Затянутые паутиной руины, напоминающие склеп, навевали на Иллиатрэ тоску. Привычная тьма, в которой он родился и жил, тьма, приносящая облегчение и душе, и телу, приняла его гостеприимно. Она была отголоском дома. И пронзала грудь желаниями и мечтами, которые никогда не исполнятся, воспоминаниями, что превратились в блеклые тени.
Тьма приносила радость и боль. Открывала его раны. Он изо всех сил старался выглядеть невозмутимым и смотреть, куда ступал, — в этом наводненном пауками подземелье ничего не стоило поскользнуться и сорваться с обрыва. Была бы крайне нелепая смерть для дроу.
Превосходно видя в почти кромешном мраке, Иллиатрэ быстро перескакивал с одного уступа на другой. Астарион и Шэдоухарт ему не уступали — эхо их шагов едва уловимо разносилось под сводами пещеры. Однако Лаэ'зель, не обладающая ночным зрением, еще и облаченная в тяжелые доспехи, немного отставала. Он чувствовал ее напряжение и злость сквозь связь головастиков. Подумывал предложить ей руку — как бы не сорвалась, — но гитиянки горда, как и он сам, и это ее уязвит. В конце концов, она воительница и наверняка сражалась даже в более сложных условиях, да и к трудностям приспосабливаться умеет, так что справится.
Иллиатрэ немного замедлился, чтобы они все шли вровень.
Они пробивались сквозь волны огромных пауков без особого труда, пока не добрались до заброшенной комнаты, так плотно затянутой паутиной, что ноги провалились в нее, как в толстый ковер. На древнем, изувеченном трещинами каменном столе лежала книга — пятно тени во тьме. Иллиатрэ взял ее в руки. Пролистал.
Это был дневник высшей эльфийки, обратившейся к Ллос.
Накатила волна гнева, такая тошнотворная, что сжался желудок. Высшая эльфийка на службе у Ллос! Противоестественно до невозможности! Он заскрежетал зубами, но пересилил себя и продолжил читать. Значит, потом Ллос проявила самую лучшую свою милость — превратила ее в паучиху. Ха, так ей и надо! И идиотка еще считает, что удостоилась привилегии!
«Когда этот день придет, когда неизвестный мальчик из незначительного Дома перережет глотку матроне, я сбегу».
Иллиатрэ задохнулся. Мир вокруг поплыл, на лбу выступил пот, сердце загремело в груди. Негнущимися пальцами он распустил тесемки на магическом мешке и затолкал туда дневник. Быстро огляделся: нет, никто не заметил. Лаэ'зель беспокойно обходила комнату, чтобы удостовериться, не притаился ли кто в тенях по углам. Астарион, заложив руки за спину, скучающе разглядывал древнюю лепнину под потолком. Шэдоухарт… Шэдоухарт обернулась, привлеченная его возней, и теперь смотрела вопросительно. На ее лице отразилось беспокойство, и она, к ужасу Иллиатрэ, шагнула к нему.
— Что случилось? Ты белый, как мел.
Лаэ'зель и Астарион обернулись тоже, подошли, как будто окружив, прижав к стене. Иллиатрэ с огромным трудом сохранил показную невозмутимость.
— Ну что, что? — выдал он вызывающе. — Тут везде паутина, и я влез в нее руками! Или что вы думаете, раз я всю жизнь прожил в Подземье, то мне такое по душе?
В их глазах читались сомнения. Интересно, когда они перестали безоговорочно верить в его громкий и грубый словесный щит? Шэдоухарт точно не поверила. Он ощутил от нее холод. Прекрасно понимал, что недомолвки рушат доверие, но, что ж, как есть.
Знания о его прошлом ничего им не дадут. Абсолютно ничего. И лучше им оставить эти попытки — для их же блага.
