Впервые асшах’гехар оказался таким пустым и тёмным. Мёртвым. Безжизненным. Брошенным.

Я стоял у потухшего костра, что никогда не переставал греть меня в долгие моменты одиночества и за короткие беседы с Ашреем, а позже с Келфрой, и смотрел в серый пепел угасшей надежды. Боль всё ещё пульсировала под кожей, колола сердце, я чувствовал её отголоски, но не обращал внимания, все мысли были заняты злостью.

Ненавистью.

Гневом.

Я искал помощи у того, кто был способен всё исправить, найти решение, сотворить невероятное дарованным ему могуществом, но вместо этого существо, казавшееся добрым, уничтожило последнее, что связывало меня с Ашреем. И горькая злоба наполняла меня, затапливала безжизненный мир, всё ближе и ближе подкатывая волнами холодных вод. А я продолжал смотреть, как чёрная гладь скрывает кострище, ласково касается щиколоток, поднимается выше и выше, поглощая сантиметр за сантиметром.

Наивный дурак, и чего я хотел добиться, доверившись двуличной мрази? Как я мог заткнуть уши и не слышать тех слов, что говорил Эсвейт и остальные? Предупреждения, предупреждения, предупреждения… Все они были правы, а я думал, раз Ашрей верит ему, то это взаимное чувство. Сука!

Мне говорили, что нет злых людей, но есть причины, толкающие их на плохие поступки. Что не стоит судить за то, в чём не разобрался, что следует понять, почему это произошло. Но здесь и так было ясно, как день: Тейрран плевал на людей, на маленьких никчёмных созданий, судьбами которых забавлялся лишь потому, что мог. Ребёнок с божественными силами, социопат, возомнивший себя кем-то большим, чем есть. Ублюдок. Выродок. Сука.

Пусть этот мир тонет. Пусть идёт ко дну вместе с Ашреем и той пустотой, что осталась после него и Келфры. Пусть. Я не смог защитить, не смог оправдать возложенную на меня ответственность, но смог стать гибелью для единственных, кто оберегал меня, возился, как с неразумным ребёнком, терпя и покрывая. А я всё уничтожил. Из-за наивности и собственной тупости. Потому, что верил в искренность чувств Ашрея, в взаимность между ним и этой тварью. А вместо этого подставил под удар. Дурак. Какой же я дурак. Ничтожество, не способное защитить хоть кого-то. Даже от самого себя…

Вода всё прибывала и прибывала. Поднималась выше, затапливая берег. Уже достигла колен, середину бедра, была по грудь. Её вкус — солёные слёзы. Печаль разлуки, неоправданные надежды, губительная вера и разбитые мечты. Я не чувствовал под ногами земли, вокруг было черно, а тело медленно падало вниз.

Я сомкнул веки и растворился в этой тьме. Потерявший всё не имеет сил бороться. Не теперь, когда нет ничего, что было дорого.

Я чувствовал спокойствие. Принятие неизбежного. Собственный конец.

Я тонул в горькой жалости к себе и собственной доверчивости, а после…

Перед глазами предстал Эсвейт. Его мрачный, но решительный взгляд, упрямо сжатые губы. Его стойкость. Его воля. И я почувствовал маленькую искру внутри себя. Жалкий трус, решивший опустить руки, как можно быть достойным того, кто не сломался будучи в плену, будучи на цепи, будучи отречённым собственными товарищами? Разве всё то, что я заварил, оказалось зря? Опустить руки и тихо сдохнуть, скуля от собственной беспомощности, когда какой-то пацан смог вынести всю тяжесть плена и недоверия братьев и сестёр, а после вновь заручиться их поддержкой? Таким я себя видел, надеясь занять место в сердце Эсвейта? Таким он должен меня увидеть?

Ты так ничему не научился, Славка. Столько лет прошло, а продолжаешь бояться и прятаться. Казаться и быть — разные вещи, пора уже понять это. Пора стать не жалкой дрожащей тварью, а кем-то большим. Из мыши превратиться в дракона. В кассру.

Глаза распахнулись и я увидел сквозь чёрную толщу далёкий манящий свет. Взмахнул руками, всколыхнул огромную массу, замолотил конечностями, поднимаясь к яркому источнику, пожирая глазами, не отворачиваясь. Всё выше, выше и выше. Пока не ощутил в ладони тяжесть меча. Пока мои плечи, грудь и ноги не обняла крепкая сталь доспеха.

Я сделал глубокий вдох и вода отступила. Схлынула назад, обнажая новый, переродившийся мир.

Мой мир.

Я сжал пальцы на рукояти вспыхнувшего огнём клинка и жажда возмездия заполнила чёрную пустоту.

***

— Тебе здесь нечего делать. Убирайся.

— Я не уйду.

— Хаста! Садхи.

— У него жар, джанар. Ему нужен лекарь. Никто не хочет…

— Ты слишком сильно волнуешься за него. Может, всё то, о чём я слышал, истина, в которую я зря не верил?

— Джанар…

— Пошёл вон.

Я с трудом разлепил глаза и мутная плёнка спасла от яркой вспышки солнца, на мгновение мелькнувшего в проёме распахнутой кем-то двери. Хотелось пить. Губы — сухие и потрескавшиеся, — даже шевелились с натугой, будто я лежал без сознания долгие сотни лет, а не… Кстати, а сколько?

