— Ты терпеть не можешь всё живое, что пытается приблизиться к тебе ближе, чем на десять футов, да? — говорит Мейбл после созерцания в течение минут пятнадцати того, как Диппер пытается поймать и прихлопнуть книжкой мотылька, случайно залетевшего в их комнату.

— Нет. Тебя я люблю, — буднично отвечает он, поднимая за крылышко расплющенное тельце мотылька и кидая его в мусорку.

Мейбл смотрит на него — в её взгляде смешивается столько всего, что Диппер запутывается в её чувствах, как этот самый мотылёк в паутине, — и вновь утыкается в экран телефона, продолжая заниматься тем, чем бы она там не занималась.

Дипперу и правда гораздо лучше удаётся ладить с тем, что никогда не было живым. Находить красоту в числах и в том, как они перетекают друг в друга, проходя сквозь игольное ушко расчётов, которыми он исписывал толстенные тетради своим мелким убористым почерком. Или читать одними лишь глазами, не проговаривая их внутренним голосом, тексты на языках настолько древних, что никто уже не расскажет, как они звучали когда-то. Числа и древние тексты никогда не подводят, не ослепляют оглушающим смехом и не рассыпаются внезапно слезами, оставляя Диппера в полной растерянности и непонимании, что делать.

А Диппер ненавидел чувствовать себя растерянным или чего-то не понимать.

Лишь ради одного человека он готов был переступить через свои любóви и нéлюбви. Мейбл нравились цветы, и Диппер срывал их для сестры повсюду — в лесу, в парках, с чужих клумб. Ради неё научился плести венки — это оказалось не сложнее, чем читать многоступенчато зашифрованные страницы второго дневника, и он даже совсем не против поцарапать пальцы или испачкать рукава костюма ради этого.

Венок из золотистых полевых нарциссов — Мейбл улыбается и сама становится похожа на солнышко. По крайней мере, для Диппера. Он готов бесконечно греться в этой улыбке.

Руки сжимаются на горле.

Осыпающийся пыльцой венок из лаванды — Диппер приносит его после очередного таинственного похода в лес. За запахом лаванды прячет то, чем он на самом деле там занимался, запах лаванды пропитывает всю их комнату, пропитывает волосы и кожу Мейбл.

Трахея скрипит и ломается, разрывает острыми гранями вены и артерии.

Тяжёлый венок из бордовых пионов — красных, как разодранные язвы. Кто-то из соседей, выйдя с утра из дома, не досчитается на клумбе целого куста, но Дипперу плевать, ведь его сестре неожиданно так идёт красный.

Прощальный вдох входит через приоткрытые губы со свистом и выходит толчками крови.

Последний венок для сестры Диппер покупает в магазине — кружок из сухоцветов, веточек боярышника с круглыми ягодами и мягких подушечек хлопка.

Цветы в венке такие же красивые и мёртвые, как и сама Мейбл.