Книга в мешке жгла каленым железом, пронзала желудок болью при одной только мысли о ней. Иллиатрэ поймал взгляд Астариона — довольно-таки встревоженный, но Астарион пожал плечами и снова скучающе отвернулся к лепнине.
В груди взорвалась досада, наслаиваясь на злость, что и без того безостановочно кипела внутри. Разумеется, он не мог винить Астариона. Не имел никакого права что-либо требовать от него.
Но, черт возьми, его встревоженный взгляд мог бы остановиться на Иллиатрэ и подольше.
***
Когда они вернулись в лагерь, Иллиатрэ углубился в лес, пока голоса спутников не исчезли за гомоном ветра и шелестом ветвей. Он остановился. Мрачно прислонился спиной к дереву, вытащил дневник и вскинул руку. На пальцах заплясал огонь. Сердце обливалось кровью от мысли, что придется сжечь книгу, но выхода нет — не хватало еще, чтобы кто-то из спутников на нее наткнулся.
Огонь лизнул обложку, оставив черный след копоти. Иллиатрэ болезненно поморщился. Прости, книга, но ты лишь оскверненный дневник высшей эльфийки, присягнувшей Ллос.
И все же… откуда? Та фраза про неизвестного мальчика из незначительного Дома… Очередная насмешка Ллос, предупреждение, что он до сих не избавился от ее власти?
В пламени проступило женское лицо. Глумливая улыбка резанула Иллиатрэ, и он, отшатнувшись, вжался в дерево.
«Бедный, жалкий мальчик, — высокий насмешливый голос зазвенел в ушах, разнесся скрежетом мечей. — Твои прислужники еще не разглядели, каков ты на самом деле? О, тогда они еще глупее тебя».
— Заткнись! — прорычал Иллиатрэ. — Ты мертва! Ты просто голос в моей голове, а скоро не останется и его!!!
Миг — дневник превратился в хлопья пепла, что разлетелись по ветру. Иллиатрэ вздохнул и осел на землю, будто простенькое заклинание огня отняло все силы. Длинная тень провалом в бездну протянулась от его ног по траве.
Могут ли спутники сами все узнать? Нет, определенно нет. Хотя рано или поздно какой-нибудь дроу, встреченный ими на пути, поглумится с его шрама и того, откуда он взялся, но это Иллиатрэ кое-как переживет. Остальное он объяснять не обязан.
Он выдохнул сквозь зубы, пытаясь справиться со страхом, что грыз изнутри, как язва. Столько лет прошло… Так почему ее голос в его голове никак не заткнется?!
Неподалеку затрещали ветви. Иллиатрэ вздрогнул, поспешно поднимаясь, и против воли выдохнул:
— Астарион?..
За деревьями показалась высокая, мускулистая фигура с красной, как пламя, кожей. Карлах.
— Да вроде не похожа, — хмыкнула она, подходя ближе, но ее улыбка тут же померкла. — Эй, ты в порядке? Бледный, как смерть!
— Я-я просто хотел побыть один, — отозвался Иллиатрэ, не глядя на нее. Хотел бы нагрубить, но грубить Карлах просто невозможно. Кому угодно, только не ей.
— Эй, а ну-ка посмотри на меня! — в пару шагов она преодолела расстояние между ними и потянулась к его руке, но, спохватившись, поспешно отстранилась. Ее присутствие обжигало его заледеневшую кожу — пока она не подошла, Иллиатрэ не чувствовал, что продрог до костей. Он наткнулся на искреннюю тревогу в ее золотых глазах. — Что тебя расстроило, солдат? Это из-за Астариона?
Он невольно улыбнулся.
— Нет. Честное слово.
Карлах внимательно вгляделась в его лицо. Отступила на шаг, давая ему пространство. От жара вокруг нее воздух плавился и шел рябью — как ее тело только выдерживает такое? Сердце Иллиатрэ пронзила боль.
