Земли, что простирались под тенью великой горы Курдай, были наполнены опасностями столь же непредсказуемыми, что терзавшие юг империи песчаные бури. Дикие племена с Великих Степей бесчинствовали, набегая с холодными ветрами через северные границы, захлёстывая чёрной волной тихие поселения, сжигая и вытаптывая чудесные виноградники, срубая фруктовые деревья, грабя и насилуя. Джанги проносились ураганами и опустошительными бурями, оставляя после себя разруху и горе, и растворялись в бесконечных степях столь же быстро, как капля воды на летнем солнце. Путешествующие торговцы часто говорили: «Пройди тысячу каваров и ты не устанешь, двинься на фатру под тенью Курдая и окажешься раздет и избит». Такова была участь провинции, отрекшейся от власти Шейд-Рамала, выгнавшей его солдат, учёных мужей и целые семьи, заселившие вытоптанные земли, построившие города со стенами, и первые мануфактуры, копьями, вилами и огнём, крича в спины проклятья. Им не нужна империя, её защита и развитие, они считали джангов стихийным бедствием, а опустошение — циклом перерождения, не сопротивляясь судьбе. И когда явился слепой провидец, недоверчивый народ посмеялся над ним, плюя и выливая нечистоты под ноги и пачкая белые одежды. Курдай — край недоверчивых и самобытных людей, отгородившихся от остального мира принятием неизбежности, как цикла.

      И когда явились чёрные племена степняков, лишённые домов и семей люди вдруг увидели, что нашлись те, кто поверил провидцу, чьи дома остались целыми, а виноградники и фруктовые сады не потоптанными. Цикл, которому насчитывался не один век, треснул, раскололся, стал ничтожен перед великим даром провидца, принёсшего глас Владыки двух Лун. И таинственный человек, восседавший в древнем горном храме, стал ярким светом, к которому стали стекаться отчаявшиеся и немощные, сломленные и недоверчивые люди.

      Это случилось задолго до рождения Алекриса, а в год, когда ему исполнилось четверть века, родился брат, как и предсказывал пришедший с севера-востока слепой провидец.

      И могучая империя дрогнула. Живой бог доверил судьбу в руки таинственной фигуры, что уберегала от катастроф и предугадывала несчастья. Жестокой рукой судьбы стёр взбунтовавшееся княжество и заставил собственного наследника окропить меч княжеской кровью. Двести сорок лет Тейрран наблюдал за тем, как нити судеб причудливо переплетаются, образуя тревожный рисунок. Смотрел, как некогда слабый, принявший неизбежный конец край наполнился новой силой, расцвёл, окреп, впитал свежую кровь ринувшихся под тень Курдая последователей Владыки. И его предчувствие вынудило действовать.

      — Ты думал, судьбу можно изменить, — голос касрийца звучал потусторонне, его блеклые глаза, слабо сияющие во мраке темницы, словно впились в душу стоящего напротив дэва, — маленький шаки. Такой одинокий, такой отчаявшийся… Такой… преданный. Кем? Кому? Даже твой собственный пёс больше не есть с ладони.

      — Я ожидал более изворотливого плана, — вдруг ответил Тейрран и лёгкое удивление отразилось на смуглом лице Камира. — Мастер над судьбами, Владыка паутины… Сколько громких имён и всё свелось до такой предсказуемой развязки. Что ж, ты привлёк моё внимание.

      Грудной, раскатистый смех наполнил маленькую темницу, когда задравший голову в искреннем веселье солдат позволил себе расплыться в широкой улыбке, обнажив крепкие зубы. Его голова изредка болталась из стороны в сторону, подобно тряпичной кукле, и Тейрран впитывал эти мгновения, слегка прищурив глаза.

      — Ты посвятил свою жизнь в борьбе со мной, лишился отца, матери и брата, пытаясь изменить судьбу, показать себе, что это возможно, но всё, что ты получал, — горсть стылого пепла в ладонях. Забери в тот день две тысячи жизней, я бы отдал их не жалея. Это малая цена за то, чтобы увидеть тебя сломленным и опустошённым, как сейчас, сын Хейи.

      — Ты в неменьшим отчаянии.

      — Судьба — вода, что всегда найдёт русло. Это то, что создано волей куда более высшей, чем ты или я, маленький шаки. Твоё рождение — не чудеса, а предначертанный этому миру конец. Ты так отчаянно пытался скинуть с себя рабские оковы, что не заметил, как следуешь отведённой роли.

      Тейрран помрачнел. То, что он слышал от пророков в тот день, когда огонь и кровь наполнили украшенный белой костью, мрамором и золотом зал, было лишь толикой, открывшейся ему истины. Он прервал их, рассмеявшись в лишённые глаз лица, а после убил. Прошло столько лет, а ему вновь принесли дурное пророчество. Будь с ним Рейске, он бы услышал, как тревожно бьётся её сердце в груди под стальными доспехами, как её пальцы рыскают в темноте, чтобы сжать и ощутить чужое тепло. Она бы поверила всему. Может быть.

      — И всё же ты здесь, — он завёл за спину руки и опустил подбородок, скрывая улыбку, и спросил: — для чего?

      — Напомнить про неотвратимость судьбы, сын Хейи. Каким бы не был твой следующий шаг, он приведёт тебя к началу конца. Даже боги пали перед ней, и ты не станешь исключением. Барахтайся в своей маленькой войне, пытайся удержать увядающее величие, ищи и теряй, но всё, что ты можешь сделать, — безучастно смотреть, как всё это стремительно обращается в пыль и песок. Выступив против меня, ты с самого начала обрёк себя на бесславный конец, маленький шаки. Всё идёт так, как было предсказано.

      Тейрран вздрогнул, сжал крепче запястье, стиснул пальцами до ноющей боли, но подавил первую волну раздражения. Он столько лет боролся с предсказанием, шёл против течения, терял дорогих ему людей, заключал одни союзы ценой других, а ему так легко говорят, что всё было предначертано. Так неужели и смерть, о которой говорила молодая провидица, втягивая густой дым благовоний и зарываясь пальцами в раскиданные на алтаре внутренности, — неминуема? Пасть от руки того, кто дорог сердцу, — этот смысл она вложила в свою песню, лившуюся дурманящим потоком летнего дождя, обрушиваясь на насмешливого дэва. У Алекриса никогда не поднимется рука на брата, каким бы чудовищем тот не считал Тейррана, Рейске дорожит их дружбой, пусть и слепа к иным чувствам, а отец — великий император, ему нет дела до того, как проводят время наследники, пока это не тревожит его хрупкий мир. Провидцы лгали ему и он знал это. Говорили, на юге он вновь обретёт то, что когда-то утратил, познает сладость жизни, прикоснётся к хрупкой жизни, будто всю свою долгую жизнь он существовал.

      Он сбежал на север, преследуемый солдатами с серебристыми лунами на груди. Раненый, вымотанный, но надменный и несломленный, когда покидал горящий дворец, когда позволил коню брести, самому выбирая дорогу, когда последнее, что видел — зовущего его Алекриса и протянутые к измождённому лицу ладони Рейске. И оказался в забытом южном шинбааде.

