотел верить его словам, а потому леор с сомнением, но всё же пошёл на уступок.

      — Эй, Салаг, — его властный, но уставший голос зарокотал в тишине коридора, — Можешь передать своё послание через меня. Не более.

      Кхадим вздрогнул, в гневе сжал маленькие кулаки и уже открыл рот для новых проклятий, как вдруг решительно подлетел к леору, вцепился пальцами за выкованный лучшими кузнецами наплечник и горячо зашептал, пряча лицо за ладонью. Сначала кислое дыхание обожгло щёку, а после холод сковал сердце и широко распахнутые глаза задрожали в царящей внутри шлема тьме. Леор отпихнул от себя старика и, развернувшись выверенным движением караульного, толкнул одну из створок зала:

      — Ваше Высочество! Беда!

***

      Алекрис дер-Керр — первый наследный принц, Лев Шейд-Рамала и Надежда Империи — стоял посреди просторного каменного зала, где из всего скудного убранства над ним высились могучие статуи: мрачные герои прошлого, в чьих руках покоились посохи, мечи и щиты, призванные защитить зарождающуюся империю от нависшего зла. Гордые сумрачные лица взирали друг на друга безжизненными глазами, крепкие щиты и отполированные доспехи отражали расплывчатый белый свет дах’аджаров, что освещал синий мрамор, слепя глаза Тейррана, задумчиво оглядывавшего неуютную пустоту. Как и говорил Алекрис по пути в новое крыло, здесь ничего не было кроме стен, статуй и пустых оружейных полок. Даже сиротливые манекены оказались обнажены и ждали, когда их облачат в лучшие доспехи. И пока двое дэвов прогуливались среди гнетущей тишины, разглядывая колонны, похожие на застывший внутри камня океан, наполненный изящным вихрем оттенков и контрастов, наследный принц нетерпеливо оборачивался то к Рейске, то к Тейррану в нетерпеливой надежде услышать достойное его задумки восхищение. Ещё когда новое крыло дворца было лишь наброском архитекторов, Алекрис знал, что займёт большую часть первого этажа, и с упоением перебирал привезённые со всех концов империи образцы мрамора, то и дело придирчиво разглядывая цвет и фактуру будущих стен. В его представлении не было пустых стоек и манекенов, но были удивительной работы и редкости луки, мечи и щиты, доспехи самой тонкой работы, таинственные сокровища и артефакты ушедшей тёмной эпохи, что были достойны наследного принца и превосходили отцовскую сокровищницу. Его тщеславному желанию потакал император, дав разрешение на то, что по мнению Тейррана, было не нужно ни дворцу, ни самой империи, но искоса поглядывая на брата, волнительно поджимавшего губы, словно ожидавший похвалу ребёнок, лишь коротко улыбался, храня при себе мнение о бесполезности этого места.

      Возможно, захоти и Тейрран создать наполненную запретными знаниями и древними трактатами библиотеку, где тысячи писцов трудились бы над сохранением нынешних изысканий и расшифровкой сгинувших, то отец бы не отказал и этой просьбе, но младший принц предпочитал скромность помпезности, а тишину целой армии шелестящей пергаментами писарей. Но вот его брат… Солнце Шейд-Рамала должно сиять ярче прочего, вбирать в себя любовь и внимание, тешить юношеское самолюбие, и Тейрран принимал это, как должное, изредка касаясь кончиками пальцев отполированных колонн и изображая на спокойном лице заинтересованность, скрывая откровенную скуку. Он остановился перед пустой витриной, под чьим стеклом ярко алел бархат отделки, и взглядом нашёл прогуливающуюся между возвышающимися воинами прошлого Рейске. Та завела руки за спину, медленно прохаживаясь от одной статуи к другой, придирчиво оглядывая их доспехи и оружие, и строгий профиль красивого лица купался в ярком свете кристаллов, приковывая к себе чужой взгляд. Тейрран закрыл глаза и прислушался к собственным чувствам и не нашёл ничего, что когда-то волновало его. Он не был слеп и, тем более, глуп, видя с какой любовью Рейске взирала на Алекриса, и какую боль тот причинял собственной слепотой к прекрасному цветку, что распустился подле них, но уже не ощущал то волнение в груди, которое дарила близость с дэви. Теперь его внутренний мир напоминал эту мраморную пустоту, где можно было сокрыть множество дорогих воспоминаний, но хранилось лишь самое ценное — маленькая шкатулка из просмоленного дерева, что пропиталась запахом моря, соли и рыбы, в которой Тейрран берёг незамеченное Рейске чувство.

      И сейчас, глядя на статную фигуру лорда-командующего в приталенном мундире, подпоясанном широким ремнём, блестевшим пряжкой в свете дах’аджаров, младший из отпрысков императора задался вопросом: когда странное чувство восхищения перестало окутывать его и сдавливать сердце? Теперь оно было обращено к чуждому существу, хрупкому, скоротечному, чья жизнь — мгновение в череде бесконечных восходов и закатов солнца в мерном ходе времени. Не из-за того ли, что он, подобно первому сокровищу Алекриса, стал таким же трофеем? Или из-за власти над судьбой мальчишки, что Тейрран уже дважды изменил? Он сам не заметил, как любопытство потерявшегося среди песка, голых скал и южных вод Шарийского моря дэва переросло в то, о чём отец столько раз говорил наследному принцу, — в ответственность. За ребёнка, которого когда-то спас из желания доказать — судьба не определяет путь, за юнца, чью прихоть исполнил в час разлуки, за юношу, поправшего законы Кассран-эр-Гайяна ради встречи с ним, не боясь сурового наказания.

      Тейрран отвернулся к пустой витрине, задумчиво прошёлся по холодной поверхности стекла пальцами, словно сметая невидимую пыль, погружённый в мысли, совершенно далёкие от тех, что ожидал Алекрис. Тот воодушевлённо ждал, прохаживался вдоль колонн и статуй, пытаясь держать в поле зрения гостей, что изводили своим молчанием его нетерпение. Пока ни один из них не произнёс ни слова, и это внутренне пугало. А что, если этот зал слишком жалок для восхищения? Слишком мал и слишком скучен и не вызывает трепета сердца, как того добивался Алекрис, заставляя лучших архитекторов и скульпторов раз за разом переделывать черновики, добиваясь идеала. И если Тейрран всегда был сдержан и холоден к подобному, то Рейске то и дело оглаживала, трогала, щупала камень и дерево, задирала голову к высокому потолку и кружилась на пятках, но продолжала молчать.

      — Оно завершено? — единственное, что спросил младший брат, оглянувшись через плечо.

      — Да, — с готовностью отозвался Алекрис, едва сдерживая широкую улыбку, и обвёл рукой пустой зал. — Ждёт своё первое сокровище.

      — Разве оно уже не здесь? — взгляд синих глаз метнулся к Рейске.

      — Вы оба — сокровища моего сердца и души, но не этих стен. Здесь я буду хранить оружие и броню, коим нет и не будет равных ни в красоте, ни в смертоносности.

      — Разве императорской сокровищницы мало?

      — Я хочу собственную.

      — Это тщеславие, Алекрис, — Тейрран укоризненно покачал головой, мягко улыбаясь. — Оно туманит голову и отравляет сердце.

      — Так же, как и тебе.

      Алекрис не дрогнул когда брови Тейррана выгнулись в немом вопросе, а синие глаза опасливо сощурились. Лёгкое любопытство вспыхнуло в глубине зрачков и слишком ласковая улыбка, столь не вяжущаяся с холодной маской отчуждённости, разрезала красивое лицо младшего принца.

      Можно было не продолжать этот разговор, свести в шутку, пусть немного жестокую, но не касаться того, что в последние годы заставляло Тейррана становиться особенно раздражительным и свирепым, — мальчишки. Но Алекрис не мог, как в прошлом, когда брат притащил с собой оборванца во дворец для неизвестных целей, так и сейчас, всё ещё не понимая действий брата.

      — Разве не тщеславие движет тобой в изысканиях?

      — Я никогда этого не отрицал.

      — И ради этого ты привёз с собой раба? Для собственного возвеличивания в глазах грязного рыбака, ты держишь его подле себя уже столько лет? Показываешь ему фокусы и купаешься в восторге глупца? — Алекрис чувствовал: ещё слово и грань терпения Тейррана окажется позади. Он и сам не понимал, отчего его захлёстывала злость всякий раз, когда он видел этого оборванца подле брата, смотревшего с преданным восхищением на младшего принца. То ли из-за зависти в искренности мальчишки, что никогда не окружала его самого, то ли из-за мягкости и снисхождения, которые проявлял к нему безжалостный брат. — Твоё тщеславие куда алчнее моего.

      Жар, что вдохнул Алекрис, опалил глотку и выжег весь воздух, но тут же исчез, стоило Тейррану отвернуться, потеряв интерес к разговору. Его брат никогда не защищал привезённого с собой рыбака, сколько бы обвинений и дурных слов не обрушивались на мальчишку-касрийца, но давал понять, когда его терпение истончалось настолько, что последствия не заставили бы себя ждать. Удивительная неопределённость, ставившая в тупик каждого, кто пытался разобраться в этом хитросплетении чувств.

      — Твой кхадим, Алекрис, ворует золотые ложки, когда думает, что его не видят, — сорвавшиеся в тишину слова заставил Рейске обернуться. От наполненного льдом голоса продирало до костей. — Он молится песчаным божкам, тискает молоденьких служанок и даже более того — забирает их честь. Но он получил своё место, когда раскрыл заговор против тебя и даже попытался остановить убийцу, получив за это ноющий каждую непогоду шрам. Вы похожи, не находишь? Разве что ты воруешь не ложки, а клинки.

      Вспыхнувшее алым лицо Алекриса исказилось, стало злым, едва сдерживающим слова, копящиеся за сжатыми зубами, но в тёмных глазах дэва читалась обида скорее не на правду, а на жестокость, брошенную в тишину столь легко, будто кетта — в воду. Тейрран уступал в силе и поэтому бил точно по старым шрамам, гордости и самолюбию, не смачивая слова в приторной любезности. Таким был младший принц, за которым водились грехи более мрачные и тяжёлые, нежели воровство или украденная честь, но по какой-то неизвестной Алекрису причине, он выглядел даже с таким грузом гордо, если не надменно.

      — Это уже слишком, — молчавшая до этого Рейске, встала между братьями и ласково сжала плечи принцев. — Вы оба переходите границы дозволенного и обижаетесь, когда получаете отпор. Братьям свойственно ссориться, но не ненавидеть друг друга.

      Принцы переглянулись, и Тейрран сдался первым. Отвернулся, пряча нежную улыбку от хитрых глаз Рейске, и пожал плечами:

      — Последнее, что я ожидал от тебя, дорогая сестра, женскую мудрость.

      Она не ответила, только покачала головой, сунув большие пальцы под широкий ремень с начищенной пряжкой в форме золотой головы льва — символа личной гвардии императора. Ни для кого уже не было тайной, как остро воспринимал насмешки брата Тейрран, касавшиеся мальчишки, привезённого с юга, и как ядовито вгонял ответные иглы, минуя оскорбления и открытую неприязнь. То, что было между ним и рыбаком, не походило на наставничество, где учитель защищает молодого и неопытного аколита, но и граничило с любовью отца, стремившегося помогать и оберегать дитя в мире жестоком и тёмном. Столь необычное поведение того, кто проводил всю жизнь за закрытыми дверями библиотек и тайных залов, ведя бесконечные беседы с мудрецами и учёными мужами, вызывало скорее недоверие, чем умиление. Но год проходил за годом, а Рейске наблюдала лишь бесконечную заботу и нежность к маленькому касрийцу.

      Ей доводилось бывать при разговорах Тейррана с Драйганом, обсуждавших частые конфликты, вспыхивающие внутри кхадиров, состоявших из молодых и горячих учеников, и чаще всего там всплывало имя мальчишки, которого приволок младший принц. Маленький волк — так ласково называл своего найдёныша Тейрран, — оказался диким и свирепым, задиристым, упрямым и невероятно преданным своему ахади. С его тела редко сходили синяки, но разбитых носов об крепкие кулаки было больше. Неукротимый, пылкий, совершенно непохожий по характеру на младшего принца, рыбак каким-то образом продолжал оставаться интересным для Тейррана, всё больше предпочитавшего компанию своего молодого фаворита, чем их с братом. Теперь не было весёлых приключений и дерзких выходок, не было историй за кубками вина и кружками горького шарвая в придорожных тавернах по пути в очередной город. Их трио распалось, и всё внимание младшего принца досталось научным изысканиям и человеческому ребёнку.

