— Отвратительно, — хмурится Чуя.

— Ужасно, — бурчит Дазай. Но нет, он не соглашается с Чуей. За себя говорит.

— Блевотно, — Чуя смотрит на большую кровать. Единственную в этой комнате. — Чёрт, не трогай меня!

— Мерзость, — морщится Дазай. Смотреть туда же, куда и Чуя, он не решается. — Не трогаю я тебя! Кому ты нужен вообще?!

— Заднице твоей... — бормочет Чуя, отводя взгляд. Взгляд его тут же возвращается к лицу Дазая, расплывшемуся в довольной улыбке. — Заткнись!.. Просто заткнись, понял?!

С пару секунд Дазай чуть хлопает глазами.

Уёбский Дазай.

Уёбские его глаза.

Уёбская его улыбка, усмешка, ухмылка — Чуя терпеть всё это не может. Вырезал бы свои предательские глаза, лишь бы не видеть.

Чёртовы глаза. Ебучие предатели.

— Заставь меня, — хмыкает Дазай, гордо поднимая голову. Его голос змеёй струится по спине Чуи.

— Знаешь что? — сиплым, мёртвым голосом шепчет Чуя. — Иди к нему.

— К кому?.. Чтоб ты знал, только у тебя здесь есть воображаемые друзья, мне некуда идти.

— Тому придурку, наверное, одиноко одному в его шикарном одноместном номере на одну персону, — продолжает Чуя, стараясь скрыть лицо в глубине шкафа. Стараясь попасть в Нарнию и больше оттуда никогда не выбраться.

— Вали к нему.

— Но...

— Быстро!

Дазай давно знал, что жестокость Чуи не знает границ. Но выгнать его после того, как они десяток часов тёрлись в самолёте, после того, как Дазай насквозь пропитался холодом в снегу...

Ну, такова привычная жестокость Чуи.

Но Чуя сделал хуже. Чуя сделал то, на что не будет готов сам Дазай даже на смертном одре, даже если ему будут угрожать оружием, холодно целящимся в висок. Даже если Дазаю скажут, что нужно обязательно отвести взгляд, то он бы никогда не перестал смотреть на свой чересчур соблазнительно приподнятый зад, обтянутый прекрасной, дорогой тканью новых боксёров!

Поэтому он врывается в номер Одасаку, нарочито громко повозякав в замке своей старой отмычкой. Ну, за честной жизнью давно не использовалась. За очень честной.

— Он даже не посмотрел на меня, Одасаку!

Тот смотрит на него в упор, начиная тыкать кончиком сигареты в пепельницу. Но он знал, на что шёл. На что летел, весь десяток часов выслушивая ругающихся партнёров, делая вид что он их не знает. Впервые видит и точно, никогда, ни за что не будет разгребать их проблемы.

— В смысле? — отупело спрашивает он.

— Он даже не посмотрел на меня, — повторяет Дазай, раздражённо выдыхая и комично дуя губу. — А я... Я!

Одасаку оставляет сигарету вонять в пепельнице и подходит к кровати, обречённо садясь на неё. Но он знал, на что шёл. На что нёсся стремительно, зная, что в конце его ожидает водопад, напичканный лезвиями и сладостными обещаниями помощи лучшему другу.

Одасаку долго смотрит на него в упор, в самый вжимающийся рычаг и двигается на кровати, освобождая место. Дазай падает лицом вперёд, и ожидаемо мягкий матрас встречает его лицо жёсткостью и неприветливостью.

— Такая маленькая... — бормочет Дазай характеристики кровати в пододеяльник. — Ты должен был сделать так, чтобы нас поселили тут.

— Тогда бы Накахара точно добился бы своего отдельного номера, — качает головой Одасаку.

— Включи, — просит Дазай и вжимается лицом в матрас.

Одасаку кивает и тянется к телефону. Спустя полминуты тычет на плейлист, созданный однозначно не им и названный «Для лучшего друга». Первая песня грустная и зябливо пробирается внутрь Одасаку, усаживаясь поглубже. Следующая песня будет такой же. И последующая тоже. И последняя так же найдёт своё место в кучковатом, перезябнутом нутре Одасаку.

— И что ты делал? — спрашивает он так, невзначай. — Как я тебе говорил? Или всё как всегда?

— М-м-м, — бормочет Дазай всё так же по-уёбски, но в этот раз тут нет Чуи, чтобы послушать это. В этот раз его никто не выгонит из-за тупых попыток соблазнения.