      — Это не было судьбой, ведь так? — Тейрран склонил голову набок. — Я бежал на север, но очутился на юге не по замыслу судьбы, а из-за приказа отрезавшим путь солдатам. В трёх каварах от Каменных Врат есть тропа, что делает крюк и ведёт прямиком на южный тракт. Забытая, но не достаточно заросшая. Именно так я оказался там, где и было предсказано.

      — Разве это не есть судьба? Тебе было предначертано найти то, что будет для тебя ценнее всего прочего, — губы Камира растянулись в широкой улыбке. — Тебе понравилось чувствовать себя властителем чужой жизни? Что ты испытывал, когда позволил служанке жить ценой преданных солдат? Ощутил, как от твоего слова зависят чужие судьбы, как легко ты можешь оборвать их? Торжество? И спустя столько лет, когда ты забыл о такой малости, каково увидеть результат? Этот мальчонка стал дорог тебе не потому, что верен, не из-за каких-то чувств, а из-за твоей власти над его судьбой. И до сих пор считаешь, что способен управлять им…

      — Я учил его свободе.

      — И где же он теперь? В лагере твоего старого друга, такого же преданного и брошенного, как все, в чью судьбу ты вмешивался, маленький шаки.

      — Если это его выбор…

      — Ты боишься, что это так, — Камир повторил жест Тейррана, склонив голову набок, не сводя мистического взора, и дэв сильнее стиснул запястье, не позволяя потерять контроль. В комнате стало жарче, удушливее, но никто этого будто не замечал. — Люди неблагодарны, непостоянны, алчны, как до золота, так и до знаний, и быстро забывают свою верность ради выгоды.

      — Гнилой плод не станет здоровым, — уголок губ дэва дёрнулся. — Я лишь ускорил его распад.

      — Отдав тайну, которую не доверил даже собственному брату?

      — Я был слеп от надежды, — пожав плечами, Тейрран позволил себе улыбнуться. — Достойный человек, благородный муж. Но правда в том, что оказывается, некоторые чувства, которые я считал… милыми, имеют склонность искажаться, превращаясь в ревность и месть.

      — Люди — удивительные создания, не правда ли? Непредсказуемые, страстные, завораживающие. Поэтому ты их так ненавидишь. Не имея возможности контролировать, проще уничтожить.

      — Этот разговор становится утомительным, — напряжённые плечи Тейррана опустились. Он медленно подошёл к стоящему на коленях Камиру, столь же неспешно протягивая руку, пальцами коснулся опухшей щеки, налившейся иссиня-жёлтым синяком, заставив тело касрийца дёрнуться в инстинктивном страхе, скользнул ладонью к подбородку, вцепился в него, не позволяя отвернуться, заглядывая в чужие глаза. — Все эти тайны, знамения, Волчья пасть, что надвигается пожрать мир, — не более, чем очередная манипуляция с нежными умами столь восхитительных созданий. Будь ты более безрассуден, сотворил бы в сердце империи целый апокалиптический культ, раскинул бы сети от западных морей до восточных, слился бы с империей, став её частью, неотвратимой судьбой. Но всё, что тебя интересует, — мелочная обида за дерзость мальчишки, посмевшего выступить против. Как бы ты не отрицал, не превозносил себя в глазах верных тебе культистов, но человек остаётся человеком. Мелочным, жадным, надменным человеком, пусть и вкусившим запретный плод. Позволь, я дам тебе совет, как существо более высшее, совершенное, каким ты никогда не станешь. Чтобы достигнуть высот, нужно отринуть всё человеческое, любую частичку, тянущую вниз, и тогда можно познать часть истины. Но ты жалок, а я слишком много потратил на тебя своего внимания.

      Пальцы дэва наполнились силой, закололи подушечки хлынувшим могуществом, сильнее стискивая кожу, по которой расползались чёрными узорами пятна гнили. Камир задышал чаще, испуганно забился, отчаянно дёргая цепь, сковывающую руки за спиной, но чужая хватка была сильнее, а боль пронизывала тело, отравляя нервы. Агония, в которой он захлёбывался, расползалась гнилостной чернотой, въедалась в кожу, мышцы, кости, поглощая соки утекающей жизни на глазах Тейррана. И он смотрел в карие радужки, впитывая безмолвный ужас и боль, отразившуюся в их глубине.

      Камир умирал и умирал медленно. Его тело разлагалось, как если бы это был оставленный на полуденном солнце труп. Живая плоть кусками с влажным чавканьем отваливалась от костей и падала под ноги дэва, источая дикую вонь. Он бился в отчаянии и безмолвных криках — его язык и связки оказались уничтожены, — вертелся ужом, оставляя на грубом камне кровавые следы вперемешку с гноящимися лоскутами плоти, пока его держало божество, равнодушно взиравшее за муками. И оно брезгливо выбросило нижнюю челюсть, оставшуюся в пальцах, когда остальное развалилось на бесформенную кучу.

      Тейрран презрительно дёрнул губой, стряхивая с кожи остатки разложившейся плоти и постучал в дверь — три удара с интервалом в два удара сердца. И замок заскрежетал, запустились шестерёнки механизма, и дверь с тягучим скрипом приоткрылась, заставляя привыкшего к темноте дэва прищуриться от света кристалла. Позади обеспокоенной Рейске стояли стражники, на чьих лицах застыло ожидание, смешанное с тревогой, но все они тут же отошли назад, отдав честь, гордо выпятив подбородки.

      Удивительные существа — люди, готовые упиваться страданиями чужих, они же взращивают своими руками добро, свободно распоряжаясь доверием и выгодой. Тейрран полоснул взглядом каждого, не задерживаясь ни на одном из них, затем вышел в коридор, не позволяя Рейске заглянуть через плечо в глубь темницы, и закрыл дверь.

      — Что произошло?

      — Разговор старых друзей.

      — Друзей? — она прищурила тёмные глаза, хищно заблестевшие в свете одного из кристаллов, что держал Вакир, а рядом, переминаясь с ноги на ногу Дакрит. И когда они успели явиться? — Снова твои загадки, пожри их Аллаки!

      Гнев накатывал на Рейске столь же стремительно, как пришедшая с моря буря, клокоча внутри прорвавшимися обидами и резкими колкими словами, за которые ей после становилось стыдно, но о чём она скорее умолчит, чем признается. Его старая подруга, сестра, с которой они выросли вместе, вместе делили детские проказы, учились, тренировались, участвовали в охоте, он видел её сильной, восхищаясь мужественностью, и слабой, обещая себе не ранить нежное сердце так же сильно, как это делал Алекрис. Он был готов открыться ей, признаться в том, что таится у него в груди, какие чувства вызывает её улыбка, голос, взгляд, но всё это теперь стало блеклым, далёким, как тёплое воспоминание прошлого. Тейрран потянулся к её красной щеке, убрал длинную прядь, скользившую по коже неровным концом всякий раз, когда Рейске зло дёргала головой, и убрал за ухо, глядя как гнев отступает, сменяясь изумлением.

      — Ты стала бы достойной императрицей.

      — Что ты такое несёшь? Что там произошло? Тейрран!