      А однажды Рейске довелось самой разнимать двоих сцепившихся учеников, и причина драки оказалась в покровительстве младшего принца. Злых, запыхавшихся, растирающих алую юшку с губ и под опухшими носами воспитанников Кассран-эр-Гайян можно было понять: Дома Высокорожденных платили огромные суммы за участие в Испытании и призрачный шанс увековечить фамилию Дома статусом фасхран’кассры. А ему, какому-то касрийцу из забытого богами шинбаада повезло оказаться в списках не из-за покровительства учителя, что разглядел талант, и не из-за взноса, а по счастливой случайности приглянуться одному из сыновей императора. Зависть и злость — вот что двигало большинством учеников, пытавшихся задирать мальчишку, а после скулящих от боли от чужих кулаков и палок наставников. Им казалось, что касрийцу всё доставалось легко, а учителя закрывали глаза и делали поблажки, боясь рассердить императорского отпрыска. Но Рейске знала, какими трудами ему доставались победы и как сильно огорчали поражения, когда стыдливо опустивший голову мальчишка стоял перед Тейрраном, закусывая губу, пряча злые слёзы. Тот никогда не ругал его, подбадривал, наставлял, тренировал, когда на площадке оставались они вдвоём и редкие невольные свидетели, как Рейске. Ей самой один раз удалось скрестить меч с маленьким волчонком и подивиться, насколько же сильно он превосходил своих боевых товарищей по кхадиру. Поэтому на него обращали внимание наставники, как и сам Драйган ат-Троу, внимательно следя за успехами касрийца, поэтому на него нападали скопом, а не по одиночке, подкарауливая после ужина. Упёртость и безжалостность, огранённые умелой рукой мастера, владевшего клинком почти двести лет, — вот что представлял из себя мальчишка.

      — Уж не цепного пса ты себе взращиваешь? — вдруг выпалил Алекрис и тут же скривился от сильного тычка в рёбра, прилетевшего от Рейске.

      — Его верность не моя заслуга.

      — Разве? Не ты ли его поощряешь за успехи, дозволяя тайком пробираться в свой сад?

      — Поощрять и наказывать — удел его наставников, Алекрис. И если он что-то и заслужил из этого, то собственными стараниями.

      — Тогда зачем он тебе?

      Если Тейрран и хотел ответить на это, то уже не мог, обернувшись на звук распахнувшихся тяжёлых створок, увидев закованную в сталь фигуру гвардейца, за чьим плечом маячил кхадим Алекриса.

      — Ваше Высочество! Беда! — крикнул леор. — На Харсс напали!

      — Напали? — Алекрис обеспокоенно обернулся к Тейррану, словно у того был ответ, но брат оказался не менее удивлённым. — Откуда ты…

      — Я услышал донесение Его Императорскому Величеству и тут же поспешил к вам, санхера! Харсс в опасности! — вставая на цыпочки и вытягивая руки, заголосил старик.

      — Разве отец не велел разобраться в этом конфликте аш-Хаббату? — изумлённый взгляд Алекриса метнулся к брату, но тот лишь прикрыл глаза, усмехнувшись собственным мыслям. — Что ещё тебе известно?

      — Б-б-больше ничего, санхера, — кхадим сжался под грозным взглядом дэва и виновато улыбнулся, прячась за широкой спиной леора. — Как только до меня дошли слова про Харсс, я тут же бросился к вам и не слышал остального.

      — Скорее идём к отцу, Тей.

      — Думаешь, моё присутствие что-то изменит? — он кивнул в сторону распахнутых дверей. — Сам знаешь, убеждать императора лучше всего выходит у наследника, а не его тени.

      Его мягкая улыбка хоть и казалась доброй, но в ней затаился холод колких слов, от которых Алекрису сделалось больно. Он так и не решился сделать шаг ни в сторону замершего леора, за чьей спиной топтался кхадим, ни к брату, терпеливо дожидавшемуся решения. Он, Гордость империи, наследный принц, Надежда Шейд-Рамала, был растерян и испуган, а главное — совершенно беззащитен, лишившись поддержки брата, на которую привык полагаться. Импульсивный, горячий и милосердный Алекрис был далеко не так умён, как Тейрран, подчас предлагавший жестокие, но столь необходимые меры. Из него бы вышел замечательный советник, прекрати избегать обязанностей перед страной и прояви чуть больше заинтересованности в политике, до которой ему не было дела. Но отец продолжал потакать младшему принцу, дозволяя изучать древние трактаты, свитки и книги, найденные среди останков древних государств, посещать мудрецов и учёных, ставить жестокие эксперименты над рабами, которых скупал на южных невольничьих рынках, и не обращал внимания на недовольства и слухи. Всё больше Тейрран отдалялся от собственного брата, всё меньше удавалось застать за стенами библиотеки, сада и тренировочной площадки, где он то и дело проводил время с мальчишкой, которого оберегал подобно самому драгоценному камню. И сейчас, когда Алекрис нуждался в нём, он отмахнулся, как от слуги, отправляя с бестолковым поручением в надежде закончить этот разговор.

      — Нет, мы идём вместе.

      Щека младшего дэва дёрнулась. Удивление рябью прошлось по лицу и тут же исчезло, сменившись привычным равнодушием.

      — Сейчас же.

      Братья смерили друг друга сердитыми взглядами и Тейрран неожиданно склонил голову, признавая поражение:

      — Как скажите, Ваше Высочество.

      Их сопровождали оба гвардейца, неугомонный шадаф и лорд-командующий, хранившая тяжёлое молчание весь оставшийся путь до малого зала. Там, у закрытых дверей, вырезанных той же искусной рукой мастера, что и венчающие сокровищницу наследного принца створки, возвышались двое крепких латников, безмолвными статуями охраняя одиночество правителя. Их доспехи сияли в свете кристаллов, начищенные полуторные мечи упирались в пол, и закованные в сталь пальцы сжимали крестовины. Львиная гвардия — лучшие солдаты империи, отмеченные заслугами доблестные сыны Шейд-Рамала, отобранные лично Кевраном дер-Керром, натренированные быть молчаливыми тенями господина, следовавшие за ним по пятам. Их доспехи белоснежны, с вычурной позолотой, где лишь один элемент — правый наплечник — был закрашен чёрным, как дань вечной скорби по императрице. И если простые солдаты завидовали Щитам Империи, то сами Щиты завидовали Львам.

      Алекрис остановился в двух шагах от гвардейцев и пальцы сжались в кулаки, пряча бушующее внутри волнение. Отец никогда не позволял себе вмешиваться в политику Высокорожденных, оставаясь сторонним наблюдателем, что покровительствовал целой империи, а не единичным Домам. Его заботила экономика всей страны, нежели отдельных регионов, за которыми присматривал ярим, крепкие союзы с соседями, предстоящая засуха на юго-западе и задержавшиеся заморозки на севере. Он смотрел на раздробленные земли, как на цельное полотно, предоставляя свободу местным правителям. И это губило Шейд-Рамал.

      — У тебя появился план? — понизив голос, поинтересовался поравнявшийся с братом Тейрран.

      — Да. Ты поможешь мне убедить его.

      И виновато улыбнулся закатившему глаза дэву.

      В просторный, утопающий в дневном свете зал они вошли вдвоём, оставив позади Рейске, успевшую на удачу ущипнуть каждого из братьев за мочку уха — странный обычай, перенятый у простолюдинов и въевшийся в привычку лорда-командующего. И волнение захлестнуло братьев с первым шагом, когда их взоры обратились к стоящей у окна высокой фигуре с заведёнными за спину руками. Алекрис облизнул губы и втянул воздух, ощутив, как белоснежные стены сдавили его, загнав в каменную ловушку. Теперь он не мог повернуть назад, гордость не позволила бы случиться такому, но предстоящий разговор уже вытягивал из него все силы. Невольно его пальцы мазнули воздух рядом с собой, пытаясь нащупать ладонь брата, но тот стоял на пол шага позади.

      — Отец, — набравшись храбрости, обратился Алекрис, силясь не отводить взгляд.

      Тот обернулся полубоком, и льющиеся из широких арочных окон солнечные потоки окутали императора в напитанный жизнью самой Солвиари яркий ореол, заставляя любого, кто осмелился поднять на него глаза, испытывать боль. И каждый, кто лицезрел великого дэва, чувствовал непреодолимое желание тут же преклонить колени и воздеть руки для молитв, чувствуя, как горит объятая огнём душа и слёзы катятся по щекам. Так рождались боги, так рождались цари. Так родился Шейд-Рамал.

      Алекрис сморгнул невольные слёзы и поклонился.

      Его отец был древнее стен, что окружали Имперский Круг, сильнее любого колдуна и мага, опытнее самых старых ветеранов, не постарел за долгие века правления разрастающегося государства, лишь безграничная мудрость в глазах выдавала истинный возраст. Уставшее от власти, но всё ещё восседающее на троне божество, видевшее смерть самых близких друзей, чьи жизни так бесцеремонно оборвались во время великих катастроф. И единственное, что портило безупречное лицо императора — косой шрам, тянущийся от нижней челюсти к носу. Отец получил его задолго до рождения наследного принца, задолго до покорения Касарии и Закирии, в тёмный период, что звался Трёхзимьем. Величайший воин и маг, чьего могущества так рано достиг младший сын, но в величественной стати угадывалась то, чего так боялся Алекрис — слабость подбирающейся болезни. Той самой, что когда-то оборвала жизнь матери, а теперь подтачивала здоровье императора. Когда-нибудь свет одного солнца погаснет, и на небо взойдёт новое, чтобы осиять земли теплом и милостью, как это делал Кевран дер-Керр более двух тысячелетий.

      Алекрис старался не думать об этом, он уже допустил одну смерть и лишился брата, всё глубже закапывающегося в медицину и алхимию, превращая собственную жизнь в поиски того, кто не может существовать — в лекарство от неизвестной хвори. Но что будет, если умрёт отец? Если, а не когда — и никак иначе.

      На плечо опустилась ладонь Тейррана и Алекрис невольно вздрогнул, вырвавшись из мрачных мыслей. В огромной пустоте Малого зала, что совершенно не являлся таковым, одинокая фигура приковывала к себе взгляд, лишая возможности смотреть куда угодно, только не на источающего сияние императора. В косом золотистом свете танцевали мириады пылинок, окутывая дэва и оседая на белоснежном плаще, тяжёлыми складками спускавшегося до самого пола. Богато украшенный наряд императора напоминал офицерский мундир, подпоясанный белым кожаным ремнём из шкуры тьебан, а на поясе висел меч — простой, лишённый вычурности и украшений, он был создан его не ставшим императором фарри, и прошёл множество веков, защищая жизнь хозяина и покоряя строптивых.

      — Так это правда, отец? Сагайдон потерпел неудачу? — голос Алекриса дрожал от волнения. — Нор-Лехи всё же выступили войной?

      Император молчаливо кивнул. Его широкие плечи, на которых покоился тяжёлый позолоченный плащ с колыхающимся от каждого движения драконом, заметно напряглись. Он отвернулся к окну, за которым простирался чудесный сад, заполнивший одну из многочисленных внутренних площадок, где только набирали силу зазеленевшие после долгой зимы деревья. На их чёрных ветвях набухали почки и первые ростки проклёвывались в лучах кесбарского солнца. Весна в этом году пришла поздно, не то, что на юге, где солнце было куда добрее и ласковее, хоть и наказывало засухами безжалостно и порой несправедливо.

      — Ты можешь потребовать нор-Лехов остановиться! — Алекрис шагнул к императору, рассержено взмахнув руками. Молчание отца выводило, заставляло злость застить глаза. — Границы священны, никто не должен нарушать то, что установил ярим и сам император!

      — Священны? — с искривлённых усмешкой губ Тейррана слетел смешок, заставив брата обернуться. — Много ли тех, кто думает так же?

      — Если главы Домов не способны поделить между собой земли, это делает ярим с согласия императора!

      — Ты прав, — голос, что гремел над сводами залов, теперь был тих, но всё равно заставил распалённого принца присмиреть. — Император есть высшая власть, но он не может бездумно вмешиваться в жизнь подданных.

      — Но…

      — Алекрис, любое решение имеет последствия и делит окружение на согласных и недовольных.

      — Как если бросить кусок мяса одной собаке, не ожидая от второй попытки его отобрать, — усмехнулся Тейрран, с холодной выдержкой встречая гневный взгляд Алекриса.

      Император мягко улыбнулся.

      — Мы говорим не о собаках, Тей, а о войне! — голос наследного принца звенел гневом, а губы кривились при каждом выплюнутом слове.

      Алекрис сжал кулаки, чувствуя вздымающийся внутри огонь ярости. Брат, на чью поддержку он рассчитывал, скорее вонзал ножи в спину, нежели оказывал помощь.

      — Послушай меня, Алекрис. Мудрые правители могут удержать страну в равновесии, глупцы ввергают её в забытье. Твой путь будет наполнен ошибками, сын, и то, что тебе покажется справедливым, станет для одних спасением, для других — унижением. Но что главное: вековые договоры и обеты окажутся не столь священны для нового поколения.

      — Я не совсем понимаю… — тёмные брови Алекриса сошлись на переносице.

      — Это придёт с первым опытом. То, что выглядит на первый взгляд, как захватническая война, может оказаться совершенно иным. Твоя обязанность, как будущего правителя, судить правильно, видя картину целиком и не отдавая предпочтений. Ты не только император, Алекрис, но и судья.

      — Нор-Лехи не просто так подняли войска и движутся в сторону города. Так ведь?