Полувздох-полухрип. В горле заклокотало и я с тяжёлой усталостью опёрся на локоть, пытаясь приподняться.

— Рей?

Я дёрнулся и дрожащая рука подвернулась, но не успев упасть, я нашёл опору в чьих-то горячих ладонях. Меня знобило, била дрожь, в голове гудело и острая боль иглой пронизывала лоб от каждой мысли, что я вспомнил свои позорные годы, залитые водкой. Похмелье. Это было что-то сродни ему. Я пытался сфокусироваться на лице — одно размытое пятно, издающее звуки, — и почувствовал, как из самого желудка до горла что-то поднимается. Меня замутило, закружило, я с силой оттолкнул от себя человека и тут же перегнулся, изрыгая желчь. Кислая вонь забилась в ноздри, отравляя и без того тяжёлый, удушливый воздух.

— Подожди.

Смоченная тряпка коснулась лица, мягко обтёрла его, стёрла пузырящиеся в уголках рта слюни, что я на мгновение почувствовал себя жалким недееспособным стариком. Тело совсем ослабело.

— Вот, пей.

К губам поднесли плошку с водой и я с жадностью её опустошил, протянул назад и выпил вторую. Половина пролилась на грудь, половину я фыркая и давясь заливал в глотку, но третью уже пил спокойнее. Трезвость ума постепенно возвращалось. затем меня уложили на жёсткую солому, подложили под голову свёрнутый плащ, вонявший потом и давно не стиранной шерстью. Я закрыл глаза и погрузился в сон.

Второе пробуждение далось легче. Зрение вернулось достаточно быстро, как и все чувства, заставив захлебнуться позывами рвоты от вони, царившей вокруг меня. Я боялся открыть глаза и обнаружить себя в дерьме, ещё больше — в собственном, но поднимаясь осторожно и всё же осмелившись оглядеться, облегчённо вздохнул: одежда на мне была чистая, на полу свежая солома, а единственное ведро для нужды стояло, если заполненным, то не до краёв. Мухи над ним вились, противно жужжа, и я не решился исследовать очаровательнейший элемент скудного интерьера.

О, я начал шутить, это хорошо.

Оглядевшись ещё раз, я увидел у входа свежую горсть соломы и тёплый плащ. Таким же был укрыт я. Тот лежал скомканным в ногах, которым было довольно-таки жарко, а вот тело зябко поёжилось. Я осторожно спустил ступни на колючее сено, пошевелил пальцами, ощущая противный холод каменной кладки, и поднялся. Меня пошатало из стороны в сторону, затем я прошлёпал ко входу, но нужда, проснувшаяся по дороге, подвела к ведру. Брезгливость передёрнула всего меня, пока я аккуратно отодвигал пальцами ног почти пустое ведро в угол, чтобы хоть как-то ощутить себя в приватности. Распустил завязки, расслабился и тут за дверью засуетились, два силуэта заскользили по каменному полу, и кто-то осторожно приоткрыл дверь. Голова Серафа показалась в щели, он нахмурился, затем повернулся ко мне, поймав с поличным по малой нужде, удивлённо уставился, округлив глаза и, охнув, скрылся из виду. Ощутить стыд я не успел, а вот мысль, что сейчас ворвётся Танайя, слишком сильно меня захватила, заставив с опаской коситься на дверной проём и делать свои дела быстрее. Я ощутил холодок нарастающего напряжения. Быстро привёл себя в порядок, отёр руки о штанины с чувством лёгкого омерзения, и всё это удивительно вовремя — Сераф появился вновь. Воровато огляделся по сторонам и вошёл.

— Вижу, очнулся, — с кривой дружеской улыбкой произнёс аль’шира и упёр руки в бока, оглядываясь. — Как спалось? За плащ можешь поблагодарить позже, но достать его оказалось не так-то и просто. Знал бы ты чего нам это стоило…

— Где Эсвейт? — первое, что я спросил, разлепив губы и собравшись с силами.

Сераф помрачнел. Сквозь маленькое окошко у стены, где располагалась моя неудобная кровать, сочился дневной свет, падая на лицо аль’ширы и что-то мне в нём не понравилось. Что-то тревожное ощущалось в его позе, как он отводит глаза, стараясь не встречаться со мной.

— Сераф.

Я сделал к нему шаг и тень угрожающе легла на его гибкую фигуру, заставив инстинктивно дёрнуться. Он не то, чтобы испугался, скорее хотел увеличить расстояние, чтобы не оказаться на траектории внезапного удара. Я бы и сам так поступил, окажись в одной каменной клетке с кем-то опасным.

Опасным… слово приятно скользнуло на языке, заставляя почувствовать внутренний огонь. Мой собственный. Рождённый из отчаяния и воли.

— Он занят, — уклончиво ответил Сераф и тут же добавил, заметив, как мои брови мрачно сошлись на переносице. — Но он придёт. Я ему говорил, что это слишком рискованно и что его уже ловили… Да что там говорить, сам джанар его здесь застукал, — кончик языка взволновано облизнул нижнюю губу. — никто просто не хотел связываться с тобой. Все думали, что ты… ну… понимаешь… никто не ждал, что…

— Думали, что я сдохну?

Сераф облегчённо выдохнул и кивнул.