      Всё ещё улыбающийся одними губами, спрятавший руки за спину, император Шейд-Рамала направился к выходу, храня молчание. Он даже не обернулся, когда лорд-командующий жестом приказала открыть дверь и заглянула в глубь, забрав из рук одного из стражников дах’аджар.

      Рейске нагнала его в саду, где он задержался у высокой статуи прекрасной девы, гордо вскинувшей голову к небу, устремив взгляд на солнце, лениво поднимавшееся каждое утро, приветствуя его или, — как считал Тейрран, — бросая вызов. Тонкая работа единственного мастера, что потратил на это долгие годы, доводя скульптуру до идеала, делая тяжёлые куски мрамора лёгкими складками, изящными изгибами, нежными прикосновениями к молочно-белой неживой коже. Холодная красота, застывшая в камне, навсегда оставила императрицу такой, какой её запомнили люди, сменившиеся двумя, а то и тремя поколениями. Теперь же для многих слуг, стражей и гостей это была прекрасная дева, встречающая рассвет.

      Тейрран стоял подле небольшого ручья, глядя на серебристую гладь воды, стекавшую по гранитному куску скалы, украшавшей сад, и опустил пальцы в прохладу, пропуская меж ними тонкие струйки. Задумчивый, тихий, совершенно недвижимый, словно погрузившийся в сон. Он слегка повернул голову на звук шагов по гравийной дорожке, стряхнул с фаланг капли и сухо улыбнулся. По тёмным глазам было видно, что она испытала, заглянув во внутрь камеры, какое отвращение и испуг одолели её на мгновение, стоило осознать кто сотворил такое с живым человеком, и всё же перед ним стоял собранный офицер, а не гневливая сестра.

      — Всё, что было сказано Дарихом, — правда?

      — Его друг понёс справедливое наказание, — Тейрран отвернулся к ручью, слушая весёлое журчание воды, затем добавил: — Мне жаль.

      — Одного «мне жаль» мало, когда придёт время рассказать его семье о смерти, заявив, что он пытался убить императора. Они станут изгоями, предателями, а всё, что у меня есть — слова его товарища и твои недомолвки.

      — Так скажи, что он погиб с честью, — уголок губ дэва дрогнул в насмешке. — Остановил великое зло, не дав случиться беде. Выплати причитающееся за его смерть.

      — А тело? — её передёрнуло.

      — Сожгите.

      — И всё же, что там произошло?

      Он вновь обернулся, задумчиво смерил от ног до головы, прислушиваясь к собственным мыслям, и на мгновение увидел такой же упрямый взгляд Алекриса. Ему требовался тот, с кем можно разделить тяжесть личной войны, кто занял бы пустующее место брата, но рисковать единственным, кто остался ему дорог… Разве этого хотел бы он сам? Увидеть потухший взгляд стеклянных глаз Рейске в неопределившемся будущем, когда очередная неудавшаяся партия с судьбой закончится трагедией?

      — Нам известно, где сейчас ар-дел-Варрен?

      — Да, Вороны принесли весть, но причём…

      — Отправь послание о встрече. На двадцать пятый день оннадаша в Чаше Эйгиль. Обозначь, что буду я, Первое Копьё и один из Воронов.

      — Думаешь, он согласится на перемирие? — Рейске презрительно фыркнула.

      — Нельзя надеяться на чудо, когда истина известна. Но попытаться всё же стоит.

      Когда он ободряюще сжал её плечо, лорд-командующий перехватила руку и заглянула в глаза.

      — Это всё из-за мальчишки?

      — Оказывается, недостаточно держать верного пса на поводке из слов. Рано или поздно, он сбежит, — мягко высвободившись, Тейрран направился прочь.

***

      — Так значит, он тебя спас? — я устало повалился на траву. Руки до сих пор дрожали от напряжения, мускулы гудели, как и всё тело, изнывающее от боли. Тренировки, тренировки, тренировки…

      Мы не решались говорить на эту тему с того самого момента, когда в его памяти приоткрылась завеса тайны и он вспомнил новые детали прошлого. Детали, от которых ему сделалось дурно. Он так ненавидел дэвов, драконов, Ашрея, что первые минуты тупо смотрел перед собой, осознавая кому должен быть благодарен за своё спасение. В тот момент я, снедаемый от любопытства, попытался его растормошить, но стоило коснуться плеча, как Эсвейт взбрыкнул, ударил по предплечью, блокируя моё движение, и дал дёру. После этого я выжидал, затаившись подобно хищнику, стараясь не давить. Но зудело у меня ужасно, пришлось прикусывать язык и всячески отвлекаться на чужие разговоры, в которые меня не очень-то хотели вовлекать во время общего ужина, но в которых варился без особого выбора — небольшая часть аль’шир перекочевала от общего костра к моему, превращая одиночество в уютные посиделки студентов.

      Эсвейт сидел рядом, наблюдая за постепенно снижающимся солнцем, щурясь и пожёвывая тонкий стебель, гоняя из одного угла рта в другой. Вся его поза с обхватывающими колено руками говорила о замкнутости, но я почувствовал, что в это мгновение, когда рядом не было надоедливо жужжащих товарищей, сурового Сейбара и дракона, парень сможет разговориться.

      — Дыхание Эйгиль! Ты снова об этом? — заворчал Эсвейт, тряхнув головой, и завалился на спину, скрываясь от меня в густой траве.

      — Вот такой я человек, — пожал плечами, улыбнувшись.

      — Похож на здоровенного, любопытного халуу, — из травы послышался вздох. — Даже слишком.

      Я перекатился на левый бок, примял тонкие, высокие стебли, открывая вид на задумчивое лицо мальчишки, упиваясь разлившимся оранжевым светом на его коже. Всё же Эсвейт был чертовски красив, особенно с горящими в затухающих лучах солнца искристыми радужками под пышными чёрными ресницами. Его приоткрытые губы то и дело привлекали мой взор и приходилось делать усилие смотреть куда угодно, но не на них. Иногда Эсвейт забывал, что я не Ашрей и зло срывался, пытаясь уколоть, а после понимал и виновато сжимал губы, но изредка извинялся, всё ещё осторожничая. Ему было трудно поверить, что верного Тейррану пса нет в теле, которое я занимаю, всё ещё дёргался от моих прикосновений, вскидывая в защите руку и затравлено глядя из-под насупленных бровей, после лицо разглаживалось, менялось на что-то спокойное, но таящее тревогу.

      — Да, он меня спас, ты доволен? — рявкнул Эсвейт и повернул голову в противоположную от меня сторону.

      — Значит, Ашрей не так плох?

      Он зло засопел, выдержал паузу, явно проглатывая очередную колкость, и медленно проговорил:

      — Нет.

      — Но почему? А если бы это был не он, а я?

      — Не ты надел на меня ошейник, словно на бешеного пса, не ты пытался убить меня, не ты… — он бессильно ударил кулаком по земле и я отвёл взгляд.

      Да, это не был я, но и не я защитил его в лагере, когда несколько выродков решили поразвлечься с пленным аль’широй вместо шлюх, не я привёл помощь маленькому Эсвейту, спасая от ужасной смерти. Всё, что я сделал, — вытащил его из темницы, не дав казнить на потеху публике и прибывшему сыну императора. Безусловно огромная заслуга, но единственная. Меня уколола лёгкая зависть, а после до костей продрала появившаяся к Ашрею ревность.