      Взгляд пронзительных зелёных глаз метнулся в сторону Тейррана. Если бы боги были милостивы, у императорской четы мог бы родиться единственный сын, что совмещал пытливый ум младшего принца и преданность старшего. Но они имели двух сыновей, два прекрасных сокровища династии — истинная редкость, которой одарили императора.

      — Более века назад существовал Дом аш-Дэвасс, что занимал земли нынешних герцогств — Силлийского и Лаангардского, — но боги лишили герцога сына, когда тому исполнилось тринадцать, а две старшие дочери были выданы за графов вар-Эда и нор-Леха. Линия наследования прервалась, землям требовался правитель и ярим разделил герцогство и отдал равные половины двум Домам.

      — Но граница пролегла через Харсс, — Тейрран задумчиво подпёр пальцами подбородок, слегка нахмурившись. — Я помню это собрание. Ты дозволил нам с Алекрисом присутствовать. Было весьма… занимательно.

      — Чего не скажет твой брат, проспавший половину, — отец ласково потрепал зардевшегося от стыда Алекриса по щеке. — Границы священны, это правда, но когда они разделяют семьи, желание подчиняться законам исчезает. Ярим был созван вновь и вынесено новое решение: отдать Харсс во владения Дому нор-Лех, но позволить вар-Эдам взять его в аренду сроком на сто лет, по истечению они могли продлить её. Тогда это казалось правильным решением: суровая земля и отсутствие залежей металла вряд ли будут столь интересны двум герцогствам, чтобы ввязываться в конфликт. Но…

      — Так если там нет ничего, зачем нор-Лехам Харсс?

      — Доход от продажи мараджи, что выращивают близ города, — Тейрран задумчиво потёр пальцами подбородок. — Прошёл век, договор закончился и нор-Лех решают забрать то, что принадлежит им по праву. В этом истина конфликта, отец?

      — Пусть так! — Алекрис зло втянул воздух через стиснутые зубы. — Но целая армия? И ты допустишь подобную вольность?! Вновь?!

      — Ты забываешься, сын.

      — Ты мог остановить резню в Канкадии, мог явить милость тихгийским народам, от которых более ничего не осталось. Мог! Но ничего из этого не сделал! Так же, как и не сделаешь сейчас.

      Светлые глаза императора опасливо сузились.

      — Ты так уверен в моей слабости? — его спокойный тон зазвенел сталью и холодная улыбка исказила тонкие черты гордого лица. — Тогда покажи мне собственную силу, Алекрис. Я дозволяю вмешаться в конфликт, как сочтёшь нужным.

      — От имени императора?

      — От имени наследного принца.

      Алекрис недоверчиво покосился на стоявшего рядом брата, но не получил ожидаемой поддержки — Тейрран отвернулся к окну, избегая его. Потерявший интерес к разговору император вновь отвернулся к окну, показывая, что аудиенция закончена, отчего разгневанный Алекрис вылетел из Малого зала, с силой распахнув двери. Быстрые шаги ещё не успели стихнуть в коридоре дворца, когда Тейрран, оставшийся наедине с отцом, покачал головой.

      — Самое страшное, что может случиться с такими, как Алекрис, — разочарование в милосердии, — отозвался император. — И когда они ломаются, просыпается истинная жестокость.

      — Он не настолько хрупок. Скорее чересчур упрям, — губы Тейррана тронула улыбка, он отвесил короткий поклон отцу и вышел прочь, оставив отца наедине с мыслями.

***

      Когда наступала ночь, Ашрей пробирался в маленький чудесный сад, где его ждал ахади. Это было легко: через поросшую диким шаахри стену, цепляясь сильными пальцами за крепкие лозы, тянувшиеся до самой верхушки высокой стены, кошачьей поступью добраться по ней до покатых крыш пристроек, а после, спрыгнув на мягкую траву, пересечь просторный двор, прячась за пышными кустами голубых роз, привезённых из далёкого Сахра’Ара. С яркими звёздами и белой луной бдительность стражников таяла, они лениво прохаживались от стены к стене, не редко останавливаясь просто переброситься парочкой новостей, что услышали от слуг, собутыльников и собственных жён, а после продолжали патруль. Он видел в тенях дремавших гвардейцев — гордость имперской армии, — чьи головы подпирали руки, крепко державшие копьё. Их сопение и лёгкий храп невозможно спутать с пением птиц, даже брехливые собаки были тише, чем разморенные ночным дозором солдаты. И он не судил их. Нет лучшего времени, чем спокойные годы, как говорил ахади, но они рождают слабых и изнеженных людей, а их пороки призывают тёмные дни. Ашрей впитывал мудрость наставника, что учил быть рассудительным, видеть истину и не позволять лжи застить глаза. Молодой касриец должен стать не только щитом империи, но и мечом, охраняющим её. И Ашрей старался.

      Единственная слабость, которую мальчишка не мог побороть — прекратить вылазки в сад ахади. Кошкой скользя в тенях, подкрадываясь к арке, что стерегли двое стражей, он замирал от любого шороха, прижимаясь к теням, затаив дыхание, и дожидался, когда очередной патруль пройдёт мимо него. Его путь пролегал не просто в императорский сад — одно из чудес света, что занимал два кавара в длину и один — в ширину, а в небольшой, отгороженный стеной и воротами участок — маленькое убежище ахади, где цвели изумительные цветы всех оттенков, что существуют в мире. Когда его впервые привели туда, Ашрей испытал не просто изумление — он потерялся в многообразии окружавших его цветов: нежно-голубые, золотисто-красные, чёрные, словно безлунная ночь, оранжевые, как закат, и белоснежные, как первый снег — десяток цветов и сотня их оттенков. Пышные кроны диковинных джумаллийских ив струились вниз каскадами изумрудного водопада, цвели пышные бутоны ощерившихся шипами роз, тянулись к небу фруктовые деревья, привезённые из самых дальних мест. Малый сад разрастался и отвоёвывал себе всё новые и новые территории внутри императорского, а вместе с ним созданный стараниями ахади арборетум. Поднявшись на носочках, вглядываясь в сторону восточных скал, возвышающихся над столицей, Ашрей заметил возвышающуюся белой костью мраморную беседку, построенную на высокой стене, откуда открывался прекрасный вид на водопад, чьи мощные потоки впадали в Ригирр — настоящее замкнутое море, омывающее каменистый берег столицы.

      Это была старая легенда, что передавалась из уст в уста, и потерявшая изрядную долю правды, если таковая в ней и была. Но вместо густых лесов и напитанных притоками рек, были камень, ветер и смерть, гудящая среди гор и скал, терзая редкие караваны смельчаков, решившихся пройти по Мёртвой долине. Чахлые ключи, бьющие из земли в малочисленных оазисах, были нестерпимо солёными на вкус. Здесь располагалось одно из первых государств, только зарождающееся, слабое и почти исчезнувшее под гнётом тирана-захватчика. Он заковал всех: от детей до стариков в кандалы и заставил уйти в соляные шахты добывать соль. Многие поколения не видели солнца и не чувствовали вкуса настоящей еды, питаясь объедками и помоями.

      И когда надежда окончательно угасла в сердцах людей, явились фарри.

      Великие боги в одно мгновение уничтожили оковы пленников и одним взмахом руки убили восседавшего на вырезанном из камня троне. Они разверзли истощившуюся землю и заставили чёрную бездну до краёв наполниться водой. Так родился Ригирр, а вместе с ним и Шей’теарх — будущая столица великой империи, чьи крылья будут простираться от захода и до заката солнца. Говорят, что солёная вода моря — пролитые слёзы благодарности, но иные утверждали про затопленные соляные шахты, что покоятся на самом дне вместе с телами погибших рабов. Теперь же в него впадала дюжина рек, одна из которых оканчивалась водопадом в один кавар высотой. Ещё юным мальчишкой, только появившимся во дворце, Ашрей любил наблюдать за искрящимися в лучах солнца потоками, что низвергались бушующими каскадами в пышущую белоснежной пеной чашу, над которой расплывалась и дрожала радуга. Он видел чёрные массивные зубья скал далеко внизу, и как могучие потоки разбивались и делились, подобно песку меж пальцев, обнажая зеленеющие каменные массивы торчащих уступов. Некоторые безумцы рисковали жизнями, прыгая с них в клокочущую пасть стихии, и лишь немногие оставались живы. Так они проверяли свою храбрость, но большинство находило смерть. И теперь в ночной тишине он слышал далёкий рёв воды, чувствуя в тёплом воздухе тонкий сладостный аромат фруктов и цветов.

      Заслышав тяжёлую поступь приближающейся стражи, он скрылся в тенях, пригнувшись, и, пропустив вперёд двоих солдат, перебрался через широкую аллею, скрываясь среди фруктовых деревьев, высаженных вдоль белокаменных дорожек. Его шаги были легки и быстры: природная ловкость, отточенная усердными тренировками, делала поджарое тело быстрым и гибким, неся с дыханием южной гончей Солвиари в сторону отгороженного стеной Внутреннего сада. Белоснежная стена, выросшая перед ним, уже не была таким уж и страшным препятствием, а ведь когда-то он едва мог преодолеть её, однажды попавшись болтающимся на ней, словно нерадивый вор. Теперь же он разогнался и, по-кошачьи прыгнув вперёд, упёршись ногами в стену, зацепился за край и, подтянувшись, перебрался на другую сторону. Его встретили трели ночных птиц, подпевавших под музыку, что учитель наигрывал на лина’ль’е, ловкими пальцами выуживая из струн мелодии. Это были редкие часы, когда вместо книг и свитков, пропахших терпкими благовониями, Ашрей наслаждался переливами нот, заворожено глядя на танцующие по мерцающим струнам пальцы. Те самые, что зарывались в его чёрную копну волос, оглаживали щёку и убирали крошки с уголков рта, когда изголодавшийся Ашрей за три-четыре укуса проглатывал принесённые ахади булочки.

      И пусть когда-то он боялся его, избегал и терпеть не мог, теперь же был готов отдать жизнь, лишь бы тепло в синих глазах фарри не иссякало. Боги связали их судьбы, и мальчишка из рыбацкой деревушки, названия которой даже не существовало на картах, стал неотъемлемой частью жизни могущественного существа. И Ашрей был счастлив.

      Он уже преодолел все препятствия, оставив позади сонных стражников и нёсших бдительный дозор Имперских Щитов. Тонкая подошва мягко ступала по траве, а плотная ткань тренировочной формы облегала тело, не цепляясь за ветки и защищала от мелких шипов, когда Ашрею приходилось протискиваться между разросшимися розами и стеной. Ночная прохлада забиралась под свободный ворот серой подпоясанной рубахи, выхолаживая разгорячённую кожу, оседала в волосах, принося толику умиротворения и ароматы первых весенних цветов. К удивлению, сад ахади всегда был полон ярких цветов и вечной зелени, даже зимой им было не холодно оставаться под открытым небом, закутавшись в тяжёлые шерстяные плащи и распивая горячее вино с терпкими южными специями. В такие моменты ахади прижимал Ашрея к себе, согревая собственным теплом, упирался подбородком в макушку и молча наблюдал за звёздами на чёрном полотне неба. А иногда рассказывал старинные легенды. О древних государствах, на чьих останках зарождался Шейд-Рамал, о жадных царях и отважных героях, о богах благословенных и проклятых, о былых днях, когда тьма объяла мир и о тех безымянных воинах, сразивших её. Его сказки были полны печали и не имели счастливых концов, но Ашрей слышал в них главное — надежду, что горела ярким пламенем даже в самые тёмные дни.

      Ашрей прикрыл глаза в волнительном предвкушении очередной встречи. Ему всё реже удавалось навестить ахади — тренировки стали тяжелее, изнурительнее, отбирая последние силы учеников, а принцы всё больше участвовали в политике империи. И дни, лишённые ночных встреч в саду, становились тягучими и пустыми, воспитывая в мальчишке терпение. Он старательно постигал науки, одолевал соперников в тренировочном кругу, проявлял стойкость, и по возвращении младшего принца рассказывал об успехах. Иногда ахади брал его с собой, и тогда Ашрей смотрел на мир со спины расправившего крылья Кербероса, привыкая к седлу и к коварному потоку ветра. Эти полёты совсем не походили на тренировочные с наставниками из Драконьего Гнезда, сидящими за спиной: мирные, убаюкивающие, наполненные созерцанием нитей дорог, опоясывающих огромную империю, изумрудные клочки лесов и рощ, горные пики и россыпь крошечных домиков, втиснутых в неровные круги стен. Ашрей любил эти моменты, как и те ночи в саду. Он сопровождал младшего принца на встречах не столь значительных, чаще — личных, о целях которых мог только догадываться. Бродил с наставником по рынкам и торговым лавкам, пробовал чужую кухню, спал в мягких постелях, окутанный заботой слуг, а после возвращался назад в аскетичную келью ученика Драконьего Гнезда. Но даже будучи вдали от товарищей и наставников, Ашрей не забывал наставления и тренировки, а ахади внимательно следил за их соблюдением.