— Твоего кассру убили, ты должен был сойти с ума, а это угрожало всем, кто оказался рядом, кого бы ты мог воспринять, как противников, врагов…

— Если я был так опасен, какого чёрта я тогда здесь?

— Я не знаю. Слышал, это всё приказ Его Светлости, — Сераф запустил пятерню в свои волосы и взъерошил их. — Можешь пойти к нему и спросить.

Вдруг осёкся и виновато развёл руками:

— А нет, не можешь, ты ведь под замком.

— Но ты сейчас стоишь здесь, почему я не могу выйти?

— Из-за десяти тысяч мечей в ножнах? — отведя взгляд, засмеялся Сераф, но вышло натужно. Я не улыбнулся, да и он вдруг замер, прислушиваясь к быстрым шагам, и резво отскочил к стене. — Или одного очень злого аль’ширы.

Я посмотрел на дверь, что тут же распахнулась, вторя словам Серафа и являя мрачного, словно грозовая туча, Эсвейта. Сердце сделало треклятое «ту-дум», пропустило удар и через долю секунды запустилось в таком волнительном танце, что я побоялся, как бы не выскочило от такого. Я испытал не просто облегчение — радость, настоящую неподдельную радость видеть лицо человека, который знал меня едва ли не с первых дней невольного пребывания в этом мире. Я развёл руки, шагая к Эсвейту, собираясь сграбастать в медвежьи объятия, не видя ничего и никого больше, когда крепкий кулак аль’ширы выбил из меня весь дух. Впечатался крепко, с короткого размаха и поворота корпусом, что сделало его ещё более сокрушительным. Я почувствовал острую боль, выплюнул остатки воздуха и скрючился, хватаясь за солнечное сплетение. То горело, не вдохнуть — не выдохнуть, а Эсвейт смотрел на меня из-под насупленных бровей с такой обидой, что я готов был раскаяться во всех преступлениях, что успел совершить Ашрей и его неизвестные родственники с Тейрраном вместе взятые.

— Я говорил тебе — от них нельзя ждать милости, — отчеканил аль’шира и поджал губы. На краткий миг в сиенистых глазах мелькнуло беспокойство. — Ты мог умереть!

— Но не умер же, — хрипло процедил я, криво улыбаясь и показывая большой палец. — Всё хорошо, Эс. Мне не больно.

И едва не рухнул из-за подкосившихся ног — один тычок и такая позорная картина в глазах невольных свидетелей. Тело Ашрея всё ещё было слабым. Меня пробил озноб, помутнело в глазах и я покачнулся, успев схватиться за подставленное Эсвейтом плечо. Парень стоял рядом, придерживая, и помог доковылять до кровати и сесть.

— Ты даже не понимаешь, как рисковал, — продолжил Эсвейт сразу же, как присел рядом, заглядывая в лицо в надежде на понимание его слов.

— Ещё немного и я начну думать, что ты беспокоишься обо мне.

Я выдавил самый наглый оскал из всего, что мог в момент, пока боролся с болью, но та довольно быстро отступила, позволяя мне вдохнуть царящую кислую вонь свободно. Даже не знаю что лучше: дышать помоями или не дышать вовсе.

— Тебе повезло, что Его Светлость забрал тебя, — Эсвейт вдруг замолчал, опустил взгляд и тихо проговорил. — Я сожалею о твоём драконе.

— Келфра. Его звали Келфра.

Я вцепился пальцами в плечо аль’ширы, с небольшим трудом поднялся и взглянул на прижавшуюся к дверному косяку Танайю. Та грызла сочный плод, жуя и аппетитно похрустывая каждым кусочком, что я едва не захлебнулся от слюны. Голод дал о себе знать и в животе заурчало. Она заметила это и недобро улыбнулась. Подвох я ощутил с того момента, как её рука скользнула за спину в сумку на поясе, что-то нашла и швырнула в мою сторону. Я инстинктивно поддался вперёд и поймал. Что-то похожее на круглое небольшое яблоко с тонкой ворсяной шкуркой, которую я начал чистить, продавливая податливую плоть ногтями и обливаясь бесцветным соком. Она рассмеялась настолько открыто и беззастенчиво, что уши вспыхнули сами по себе от чувства неловкости.

— Он и правда, как новорожденный жеребёнок, — хохоча выдавила из себя девчонка и стёрла с глаз выступившие слёзы. Вот ведь… — Идём, герцог долго ждать не будет.

Эсвейт кивнул, поднялся на ноги и мы вчетвером вышли из невысокой деревянной пристройки, прошли вдоль вольеров, где дремали здоровенные мускулистые псы, размером с крепкого кабанчика. Их шкуры были покрыты узорами засохшей краски, сами они лениво отбрехивались на наше присутствие и теряли интерес, провожая мутными взглядами пустых глаз. Одна из этих псин зевнула и я увидел чёрную пасть, мощные челюсти и огромные — в мой палец, — клыки. Они влажно блеснули и я тут же постарался не представлять какие раны может оставить подобная варежка. Хватало и того, что я увидел.

— Гарги, — с неприязнью протянул шедший позади меня Сераф и поёжился. — Я слышал, их вскармливают человеческим мясом, чтобы они привыкли к его вкусу.

— А я слышала, как эту байку тебе скармливал тщедушный торговец, обдуривший на горсть сафидов, пока ты глазел на статуэтки голых богинь.