      — Ты говоришь, что его нет, так зачем тебе знать, правда ли он спас меня?

      — Просто так, — уголок рта предательски дёргается в раздражении.

      — Я не стану относиться к нему лучше, зная, кому благодарен за свою жизнь. Это заслуга прошлого, в настоящем он убил бы меня, появись такая возможность.

      Мудрые слова для мальчишки, я бы думал иначе. Мама учила, что нет плохих людей, есть плохие поступки, а отец говорил, что нужно всегда быть взвешенным, не торопиться, анализировать, чтобы сделать правильную вещь. Конечно, это не про те мгновения, когда импульс заставляет действовать здесь и сейчас, в этом я остался таким же податливым эмоциям, как и в детстве, когда сначала делал, потом думал. А сколько драк было в школьном прошлом из-за этого…

      Мне не нашлось что ответить, и я убрал руки за голову, глядя на медленно ползущие облака, окрасившиеся в бледно-розовый цвет. Сколько бы я не старался, но Эсвейт всё так же был далёк от меня, сколько бы шагов к нему не делал, тот отдалялся на равнозначные или даже дальше. И пусть благодарность и намёк на дружбу преобладал, он всё ещё ждал подвоха, не смирившись с внешностью, на которую приходилось смотреть. Чужие глаза, чужое лицо, чужие руки… Его сложно было винить, но я сам рвал и метал всякий раз, когда в сиеневых глазах аль’ширы проскальзывал страх. И кого в этом винить? Пожалуй, такие не найдутся.

      — Вот вы где! — звонкий, сочащийся недовольством голос Танайи мог перебудить всю окрестность.     

      Мы подорвались, рывком сели, оглядываясь назад, глядя на то, как злющая, увязающая в высоких спутанных стеблях девушка пробиралась к нам с усердием ледокола, разводя руками траву. Она то и дело изрыгала ругательства сквозь щерящиеся в ярости зубы, после схватилась за нож, ударила наискось, но не добилась результата.

      — Р-р-ра-а! — выпалила она и остановилась. — Живо подняли свои ленивые задницы, тейх’ва! Джанар ждёт только вас!

      Эсвейт молча подобрался, встал на ноги, отряхнувшись от налипшей травы, и не спрашивая ничего больше, направился к тяжело дышавшей Танайе. К ним уже приблежался Сераф, явно успевший оббежать не один холм, и, стирая с красного лба капельки пота, вознёс благодарность богам. Через мгновение блаженно рухнул в густую траву, отчего получил пинок по рёбрам от раздражённой подруги и залился смехом. Эсвейт обернулся на меня, молча следя, как я, разочарованно вздыхая, бреду следом, не слишком-то довольный разрушенной идиллией.

      Иногда я начинаю сомневаться в собственном желании сблизиться с ним, ведь сколько бы мы не пытались разговаривать друг с другом, то и дело сыпались взаимные упрёки. Я пытался убедить его в правоте своих предостережений, убраться прочь, пока не стало хуже, труднее, может, невыносимее, а он встречал иглами недоверия, припоминая из-под чьего крыла вышел Ашрей. Выходит, я сам себя обманул? Сколько бы не думал об этом, итогом становилось моё отчаяние, потом отрицание, очередная попытка поговорить и… круг замкнулся.

      Я остановился, обернулся назад, где всё ещё пылал огонь заката, пожирающий весь горизонт чудовищным алым пламенем, втягивая в себя тонкие лоскуты розовато-бледных облаков, тянущих за собой сумерки. Небо выцветало, превращаясь в застиранный кусок ткани, чтобы с запада подобралась ночная мгла, заполнявшая собой пустоту. Над головой светила бледная луна и во всю сияла одна из самых ярких звёзд, что называли Оверида — предвестница бед и катастроф. О ней мне поведал Сераф день назад, когда мы делили сваренный в общем котле поздний ужин и я вызвался дежурить, когда Эсвейт задержался для долгой беседы с Сейбаром. Я не знал о чём они говорили, был беспокоен, нервничая и дёргаясь всякий раз, стоило заслышать чужие шаги, а после сжалившийся надо мной аль’шира приоткрыл завесу тайны: Эсвейт — единственный кто не просто выжил, но и побывал в стане врага, вернувшись вместе с захваченным врагом. Большое событие для израненной армии. Но недоверие, скептицизм, пропитавший всех мятежников, не позволял восхвалять такое необыкновенное достижение и Эсвейта никто не хвалил, не поощрял, то и дело искоса поглядывая на возможного предателя, явившегося с дарами и кинжалом в рукаве.

      — Мы с ним с самого начала, — гордо заявил Сераф, помешивая ложкой насыщенное специями варево, от которого несло больше пряностями, чем мясом и овощами. — Я был алкван, Танайя — чаард, а он — кахрэ, самый последний из всех. Всё никак не мог одолеть даже хилого Силида, не говоря про Вайсарта. А ахади продолжал ставить их друг против друга, позволяя этому мейзе выбивать из Эсвейта весь дух. После тренировок на него смотреть было больно. Но он всё же получил своё имя, хотя мы все думали, что так и останется кахрэ до конца жизни.

      — Получил имя?

      — Да, это была награда за старание: сначала ты — ничто, пустота, цифра, которую тебе присвоит ахади в иерархии. Затем ты тренируешься, сражаешься, доказываешь, что сильнее остальных, что достоин стать кем-то, и тогда тебе возвращают самое важное, что у тебя было отобрано — имя. Первым был этот выскочка Урлейв, — Сераф презрительно фыркнул. — Он уже тогда показал, что на голову выше каждого из нас, даже Вайсарта, а у того что не родня — фасхран’кассра и аль’шира! После был сам Асхаут, за ним Мираса, — о, ты бы видел эту алкату, в ней ярости на десять тысяч воинов и одну Танайю! Я слышал, они даже грели друг другу постели, пока что-то не произошло.

      Я лишь раздражённо отмахнулся. Чужие грязные дела меня не интересовали, хотя о Эсвейте я бы не отказался послушать, как и о том самом Урлейве.

      — А потом что-то произошло, — лоб Серафа покрылся глубокими морщинами. — Кажется, драка. Вмешался ахади, а после Эсвейт вернулся уже Эсвейтом. И в компании этого надменного кь’явха. Никто так и не понял почему они сдружились, но с той поры они были неразлучны, словно связаны одной пуповиной.