      От воспоминаний сердце забилось в груди быстрее. Кровь забурлила, стоило представить нежную улыбку ахади и мягкие прикосновения к волосам, до которых он так любил дотрагиваться. Жар зародился внизу живота, растёкся по телу, охватывая пожаром каждую фатру засопевшего Ашрея, заставив остановиться. То, что он чувствовал, уже не было детским восторгом, оно окрасилось во что-то новое, более низменное, порочное, но в то же время столь желанное. Хотелось всё чаще ощущать прикосновения к коже, всё чаще смотрел в глаза и соскальзывал на губы, и сам, будто случайно, касался ахади и тут же одёргивал руку. Как рассказать живому божеству о том, что он испытывает, видя его, какое счастье дарит каждое проведённое мгновение вместе. Его тянуло в пучину бурлящих чувств, в сладостное блаженство и горечь боли от невозможности рассказать обо всём — мало того, что он испытывал это к фарри, он испытывал это к мужчине.

      Ашрей прикусил губу и царапнул её клыком — ахади часто сравнивал мальчишку с волчонком, даже ласково звал его так, памятуя о ране, нанесённой касрийцем на берегу моря. Ему стоило собраться с мыслями, иначе его заметят и поймают, как это случилось в одной из первых вылазок, когда стражи были куда бдительнее, а ночь — светлее. Его, не успевшего взобраться на стену, стянули вниз, ободрав руки и живот, повалили на траву и тупым концом копья грубо ткнули под рёбра, выбивая дух. Он брыкался, извивался, пытался выбраться из чужих рук, но солдаты были сильнее и в чём-то даже беспощаднее, чем поджидавшие шинбаадовского выскочку ученики во главе с третьим сыном герцога аш-Кайяра. Они решили, что Ашрей мелкий воришка, сын какой-нибудь кухарки, мелкой служанки, чернорабочий, что решился поживиться в саду, оттого вдавливали в землю и даже отвесили пару затрещин и оплеух. Его грубо поставили на ноги, встряхнули, заломили руки за спину и уже хотели отволочь в подземелье, как явился ахади, направлявшийся во Внутренний сад. Сама Ясноокая Керу отправила его в тот момент, когда Ашрей нуждался в нём больше всего. И холод синих глаз, обращённых к склонившимся перед ним стражам, врезался в память страхом. Сердце замерло, пропустило удар и всё тело похолодело от мысли, что презрение, с которым смотрит величественное божество на смертных, теперь принадлежит и ему, Ашрею. Но ладонь коснулась распухшей щеки, принесла приятную прохладу, успокоила боль и стёрла кровавую нить, тянувшуюся вдоль ободранного подбородка. Ахади не ругал его, не смотрел с холодом, не приказал вышвырнуть вон наглеца, лишь потребовал освободить руки, крепко связанные верёвкой. Ему не перечили, не поднимали взгляда, избегали смотреть на высокую фигуру младшего принца, словно страшась навлечь проклятье, и с ужасом косились на мальчишку. И он вдруг осознал, что читалось в их испуганных глазах: одно слово — их тут же казнят. Но разве ахади сам не понял, что произошло, завидев синяки и царапины? Разве он не нашёл бы повода наказать тех, кто поднял руку на Ашрея? Ахади был мудр и потому, более не говоря ничего, отпустил трясущихся в ожидании выговора стражников одним коротким приказом, а после отвёл утиравшего кровь мальчишку в свой маленький сад.

      Он почти дошёл до сердца сада, где на мраморном постаменте, украшенном барельефом, возвышался каменный дракон, охранявший Внутренний сад, но расслышал голоса и притаился за спинкой изящной ивы.

      — Он только и делает, что ждёт! Приказывает этим никчёмным, обленившимся советникам самим решать проблемы и отворачивается от собственной империи! — чужой голос звенел от ярости, хаотичные шаги шуршали белой галькой дорожки. Кто-то был очень и очень зол. — Думает, раз Владыка не прислал своих провидцев, то и беды минуют столицу, и ему не нужно будет отвечать за Харсс?! Так нельзя, Тей! Нельзя просто дать нор-Лехам захватить город! Даже без кровопролития! Даже, если они не обнажат мечи!

      — Ты беспокоишься о репутации столицы или о жизнях простых людей?

      Алекрис замер, задохнувшись от возмущения, и Ашрей, притаившийся за деревом, увидел, как напряглись плечи молодого божества, когда он стиснул кулаки до побелевших костяшек.

      — Отец предоставил тебе возможность решить конфликт, так сделай это, — ахади сидел к Ашрею спиной и его чёрные волосы струились тьмой, отливая серебром луны. Он был спокоен, даже расслаблен, что не скажешь о втором фарри, метавшемся зверем из стороны в сторону.

      — Но как? — на мгновение остановился Алекрис и взмахнул руками.

      — Как сделал бы император Алекрис: с помощью слов или заставив приклониться перед золотым драконом. Напомнил бы, кто является истинной властью, — слова, сказанные брату, прозвучали столь обыденно и бесцветно, что впервые Ашрей задумался над тем, как мало он знает о своём ахади. — Иногда дипломатия — проявление слабости, и некоторым приходится напоминать, почему их предки склонились перед величием Шей’теарха.

      — Ты предлагаешь обратиться к законам, что были для усмирения диких племён, а не цивилизованного государства!

      — Чем кучка варваров отличается от ряженых в дорогие ткани сибаритов? И те и другие понимают язык силы и устрашения.

      — Дипломатию, вот что они должны понимать! Я не стану жечь их города и натравливать драконов!

      Ашрей вздрогнул от этих слов и зажал ладонью рот, не позволяя испуганному возгласу сорваться с губ. Сжечь целый город? Разве один кассра способен на подобное? Пусть он и сидел на спинах чужих драконов, но все они не отличались большими размерами, были юркими, выносливыми, но не столь могучими, как тот, что однажды прибыл за ахади в шинбаад. Даже Керберос не мог в одиночку превратить целый город в руины, деревню — да, но не больше.

      — Не теперь! — наследный принц едва не рычал, зло смотрел на брата, скаля белые зубы, и всё в нём противилось даже мысли о допущении жестокости. — Мне и без того хватает мертвецов.

      — Ты не отпустил Канкадию, и стыд разъедает сердце и тревожит разум, — голос ахади оставался всё таким же холодным и отстранённым, будто и не он произносил безжалостные слова. — Прекрати терзать себя этим, иначе всё повторится.

      Пустой взгляд наследного принца упёрся в раскрытую ладонь, словно там была истина, о которой говорил его брат, но теперь в статной фигуре дэва Ашрей видел надлом и выступившую слабость. Он подался вперёд, прислушиваясь к тихим словам фарри:

      — Думаешь, они мне не снятся? Каждую ночь мой меч вновь и вновь рубит их головы и пронзает тела, а они продолжают смотреть на меня с мрачным укором, обвиняя в измене. В измене! Меня! Того, кто вёл войска для битвы с новорожденным богом разрушения, а не млад…

      Хрупкая ветка треснула под мягкой подошвой сапога, но словно оглушила всех в маленьком саду, заставив Ашрея испуганно замереть, обливаясь холодным потом. Он даже перестал дышать, надеясь, что разговор продолжится, никто не услышит его неуклюжесть, но встрепенувшийся Алекрис вынул из ножен меч, блеснув холодной сталью.

      — Выйди! — приказал он, и Ашрей повиновался. С опущенной головой и пунцовыми от стыда щеками он предстал перед братьями, боясь поднять глаза на ахади. — Что здесь делает твой щенок?

      — Очевидно, подслушивает нас, — в голосе дэва не было ни ярости, ни осуждения, пусть лица Ашрей не видел, но чувствовал лёгкий укор, отчего сгорбился ещё сильнее, ощущая, как горят уши. — Если это всё, о чём ты хотел поговорить, то не стоит тратить время на пустое недовольство. С каждым нашим словом войска всё ближе к городу.

      Мальчишка вздрогнул и резко выпрямился, непонимающе вертя головой то на одного принца, то на другого. И если Алекрис всё ещё сжимал кривящиеся в раздражении губы, прожигая мальчишку свирепым взглядом, но ахади неспешно поднялся со скамьи и поманил к себе касрийца.

      — Столица в опасности? — выпалил тот, и его широко распахнутые глаза блеснули беспокойством, но Тейрран покачал головой, успокаивающе проведя костяшками пальцев по смуглой щеке.

      — Не столица, Ашрей, но тоже город, наполненный живыми сердцами, — и перевёл спокойный взгляд на всё ещё стоявшего рядом брата. — Ты, как и отец, ждёшь знака Владыки?

      Тот встрепенулся, и тёмные глаза вспыхнули гневом, отчего Ашрей стушевался, сделав шаг за ахади, но принц лишь щёлкнул вложенным в ножны клинком и, развернувшись, торопливо покинул сад, оставив ахади и виновато царапающего фаланги Ашрея. Такой позор невозможно забыть, и в памяти Льва Шейд-Рамала навсегда останется неловкий момент, когда Ашрей так бесстыже подслушивал чужой разговор. Это не то, чем хотел отличиться касриец, но что теперь он мог сделать, как не ждать наказания от ахади, который устало выдохнул, убирая с высокого лба чёрные пряди, слегка запрокинув голову назад.

      — Кому угрожает опасность? — осмелился спросить Ашрей

      Синие глаза впились в ещё сохранившее стыдливый румянец лицо, скользнули ниже по шее и ключицам, опустились к пальцам со следами ногтей, что расчесали одну из свежих царапин, и вновь вернулись к пылающему взгляду мальчишки. Янтарь внутри радужек дрожал от нетерпения узнать правду напополам с беспокойством, ещё не тронутый алит’сиашем, хранивший естественную красоту, за которой Тейррану так нравилось наблюдать — все чувства, что прятал молодой ученик, читались по одному лишь взгляду. Вот и сейчас Ашрей в одно мгновение преисполнился решимостью, приблизившись к дэву, готовый броситься на защиту с любой угрозой, но единственный, кто был в опасности, — сам Ашрей.

      Первое Копьё не будет рад его очередному побегу и обязательно накажет на глазах у всего кхадира, а после отправит очередное гневное письмо Тейррану, где напомнит о гордости и дисциплине, нарушению которых так потакает дэв. Сколько же писем Тейрран успел получить за все вылазки мальчишки? А сколько встреч было с Драйганом ат-Троу до этого, когда старый фасхран’кассра, сдерживая гневные порывы, тщательно подбирал слова, избегая оскорблений и ругательств. И всё равно держал Ашрея поближе к себе, пусть и грозясь выгнать с позором из Кассран-эр-Гайяна. То ли маленький рыбак оказался действительно талантливым воином, то ли близость с принцем оберегала его от суровой кары, но Ашрей продолжал пробираться в сад, а Тейрран закрывать на это глаза, выслушивая жалобы Первого Копья.

      — Мы отправляемся в Харсс, — неожиданно ответил дэв, пригладив жёсткую копну смолянистых волос. — Беги к джанару Сейбару и передай, что мне требуется Кассран-ирм-Даух и его янивар.

      — Ахади, но разве десяти аль’шир будет достаточно?

      — Один Даух стоит двух таких яниваров, — в голосе дэва зазвенело уважение, столь редкое для него по отношению к другим. — Как только выполнишь это, возвращайся к Первому Копью и передай мои сожаления о твоём очередном нарушении, наказание за которое ты отбудешь, как только вернёшься из Харсса.

      Ашрей смутился, но тут же взял себя в руки и, кивнув, бросился прочь из Внутреннего сада.

      Когда Ашрей вышел из покоев Первого Копья в сопровождении Драйгана ат-Троу, на чьём изуродованном лице застыло мрачное выражение, во внутренний двор приземлился Керберос, мягко поднимая пыль кожистыми крыльями, вздыбливая серо-охровые тучи. Ашрей поднял голову и увидел десять ишракассов, круживших над зубчатыми башнями Кассран-эр-Гайяна, ещё один приземлился рядом с кассрой ахади. Его всадником был крепкий и высокий алкат, темноглазый и черноволосый, как сам Ашрей, с налитыми мышцами рук, перекатывающимися под смуглой кожей, и дерзкой улыбкой на губах. Являясь лишь ширркибом — сержантом, командующим яниваром в десять человек, он вёл себя непринуждённо вблизи младшего принца и Первого Копья, которого со смехом сжал в крепких объятиях. И тут же вся весёлость исчезла, будто вода в полуденную жару.

      Даже ахади приготовился к полёту, променяв повседневный костюм на чёрные кожаные доспехи, облегающие его тело, где даже кольчуга была покрашена в тёмный цвет, и едва звенела от движений принца. Он поманил когтистой перчаткой застывшего Ашрея, и тот робко двинулся к нему, чувствуя себя лишним среди грозных воинов, собравшихся в одном месте. Далёкие крики бреющих над шпилями ишракассов уже разбудили часть учеников, что, скорее всего, наблюдали за встречей из узких окон, пытаясь не попасться на глаза Первому Копью. Интересно, кто-нибудь узнает в мальчишке, что стоял подле младшего принца, Ашрея? Но стоило касрийцу оказаться близ ахади, как тот мягко подтолкнул к шее Кербероса и подсадил, помогая взобраться в крепкое, увитое теснением седло, а после присоединился к короткому разговору мужчин. Им хватило всего пары фраз, чтобы Драйган ат-Троу одобрительно кивнул, всё ещё прищуривая правый глаз, и отступил назад, позволяя двум могучим существам расправить крылья и взлететь.