Сераф обиженно фыркнул под наш добродушный смех и отвернулся, закинув за голову руки. Эсвейт шёл рядом со мной и я испытывал небывалый прилив сил, что готов свернуть горы, если это потребуется. Тело Ашрея впервые чувствовалось так хорошо, словно было моим. Теперь уже моим. Я поднял ладонь и медленно сжал в кулак, ощущая мощь, таящуюся в пальцах. Мои уши улавливали звуки молотов и точильных кругов, десятки диалектов, тысячи голосов, шаги, трепыхающиеся флаги, ржание лошадей и скрип повозок — я слышал столько всего и так отчётливо, а нос улавливал множество оттенков вони и ароматных запахов, смешанных в жуткий коктейль под названием «военный лагерь».

Всё кишело людьми: раскрасневшиеся от усталости и солнца солдаты таскали мешки с обозов, работали чадящие кузни, строители копошились муравьями у старых стен, латая дыры, женщины носили воду и кашеварили, часть из них возвращалась с корзинами постиранного белья, переговариваясь между собой, по улицам сновали псы и мальчишки, увязавшиеся за наёмниками в поисках славы. На одной из башен я увидел флаги: лазурный сторожевой пёс на серебристом фоне смотрел в даль с трепыхающейся ткани, соседствуя с белым туром, купавшемся в кроваво-алом море, скрещенными кузнечным молотом и мечом, над которыми висела голова кабана, и расправивший крылья золотой орёл на синеве. Четыре главных мятежных Дома. Остальные — мелкие рода, пошедшие за своими вассалами. Замерший, чтобы разглядеть получше флаги, будто впервые увидевший нечто подобное, я невольно задумался над тем, а получится ли у этих мужчин и женщин добиться своего? Они денно и нощно работают на благо своих господ, решивших бросить вызов, им не интересна политика, скрывающаяся за этим переделом территорий, а благородная цель, о которой так пылко вещают с помостов и лестниц красноречивые проповедники. Оборванцы с грязными ногами и неухоженными бородами безумными глазами сверлили сбившихся в кучу людей и говорили, говорили, говорили. О свободе, о рабских оковах, о гнёте чудовищ, что заставили себя считать богами. И чем больше я прислушивался, тем сильнее во мне разгорался огонь, превращаясь в пожар. Хотелось схватить оружие и влиться в марш таких же отчаянных, но смелых людей, выжечь огнём грязь, въевшуюся в умы рабов, покорных белоликим фарри, вырезать скверну с лица земли. Злые возгласы и поднятые кулаки говорили о подобном стремлении и возвышающиеся над толпой безумцы смеялись и лишь сильнее распыляли чужое стремление.

Мы шли мимо всего этого, и я впервые ощутил жизнь настолько ярко. Тренированное тело Ашрея скрывало столько возможностей, что руки сами хотели ощутить вес меча, а я узнать — сохранилась ли мышечная память. В голове полно различных знаний, которые с трудом удавалось разобрать, мешанина из всего полезного и бесполезного одновременно. Ашрей имел отличное образование, но особенно хорошо он знал ночное небо с его созвездиями и небесными телами. Я догадался откуда у него могли быть такие познания и тут же скривился. Настанет день, когда мы с Тейрраном вновь встретимся, и я заставлю его заплатить за предательство.

стиснул кулак, вымещая всю нахлынувшую злость. Втянул воздух и медленно выдохнул сквозь зубы, успокаиваясь. Не время, нужно держать себя в руках, нужно приспособиться, набраться опыта, найти союзников. Одному мне не выстоять против такого существа, что говорить о магии, которой Тейрран смог убить Келфру, лишь посмотрев на него. Если такое случилось с целым драконом, то что станет со мной? Я тряхнул головой. Не время, мысленно повторил и поднял взгляд.

Жизнь, бурлившая внутри древней крепости, выплёскиваясь за стены, где лагерями стояли уцелевшие наёмники: разношёрстный сброд, пугавший своим видом простых горожан. Я лишь обрывками слышал какие-то слухи о жертвоприношениях и язычниках, о недовольствах и магии, пока Эсвейт вёл меня через площадь в сторону возвышающегося донжона. Позади то и дело перешучивались двое аль’шир, беспечно подкалывая друг друга. Острая на язык Танайя и мягкий Сераф казались настолько гармоничными, что я хотел было предложить им заняться друг другом, как невольно оступился, вырвав из толпы знакомую фигуру. Мальчишка, что был с Эораном в тот вечер, когда я потерял своего последнего друга. Он шёл через толпу, сжимая в руке небольшой мешок, куда-то торопясь, и его фигуру едва заметно окутывала чёрная дымка.

— Всё хорошо? — Эсвейт бросил косой взгляд на меня и я рассеяно кивнул. — Ты его знаешь?

— Он был там.

— Он? — Эсвейт задумчиво хмыкнул, не выпуская из поля зрения парня.

— О, это один из Норы. Муарт! — вмешался Сераф и приветливо помахал тому рукой. Парень повернулся к нам и ответил кивком, но стоило мне сделать шаг в его сторону, тут же скрылся в толпе.

— Не много ли у тебя знакомств? — недовольно спросила Танайя, сложив руки на груди.

— У тебя будет столько же, если станешь чуточку дружелюбнее, — и широкий оскал Серафа быстро сменился на гримасу боли, стоило острому локтю девушки впиться в рёбра друга.