      Вот оно что, подумал тогда я, весь оставшийся ужин снедаемый мыслями, пока к нам не вернулся Эсвейт. Я смотрел на него со своего места, видел слабую улыбку на губах, стоило кому-то обратиться к мальчишке, его кивки, усталость и грусть под масками безотказного товарища, он то и дело поглядывал куда-то в сторону, будто там мог сидеть кто-то из старых знакомых. Урлейв? Наверное, нужно было спросить про него самого Эсвейта, но убийца, интересующийся убитым — такое себе дело, попахивало иронией. Мы оставалось осаждать Серафа, как самого разговорчивого среди остальных аль’шир, то и дело набиваясь с ним в дежурство. Это заметила Танайя, сделав не те выводы, и как-то отведя сопротивлявшегося парня в сторону, что-то высказывала, то и дело хватая за грудки и тыча в грудь. Иногда она зыркала в мою сторону, делала непристойный жест и возвращалась к разговору с едва отпирающимся Серафом. Эсвейт тоже не остался в стороне, хоть и держался так, будто ничего не произошло, но всякий раз, когда называли наши с Серафом имена, он хмурился, прищуриваясь, и провожал тяжёлым взглядом, от которого становилось не по себе. Неужели ревновал? Было приятно, думать о таком развитии событий, а когда Эсвейт пришёл сам, присел рядом, протягивая ладони к огню, я едва сдерживал улыбку. Захотел узнать, что нас связывает с Серафом?

      — Не связывайся с ним, — прозвучало это с некой угрозой в голосе и сиеновые глаза аль’ширы впились в мои. Я затаил дыхание. — Его семья поддерживает императора, и когда мы присоединились к джанару, отреклась от него.

      — А причём здесь я?

      — Общаясь с ним столь… тесно, — на щеках мальчишки появился смущённый румянец, — только укрепляешь слухи, что он следит за нами.

      Я фыркнул. Вот и вся суть мятежников: недоверие, толки и подозрение.

      — А что насчёт вас, — и я шутливо толкнул плечом, кивнув в сторону Сейбара, треплющего по шее мощного ящера. — О чём болтали?

      Эсвейт недоумевающе уставился на меня, затем фыркнул, закатив глаза, и поднял с земли небольшой камень.

      — Поступил приказ от герцога о моём переводе под командование Харданора, — камень затанцевал на пальцах и Эсвейт досадливо цыкнул. — Зачем Белым Плащам целый один аль’шира? Почему не пять или десять? Я не почтовый ворон, чтобы разносить письма по всей империи скучающим жёнам и любовницам. Дагхт!

      И швырнул камень в костёр, заставив пламя сердито выплюнуть оранжевые искры, затанцевавшие в ночной мгле. Кто-то повернулся к нам, но тут же потерял интерес, зарывшись поглубже в одеяло — даже на юге ночи становились холоднее с приходом осени. Эсвейт в свою очередь продолжал сидеть рядом и наши колени невольно соприкасались, отчего я чувствовал то ли радость, то ли разочарование от невозможности перебороть собственный страх и сделать что-то большее, чем заводить очередной бессмысленный разговор. И на глаза попался кувшин, принесённый кем-то из товарищей Серафа из деревни, явно тайно от джанара, и я потянулся за ним, поболтал, прислушиваясь к плеску внутри глиняных стенок — половина, хорошо, — и хитро улыбнулся, предлагая Эсвейту отпить. Тот удивился, затем хотел было отказаться, но передумал и взял кувшин и прижался губами горлышку. Я смотрел, как он делает глоток, затем проглатывает, морщась от кислого вкуса и выдыхает, раскрасневшись. Смотрел на кадык, дёрнувшийся волной над воротом рубашки, на то как единственная капля стекает по чистому подбородку и падает в траву. И твердил себе не делать глупостей, не пытаться испортить момент, когда у нас появилось что-то общее, пусть это и кувшин вина. А он утёр ладонью губы и протянул мне, ожидая, когда я разделю с ним вино. Не стал его мучить, сделал три больших глотка, чувствуя не только кислый вкус, но и лёгкое опьянение, накрывшее ватным одеялом, когда чужие руки выдернули у меня кувшин.

      — Мейза, его не стоит так пить, — зашипел Эсвейт, но я слышал в суровом голосе нотки беспокойства и широко улыбнулся, отмахиваясь.

      — Если ты не пьёшь, то мне приходится отдуваться за двоих.

      Тот хмыкнул, но сделал новый глоток. Мы передавали несчастный кувшин друг другу до тех пор, пока там остались капли, не способные нас удовлетворить, и даже не пытались разговаривать друг с другом. А потом он рассказал, как однажды спас Урлейва от разъярённых любовниц, как тот вступился за шлюху перед наёмником, и как стали кровниками. Он говорил и говорил, распалённый вином и горем, а сам невольно сдерживал слёзы, то и дело дотрагиваясь пальцами до глаз, думая, что я не замечаю. И чем больше я слушал, тем сильнее понимал насколько же сильно Эсвейт им дорожил. Урлейвом, которого не жаловали Сераф и Танайя, как и добрая часть аль’шир, но который был благороднее всех рыцарей, герцогов и богов. Никогда нельзя верить в безупречность, человек — существо грешное, тёмное и непостоянное, и я всё сильнее и сильнее злился, что никто так и не осмелился сказать, что на самом деле представлял из себя этот «кровник». Но я был таким же трусом и просто слушал, через силу выдавливая улыбку и смех, понимая насколько это важно для Эсвейта. Обнаживший себя перед убийцей, он доверил мне часть прошлого, а я всё больше сердился, скрывая истину за натужной улыбкой. Да-да, вот такой замечательный Урлейв, что на зубах скрипит, как от сахарных крошек. И шлюх спасает, и дам обольщает, и благородство из всех щелей, просто никем не понятый, один Эсвейт добился его признания. А ведь был неудачником, слабейшим из их так называемого выводка, и вот тебе раз — сдружились. Ох, и наивный же ты дурачок, Эс.

      А он, раскрасневшийся и пьяный, с блеском в глазах, смотрел на танцующие языки пламени, приковывая мой взгляд. И я решился, такой же раскованный и лёгкий, заворожённый мягким светом на коже, сделать первый шаг. Потянулся, подняв руку над головой, зевая, а после крепко обнял за плечи и притянул к себе, желая согреть. Под рубашкой, что носил Эсвейт, скрывались крепкие мышцы, от него самого пахло вином и луговой травой, и я прикрыл глаза, довольно улыбаясь, как меня резко отпихнули, отчего я от неожиданности съехал с бревна, больно ударившись выставленным локтем. Подскочивший на ноги Эсвейт смотрел на меня со смесью недоумения и страха.

      — Я… подожди, я не… — жалкое блеянье пьяного неудачника, а не попытка загладить ситуацию. Молодец, Славка, так держать.

      Я устало поднялся на нетвёрдые ноги, слегка покачиваясь, и отправился к своему спальнику, чувствуя, как что-то внутри меня исчезло, оставив горечь пустоты. Наверное, так умирает надежда.

      Утром, когда солнце ещё только забрезжило над горизонтом, Сейбар собрал всех и, оглядев нашу небольшую толпу с высоты камня, на котором устроился, наблюдая коршуном за вялыми, полусонными аль’ширами, огласил:

      — Палач отправляется со мной, — и презрительно глянул в мою сторону, оценивая, как я воспринял новость. — Остальные возвращаются в крепость. У некоторых появились дополнительные обязанности — исполняйте со всей ответственностью, ваш позор — позор янивара.

      Теперь он смотрел на Эсвейта и тот впервые принял этот вызов, не отведя взгляд. Мальчишка рос и клыки вместе с ним.

      — Седлайтесь, — отдал приказ джанар, хлопнул в ладоши и соскочил с камня.