      И тогда сердце Ашрея на мгновение замерло и затрепетало: огромная столица, что не обойдёшь и за целую жизнь, превращалась с каждым взмахом могучих крыльев в маленькую точку, скрытую за пеленой облаков. На востоке уже серело небо, и желтовато-красная полоса угадывалась за едва различимыми вершинами далёких гор, окаймляющих берег Ригирра. Позади мальчишки сидел ахади, прижимая к себе одной рукой поперёк груди, когда второй держался за луку седла, прикреплённого к дракону хитрой системой упряжи и ремней. И он вспомнил про особую связь кассры и его наездника, что могли чувствовать друг друга на огромном расстоянии. Но фарри не проходили алиит’сиаш, как они тогда управляли драконами? Ашрей задумывался над этим всякий раз, когда он с ахади отправлялся в очередное маленькое путешествие. Но теперь всё было иначе: впереди их ждала то ли война, то ли битва, и как тогда им быть? Он хотел бы спросить у наставника, но тот смотрел вперёд, согревая теплом Ашрея, хоть и был закован в кожаные доспехи, а ветер шумел в ушах.

      Через время, когда солнце за спиной поднялось над горизонтом, озаряя собой раскинувшиеся поля и клочки леса, пронизанные широкими дорогами, вьющимися от города к городу, к ним присоединились ещё трое всадников. Одним из них, как рассудил Ашрей, разглядывая чёрного кассру с вытянутой мордой, был наследный принц, двое других: Архат Риввин и Эски вар-Хард, знаменитая Штормовая Эски, Второе Копьё и сестра Драйгана ат-Троу. Сердце Ашрея забилось сильнее, он подался вперёд, припадая на переднюю луку седла грудью, когда пальцы ахади, закованные в сталь, слегка царапнув кожу, придержали за ворот рубахи. Столько знаменитых всадников и целый янивар аль’шир! Ашрей взволнованно облизнул губы и тут же утёр их, а после вновь прижался спиной к груди ахади и обернулся, встретив мягкую улыбку понимания. Останься он в родной деревне, то не увидел бы и сотой части чудес, творящихся вокруг, но пришедший издалека фарри не обманул его и исполнил желание мальчишки, забрав с собой и позволив оказаться на спине дракона. Ашрей был счастлив.

      Но красное зарево на горизонте, над которым вздымались тяжёлые чёрные тучи густого дыма развеяли его восторг, стоило глазам заметить пляшущие огоньки большого пожара. Пылал целый город! Горели каменные стены, дома, улицы, поля вокруг — всё, что сумел разглядеть Ашрей. Драконы, сопровождавшие наследного принца, как и сам Лев Шейд-Рамала накренились вправо, спускаясь вниз, где простирался военный лагерь одного из Домов, чьи знамёна трепал ветер. Ашрей впервые заметил шатры и тенты, патрулирующих солдат, стреноженных лошадей, чадящие походные кузницы. Внизу это выглядело незначительным, но масштаб поражал — более трёх тысяч солдат собралось в долине и встало лагерем. Настоящая армия. А впереди уже горел целый город.

      Именно про это говорили братья в саду? Грозная армия Синего Архара, чья голубая голова виднелась на белом фоне щитов, стоило Керберосу опустить ниже. Нор-Лех — горный Дом, что славился добычей железа и серебра, вдруг собрал под своими знамёнами армию и выдвинулся на пытающий город впереди. Ашрей перевёл взгляд на горизонт и заметил мелькавшую чёрную тень над алым заревом среди многочисленных столбов дыма.

      — Ахади, там, впереди, — произнёс он и указал на огромное чёрное пятно.

      — Спасибо, ке’нея, — пальцы ласково прошлись по обнажённому загривку, вызвав мурашки.

      Они не присоединились к трём всадникам, что теперь кружили над лагерем, напугав изрядную часть солдат: те, что спали, теперь вывалились из палаток и повскакивали у тлеющих кострищ, задирая голову к небу, стоило Целандану раскрыть пасть и издать могучий рёв. Проходы между палаток, заставленные ящиками, бочками, кострищами, телегами и колёсами, наполнились живым потоком испуганных людей. Те указывали на кассру и не знали, чего ожидать, метались по лагерю, хватали копья и арбалеты, щерились мечами, но пока драконы были в воздухе, те ничего не могли им сделать.

      Но кассра ахади и янивар ишракассов летели вперёд, с каждым мгновением приближаясь к горящим полям, а после ворвались в ревущий пожар, задохнувшись от маслянистого густого дыма. Ашрей едва успел зажать нос и рот, чтобы не вдохнуть его, слезящимися глазами силясь разглядеть живых людей внизу, но видел лишь обломки домов и горящие улочки. Чёрные, исковерканные тела лежали на голой каменистой земле, сожжённые дыханием кассры за один удар сердца. И резкий, пронзительный крик застиг Кербероса сверху. Агатовая тень, распластавшаяся над ними, вынырнула из клубящийся мглы и тут же спикировала вниз, целясь пастью, усеянной крючковатыми зубами, в шею дракона. Ахади коснулся правого плечевого сустава Кербероса и тот, сложив крылья, резким креном ушёл от атаки. И в один удар сердца чёрный дракон лишённого знаков и герба фасхран’кассры клацнул челюстями, вспарывая наполненный удушливым дымом воздух в том месте, где был ахади.

      Керберосу удалось уйти от первой атаки. Он расправил крылья у оплавленных крыш охваченных пламенем домов, и недовольно зарычал, топорща костяной гребень. Ахади задрал голову, как и Ашрей, вглядываясь в черноту, и коротким приказом заставил кассру набрать высоту. Ашрей извернулся, вцепившись побелевшими пальцами в седло, и пытался рассмотреть янивар Кассрана-ирм-Дауха. Ишракассы широкими кругами нависли над Харссом, ожидая приказа, они не вмешивались, оставаясь на высоте от выныривающего из клубящейся маслянистой тьмы дракона.

      — Почему он нападает на нас?! — крикнул Ашрей, прижимаясь к седлу, держась от бьющего в лицо напора ветра.

      Ахади не ответил, но зато взмахом руки раскроил густую чёрную тучу, заставив ту раззявить полученную рану и открыть кусок лазурного неба. Болезненно вскрикнул дракон, забил гибким шипастым хвостом по воздуху, и первая кровь окропила битву двух всадников. Розовато-красная плоть обнажилась под чешуйками там, куда попала магия ахади. Лишь благодаря ремням и собственной удачливости незнакомец удержался в седле, схватил копьё, одной рукой заставляя сопротивляющегося кассру прекратить биться в агонии. Сердце Ашрея зашлось в бешеном ритме. Рука фарри взметнулась в воздух, новое невидимое глазу заклинание готово было сорваться с кончиков пальцев, когда Ашрей с силой навалился на ахади, с ужасом провожая глазами блеснувший наконечник копья. Брошенное с чудовищной силой, оно прошило воздух и едва не угодило в мальчишку. Свободная рука Тейррана уже стиснула рубашку на худой груди, крепко держа и не позволяя Ашрею упасть.

      Керберос издал могучий, сотрясающий чёрные стены рёв, и взмыл вверх, ускользая от приближающегося дракона. Они танцевали в воздухе, то утопая в дыму, то выныривая из него, то едва ли не царапая прижатыми к телу лапами крыши. А под двумя гигантами в страхе дрожали люди, те немногие, что уцелели в яростном огне, — крошечные смазанные фигурки, разбросанные по горящему городу. Они падали на колени и отчаянно молились, рыдали, простирали руки к беснующимся в танце смерти древним существам, пока иные рыскали среди обломков, ища уцелевших. И среди людского месива внизу выделялись стражники, на чьих стальных нагрудниках и шлемах танцевали блики огня. Не сломленные, жаждущие спасти тех несчастных, кто потерялся, отстал и обессилел, они протискивались против течения, сбиваемые с ног и уносимые людским потоком. Но продолжали направлять в сторону ворот. Весь Харсс пылал, напоминая жерло огромного вулкана, а в его центре перепачканные, напуганные, раненые люди напоминали с высоты маленьких насекомых — невзрачных, безликих и слабых, но Ашрей чувствовал печаль, с которой взирал на погибающий город.

      Но сейчас не стоило отвлекаться: мир вокруг кружился, вертелся, переворачивался с ног на голову, когда Керберос уходил от атак разъярённого дракона. Ахади то и дело оставлял раны на теле чёрного кассры, неизвестной магией вырывая куски кожи и плоти с крепкой чешуёй. Вниз лилась кровь, и капли попали на лицо Ашрея. Тот сморгнул удивление, чувствуя, как встречный поток размазывает алые пятна по щекам и лбу, и потерял из виду врага. Тот словно исчез, растворился в дыме, но вскоре появился вновь, резко вынырнув из-под брюха Кербероса. Они вновь резко ушли в сторону, но острые когти оставили длинные полосы на шкуре, заставив кассру ахади вскрикнуть от боли.

      И вновь затанцевали в безумстве битвы.

      Ахади больше не призывал магию, теперь же сжимая губы и сосредоточенно следя за врагом, он вдруг взмахнул рукой и резкий ослепительный свет явился над головой. Враг, успевший прикрыть глаза забралом шлема, направил дракона на них, и трое ишракассов обрушились на расправленные крылья, поливая огнём и ядом. Чёрный дракон взревел. Боль дрожью прошлась по могучему чешуйчатому телу, когда ящеры стали терзать его плоть, закружившись вокруг в бешеном боевом танце. Они жалили, рвали, выдыхали огонь и плевались ядом, отвлекая наездника от главной цели — Тейррана. Но хладнокровность, что проявлял враг, не дали затмить разум беснующейся ненавистью, и, быстро оценив ситуацию, безликий фасхран’кассра припал к шее дракона. И тот отозвался гневным рёвом. В одно мгновение огромное тело дракона камнем полетело вниз, извернулось над крышами и стало набирать высоту, стряхнув с себя последовавших ишракассов. Те заметались у ревущего пламени, остановленные жарой и дымом, пронзительно вопили, переругиваясь, когда одного из них на глазах Ашрея накрыл золотисто-белый поток, родившийся из недр пасти. Его товарищ успел увести опалённого змея прочь, когда из удушливой чернеющей тучи, вновь сомкнувшейся над Харссом, вынырнул кассра.

      Холодный липкий пот проступил на ладонях и спине, участилось дыхание и сердце забилось в груди, когда Ашрей, не отводя взгляда, следил, как огромная туша, покрытая костяными наростами и шипами, приближалась к нему. Он сам не понял, когда его пальцы успели впиться в бедро ахади, сжав до боли, а с распахнутых губ так и не сорвалось даже шёпота — голос пропал, стоило представить раскрытую пасть и золотисто-белый огненный поток.

      Почему Керберос бреет над городом, а не улетает прочь? Почему он выписывает широкие круги, не стремясь скрыться в облаках и дыме? Почему ахади не даёт ему приказа, они же сейчас погибнут!

      Заворожённый, оцепеневший Ашрей смотрел, как раскрывается узкая пасть, как в темноте глотки танцуют первые язычки пламени, как они набирают силу, превращаясь в зарево, подобно огню в кузнечном горне. И сейчас вся мощь дракона обрушится на него, беспомощного мальчишку, сожжёт до пепла, обнажит кости, превратит в золу и развеет по ветру, когда Керберос резко нырнул вниз под набравшего вдох дракона. Пламя рёвом вырвалось из горла чёрного кассры, опалило кожу, накрыв волной удушливого жара, и ударило в каменный дом, плавя и разрушая.

      Рука ахади придерживала касрийца, крепко держа за бок, слегка впиваясь под рёбра, но мальчишка лишь болезненно кривился. За ним приглядывают и оберегают, он в безопасности, насколько хватает сил ахади, и это лишь ещё больше омрачало Ашрея — он должен стать сильнее и сам защищать наставника. А пока покорно принимал заботу о себе.

      Керберос расправил крылья, всадников тряхануло, и Ашрей увидел над головой грудь и живот дракона с прижатыми к ним лапами. Они исхитрились оказаться настолько близко, что осмелься мальчишка протянуть руку, то мог бы дотронуться до агатовых чешуек. Но Ашрей послушно держался за луку седла, когда фарри вскинул руку, дотрагиваясь кончиками пальцев до чешуек на чёрном брюхе, и скользнул вперёд, увлекаемый полётом Кербероса. Затрещал костяной панцирь, разошёлся в стороны, будто рассечённая клинком ткань, обнажая красную плоть глубокой раны, и кровь хлынула вниз, заляпав ахади и Ашрея.

      Боль, с которой завопил дракон, нельзя было передать словами, в этом крике сплелось отчаяние, ярость и нечеловеческое бессилие, и сердце мальчишки сжалось в сострадании к огромному существу. Но тот был упрям, не желая умирать, пока не разорвёт на части надоевшего мага, и кинулся за устремившимся вниз Керберосом.