— Идём, мы его успеем отыскать, — словно ощутив моё желание, Эсвейт тихо напомнил о цели и я, кивнув, направился вслед за ним.

Главная башня, где разместились военачальники и герцоги, оказалась на вид не слишком высокой, но просторной, с толстыми стенами и маленькими бойницами, через которые просачивался свет. Он падал на голые каменные стены, лишённые украшений, и лишь канделябры хоть как-то оживляли удручающее зрелище, освещая царившую серость. Лазурь и серебро на табардах стражников перемежалась с белым туром на алой ткани, показывая кому выпала честь охранять покой важных лиц. Нас пропустили без каких-либо препон, но Танайя и Сераф предпочли остаться на площади и присоединиться к своим, оставив нас наедине. Эсвейт был решителен, серьёзен, но не мрачен. Кажется, что тот вечер у костра ничуть не расстроил и не отпугнул его, а осознание его беспокойства грело душу.

Мы остановились у резной двери, охраняемой солдатами ар-дел-Варрена, Эсвейт назвал наши имена, цель прибытия и один из них отступил от двери, но аль’шира остался позади. Дальше ты сам, говорил его взгляд и мне сделалось не по себе.

— Мы лишились поддержки Ургардов, Этельдеров и Бреннардов, — я встал у стены, стараясь быть таким же незаметным, как и стоявший недалеко от меня канделябр. Крепкий, одетый в простой камзол, подпоясанный ремнём с ножнами, мужчина, которого я не видел по первой встрече в шатре герцога, убрал с разложенной на столе карты три флажка. — После казни этих двух идиотов многие предпочли занять выжидающие позиции. И если мы ничего не предпримем, лишимся последних союзников.

— Фа-Ниссы хоть были скудны умом и алчны, но благодаря им у нас была хорошая поддержка, — заметил старик, кажется, его звали Олехад вар-де-Арс. Он поглаживал бороду, прищурившись разглядывая стол, и мрачнел с каждой секундой. — Пока Аэлерд восстанавливается, часть торговых караванов идёт через подконтрольные нам земли. Но если мы затянем, если будет угодно этому мальчишке, тар-Амор оправится быстрее, чем мы ожидаем.

— И что с того? — оборвал первый. — Нам не удалось покорить его в первый раз, не удастся во второй. Вы все это знаете. Седьмой принёс весть, что туда уже направляются имперские полки.

Атмосфера отчаяния. Загнанные в угол, они пытались удержать в руках то, что осталось от их армии, но вместо этого загребали песок и смотрели, как он утекает. Казна пустела также быстро, чего не скажешь о доходах.

— Раз мы не смогли склонить тар-Амора силой, сделаем это нуждой, — Эоран склонился над картой и обвёл её часть ладонью. — Все окрестные города слабы и сдадутся без боя. Пополним наши войска свежей кровью, а наёмников накормим их золотом. Те, что будут сопротивляться, предадим огню.

Олехад хотел возразить, но встретившись со взглядом Мятежного герцога, не решился.

— А имперские полки?

— Среди них есть драконы и ишракассы?

— Нет, — из тени раздался голос и я зябко поёжился, ощущая неприятный холодок.

К столу, где были герцоги, подошёл тот, кто назывался Седьмым и кого я впервые увидел. Будто явившись из самой тьмы, он предстал перед Эораном и коротко поклонился, не опуская насмешливого взгляда. Светлые волосы, голубые глаза на бледном лице, весь в чёрном, и лишь амулет сверкал золотом посреди этой тьмы. Ворон. Седьмой. Я почувствовал опасность, пришедшую с ним, его силу, и непроизвольно вцепился в воздух, где должен был висеть меч.

— Ни драконов, ни ишракассов, — повторил Ворон и тон его голоса мне совсем не понравился. Чересчур уверенный, даже насмешливый. — Лишь три тысячи наспех собранных пеших солдат. Прекрасная цель, чтобы показать свою мощь.

— Или ловушка, в которую бездумно попадём по указке пернатой крысы, — рыкнул первый.

— Олехад, ты встретишь их на равнине близ Анджора, — палец Эорана уткнулся в какую-то точку и прочертил короткую прямую линию. — Сейбар и половина прибывшей исдари в твоём подчинении. И в этот раз не позволь мягкости одурачить себя. Валсир и Ибрах, вы возьмёте пять тысяч пеших и Белые Плащи. Захватите все близкие к Аэлерду города и подчините нашей воле. Силой или словом — мне всё равно.

— Оттен, Айвер и Миранрид уже обезглавлены, — от мерзкой ухмылки Седьмого я испытывал особую ненависть, слишком уж он напоминал скользкого ужа, способного как предать, так и убить исподтишка. — Оттгод охвачен пожаром мятежа. Нордоран оказался хорошим примером того, как поступают обезумевшие боги.

От упоминания погибшего города дыхание перехватило. Значит, вести о случившемся разлетелись по империи и теперь для некоторых мятежники — лучший выбор нежели жестокий император. С одной стороны мне стоило бы радоваться — были те, кто готов отдать жизнь, но не склониться перед столь безжалостным ублюдком, но с другой сердце почему-то сжалось от боли.

— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь. Мы и так понесли большие потери, а предательство тур’шалаха заставило других присмотреться к имперскому дракону. нам следует искать союзников, а не отпугивать их.