— Я ведь говорил, — уставше начинает Одасаку. — Что нельзя начинать так сразу. Это ведь Накахара.

— Ну, — бурчит он. — Я терпел десять часов в самолёте. Ты знаешь, каково это — смотреть на Чую?

— Наверное, — пожимает плечами Одасаку.

Не знает он. Не он ведь десять часов смотрел на Чую, лезущего на Дазая в течение всего полёта.

Выглядело это, правда, не так, как звучало. Но Дазаю лучше не говорить об этом. Лучше ему не знать, как выглядело это лобызание со стороны.

— Нет, ты не смотрел на Чую, — мотает головой Дазай. — Ты не смотрел на него так, как я.

 Возможно, Одасаку смотрел — но видел не то. Иную картинку, чем Дазай. Через призму Дазая проходят раны, поле битвы и совместная стирка по субботам. Через призму Одасаку преломляются лишь сила, мощь и красота.

— А ты что видел? — спрашивает Одасаку, посматривая на распластавшегося Дазая.

Четвёртая нудная песня сменяется пятой скучной, невыносимой мелодией.

— Знаешь, как он выглядит по утрам? — поворачивает голову к нему Дазай. Он мечтательно подпирает рукой щёку и та косит ему всё лицо. — Какой хвостик он заделывает, когда идёт выносить мусор? Как он выглядит, когда готовит нам по утрам? Мне?

— Я так полагаю, на последнее ты ответа точно не знаешь, — выгибает бровь Одасаку.

Сейчас ещё придётся выслушивать кинковые замашки Дазая на Чую, выносящего мусор. Какой позор.

Может, пять лет назад ему всё-таки стоило потерять на пол-литра крови больше. Может, стоило прошептать в реанимации, что реанимировать нужно вовсе не его. Что настоящий пациент сбежал рассказывать всем прохожим про Чую, выносящего мусор.

— О, он так готовил для меня яичницу...

— В твоих бурных страшных фантазиях.

— Ладно, каюсь... — пожимает плечами Дазай. — Но красть эту яичницу у него тоже было страшной фантазией.

Одасаку чуть молчит. Потом начинает новую тему, стараясь больше не задевать фантазии Дазая. Мало ли, обидятся ещё.

— Темнеет, — невзначай замечает он.

— Ага, — говорит Дазай, даже не смотря на закрытое занавесками окно.

— Тебе где постелить?

— Где-нибудь у Чуи, — хмыкает он в приподнятом настроении. Поднял с пола, очистил и вставил обратно. Работает исправно.

 — Примерно в нулях градусов широты и долготы от его кровати.

— Вау, ты ещё и учебники по географии у него крал?

— Нет, просто меня так тянуло к нему, что я решил рассчитать, с какой скоростью мы притянемся друг к другу.

Одасаку закатывает глаза. Глаза закатываются сами и не хотят возвращаться на место

— Ему не говори подобного, — советует он.

— Не буду, — шепчет Дазай, открывая дверь. — Спасибо.

* * *

Когда Дазай заходит в их номер, на улице уже темно — а ещё холодно, даже собаку на улицу не выпустишь. И нет, Дазай придержит такие шутки на потом.

Свет в их номере тоже приглушён, и Дазай клянётся, что холод пробирает его до хрящей. До самой маленькой нервной клеточки. И он понимает: это отношение Чуи к нему крадётся предзнаменованием.

— …ну, всё ведь хорошо без меня? — раздаётся голос Чуи. Разносится эхом в пустой грудной клетке Дазая. — Да-да, я знаю: я на отдыхе. Без работы.

Но Дазай понимает: стерпеть его, это уже личная, персональная в своей первостепенности работа.

Он удушливо вдыхает, смотря на незаметившего его Чую, лежащего на кровати. Он только что принимал душ — и нет, Дазай придержит своё желание вспомнить, каково это ощущать Чую, только совершившего свой грехоспад. Каково чувствовать его присутствие в одной с собой комнате.

— М-м да, — тянет Чуя. И, Богиня, Дазай никогда не забудет, как это «М-м» спало с его губ. — Заселились. Ане-сан, может нас с тобой нужно выкроить пару дней для отпуска, ха-ха? Тут не плохо, оказывается.