      Ашрей обернулся и ахнул: светлое лицо ахади сделалось бледным, напряжённая линия губ напоминала тонкий разрез, а глаза лихорадочно сияли синим пламенем. Разве магия, сравнимая с чудесами высших богов, отбирала столько сил?

      Ахади опустил на мальчишку глаза и выдавил знакомую ему улыбку, пусть уголки напряжённых губ едва могли изогнуться.

      А когда они опустились ниже, настолько, что маленькие силуэты превратились в охваченных паникой людей, град стрел пронзил небо и накрыл раненого кассру, летящего за Керберосом. Бесполезные охотничьи луки были малы для такого существа, но те отчаянные воины, что остались в городе для защиты и спасения раненых, продолжали приманивать на себя взгляд дракона. А сверху, разрывая пелену дыма, спикировали ишракассы. Растерянный, злой от невыносимости добраться хоть до кого-то, дракон только и делал, что бил хвостом по верхним этажам домов, рычал и пытался схватить надоедливых змеев, щёлкая зубами и выдыхая поток огня. Крики и рёв пламени оглушали, треск камней и дерева перемешался со сладковатой вонью тел, подбираясь дурнотой к горлу Ашрея. Но он всё ещё держался.

      И вдруг кассра вздрогнул, изрыгнул пронзительный вой и рухнул вниз. Огромное чёрное тело с распоротым брюхом, заливая всё кровью, грузно упало на горящие дома, превращая в щебень оплавленные, подкопчённые дымом стены. А вместе с ними и на тех несчастных, что не успели уйти. Ашрей вздрогнул, но не отвернулся. На его глазах под завалами погибли трое стражников и женщина, прижимающая к груди свёрток, а тёмные лужицы стали напоминанием о тех, кто не успел спастись, раздавленные гигантской тушей.

      Люди гибли так легко.

      Жалкие, хрупкие существа.

      Ашрей с трудом проглотил подступающие слёзы и посмотрел на всадника.

      Тот перерезал ремни, удерживающие его в седле, и соскочил вниз, а после, вынув меч, встретил клинок одного из харссийцев — крепкого чернобородого мужчины — и они схлестнулись в короткой, но яростной битве. Они кружились, танцевали на земле рядом с павшим кассрой, словно два дракона, то и дело жаля друг друга выпадами и уколами, но как бы ни был умел с оружием харссиец, его живот пронзила сталь. Он упал бездыханным телом на залитый кровью камень, а через мгновение к нему присоединились ещё трое защитников Харсса. Фасхран’кассра рубил, колол, бил кулаком, эфесом, крестовиной всякого, кто бросался на него. Отчаянный, злой, уже раненый и уставший, он скопил вокруг себя достаточно тел, чтобы едва переступать через них. Увязая в убитых, он в отчаянном моменте сорвал с головы шлем и Ашрей услышал короткую усмешку ахади.

      Он направил Кербероса вниз, выбирая место, недалеко от павшего дракона, но пока они добирались до незнакомца, того повалили с помощью сетей и верёвок, и теперь обезумившие жители забивали ещё живого юношу камнями, палками, топорами и подобранными мечами стражников. Жуткая, забрызганная кровью обезумевшая толпа кромсала вопящего человека, едва ли не разрывая на куски на глазах замершего от ужаса Ашрея. А после люди, в чьих тёмных глазах пылал огонь животной ярости, обернулись к ним. Все, как один, — безумцы.

      Ахади выступил вперёд, прикрыв собой касрийца, и слегка отвёл руку с раскрытой ладонью в сторону, загораживая Ашрея. Даже пролитая кровь не потушила жажду мщения в глазах харссийцев. Они оскалились заляпанным оружием, сжимали булыжники, сбившись в кучу, но осторожно выжидали, наблюдая десятками глаз за представшим перед ними дэвом.

      Ахади не двигался. Ждал, застыв словно перед опасным зверем, пока Ашрей силился разглядеть в огне и дыме уцелевших, но находил обгорелые останки и золу, разносимую ветром. Обугленные тела, что не признает никто из самых близких, лежали по всей площади, почерневшие руки и ноги выглядывали из-под завалов оплавившихся домов, сладковатая вонь жжёной шерсти лезла в нос, выворачивая пустой желудок касрийца. Он приблизился к ахади, подавляя рвотный позыв.

      Столько смертей ради неизвестной цели.

      Пронзительный крик десятка ишракассов отвлёк толпу, заставив вздрогнуть и поднять голову к небу. Среди чёрного дыма выписывали круги ездовые ящеры, по спирали спускаясь к ахади, и один за другим приземлялись позади фарри. Крупные чешуйчатые ящеры клокотали, вытягивая шеи, рычали и мотали головами, косясь золотистым глазом на присмиревшую толпу. Из седла первым соскочил знакомый Ашрею алкат и быстрым шагом направился к дэву.

      — Выведите из города живых, — распорядился младший принц, не сводя внимательного взгляда с харссийцев. — Потом ищите выживших.

      — Но пожар…

      Ахади пождал губы и обернулся на Ашрея, глядя на него со светлой тоской, как в тот день, когда прощался на берегу Шарийского моря. Он протянул ладонь к чёрным, покрытым грязью и запёкшейся кровью волосам, и Ашрей сам сделал шаг навстречу, словно кот ластясь о пальцы любимого хозяина.

      — Всё хорошо, — полушёпотом ответил то ли касрийцу, то ли Кассрану-ирм-Дауху, и мягко улыбнулся, не сводя синие глаза с лица озадаченного мальчишки. — Янмехе арьху ке’нея.

      Скользнул костяшками пальцев по чумазой щеке, словно прощаясь, и вышел к ничего не понимающей толпе харссийцев, раскинув в стороны руки. С кончиков пальцев по предплечьям, плечам, обволакивая гордую фигуру фарри, заскользили молнии, засверкали бело-синеватыми всполохами, делая магию живого бога видимой для смертных. Толпа взволнованно отпрянула, наткнулась на трупы, часть повалилась на них, завозилась в мёртвых телах, иные подняли заляпанные кровью топоры и мечи, но никто из них не решился выйти к засиявшему среди пожара и дыма фарри.

      И вдруг огонь, ревущий диким зверем, рвущийся из окон и дверей, затанцевал, покорно потянулся к одинокой фигуре, заворожённый её сиянием, скользя по камню обрушенных стен, завалов и улиц, кольцом обволакивал маленькую площадь с людьми, но не трогал их. Ашрей смотрел на то, как ахади поглощал пламя, рассеивая магией, вбирая в себя нестерпимый жар. Его кожа начала чернеть с пальцев, покрывая ладони, запястья, предплечья, становясь похожей на агатовый камень, и тонкие, сияющие узоры, словно магма, прорезали тьму, заискрились, заставляя Ашрея обеспокоенно дёрнуться. Его успел поймать Кассран-ирм-Даух, вцепившись могучей ладонью в плечо, когда касриец едва не побежал к дэву, но Ашрей извернулся, вырвался из чужой хватки и всё же добежал до ахади в тот момент, когда чернота скользила по шее.

      Она покрывала всё тело, сияла странными тонкими узорами, переливалась огнём, заточённым под кожей, и дикий жар окружил фигуру фарри, выжигая воздух из лёгких мальчишки. Ашрей испуганно вцепился в горячую броню, прильнул к ней, обнимая, не замечая, как кожа прилипает к кольцам кольчуги, как боль разъедает плоть, и отчаянно закричал:

      — Ахади! Хаста, ахади!

      Даже выступившие слёзы тут же испарялись с ресниц, не давая пролиться по щекам. Ашрей едва мог дышать, его кожа покраснела и вздулась волдырями, крики утонули в глотке, но он продолжал стискивать тело наставника, когда едва не потеряв сознание от боли, почувствовал прохладу. Чужие руки придержали ослабшее тело, и Ашрей услышал гомон, окруживший их с ахади, с трудом разлепив глаза. Пожара не было, даже чёрный дым стал постепенно рассеиваться с тёплым дыханием гончей Солвиари, а вокруг, стоя на коленях, опустив головы к земле, молились люди. Они тянули руки к дэву, рыдали, слёзно моля о чуде, но всё внимание Тейррана было приковано к единственному человеку — Ашрею.

      — Маленький волчонок, — выдохнули губы ахади, и мальчишка едва не залился стыдливыми слезами.

      Младший принц, имевший дурную репутацию не только среди слуг, но и за стенами дворца, никогда не ругал его, был терпелив и мягок. Истинный старший брат, что нежностью и добротой доносил до неразумного мальчишки простые истины. И сердце Ашрея трепетало от мысли — нельзя, никоим образом нельзя разочаровать божество, которое верило в него. И становилось страшно: что будет, когда эта милость закончится и пустота сменит теплоту в глазах фарри? Слухи, что кружат вокруг ахади, окажутся настоящими? Он действительно бездушен и холоден? Но разве тот, кто сейчас залечивал страшные ожоги Ашрея, мягко касаясь пальцами изувеченной кожи, мог ради интереса травить рабов, скупая их на рынке десятками? Резать ещё живых людей, вынимать внутренности, и наблюдать за страданиями? Разве тот, кто всегда относился к нему с добротой, может видеть вместо смертных — скот?

      — Всё также безрассуден, — мягко укорил Тейрран, нежно прохаживаясь пальцами по затягивающимся на ладонях Ашрея ожогам. — Болит?

      Касриец согнул ладони в кулаки, раскрыл и повторил ещё два раза, прислушиваясь к боли, но чувствовал прохладу, оставшуюся от чужих прикосновений, и помотал головой. Даже рубцов не осталось.

      Ахади выпрямился, выпустив из плена кисти мальчишки, и обернулся на шагающего в их сторону алката. Тот был мрачен и напряжён, то и дело бросая косые взгляды на роптавшую толпу за спиной обернувшегося к аль’шире фарри. Но Ашрей заметил и ещё одну вещь в чёрных глазах Кассрана-ирм-Дауха — страх. Он боялся, как и все, кто видел собственными глазами силу, обуздавшую драконье дыхание. И теперь весь огонь пылал внутри единственного существа, способного его выдержать — ахади.

      — Город мёртв, санхера. Раненых не больше сотни, — Кассран-ирм-Даух склонился к Тейррану и покачал головой. — На ногах держатся от силы два десятка стражников и горсть счастливчиков, а у меня всего лишь десять человек. Я отправлю часть организовать лагерь за стенами, но этого будет недостаточно, если мы решим искать уцелевших.

      — Отбери из своих и добровольцев, самых крепких и чутких, — они будут помогать мне, остальных отправь в лагерь заботиться о раненых. Найди местного джаллу, если он погиб, того, кто пользуется влиянием, передай ему, что правом императора ты становишься моим голосом, Даух. Ашрей, — взгляд синих глаз скользнул с аль’ширы на замершего в ожидании приказа мальчонку. — Ты быстр и вынослив, а потому будешь искать тех, кто остался в городе. Как бы отчаянно ни хотелось помочь — не рискуй, найди меня.

      Ахади коротко улыбнулся и тут же вся мягкость исчезла, застыв холодной маской сосредоточенного божества, повернувшегося к ожидавшим его харссийцам. Ашрей развернулся на пятках и юркнул в ближайший проулок, ловко вскарабкался по ещё горячим камням обрушенной стены, заглядывая в раззявленную пасть дыры, обнажившей маленькие закопчённые комнатки.

      Харсс не был богатым городом и среди похожих друг на друга, словно близнецы, прямоугольников из грязно-жёлтого камня с выдолбленными маленькими окошками, легко было затеряться, не наткнувшись ни на один особняк, что довелось видеть в Платиновом Круге. Его даже обойти можно было, не потратив и половины дня, не говоря о том, что дороги здесь были выжженной недружелюбным солнцем затвердевшей землёй. В этом городе не разбивали сады: чахлые грядки, огороженные хилой изгородью — всё, что выращивали местные, от солнца не спасали навесы и тени соседних домов — слишком низкие постройки, а камень быстро нагревался. И единственным спасением были колодцы, разбросанные по городу, закрытые тяжёлыми деревянными крышками. Одна из таких была сдвинута и замедливший шаг Ашрей прислушался.

      Ничего.

      Он осторожно подкрался к колодцу, дотронулся до горячей каменной кладки, потрескавшейся от жара, времени и пробившихся сквозь швы стеблей вьющегося по камню конаврро, и огляделся. Маленькие бледно-жёлтые бутоны проклёвывались сквозь щели, оплетая колодец со всех сторон — единственное яркое пятно среди грязно-жёлтого цвета пустынной долины, а теперь уже почерневшей могилы, чем стал за одно мгновение Харсс. Касриец облизнул губы и поднял глаза на деревянный ворот с болтавшимся куском верёвки, когда-то давно завязанной крепким узлом поперёк обтёсанного бревна. Осторожно потрогав распушившийся конец, Ашрей скорбно поджал губы. Лопнула. А после перегнулся через борт, чувствуя сквозь рубаху исходящий от колодца жар, и заглянул в клубящуюся темноту.