— Победа, Олехад, кормится жертвами, как виновных, так и безвинных. К тому же на нашей стороне сама судьба. Ты слышал провидца. Мы получим то, что так жаждем.

— Слепая вера в безумца не красит тебя, — я нашёл взглядом молчавшего до этого момента надменного засранца, от вида которого сводило зубы сильнее, чем от Тейррана, и невольно подобрался, готовясь к драке, которой даже не намечалось. — Тебе нечем платить наёмникам, союз с Норой не приносит никаких результатов, а твоя затея с кассрой оказалась провальной. Отдать в руки фарри единственную мощь, способную хоть как-то уровнять силы — о чём ты думал?

— Не смотря на свои выдающиеся качества, Ибрах, очевидное всё так же ускользает от тебя, — мягкий голос Мятежного герцога прятал колкость, будто завёрнутый в шёл кинжал, что даже я не сразу почувствовал насмешку, а вот белоплащовая задница ещё как.

— Ты насмехаешься над нами, словно видишь куда больше, чем Владыка, вот только мне всё больше кажется, что истинная цель далеко не в свободе, о которой так охотно проповедуют твои безумцы, — лениво поворачивая кольцо на тонкой фаланге, Ибрах Харданор взглянул на Эорана и остро улыбнулся. — Как скоро остальные поймут, кто на самом деле является пешкой?

— Что ты имеешь в виду?

— Невинную мелочь, Валсир, — змея под личиной андрогинной твари не отрывала взгляда от лица ар-дел-Варрена, продолжая изгибать губы в насмешливой улыбке. — Лишь то, что Эоран, оказывается, был в весьма тесных отношениях с нынешним императором. Не поэтому ли ты отправился на эту встречу с братом Первого Копья, прихватив фаррийского пса?

Внутри меня всё похолодело.

— Вороны хранят много секретов, но эти секреты можно купить. Только представьте моё удивление, когда довелось прочитать одно занимательное письмо, так и не отправленное младшему принцу. Мне ли осуждать тебя, Эоран, за присущие все нам слабости души и плоти, но одного я не могу понять: развязанная тобой война — прихоть ревности?

Я сглотнул вязкую слюну. Ревность? Тесные отношения? Эорана с Тейрраном?

Всё походило на какую-то нелепую любовную драму, но сколько войн было развязано из-за подобной мелочи. И всё же… Нелепость какая-то.

— Много ли отцов несчастных дочерей, что побывали в плену красивых слов Льва Шейд-Рамала, потребовали справедливости? Кажется, твоя мать была одной из тех несчастных дурочек, — красивое лицо Ибраха исказилось в холодной ярости. — Потерять честь до того, как оказаться на ложе со своим истинным супругом. Не поэтому ли ты здесь? Очистить свой род от позора и насмешек? Мы все знаем: Ализор, как и твои старшие братья, оказался слишком труслив, чтобы потребовать ответа у императора. А вот ты не такой. Твой меч жаждет императорской крови больше, чем кто-либо ещё. Выходит, что причина не так уж важна — мы все хотим увидеть падение бессмертных тварей.

Так вот в чём дело. Не все здесь подняли флаги против империи из-за территорий и власти, но и ради личных целей. Тот, кто пытался обличить ар-дел-Варрена в порочной связи с Тейрраном, сам оказался в ловушке. Хитро. И это поняли остальные, отступив и не проронив ни слова в поддержку разъярённого Харданора. Тот резко повернулся к двери, мазнул бешеным взглядом по мне и выскочил из зала в такой спешке, что стражники едва успели отскочить от распахнувшейся двери. Раскол среди генералов не есть хорошо, подумал я и повернулся к остальным. Те впервые заметили меня, стоящего у стены, и лицо того, кого звали Валсир, тут же скривилось в недовольстве. Он коротко кивнул Эорану, а затем последовал за Ибрахом в компании вар-де-Арса. Когда исчез Седьмой я не успел понять, но к этому моменту в зале остались лишь я и Мятежный герцог.

Тот тяжело вздохнул, отпил из кубка и мягко улыбнулся, приглашая занять место рядом с собой.

— Собрать последователей весьма просто, сложнее их удержать, — мягко произнёс он, задумчиво крутя в пальцах вырезанную фигурку рыцаря. — Вижу, потеря не сломила тебя.

Я нахмурился, но всё же кивнул.

— В этом вся их сущность — видеть в нас игрушки, что скрашивают скуку. Нас кормят милостью до тех пор, пока мы способны их забавлять, а насытившись выбрасывают прочь.

Он вновь отпил воды, вытер губы и выдохнул.

— В тот день, когда он привёл тебя в Каш’Ар-Цад, я был с больным отцом и держал его за руку, глядя, как жизнь покидает его дряхлое тело. Я до последнего надеялся на милость божества, на то, что мои мольбы к нему будут услышаны, что он поможет старику справиться с грызущей его болезнью, но он даже не удостоил меня ответом. А ведь нас можно было назвать друзьями, — Эоран криво усмехнулся и поставил фигурку на карту. — Как это нелепо звучит, ведь даже ты оказался для него лишь вещью, которая отслужила своё. Скажи, Ашрей, что ты чувствуешь?