      — И для чего на сей раз я нужен? — подойдя к нему, я недобро усмехнулся.

      Он смерил меня, прицениваясь, после насмешливо оттянул уголок губ и вручил свёрнутое в трубочку письмо, где аккуратным почерком тушью было выведено короткое, но ёмкое письмо.

      «Он прибудет в Чашу Эйгиль через два дня. Ты и наш невольный гость сопровождаете меня на встречу. Да хранит нас Светоносная»

      Сердце ухнуло вниз, а после вернулось на место и заколотилось так сильно, что я думал, вырвется из груди. От волнения вспотели ладони, пришлось поочерёдно вытереть о штаны, но липкий пот прошиб настолько, что казалось эту маслянистую плёнку не стереть. Тейрран будет на встрече и я увижу его, а значит, это шанс обрести свободу. Что это будет: выкуп? хитрая засада? торг? Он решил свести всё к дипломатии и не натравливать целую империю на четырёх сумасшедших герцогов, решивших откусить больше, чем могли? Я оглянулся в поисках Эсвейта, но нигде не заметил его светлой макушки, и отправился искать, пока была возможность поделиться радостной вестью. Только представь, Славка, свобода оказалась так близко, что я едва сдерживал себя от радости, переполнившей нутро, что это заметила Танайя, подозрительно прищурившись, когда я прошагал мимо с чересчур широкой улыбкой. Затем остановился, вернулся на пару шагов назад и присел подле собиравшей вещи аль’ширы на корточки. Та скривилась, явно не слишком радуясь соседству, сдунула свисавшую прядку и недовольно сложила руки на груди, ожидая, что я скажу.

      — Где он?

      — Посмотри под хвостом Аллаки, мейза, вдруг найдёшь.

      — Он отправится с тобой?

      — Если он захочет.

      — Мне нужно ему кое-что передать.

      — Неужели Поцелуй? Ты бегаешь по чужим кь’явхам подобно иссохай, — она убрала за ухо серебристую прядь и фыркнула. — Никто не может ублажить твой голод после фарри?

      Она смотрела с превосходством, осклабившись, но чем сильнее вытягивалось моё лицо от услышанного, тем больше блекла ухмылка, сменяясь тревогой. Я медленно поднялся, нависая над ней, и она в какой-то момент показалась такой маленькой, незначительной и слабой, что я мог оборвать её жизнь на этом же месте просто одним жестом. Что-то звериное, живущее внутри не меня — Ашрея, — проснулось, отвечая на вспыхнувшую злость. Танайя попятилась, сжав рукоять меча, но не осмелилась вынуть.

      — Хаста, — послышалось за спиной и мы вдвоём взглянули на стоящего позади меня Эсвейта с собранной сумкой, готового отправиться. — Говори.

      Я протянул письмо и тот взял его, бережно развернул и быстро пробежался глазами по строкам. На спокойном лице вдруг прошлась тень, затем он нахмурился и вернул мне, задумчиво глядя перед собой.

      — Эс…

      — В следующую встречу мы будем по разные стороны, Рей, — тихо проговорил он, а после сжал моё предплечье в неловкой попытке ободрить. — Я ни за что не уступлю тебе.

      Если это было прощанием, то лучше бы он ничего не говорил, молчал бы, недовольно буравя своими глазами, припоминая все обиды. Но он продолжал стискивать мою кожу, а после кивнул Танайе, закинув сумку на плечо, и влился в нестройные ряды аль’шир, обсуждавших по пути к своим ящерам последние дни. А я смотрел вслед, запоминая гордую спину, и чувствовал горечь.

      Отойдя от остальных, я достал из маленькой поясной сумки, что отдал Сераф, свистульку, сделанную кем-то из аль’шир по просьбе Танайи, ведь меч мне так и не вернули, а связь душ с Келфрой я не имел, и заиграл, ужасно фальшивя. Кто-то удивлённо обернулся, на раздавшиеся звуки ответили клокоча трое ишракассов, будто посмеиваясь. Но я ждал другого. И увидел, как огромная тень накрыла аль’шир, заставила заволноваться ящеров, вытянувших длинные шеи к небу, щёлкая узкими челюстями вслед появившемуся дракону, и приземлилась недалеко от меня, поднимая пыль и сорванные травинки, сгребая внушительными крыльями. Я подошёл к Келфре, положил ладонь на его тёплую чешую и прижался лбом, делясь радостью. Скоро мы окажемся свободны и я обязательно сделаю всё, чтобы Тейрран нашёл способ спасти Ашрея. С ним у меня больше шансов сберечь Эсвейта на поле боя, когда придётся столкнуться, чем без него. Пусть я и знал воздушный бой, но драконы не самолёты, их скорость и манёвренность уступали там, где преобладали машины, но разум давал преимущество, а таинственная связь усиливала его.

      Келфра, почувствовав мои мысли, медленно моргнул и обдавал горячей струёй сизого дыма, забавляясь. Кажется, даже улыбнулся. Я ещё раз похлопал по носу, забрался в седло и мы взлетели вслед за остальными, и впервые внутри ощущалась лёгкость.

      Через час мы с Сейбаром отделились, и янивар направился дальше, когда подлетевший к нам Сераф отвесил шутливый поклон, насколько позволяло седло, и уступил место Танайе, пожелавшей мне счастливого пути привычным жестом. Эсвейт, сидевший за её спиной, лишь кивнул, но что-то в нём неуловимо изменилось.

      Я прошёлся по шкуре кассры и мы широкой дугой сменили маршрут, отправившись куда-то на север, где возвышались горы, а под брюхом Келфры простирались города и маленькие деревеньки, соединённые тонкой нитью дороги. Я едва мог различить что-то невероятное, но всё же замечал причудливые рощи и останки древних замков, затерявшихся среди каменных уступов, русла рек и озёра, видел глубокую расщелину, тянувшуюся шрамом вдоль очередного горного хребта, и мёртвую землю, где не было ничего, кроме исполинской статуи существа, отдалённо похожего на человека c головой зверя. Множество рук и каждая вооружена каменным мечом или пикой, огромные рога откололись и теперь лежали у ног бесформенными глыбами, но гигант всё ещё внушал страх. Там, подле него раскинулись огни становищ — не городов и деревень, а палаток, будто устремившиеся в священную землю пилигримы разбили лагерь посреди каменной пустыни. Я видел кипящие вулканы, по чьим чёрным бокам стекали магматические реки, видел раскинувшиеся на километры болота, в мутных водах которых торчали останки поглощённых городов и огромных невиданных тварей. И всё это за день пути.

      Пейзажи сменяли друг друга и я дивился насколько же огромна империя, а ведь я увидел всего лишь малую часть. А ведь за границами находились другие земли, откуда пришли таинственные колдуны, дикие племена и сородичи здоровяка с бычьими рогами. И всё это растелилось передо мной, маня тайнами.