«Тут» — это такое общее, обширное название для отпуска, на котором Чуя может отдохнуть больше, чем полдня. Потому что двенадцать часов — это максимум, который Чуя отлёживал после использования Порчи. Минимум — это когда Чуя вообще не брал выходные за все восемь лет.

— Никак с ним не прошло, — вдруг резко меняет тон Чуя. — Он… С ним всё нормально. Как всегда, ага.

 Дазай порывисто вздыхает.

И Чуя замечает это.

— …ага. Всё отлично, — бормочет он в трубку. — Я потом позвоню. М-м, пока.

И Дазай не обращает внимания на очередное «М-м». Как и на то, что Чуя на него совсем не смотрит.

Они молчат. Они молчат с минуту, пока Дазай стоит у двери в спальню. Они молчат две минуты. Три минуты проходит, пробегает марафоном, заламывает сердце спринтом.

И Дазай впервые в жизни не знает, что он должен сказать.

— М-м... И как там Ане-сан? — старается он завести шарманку. Заводит в самом лучшем своём стиле — но с Чуей так никогда не получалось.

Чуя молчит с пару секунд. Тишина вызывающе подмигивает Дазаю: «Ничего у тебя не получится».

— Нормально, — фыркает Чуя, заползает подальше на кровать и подгибает под себя ноги. — У всех нормально.

Высказанность грустно плачет Дазаю: «Без тебя».

И он совершенно не спрашивает, как дела у Чуи. Он не вправе спрашивать подобное.

Поэтому — обходит препятствия. Оббегает. Знает ведь, что к Чуе для него всегда находится дорога.

— Маленьким Чиби давно пора спать, — невзначай замечает Дазай. Никогда ещё его голос не звучал так неуверенно.

Чуя не злится, даже не хмурится. Лицо его не изменяет своего вида. Его глаза всё так же ни разу не посмотрели на Дазая.

— Я спать, — говорит он, будто это не то, что предложил Дазай минуту назад. Будто Дазай полностью, безвозвратно недостоин его взгляда, даже мысли о нём не допускаются в чуином разуме.

Чуя выключает лампу со своей стороны и поворачивается спиной к Дазаю, опадая на подушку. Распадаясь в глазах Дазая, утекая упущенными возможностями.

Нет. Дазай не позволит.

Как солнце заходит на западе, как следуют за луной приливы и отливы, так и Дазай не может позволить себе проебать всё. Как проебал неосторожно, метким выстрелом в собственный череп пять лет назад.

Он знает, как Чуя не любит, когда он ложится грязным в его постель. Дазай прекрасно знает, да. Но он не хочет принимать душ, не сейчас, когда у него есть лишние мгновения с Чуей.

Он ложится по другую сторону кровати. На одном квадратном метре, по другой его край.

Правда, край этот Дазаю не кажется слишком уж крайним. Настолько далёким.

Они вновь молчат пару минут, и Дазай явно единственный, кто хочет изломать её. Нарушить мирный покой пятилетнего недоговаривания.

— Что делать будем? — спрашивает он, будто просто так.

Чуя молчит.

— Неплохой номер, да? — продолжает Дазай.

Чуя молчит.

— Нужно отдохнуть перед лыжами, наверное, — шепчет Дазай, ни на что уже особо и не надеясь. «Наверное».

Чуя молчит.

— Рассказать сказку? — предлагает Дазай.

— Какую? — отзывается Чуя. Неприветливо получается. Не по-партнёрски совсем.

— «Сотня километров над уровнем удовольствия», — издевательски тянет Дазай.

Чуя поворачивается к нему.

Дазай видит это как снисхождение к нему бога, как дар вселенной. Как всё было восемь лет назад, так ничего и не изменилось.

— Другие варианты? — приподнимает он бровь, поправляя подушку.

— «Нуждается в помощи».

— Вдоновляюще.

— «Невиновен», — очередное ошеломляющее предложение. Купите два, получите одно по скидке.

И Чуя, кажется, клюёт. Дазай не останется сидеть у разбитого корыта.

— Валяй, — усмехается Чуя. Хер знает, где Дазай нашёл своей секс-сборник. Хер знает, как Чуя сам докатился до него.

Дазай воодушевлённо вдыхает. Разбитое корыто склеено скотчем.

— О, эта отвратительная, мерзопакостная история... — вдохновенно начинает он. — Жили-были два парня, друга детства, да был один из них наиумнейшим учеником. Второй же был неказист собой — маленький, уродливый, громкий. Но случилось так, что они полюбили друг друга...