К списку того, что Ольга не любит, можно было бы добавить больницы. Можно было бы — если бы не причина, по которой ей нужно их посещать.

Она думает об этом слишком часто и также часто одергивает себя: за грубое и холодное слово “причина”. Даже мысленно она не может так безлико отозваться о собственном ребёнке.

Ольга кладёт руку на чуть округлившийся живот, поражаясь тому, как быстро появилась эта привычка — буквально в первые недели после того, как она узнала, что носит под сердцем кровь от крови своей. Откуда же берётся этот жест? Может, впитывается на уровне ДНК, передаётся как память поколений, с молоком матери? Мать Ольгу любила… Могла ли она вот так, через года, передать это трепетное отношение к собственному продолжению? Ольга не хотела детей.

Нет. Не так.

Она никогда не задумывалась о том, что у неё могут быть дети. Мальчики — или девочки. Она не придумывала имена, не фантазировала — а как отреагирует муж?

Она и мужа-то себе не представляла. Впрочем, Влад отреагировал выше всяких похвал — наверное, как и положено хорошему семьянину. Ольга фыркает от этой мысли — вот уж хватила, так хватила. Главное, вслух никому не сказать невзначай в светской беседе: “А Вы знаете, Чёрт отличный семьянин. Да, тех, кто ему дорогу перешёл, предпочитает видеть мёртвыми, а вот когда узнал, что у него будет ребёнок…”

Закружил её по комнате, как в дешёвой мелодраме. А потом ему позвонили — да, да, по телефону, — и он уехал куда-то на кладбище, ругая нехороших людей, не желающих отдавать по контракту души.

А Ольга осталась со своими мыслями. Тогда их не было так много, как сейчас. С каждым днём в голову, словно капля воды, падает новая мысль. Что будет, когда голова переполнится — Ольга не знает. Возможно, она просто лопнет, как надувшийся от количества содержимого пакет. Хлобысть — и нет никаких мыслей, нет сомнений. Есть небольшой нюанс, что не будет и самой Ольги, но это такие мелочи, правда ведь? Только Влад расстроится. Наверное.

Он, конечно, вернулся. Конечно, пошёл с ней к врачу. Ещё раз. И ещё. Он держал её за руку, когда у неё была угроза выкидыша, ночевал в больнице, когда её положили под капельницы. Именно тогда, когда появилась угроза, что ребёнок не сможет увидеть свет, Ольга поняла, что ждёт его. Хочет, чтобы он родился. Посмотрел на неё серыми глазёнками — Ольге представлялись именно серые, как у мужа — и засмеялся. Или заплакал. Лучше бы, конечно, смеялся, но ведь не бывает такого, чтобы дети не плакали? Ольга к этому готова.

А сегодня вот Влад не смог поехать с ней. И надо же случиться такому, что именно сегодня ей сообщили пол ребёнка.

Мальчик. Наследник. То, чего желает любой мужчина. Даже если он говорит, что девочка — это здорово. Что девочка будет папиным сокровищем и маленькой княжной.

А мальчик-то станет князем.

Ольга помнит, как отец охладел к матери, когда получил от неё нужное - наследника. Также она помнит, что отец мать не любил. Наверное, когда двое любят — всё идет совершенно по другому сценарию. Но перед глазами стоит печальное лицо матери. Темные глаза. Чуть впавшие щеки, заострившиеся скулы, и косы, тяжелые, длинные, спадающие почти до пят. В них уже видны седые пряди, хотя мать молода. Глаза смотрят устало, печально.

— Хуже не бывает, Лёленька, чем без любви в брак идти.

Ольга всегда была непослушной.

Хотя как знать, взаимные ли чувства имела в виду мать, когда говорила эти слова. Ведь один всегда любит, а второй позволяет любить... Эгоистично? Возможно. Ольга давно рассталась с наивностью и врать не любила. Умела, но не любила. Ложь мерзкая и липкая... Прежде всего, нельзя позволить этой гадости коснуться собственной души. Быть честной с собой - вот чему научила ее жизнь. Пусть правда будет неприглядной... Хотя, это не в этом случае. До недавнего времени честность давалась ей гораздо легче, чем раньше. Даже несмотря на то, что она была честна не только с собой, но и с Владом, следуя какому-то странному, не произнесённому ни разу вслух, данному самой себе обету. Она знает, что Влад про него знает. Она не знает, как он догадался. Ольга просто приняла как факт, что у неё очень-очень умный муж. И терпеливый. И… Его просто видеть рядом. Ей просто, когда он рядом.

Сложно стало сейчас, когда в голову полезли разные мысли, которые она тоже не хочет говорить вслух. Ведь недоговаривать — не значит врать, правда же?

Ольга успокаивает себя такими тезисами, чувствуя, как разливается липким дёгтем внутри их лживость.

Она смотрит в окно, сидя на подоконнике. Ольга больше не чувствует себя больной птицей, да и дверь ее клетки всегда открыта. Лети, не хочу — вот именно... Не-хо-чу...