      После целого дня пути Сейбар направил ишракасса вниз, на поляну, где разбили лагерь, разведя костёр и бросив на траву лежаки. Над нами простиралось чернильное небо, усыпанное звёздами, которого едва касались огромные деревья, под чьей тенью могла уместиться целая деревня. Я слышал тревожные постукивания костей и нашёл на окруживших поляну ветвях привязанные потрёпанными временем и непогодой лентами черепа, в чьих глазницах набились светлячки. Они покачивались на лёгком ветру, стуча друг о друга, распугивая жуков и те взмывали в небо россыпью мягких жёлтых огней. Я бы сказал, что они безобидны, если бы не оказалось, что их привлекает кровь и отпугивает свет, и что эти твари больно кусаются, а если раздавить, то кожа жжётся и зудит от ихора. Всю ночь я гонял этих кровожадных тварей, то и дело подбрасывая в костёр заготовленный хворост, и с тревогой следил за покачивающимися в темноте черепами, и всё же на утро расчесал всё, до чего мог дотянуться. В отличие от меня, Сейбар такой проблемы не имел, перед сном намазав кожу вонючей, но действенной мазью, а потому лишь криво усмехнулся, завидев истерзанную ногтями шею и запястья.

      Весь оставшийся путь я представлял встречу с Тейрраном, подбирал слова, надеясь на благосклонность существа, о котором совершенно ничего не знал, кроме той теплоты, что принадлежала Ашрею. Получится ли вновь получить покровительство, как в тот раз? Поверит ли он мне и поможет? Рискнуть и раскрыть себя ради призрачного шанса помочь закованному в хрусталь спящему рыцарю? Как только Эсвейт оказался далеко, мои тревоги вернулись, наполненные страхом перед неизвестностью. Но я уверен, точно уверен, что Тейрран пошёл на встречу не просто так, не только ради переговоров, а забрать то, что ему принадлежало.

      Я ласково прошёлся по могучей шее Келфры и взглянул вниз, где посреди круглой чаши луга искрился костёр. Ни палаток, ни суеты множества людей — одинокий костёр и тонкая нить сизого дыма. Солнце медленно клонилось к горизонту, вычерчивая изломанные линии далёких гор, окрашивало блеклое небо нежными масками розового и золотого, заставляя меня прищуриться. Мы плыли над огромным лесом, простиравшимся на все стороны с редкими проплешинами полян и лишь где-то далеко заметил что-то небольшое — деревню или маленький городок, — притаившееся у подножья невысоких перьевых скал. Широкая река лениво огибала огромный валун когда-то отколовшийся от верхушки и скатившийся вниз, дополняя мирную картину фантастического пейзажа. Я видел мельницу, чьё колесо медленно крутилось, заставляя зеркальную гладь покрываться рябью, бредущий с пастбища скот, едва приметные столбики дыма, но Сейбар направился к единственному костру.

      Чем ниже мы спускались, тем чётче вырисовывались очертания стоящих друг напротив друга людей: трое по левую руку и двое по правую. Самого высокого и крепкого я узнал сразу — Первое Копьё. Без дракона, к моему удивлению, но, видимо, таковым было условие встречи. Второй носил костяную маску, напоминающую птичий клюв и его лицо невозможно было разглядеть, но я догадался кто это может быть — Ворон. Те самые таинственные шпионы, что наводнили лагерь Эорана, и о которых шептались у костра аль’ширы. Третьим оказался тот, из-за которого сердце в груди забилось чаще, заставляя поёрзать в седле. Тейрран. Он заметил нас и поднял голову, чтобы посмотреть на огромные тени появившихся рептилий, но тут же вернулся к разговору. Значит, встреча началась незадолго до нашего прибытия.

      Сейбар заставил ящера спикировать вниз и приземлиться недалеко от костра, не нарушая беседы своим присутствием, и я сделал тоже самое, хотя был готов сорваться под защиту нового императора, но камень, обнимавший шею, неприятно стиснул гортань. Сколько бы не пытался его ощупать, так и не понял каким механизмом скреплён и на какую магию реагирует. Страх оказаться с пережатым горлом был сильнее, чем желание проверить черту дозволенного. Тем более, когда свобода уже была почти что в руках.

      Я скатился с чешуйчатого бока Келфры, приземлился на мягкую траву и огладил морду дракона, улыбнувшись. Скоро, парень, скоро мы будем в безопасности, а ты дождёшься своего настоящего хозяина. Осталось чуть-чуть.

      — Если вздумаешь что-то выкинуть — сучонышу не жить, — джанар оказался рядом, почти касаясь плечом моего, но смотрел вперёд, на кого-то из тройки гостей. — Посмотрим, насколько тебе дорога его жизнь.

      Я оступился, но этого хватило, чтобы сбить темп и Сейбар оказался впереди. Ничто в нём не выдавало и толику слабости, не говоря о пустой угрозе. И я бы решил, что это блеф, ведь ни Сераф, ни Танайя, никто другой из янивара, не станут вредить одному из своих. Но… Я сглотнул появившийся ком.

      Охотясь на хищника, глупо думать, что он окажется простой добычей. И теперь, чтобы я не придумал, от моих действий зависит жизнь Эсвейта. В груди больно кольнуло. Страх. Тревога. Пустая надежда. Мы сблизились и это не ускользнуло от цепкого взгляда джанарского ублюдка, а следовательно и от герцога. Знают ли остальные как легко расточают их жизни эти двое?

      Я стиснул кулак, вмещая в него весь гнев и досаду, вскинул голову и направился к костру.

      — Разве жизнь подданных стоит кровопролития, ты ведь и сам не стремился к правлению.

      — Желания и обязательства редко идут рука об руку, — Тейрран бросил короткий взгляд, как только я остановился позади Эорана.

      Удивление. Разочарование. Пустота.

      Всё, что досталось мне за одно мгновение.

      — Истина кроется в этих словах, Ваше Величество, — смакуя новый титул дэва, герцог тонко улыбнулся. — Не находишь это иронией? Тот, кто не считался претендентом, вдруг становится императором, — история, о которой мечтают многие младшие сыновья и дочери.

      — Ясноокая улыбнётся каждому, кто готов повторить мой путь.

      — И ведь повторяют. Сколько старших сыновей было погублено амбициями их младших братьев и сестёр, — Эоран рассмеялся, но единственное, что появилось на спокойном лице Тейррана — острая холодная улыбка. — Империя изранена, так к чему последние дни агонии? Золотые времена давно прошли, власть богов замшела, нет более смысла приглядывать за теми, кто крепко стоит на ногах.

      — Родитель всю жизнь присматривает за своим чадом.

      — Этот договор слишком стар, а кровь скрепивших давно превратилась в прах. Более нет причин ему следовать, — Эоран вдруг склонил голову набок, разглядывая лицо Тейррана хитрым прищуром глаз. — Если только не алчность.

      — Надеешься столь грубой уловкой очернить стремления нового императора? Не этим ли ты дурманишь головы своим недалёким последователям? Тем, у кого нехватку ума восполняет вера в свободу. Не нужно быть курдайским провидцем, чтобы разглядеть бронзу под налётом золота. Твоё шествие обречено, Эоран. Наёмники лживы и непостоянны, южные племена кровожадны и слепы, предавшие империю Вороны не подчиняются тебе. — Рядом со мной вздрогнул притаившийся мальчишка, которого я не сразу заметил. Не особо высокий, ровесник Эсвейта, он нервно крутил на пальце кольцо из того же камня, что и мой ошейник, и походил на уличного воришку, чем на советника или оруженосца. — Даже твоя свита — сплошь предатели, и единственное, что у тебя есть, — вера твоих слуг в слепого бродягу.