Я поджал губы и в какой-то момент ощутил острую тоску, а после новую волну гнева:

— Разочарование, — процедил сквозь зубы, вспоминая взгляд Тейррана.

— Ты был его верным прислужником, для некоторых — любовником, для других — неотступным псом, — он наклонился и поднял с пола меч, спрятанный в ножнах. тусклый камень в крестовине едва можно было узнать, но я понял сразу кому принадлежал этот клинок. — Кто ты сейчас, Ашрей?

Меч с лёгким лязгом опустился передо мной на стол, а после Эоран отстегнул свой и положил рядом. Выбор, догадался я. Он хочет узнать чью сторону я выберу — Тейррана или же мятежников.

Я сделал глубокий вдох, прислушиваясь к собственным желаниям. Больше никого не осталось. ни Ашрея, ни Келфры. Я один. Из самого дорогого, что было — Эсвейт. Я лишён покровительства фарри, у меня нет союзников, нет друзей, нет никого, кто бы сказал как правильно поступить. И всё это у меня отнял Тейрран. Безжалостно и хладнокровно.

Моя рука потянулась к рукояти и мы встретились с герцогом взглядами. Я держал его меч в побелевших от напряжения пальцах с решимостью на лице. И он благодарно улыбнулся.

***

Время, когда он был трусливой мышью, ушло в прошлое, оставив Муарта с силой, таящейся в кольце, а вместе с этим и в нём самом, стоило только углубиться в её возможности и начать черпать из них знания. Ошибки, провалы, восторг — он испытывал это день за днём, продолжая ходить за курганы в своё маленькое убежище, где тренировался, тренировался и тренировался, изматывая тело, а после находил покой в медитации. Этому его научил Коготь. Методика дыхания, погружения разума, расслабление, единение с природой и потоками магии, пронизывающими саму суть жизни. Магия, что текла по венам и артериям, стала отзывчивее, легче, раскрывая себя не только оружием, но и защитой. И этому знанию он был благодарен тому, кто однажды чуть не убил в грязном переулке под насмешки товарища.

С той поры, как Коготь стал его ахади, обучая и наставляя, Муарт достиг многого, поборол страх, перестал впиваться в рукоять ножа, ища поддержки у молчаливой стали, смотрел на своих товарищей по Норе с брезгливостью — недоумки, балующиеся силой, которую им даровали. Он обрёл уверенность, в которой так отчаянно нуждался, а вместе с ним и тёплый взгляд ставшего для него дорогим человека, имени которого он даже не знал. Теперь он не крыса — дракон, готовый бросить вызов всем богам, что выступят против него и герцога…

…и вновь стал жалкой крысой, увидев мощь фарри.

Сколько бы он не изучал магию, сколько бы не проводил времени в медитации, ему не достичь того, что мог один-единственный демон, представший в тот день перед ними. Впервые Муарт видел Первое Копьё и ощутил мощь и свирепость человека, равную самому дикому зверю. Видел уродливые шрамы, сталь в холодных глазах, ощущал давящую ауру, исходившую от мощной фигуры фасхран’кассры, и испытал страх. А после увидел то, что случилось с драконом. То, как древнее существо, самое сильное и непобедимое, вдруг пало лишь от одного движения руки белоликого демона, не сдвинувшегося с места. И магия внутри Муарта отозвалась на него, потянулась, вырываясь тонкими потоками, устремившись к источнику, и он испугался.

Он вернулся вместе с герцогом, оставшимся полуживым пленником и джанаром, а после забился в самый дальний и тёмный угол крепости, трясясь от страха и чувства утраты — какая-то часть силы всё же покинуло кольцо, оставив частичку пустоты. Он боялся, трясся от ужаса перед тенями, видя в них призраков живого бога, пришедшего за ним, за кольцом, и продолжал тонуть в отчаянии, пока за ним не приходил Коготь. Его вырывал из тьмы голос, затем чужая рука помогала подняться и не отпускала до тех пор, пока кромешная чернота не отступит, а затхлая вонь не сменится свежим дыханием гончих Солвиари.

Прошла декада с того дня, когда они прибыли обратно, и герцог ни разу не требовал встречи с Муартом, словно почувствовав его слабость. Три последних дня он отчаянно пытался нащупать внутри себя потерянную уверенность, но находил лишь необъяснимый ужас и разочарование в самом себе. Он не говорил о произошедшем Когтю, но и тот не спрашивал, лишь однажды напомнив про уговор.

И сейчас, стискивая горловину мешка, где лежали завёрнутые в промасленной бумаге два сааха, что приобрёл у явившегося не так давно торговца, решившего попытать удачу в крепости мятежников, готовя странное блюдо. Ещё никогда он не видел подобного, жадно наблюдая за умелыми руками повара и втягивая аромат готовой выпечки с румяными боками. Ещё будучи учеником Старого лиса, они вместе сидели на одной из крыш, взирая на ночной город, лакомясь южным асаладжи. Это были спокойные ночи, когда старые истории не были поучительными, а скорее забавными, а само время, проведённое вместе, ценилось выше всех ишфиров. И сейчас он петлял между людьми, надеясь скорее выбраться за стены, уйти на восток, где среди древних курганов его ждал Коготь. От мысли о нём внутри стало теплее, и Муарт сбавил шаг и с удивлением коснулся груди. Договор, заключённый из страха, вдруг стал для него чем-то большим, как и Чернопёрый, при каждой встречи с которым сердце начинало заходиться в волнении. Он втянул воздух до полноты в груди, выдохнул и продолжил свой путь.