”Правда?” — Осведомился язвительный голос внутри. А не быстро ли ты забыла, душенька, какого оно? Больно. Страшно…. Нет. Раньше - возможно. Теперь нет.

Она смотрит вниз, по дорожке сада к дому идет муж. Сверху видно плохо, но Ольга прикрывает глаза, представляя Влада. Прямой нос. Упрямый рот. Серые стальные глаза, которые становятся порой темнее грозовых туч, а иногда светлеют до серебра. Лучики смешинок вокруг глаз. Совершенно милые, немного плутоватые ямочки на щеках, которые можно поцеловать.

Да, а потом еще раз, и еще. И Влад перестанет смеяться, но обнимет. И поцелует в ответ. Всегда целует. Как она могла так глупо попасться? Клетка открыта. Пут нет. Или все же есть? Что-то крепче стыда, отчаяния и страха? Любовь? Какие глупости… Что Ольга будет делать когда, выполнив свое назначение, станет ему не нужна? ”Мужчины не умеют любить”, говорит мать. Они не умеют дарить любовь многим. Так пусть лучше любят дитя, а мы, женщины, способны справиться с любой болью.

“Почему же обязательно должно быть больно?” — кричит в пустоту Ольга, срывая голос.

Она невольно прикладывает ладонь к животу, задумавшись, и не замечает, как муж входит в комнату.

— Ну как ты? — от звука ласкового голоса Ольга вздрагивает, поднимая взгляд. И он, как всегда, все понимает.

— Тебе страшно?

— Вовсе нет, — Это уже откровенная ложь, и ей становится стыдно. Врать она не любит… И, видимо, разучилась, а может, врать ему и не умела никогда. Влад хмурится, но не отпускает, хотя и вздыхает тяжело. И лучше бы, наверное, отпустил. Понемногу, не сразу - сразу она не переживет. А так, у Ольги будет время привыкнуть, что Влада в ее жизни становится все меньше, иначе потом...

— Чем больше семья, тем больше любви рождается, — говорит он, пытливо глядя в глаза, словно гадая, правильно ли понял причину ее неловкой попытки снова скрыть свои чувства. Ольга кивает, и неожиданно сама тянется к нему рукой, неловко проводит кончиками пальцев по брови. На щеках Влада появляются ямочки, и она спешит поцеловать их, пока они не пропали. А то спрячет опять... Нет, она его совсем не любит... Ни капельки. А вот ямочки... Ну, ладно, ладно... Разве что самую малость, разрешает она себе, чувствуя, как на душе становится легче. Ведь чуть-чуть любить безопасно? Особенно того, кто любит в ответ.

***

Заметить за тяжёлой портьерой спрятавшегося мальчишку почти невозможно. Миссия невыполнима. Но только не для матери.

Ийнэв забирается на широкий подоконник, чуть задвигает тяжёлую ткань штор, деля на двоих тайный мирок. Она усаживается по-турецки, чуть склоняет голову, заглядывая мальчишке в глаза:

— Расскажешь, что случилось?

Александр молчит. Не надутым молчанием маленького ребёнка — нет. Это задумчивое молчание человека, который понимает, что от последующего разговора зависит многое.

Для этого мальчишки — кажется, жизнь.

Он собирается с силами, поднимает на Ийнэв карие, тёмные глаза, так не похожие на её, и выпаливает почти слитно, на одном дыхании:

— Вы меня больше не будете любить?

Ийнэв ошарашена. Когда два года назад они с мужем решили взять ребёнка из приюта, поверив, что родить сама она не сможет, Ийнэв и предположить не могла, что Саша задаст ей такой вопрос. Она машинально кладёт руки на живот. Он ещё плоский, но скоро…

Об этом и говорил Александр? Хмурый мальчик из холодной страны, куда они с мужем переместились достаточно давно, так давно, что уже успели сменить несколько городов, успешно скрывая свою маленькую особенность.

Увидев его однажды, она сразу поняла — вот он. Её сын, пусть и не плоть от плоти, не кровь по крови. Но хмурит тёмные брови он также, как Грим. Прикусывает губу как она, и в его глазах пляшут чертята. Это у них вообще семейное… И она знает, что ответить ему.

— Ну что ты такое говоришь, хороший мой... Чем больше семья — тем больше любви рождается. Ведь я не могу уменьшить свою любовь к тебе, к папе... Значит, появится новая любовь, как и новая жизнь. А вместе этой любви станет больше.

— Значит, ты всё равно будешь моей мамой?

— Всегда буду, — Ийнэв стала слишком сентиментальна, готова расплакаться по малейшему поводу. Вот и сейчас глаза на мокром месте, — Лучше подумай, как мы твоего братика назовём. — В том, что будет сын, Ийнэв уверена, не даром же у неё муж — адская гончая.

— Пусть будет Владом. Это же хорошее имя, мам?

— Хорошее, — Она прикладывает руку к животу и пробует имя на вкус… Влад? Возможно. Надо будет предложить Гриму.