      Тейрран повернулся спиной к стоявшему герцогу.

      — Ты готов обречь тысячи людей на борьбу друг с другом?

      — Твоя мятежная возня не более, чем желание юнца стать равным божеству. Я говорил тебе это в тот раз, но стоит напомнить: насекомое никогда не приблизится к величию дракона.

      — Может быть так, а может, что одного дракона всё же пленило жалкое насекомое.

      Тейрран обернулся, встретился со мной взглядом, выждав паузу перед ответом, словно оценивая собственные невысказанные слова, и потянулся забрать поводья:

      — Разочарование не станет удивлением, когда знаешь натуру предателя.

      Разговор, длившийся слишком мало для переговоров и слишком долго для выкупа, вдруг закончился, когда я осознал, что это всё. Тейрран не пришёл за Ашреем, его целью не была даже попытка свести войну к минимуму, найти компромисс, а убедиться, что тот, кому он доверял, стоит подле врага, а я даже словом, жестом не смог показать, что вынужден быть здесь. Тупоголовый баран. Нужно было действовать, но как? У меня не было времени написать письмо, я даже не задумывался о другом исходе, уверенный в собственных желаниях. И пусть Тейрран умён, но когда предаёт близкий человек, тогда нет места логике — сплошные эмоции. И я вдруг отдался возникшей идее, совершенно не понимая, к чему это приведёт и не окажутся ли мои мозги на чопорном одеянии императора. Жаль, конечно, но, может, это будет началом совершенно иной истории.

      — Тейрран!

      Он замер у лошади, готовый было взобраться в седло, но остановился и повернулся ко мне. Такой спокойный, равнодушный и совершенно не излучающий тепло, которое окутывало при каждой встрече с ним. Поймав чужие взгляды я вдруг оробел, втянул полную грудь воздуха, чувствуя, как внимательно за мной следят Эоран с джанаром, и сделал первый шаг, затем второй, третий, наполняя сердце уверенностью в собственном глупом плане. Если всё именно так, как я думал, если Ашрей хоть что-то значит для Тейррана, есть шанс выбраться из этого дерьма.

      Я достиг его в оставшиеся пять шагов и никто даже не подумал остановить, даже не окликнул, не пригрозил, в недоумении провожая Второе Копьё взглядами. Тейрран оставался неподвижен, не дрогнул когда моя ладонь легла на шею, притянула, и я прижался к его сомкнутым губам с таким отчаянием, будто это последнее, что мне дозволили сделать. Тейрран не дрогнул, не оттолкнул, зато я услышал смешки и недовольное ворчание кого-то из невольных зрителей.

      Прервав поцелуй, я обнял ладонями лицо Тейррана, всмотрелся в глаза, ища в них хоть немного прежнего тепла, и выдохнул:

      — Янмехе арьху ке’нея.

      Зачем я это сделал? Может, отвести беду от Эсвейта. Может, насмотревшись фильмов, поверил в работоспособность подобного решения. Не знаю. Но, как и в саду, он не ответил, продолжая смотреть на моё раскрасневшееся от стыда лицо. В груди кольнуло разочарование. Неужели, увидев Ашрея подле мятежников, не выслушав историю, не узнав как он, Тейрран так просто выбросил из сердца все чувства? Какая-то часть меня отказывалась в это верить, но дыхание дэва оставалось ровным, губы недвижимыми, а сам он смотрел на меня с отрешённым спокойствием, будто сейчас произошло нечто обыденное, совершенно незначительное, вот только уставившиеся на меня люди доказывали обратное. Ещё никогда я не видел столько неприязни, презрения и насмешки в чужих глазах, как сейчас. Единственный, кто опустил взгляд, избегая меня, был мальчишка, прибывший с Эораном, и Ворон, за чьей маской я не смог ничего разглядеть.

      И всё же Тейрран ожил, потянулся ко мне и я шагнул навстречу, прижимаясь щекой к раскрытой ладони, чтобы ощутить единственное нежное касание, будто прощание, а после — боль в груди.

      Резкую, глубокую, до тошноты острую.

      Меня распирало от жара и агонии, кости горели пламенем, кровь кипела, а рот судорожно хватал воздух, но его не хватало. Рыба, выброшенная на берег, — вот кем я себя ощутил, упав на колени и царапая горло, цепляясь за ошейник и раздирая кожу до крови. Сердце забилось так, что могло проломить рёбра. Страх стискивал грудь, обволакивал льдом, сжима в костлявой хватке органы. Но никто не осмелился даже сдвинуться с места. Они смотрели на меня и молчали, пока я скрёбся, пытаясь втянуть в себя воздух.

      И над поляной, окутанной наступившим мраком, раздался глубокий, пронзительный рык огромного существа. Сама земля содрогнулась от силы и боли, сочившейся из глотки вздыбившего спину. Напуганные птицы взвились в небо, и тут же часть из них утонула в огненной струе, осветившей ночь.

      Келфра корчился, как и я, от дикой агонии, рыл землю, бил хвостом, изрыгая огонь. Его крылья подняли вихрь, едва не сбивший с ног поражённых увиденным людей. Они боялись, как и я, как и дракон, но никто не осмелился ничего сказать. Тейрран, выставивший вперёд руку, указывая на страдающего Келфру, больше не смотрел на меня, поглощённый муками огромного существа. Его словно не трогала предсмертная картина, где огонь волнами расходился по траве, поглощая красоту природы, превращая в пепел. Мой сиплый хрип затерялся в последнем, самом пронзительном, почти человеческом, будто предсмертный хор тысячи умирающих, крике Келфры, и тот рухнул посередине выжженной земли, стоило дэву сжать пальцы в кулак.

      Меня отпустило, но от боли, пульсирующей в голове, мутило, ноги едва держали, но я бросился к единственному существу, кто связывал меня с Ашреем, и тут же рухнул. Обессиленный, жалкий, одинокий. Я смотрел в затухающий золотой зрачок Келфры, цепляясь за траву и пытаясь ползти через боль, до крошащихся зубов сжимая челюсти. И опоздал.

      Издав последний протяжный вздох, Келфра замер.

      — Так похоже на тебя, — наблюдавший за всем Эоран покачал головой. — Избавляться от вещей, когда они становятся бесполезны.

      Он подал знак Сейбару, кивнул мальчишке и развернулся, намереваясь уйти прочь.

      Меня, обезумевшего, застывшего в полузабытье, подняли и заставили идти, придерживая за пояс. Чужие голоса сплелись в неразборчивый шум, накатывали волнами тошноты, но я не слушал.

      Когда-то Ашрей назвал меня предателем, сказал, что мои слова не дороже дерьма, что я несу беды. И теперь, чувствуя внутри пустоту, я впервые захотел умереть. Ведь всё, что я мог спасти, уничтожил едва ли не собственными руками.

      Прости меня, мой старый друг, тебе не суждено узреть то будущее, что ждало с рассветом.