Фарсирец ждал на привычном месте, выкладывая на расчерченной клетками земле маленькие камушки, задумчиво подперев щёку. Как и сказал три дня назад, отправившись по приказу Седьмого в Оттгод, откуда позже пришли вести о поднятом мятеже. Три дня Муарт был предоставлен сам себе и собственному одиночеству, а теперь смотрел на ссутулившуюся фигуру, выкладывающую странный узор перед собой, играя в одну ей известную игру. Волнение подкатило к горлу, сердце трепыхалось в груди, и Муарт осторожно направился к Когтю, проговаривая про себя приглашение разделить купленные саахи. Увидь его Старый лис, отвесил бы хорошей затрещины за подобную мягкотелость. Если этот Коготь и убьёт Муарта, то по его собственной глупости, а по таким Нора никогда не грустит.

— Баччи? — тот поднял голову и повернулся в сторону спустившегося с холма Муарта, вдруг нахмурился, приложил палец к губам и растворился до того, как удивлённого мальчишку окликнул появившийся на возвышенности аль’шира.

Муарт обернулся, отвёл руку с кольцом, призывая магию, но его успели схватить до того, как сформировался клинок, тут же распавшись дымом:

— Ты был там, — зло зашипел Сын Змеи, рассержено глядя в испуганное лицо, — что там произошло?

Его рука впилась в плечо, а большой палец болезненно надавил на одну из тех точек, о которых как-то говорил Коготь, заставляя острую боль прошить тело. Крысёныш задохнулся, выпустил из ослабевшей хватки мешок и попытался убрать чужую руку, но вернувшийся страх проник в сердце. Он словно вновь оказался в той долине, где на глазах, корчась в муках, умирал кассра.

— Отвечай! — рявкнул аль’шира и вдруг замер.

Холодная сталь ножа нырнула под челюсть, впилась в кожу, грозясь пустить кровь, и позади Змеёныша сформировался силуэт, обретя всё более чёткие границы, вскоре представ Когтем.

— Отпусти, — короткий приказ, но аль’шира лишь крепче стиснул зубы, противясь. Упрямец, которого даже сталь у горла не пугала. Совсем не такой, как Муарт, жалко корчившийся от боли в плече. — Я дал тебе шанс.

— Подожди! — судорожно втянув воздух, Муарт повторил. — Подожди…

Рука исчезла, пришло облегчение, а вместе с этим исчез нож у чужой шеи. Муарт помассировал ноющие мышцы и, поджав губы, поднял мешок и тут же издал огорчённый стон — лепёшки, что были внутри всё же помялись. Он встретился со взглядом бесцветных глаз и опустил голову, боясь найти в них вернувшееся презрение. И начал рассказ. Не упуская ничего, не утаивая и не искажая, Муарт чувствовал с каждым сказанным словом напряжение не только Змеёныша, но и Когтя, чей взгляд пронизывал до самых костей. Аль’шира судорожно вобрал в себя воздуха, в какой-то момент стиснул кулаки, сдерживая нахлынувшие чувства, но так ничего не сказал.

— Это всё, баччи? — первым, кто нарушил тишину, был Коготь, и Муарт вздрогнул. — Он убил дракона? А что стало с его всадником?

— Выжил, — выдавил из себя аль’шира.

Чернопёрый выгнул бровь, повернувшись к Сыну Змеи, и на его лице промелькнула тень удивления.

— Поцелованный Керу, — ответил с улыбкой, но глаза, в которые смотрел Муарт, остались такими же холодными и бездушными, как нож, покоящийся в ладони.

Аль’шира опустил голову, тихо выдавил «шакта» и направился прочь, оставив крысёныша наедине с Когтем, но и тот выглядел отстранённым, провожая уходящего юношу задумчивым взглядом. И отвернулся лишь когда тот скрылся из виду, возвращаясь к разложенным по клеткам камешкам.

— Этого не должно было случиться? — осторожно подойдя к Чернопёрому, Муарт хотел было коснуться его плеча, но одёрнул руку до того, как тот оглянулся.       

— Этого вовсе не могло быть. Фаррийский пёс должен был умереть как только его дракон испустил последний вздох. Сойти с ума и умереть от мечей и стрел, подобно бешеной собаке.

Фарсирец казался растерянным, сбитым с толку, заставив Муарта удивлённо уставиться на него, забыв напрочь о лепёшках, аль’шире и собственном страхе. Творилось что-то странное, и его скудный ум не мог осознать масштабов этого, но Коготь. Тот убрал нож, сделал пару шагов вперёд, разрывая дистанцию между ним и Муартом, позволяя теням окружить фигуру, как мальчишка испуганно бросился к нему и вцепился в руку:

— Куда ты?

— Я должен убедиться, — мягко отцепил чужие пальцы, но тут же оказался пленён в новой попытке Муарта.

— Я с тобой, — впервые уверенность заполнила сердце Муарта, заставив его взгляд запылать решительностью, которую не смог погасить даже холодный взгляд Когтя.

Тот насмешливо фыркнул, но уступил, позволяя теням окутать их двоих, растворяя в прохладе вечернего воздуха. Последнее, что увидел Муарт, — налившуюся алым Овериду.