      Внизу что-то было. Оно покачивалось на поверхности воды, блестящей от солнца, но даже зоркие глаза касрийца не могли разглядеть, что именно плавало на дне. Он сдвинул крышку одной рукой, — та с грохотом упала вниз, подняв серую тучу пыли, — и вновь заглянул, теперь увидев тела детей, решивших спрятаться внутри колодца. Их было трое и все едва ли достигли десяти вёсен…

      Ашрей осторожно отступил на три шага, будто боясь нарушить покой мертвецов, и соединил раскрытые ладони с оттопыренными большими пальцами в подобие круга, нашёптывая короткую молитву Светоносной Эйгиль. Ему ничего больше не осталось, как оставить несчастных детей и отправиться дальше рыскать по опустевшему городу в поисках живых.

      Дышать становилось всё сложнее: нестерпимая вонь жжёных волос и мяса била в нос и, наткнувшись на втоптанную в пыль ткань, Ашрей поднял её, стряхнул грязь и повязал вокруг лица, спрятав нос и рот. Солнце нещадно жгло кожу, пот разъедал глаза, скатываясь по вискам, шее и лбу, щекотал загривок и спину, а ноги то и дело наступали на оплавившиеся камни и запинались о превратившиеся в отвратительные чёрные мумии тела. Ветер доносил до ушей далёкие голоса тех, кто отправился, как и он, искать уцелевших. Их едва различимые перекрикивания рваными словами тревожили тишину, среди которой бродил Ашрей. И вдруг за спиной заскрежетал камень, загрохотали булыжники, покатившиеся вниз, и на глазах обернувшегося касрийца один из домов рухнул, вздымая серую тучу пыли. Внутри всё натянулось, и страх за жизнь ахади на мгновение охватил Ашрея, подталкивая броситься назад, но он стиснул кулаки и продолжил путь.

      Всё, что он видел: камень, мертвецы и пепел. Здесь не орудовали варвары, не было рассечённых мечами тел и крови, но была жуткая смерть, скалящаяся изуродованными, покрытыми запёкшейся коркой черноты лицами. И он пробирался сквозь её новые владения, вслушиваясь в тишину и вой ветра на узких улочках и в пустых домах. Лишь один раз он остановился, чтобы окунуться в один из низких колодцев, наполненных доверху водой, освежившись и смыв пыль и кровь. Он хотел было отпить, но разочарованно отпрянул, глядя на растекающуюся черноту по некогда чистой поверхности. А после заметил силуэт, мелькнувший вдалеке, и бросился за ним, надеясь найти хоть одного живого человека, но наткнулся на запутавшегося в верёвках рухнувшего навеса старика, чья лысая, покрытая старческими пятнами и седыми пучками волос голова болталась в петле, затянувшейся на худой шее.

      Люди спасаясь прыгали в колодцы и с верхних этажей, надеясь на милость Ясноокой, но обретали покой в руках Сейтаса, пришедшего пожинать смерть в рёве драконьего пламени. Мужчины, женщины, дети… все гибли одинаково мучительно, даже не догадываясь, за какую вину боги так жестоко покарали их.

      Отвернувшись от мертвеца, Ашрей направился к дальним домам, надеясь, что там он сможет найти хоть кого-то. Он почти отчаялся, пробираясь сквозь завалы и бредя по мёртвым улицам, когда проходя мимо одного из домов, обрушившегося на половину, касриец услышал то ли плач, то ли зов, и без раздумий бросился к обвалу. Слабая надежда заставила сердце забиться чаще, руки тут же вспотели от волнения, и Ашрей, упав на колени, прислонился к небольшой щели между камней. И услышал мальчишеский голос.

      — Эй! — крикнул касриец и попытался расширить щель, выковыривая пальцами острые камни, разрезая и царапая подушечки. — Ты в порядке?

      — Мой брат, — донёсся сбивчивый от всхлипов ответ. — Тут мой брат.

      — Его придавило? А тебя? Тебя придавило? Вы оба в порядке?

      — Я… я держу его за руку… он рядом… но почему-то молчит…

      — Не бойся, слышишь? Не бойся, — исполосованные, набухшие пальцы продолжали рыть и выскабливать сор и камни, сочась красными каплями выступившей крови. Ашрей сцепил зубы и ухватился за кусок стены, словно мог его поднять одним усилием воли.

      Но сколько бы ни старался, тот не сдвинулся, продолжая лежать огромным пластом могильной плиты, под которой теплилась жизнь. Единственная найденная им жизнь! Ашрей зло цыкнул и отступил.

      — Ты уходишь? — бесцветный, лишённый надежды голос донёсся до касрийца, вонзившись когтями жалости в сердце. — Помоги моему брату… Пожалуйста, помоги ему…

      — Я позову ахади, и он спасёт тебя и твоего брата! — крикнул Ашрей и ударил себя в грудь. — Только держись! Слышишь меня?! Держись!

      И бросился со всех ног, почувствовав прилив сил, как надежда наполнила уставшие мышцы силой, как в ушах стучит сердце с воем ветра. Он бежал на далёкие крики ишракассов, отчаянно махая всадникам, но те не замечали одинокое пятно среди кривых улочек. И тогда Ашрей вскарабкался на надломленную башню, обрушившуюся на половину, поднёс к губам окарину, подаренную ахади на первый год обучения — маленькую вытянутую свистульку на тонкой верёвке — и подул в неё, вкладывая всю надежду и отчаяние вместе с могучим выдохом.

      Тонкий протяжный свист подхватила одна из гончих Солвиари, пронесла над чёрными крышами домов и обвалившимися минаретами, над мёртвыми и живыми, что тенями бродили по улочкам, и унесла в даль, где его мог услышать ахади. Ашрей облизнул губы и сделал ещё один вдох, дрожащими пальцами поднося окарину ко рту, когда чёрная тень вздыбилась над крышами, взмахнула могучими крыльями и, вытянув шею, рокочуще отозвалась.

      — Керберос! — закричал Ашрей, растягивая губы в широкой улыбке, сглатывая появившийся ком.

      На спине кассры сидел принц, а рядом летел Кассран-ирм-Даух, повесив на переднюю луку шлем, мешавшийся при разборе завалов. На нём не было нагрудника, а одежда испачкана гарью и пылью, как щёки и руки, но это лишь подпитывало уважение Ашрея к суровому алкату. Ишракасс вырвался вперёд, загребая крыльями горячий воздух, обогнул осколок башни, на которой стоял Ашрей, держась за горячий камень, и аль’шира протянул ладонь, крикнув:

      — Хватайся!

      Ашрей вздрогнул, оглянулся на проплывающего над головой Кербероса, и оттолкнулся от каменной стены ногами, подбрасывая себя вверх и вытягиваясь кошкой. Цепкие пальцы мужчины схватили запястье и потянули наверх, пока Ашрей не вскарабкался на спину ящера. Зелёная шкура ишракасса потускнела от времени, на ней виднелись шрамы от старых ран, но под чешуёй ощущались крепкие мышцы, перекатывающиеся от каждого движения.

      — Туда! Тот обрушенный дом! — крикнул Ашрей, указывая на место, где его ждал мальчишка вместе с братом.

      Они приземлились в десяти шеритах от обвалившегося дома, чтобы могучие крылья не потревожили завал, и Ашрей, только почувствовав под ногами твёрдую землю, рванул вперёд, молясь Керу. Пусть она заберёт его удачу и отдаст тому мальчишке, что заточён в каменном мешке, лишь бы он и его брат были живы, а ахади сможет вылечить любые раны, он делал так с Ашреем, сможет и с ними. Оказавшись первым, взволнованно глянув на спешащих за ним мужчин, он упал на колени и сдерживая радость позвал:

      — Эй? Я здесь и привёл ахади.

      В удушливой черноте раздались всхлипы.

      — Ты и твой брат спасены! Ахади сможет помочь вам. И вылечит. Только подожди, — и приподнялся, выглядывая из-под обломков, призывно помахав рукой. — Они здесь!

      — Дыхание гончей, — выдохнул аль’шира и осмотрелся. — Если они действительно живы, Ясноокая забрала всю их удачу.

      — Ашрей, отойди, — ахади дождался, когда алкат отведёт взволнованного мальчишку подальше от дома, и положил ладонь на камень, прикрыв длинными ресницами глаза, будто прислушиваясь.

      Его брови сдвинулись к переносице, сделав сосредоточенное лицо мрачным, когда под пальцами фарри камень стал исчезать, пожираемый гнилью. Он не плавился, не крошился — растворялся, всё быстрее и быстрее покрывая огромный каменный осколок дома, а Ашрей завороженно следил, ощущая, как сердце бухает в груди.

      — Он жив! — не выдержав радостного возгласа, Ашрей рванулся к показавшемуся среди камней мальчонке и резко остановился, давясь словами.

      На полу, усыпанный крошевом и пылью, размазывая катящиеся слёзы из слепо щурящихся от света глаз, сидел маленький харссиец, держа руку брата — единственную часть, торчащую из-под рухнувшего потолка. Ахади опустился на колено перед ребёнком и мягко высвободил холодные пальцы из ладошки:

      — Ашрей, помоги мне, — позвал его фарри, но сделавший шаг касриец испуганно замер.

      Кассран-ирм-Даух оказался быстрее, оттолкнув его в сторону, и подхватил протянутого ахади мальчонку на руки, прижимая голову к плечу, не позволяя увидеть страшную картину. Совсем ребёнок — шесть или семь — с потускневшими от грязи светлыми волосами, столь нетипичными и яркими для южан, и потухшим взглядом. Слёзы злости и стыда защипали уголки глаз, когда к Ашрею подошёл, едва шурша каменным крошевом, ахади. Согнутый палец скользнул по щеке, собирая скатившуюся слезу и тут же растёр её.

      — Порой одна жизнь ценнее тысячи других.

      — Но его брат…

      — Ты вырвал из рук Матери одну душу, когда она могла пировать двумя, разве это плохо, ке’нея? Поэтому ты хотел стать рыцарем — спасать тех, кто оказался в беде. Но такова жизнь — удаётся не всех, и тебе стоит принять это. Но вместо скорби по умершим, маленький волк, радуйся тем, кто жив благодаря тебе.

      Они вернулись в разбитый наспех лагерь, где бурлила жизнь: перевязывали раненых, обрабатывали ожоги, отрубали изувеченные конечности. На кострах кипели котлы с похлёбкой, раздавали вино, найденное в одном из погребов чудом уцелевшей винной лавки. Люди помогали друг другу, проклиная сквозь зубы ублюдков, что столь подло поступили с теми, кто не ведал, из-за чего с ними обошлись столь жестоко. Харсс не погиб, он жил вместе с теми, кто уцелел и теперь точил ножи и топоры для войны с нор-Лехами. Разгневанные упрямцы — вот кем были горожане исчезнувшего города.

      Солнце давно склонилось к горизонту, угасая в вечерних сумерках, а костры не переставали гореть, как крики и стоны не затихали, наполняя горячий воздух. Те, кто был крепок и не страшился тяжёлой работы, копали ямы под могилы. Стук лопат и кирок смешивался с остальной какофонией лагеря, приказы, раздаваемые стражниками и аль’ширами, слышались со всех сторон, утопая в агонии лежащих на плащах и голой земле раненых. Из города тянулись вереницы телег, наполненные исковерканными огнём телами, и Ашрей с мальчишкой забирались в эту груду, хватались за края напитавшейся желтоватым гноем холщи и бросали в яму, наполняя до середины, а после переходили к следующей. Перепачканный, чувствующий омерзение и вонь, он продолжал скидывать тело за телом, молясь после каждой заполненной могилы вместе с остальными. Его сменили ближе к вечеру, когда крепкая ладонь похлопала по плечу, выказывая благодарность мрачного детины, и уставший, с ноющими руками и спиной, касриец, обтирая потную кожу влажной тряпицей, отправился искать ахади. Он нашёл его под наспех сколоченным тентом на окраине, и хотел было подойти, как замер, наблюдая издалека за фарри, обрабатывающим раны найденного ребёнка. Длинные пальцы скользили по худым плечами, рёбрам и голеням, затем снимали напитавшиеся красным тряпицы и наносили свежую мазь. Но не это заставило Ашрея остаться на месте: ахади пел. Пусть тихо, что ветер доносил мелодичный голос до ушей обрывками, но даже ему, маленькому волчонку, не удавалось услышать ничего подобного. Ревность уколола сердце касрийца, прикусившего от злости губу, и отшвырнув тряпицу, Ашрей нашёл место у ближайшего костра, сев с вернувшимися из города стражниками.

      Он просидел так до налившейся серебром луны, мрачный и тихий, погрузившись в собственные мысли, ощущая с пустой похлёбкой горечь и обиду. Что, если ахади решит взять и этого мальчишку под своё крыло? Станет ли он уделять столько же времени Ашрею, как это было раньше? Захочет ли видеть маленького волчонка подле себя? А если он станет не нужен? Забыт и брошен? Ведь ахади даже не попытался найти его, не позвал и не отправил никого, чтобы узнать, всё ли в порядке с ним. Взяв пущенный по кругу бурдюк с нагретым за день вином, Ашрей жадно припал к горлу и тут же закашлялся, отфыркиваясь от ядрёного кислого вкуса, но тут же взял себя в руки и влил в себя три больших глотка. Мысли помутились, заплясали, перемешиваясь, когда он поднялся и нетвёрдой походкой направился обратно к ахади. Он сам не знал, зачем идёт туда, что будет говорить, о чём просить божество, когда-то решившее исполнить просьбу грязного рыбака, а теперь просто нашедшее нечто более интересное. Может, Мизраз прав и ахади предпочитает держать возле себя мальчишек определённого возраста, как это делает большинство джалл и азафизов?

      Спустя время Ашрей стоял перед сидевшим найдёнышем. Сгорбленный, жалкий, не притронувшийся к еде, оставленный кем-то рядом, смотрел на раскрытые ладони пустыми глазами. Потухшая искра жизни, оболочка без души. Его отца — того смелого воина, что бросился на безымянного фасхран’кассру, — нашли и похоронили в общей могиле, проведя короткую церемонию прощания. Тела матери, двух сестёр и брата отрыли ближе к ночи, но ахади запретил показывать останки, лично сказав о гибели, оставшись один на один с Эсвейтом. Кажется, так его назвала одна из старух, и тогда Ашрей мрачно усмехнулся: все знают, что нельзя называть ребёнка подобным именем. «Счастливый путь», что пророчил отец сыну, оказался наполнен смертью и страданиями на потеху оскорблённой Ясноокой.

      Ашрей дёрнул плечом и легонько пихнул носком грязного сапога колено мальчишки.

      — Ахади сказал, что одна жизнь может быть ценнее тысячи, но я не спасал живой труп. Здесь многие потеряли тех, кого любили, но они продолжают упрямо жить. Почему ты, харссиец, не такой, как они?

      — Потому, что у меня грязная кровь, — глухо ответил мальчишка и с кончика носа сорвалась слеза. — Так говорил Толстый Фират. Моя мама с севера. Он называл её дикаркой.

      — Ты вырос в Харссе, ты — харссиец. Плевать откуда твоя мама, главное — кто ты.

      — Она умерла. Мои сёстры умерли. Мой брат. Отец… я хочу к маме.

      — Тогда тебе нужно было сдохнуть под завалом, а не тратить время ахади! — рявкнул Ашрей и, вцепившись в серую рубаху найдёныша, резко дёрнул на себя, приподнимая. — Он мог спасти столько жизней, но вместо этого лечил твои раны! А ты говоришь, что хочешь отправиться вслед за своей матерью?!

      — Ну и пусть! Его никто не просил! — взвился мальчишка и вяло забил кулаками по руке касрийца.

      — Ты настоящий тейх’ва, раз считаешь, что можешь так просто решать, жить или умереть, когда тебе явил милость сам фарри! Не хочешь жить ради себя — найди ради чего будешь, мейза, и прекрати впустую тратить силы тех, кто хочет тебе помочь! Я не позволю усилиям ахади пропасть, и если ты не начнёшь есть и пить, я втолкаю в тебя всё это силой!

      Швырнув на циновку найдёныша, Ашрей схватил наполненный тёплой водой глиняную кружку и тут же припал на колено, хватая свободной рукой подбородок мальчонки. Тот пытался сопротивляться, но слабость сковала руки и ноги и всё, что он мог, — поджимать губы и с трудом отворачиваться от злой гримасы касрийца. Край кружки больно ударился в зубы, впечатываясь в обветренные и искусанные губы, и жидкость с трудом просочилась в горло, растекаясь струйками по коже подбородка и шеи, когда Эсвейт вдруг схватился за кружку сам и с жадностью опустошил.

      — Ешь и пей, — выплюнул Ашрей, поднимаясь и утирая мокрые пальцы о штанину. — Набирайся сил. Ты нужен ахади сильным.

      Пусть этот слабак останется подле фарри, он всё равно не заменит Ашрея, ноя и скуля о своей судьбе. Что из него могло получиться? Грубая галька, что лежит под ногами на каждой дороге, бесполезная и тусклая, совершенно лишённая ценности.

      Понаблюдав, как оживившийся мальчишка потянулся к миске, Ашрей отвернулся и направился к костру, у которого полукругом сидел янивар, а в фатрах двадцати стояли двое, что-то обсуждая между собой, то и дело косо поглядывая на лагерь. Ашрей подкрался к камню, притаился, вслушиваясь в разговор, узнав ширркиба и ахади.

      — И что мне с ним делать? — голос младшего принца показался чужим: холодным, бесцветным, с насмешливой интонацией, словно добавленная в вино капля яда.

      — Воспитать, — пожав плечами, ответил Кассран-ирм-Даух. — Одного ты уже воспитываешь. И недурно.

      — Этот мне не интересен. Можешь отдать родственникам, если таковые живы.

      — У него никого нет: отца зарубил Асхаут, мать, сестры и брат погибли под завалом. Он один. Его никто не решится принять — лишний рот ни к чему, — алкат крепко задумался и мрачно вздохнул. — Он погибнет, если не найдут работорговцы.

      — Порой дети попадают к хорошим хозяевам, — Ашрей вздрогнул — и это его ахади? Что за шаннур говорит его голосом столь ужасные вещи?

      — Или к таким, как ты, санхера, — тяжёлый взгляд алката был красноречив, но фарри даже не изменился в лице. — Если никто не изъявит желания до отбытия, я заберу его.

      — Фасхраном он не сможет обладать, — заметил ахади. — Страх губителен во время алиит’сиаша.

      — Кто говорил, что я хочу дать ему судьбу благородных акрибов? Пройдёт испытание — станет аль’широй. Нет — пристрою к бездетной женщине. Ему не нужно быть фасхран’кассрой, чтобы добиться своего места.

      — До сих пор бьюсь над тайной: при твоей нелюбви к ним, ты побратался с Первым Копьём, — не насмешка, но нечто родное ей засквозило в голосе ахади. — Не из-за отказа Эски вся твоя неприязнь к остальным?

      Ашрей не разглядел в темноте лица алката, но тяжёлое сопение постепенно закипающего человека он услышал чётко, прильнув к камню плотнее, боясь вновь отказаться раскрытым.

      — Она выбрала достойного супруга, — выдавил сквозь зубы ширркиб. — Я уважаю её выбор, даже если это ранит сердце. К тому же, у неё растёт прелестная дочь.

      — Шакта, Даух, — неожиданно ответил ахади и взглянул на медленно плывущую по небу луну и, помедлив. — В час пса мы должны будем отбыть.

      Кассран-ирм-даух поклонился, вернулся к своим людям, приняв бурдюк из рук одного из аль’шир, и сделал глоток. Ахади полюбовался в последний раз звёздами и растворился во тьме, отправившись в последний обход.

      Как и сказал младший принц, они покинули развалины Харсса в час пса, провожаемые горсткой местных во главе с временным джаллой и двумя выжившими советниками предыдущего. Каждый из них благодарил Его Высочество, опустившись на колени и склонив голову, пока ахади не взобрался в седло и не позволил встать, нависая над ними с высоты Кербероса. Он бросил на временный лагерь последний долгий взгляд, скользя по высеребренным яркой луной безжизненной земле, чернеющим руинам и уставшим, беспокойным лицам выживших, и дал приказ взлетать. Могучие крылья расправились, низко заклокотал кассра с вторящими ему ишракассами, и один за другим в небо стали подниматься ящеры, подхваченными южным ветром.

      Ашрей сидел впереди ахади, как и всегда, всё ещё разглядывая то, что осталось от Харсса, поджав губы и стискивая луку седла. Мощь одного кассры была способна уничтожить целый город и едва ли не три тысячи жителей, а что будет, если в битву отправить всех, кто был у императора? Сколько тогда городов падёт под огнём древних чудовищ? Он отвернулся и повернул голову к бреющему рядом с Керберосом ишракассу Кассрана-ирм-Дауха. Мужчина, как и обещал, забрал найдёныша с собой, хотя в последний раз попытался отдать на попечение ахади, но мальчишка вцепился в плечи ширркиба мёртвой хваткой, как только увидел дракона. Он дрожал, заливался слезами, тонко выл, но не желал оказаться на спине Кербероса и закалённому аль’шире ничего не оставалось, как оставить с собой. Теперь же Эсвейт мирно дремал, привязанный к Кассрану-ирм-Дауху ремнём, чтобы случайно не свалиться вниз.

      — Ахади, это… армия? — посмотрев на далёкую землю, раскинувшуюся под крыльями Кербероса, Ашрей заметил маленькие огоньки факелов, плывущих в черноте реки. Их было больше сотни — тусклые звёздочки, хаотично разбросанные по густой тьме.

      Тейрран склонился, всматриваясь в открывшуюся им картину и нахмурился.

      — Они идут на Харсс!

      Беспокойство Ашрея, крутившегося в седле, заставило летящего рядом Кассрана-ирм-Дауха тоже взглянуть вниз и тут же перевести взгляд на смотревшего вперёд дэва. Теперь уже двое ждали от него решения, но фарри продолжал путь, не отдавая приказов.

      Внизу, вышагивая по неровной выжженной земле, покрытой клочками пожухлой травы, колючими кустарниками и каменными зубцами, шагала целая армия, направленная на город. Шаги грохотали, поднимая пыль, ржали кони, везя за собой телеги, реяли знамёна, что невозможно было различить на высоте, но Ашрей даже не хотел — кто бы не решился на подобное и без этого заслуживал наказания. Но ахади велел Керберосу снижаться лишь когда показался знакомый им военный лагерь, за пределами которого дремали трое драконов. Только Керберос летел не к ним, а приземлился прямо перед самой большой палаткой, откуда выскочило пятеро человек, прикрывая глаза от поднявшейся пыли, в сопровождении четвёрки солдат, ощерившихся копьями.

      — Будь здесь, — мягко сжав загривок мальчишки, Тейрран спустился вниз и вышел к высокому сутулому человеку, чья голова блестела в свете луны, выбритая на солдатский манер. — Герцог, граф.

      Он коротко кивнул старшему нор-Леху, после перевёл взгляд на первого из трёх сыновей, выпятившего грудь перед явившимся дэвом и предупреждающе положив руку на крестовину меча, а после нашёл самого младшего, спрятавшегося за спиной у отца. Говорят, что именно он считался позором семьи и отрадой не так давно усопшей матери из-за своей чрезмерной мягкости и честности. Невинное дитя, выращенное в любви и заботе женщины, испытывало ужас при виде оружия, солдат, а теперь ещё и драконов.

      — Тейрран! Что с городом? — Алекрис грубо отпихнул плечом наследника нор-Лехов, заставив того презрительно дёрнуть губой, но сдержаться, и впился пальцами в плечи.

      — К чему отправленная вами армия, герцог, если один фасхран’кассра способен сжечь его дотла?

      Алекрис, как и вышедшие с ним Архат Риввин и Штормовая Эски, обернулся к непоколебимому мужчине, большим пальцем расправляя кожу снятых перчаток. Он не дрогнул, даже не выказал малейшего сожаления, сухо и чётко ответив:

      — К этому времени в городе уже никого не должно быть, — светлые глаза холодно сверкнули в свете факелов. — Полагаю, это не так?

      — Фасхран’кассра? — недоверчиво спросил Алекрис и его руки задрожали от нетерпения схватиться за меч и тут же разрубить наглого человека, но лишь с усилием сжал, подавляя вспыхнувшую жажду. — Ты уверен, брат?

      — Старший сын Асхаута, не так давно прошедший алиит’сиаш. Он ведь ваш будущий зять, герцог?

      — Могу догадаться по вашему визиту, правильнее будет «бывший», — лицо старика ничуть не изменилось, разве что щека дёрнулась, выказывая разочарование. — Я отправил его припугнуть упрямцев, а не сжигать. Но раз он мёртв, — а я полагаю, что это так, — это будет справедливым наказанием для него.

      — А что делать с вами? — зарычал Алекрис. — Вы отказываетесь подчиняться Золотому Дракону! Выступаете против…

      — Как я вам сказал ранее, Ваше Высочество, я уведомил императора о своих целях и получил согласие. То, что произошло в Харссе — недоразумение, вызванное глупостью мальчишки. Но если так требует ваше желание, я предстану перед судом, но это будет пустой тратой времени.

      — Сукин ты…

      — Алекрис.

      — Возвращаемся, — зло бросил наследный принц, отворачиваясь от тонко улыбающегося герцога, всё так же смотрящего на дэвов из-под опущенных ресниц.

      — Разве ты не хотел остановить войну? — выгнув бровь, Тейрран остановил брата, схватив за локоть и притянув к себе.

      — Я пытался договориться, но этот упрямый акриб не сгибаем. Так что мне теперь сделать, Тей? Выжечь всё здесь, как это сделали в Харссе? Мы найдём другой способ. Я знаю, что ты способен на это.

      — И о чём же ты, брат?

      — О справедливом возмездии.