— Ты можешь не говорить, если не хочешь. Никто тебя не заставляет. Но знай, что, если ты захочешь поделиться, я всегда тебя выслушаю. Мои уши готовы к любым признаниям, а мои кулаки готовы разбить морды всем твоим врагам. А если мы сможем охладить мой двигатель, то мои руки будут готовы еще и к дружеским обнимашкам.
Откуда-то из глубин существа вырвался искренний смех — Иллиатрэ и не подозревал, что может так смеяться.
— Боги, Карлах. Это лучшее, что я слышал в своей жизни, и я совершенно серьезно. Спасибо…
— Это точно не из-за Астариона? — спросила она нарочито серьезно и прищурилась. Иллиатрэ вздохнул.
— Да Астарион — луч света в моей гребаной жизни. Не представляю, что бы я делал, если бы его не было…
И тут же испугался своего признания, поспешно отступил, и ветер, что с новой силой вгрызся в тело без ее жара, пробрал до костей.
— Прости.
— Эй, не извиняйся за свою искренность! — отрезала Карлах. — Мне вообще-то совсем не в тягость тебя выслушивать. Жаль, что большую часть времени я и представить не могу, что у тебя в душе творится.
— Это упрек? — поморщился Иллиатрэ.
— Я не хотела тебя обидеть, — мягко улыбнулась она, явно изо всех сил сдерживаясь, чтобы не потрепать его по плечу. Нет, это не годится. Надо подумать, где можно взять адское железо, и помочь ей хотя бы немного. — Просто, ну… ты гордый дроу. И этим все сказано. Я же чего тебя искала — пошли уже в лагерь, ужин готов. Правда, кухня гитиянки, как по мне, просто убойная, не знаю, сможем ли мы завтра куда-нибудь пойти после Наблюдателя, фаршированного курятиной и яйцами…
Иллиатрэ охватила огромная благодарность за то, что Карлах могла надавить, но не стала.
Гордый дроу.
Что ж, он надеялся, что действительно выглядит гордым дроу.
***
Когда к его палатке неспешно и явно неуверенно подошла Карлах, Астарион глазам своим не поверил. Даже захлопнул книгу и отложил на столик.
— Ну надо же, кто почтил меня своим присутствием! — растянул он губы в жеманной улыбке. Она фыркнула.
— Уже жалею.
— Да брось, брось! Говори, что хотела. Мне всегда приятна твоя компания!
Она замялась, хотя обычно ее дружелюбие окутывало их всех теплым одеялом, да и говорила она охотно.
— Превращаться в вампира больно? — выдала она.
Он поперхнулся, моргнул и возмущенно выдал:
— Ты серьезно ни с того ни с сего пришла спросить об ЭТОМ?!
Она вскинула подбородок. Посмотрела на него измученно. Ее глаза сияли расплавленным золотом, но Астарион вдруг поймал себя на мысли, что их почти всегда словно застилала тень.
— Да так, просто подумала: вдруг превращение в вампира мне поможет. Почему бы и нет? Я, конечно, обожаю солнце, да и кровь пить… — она скривилась. — Та еще гадость, честно скажу, — ты уж прости. Но это лучше, чем умереть в самый неподходящий момент от того, что мой двигатель шарахнул или расплавил мне кости.
Астариона сковал страх, внезапный, как и весь этот разговор, но в лице не дрогнул ни один мускул.
— Нет. Нет, Карлах. Поверь, не лучше. Да и… не думаю, что это поможет. Если даже кто-то сможет вынести твой жар, чтобы отпить крови и поделиться своей, то ты просто превратишься в очень горячего вампира.
Она хмыкнула, да и он через миг не сдержал смешок.
— Прости, красавчик, я слишком жгучая для тебя. Да и вообще, вряд ли найдется кто-то, кто выдержит пыл моей страсти!
Теперь, когда оказалось, что у нее есть чувство юмора, она вызвала у Астариона гораздо больше симпатии. Мало кто способен пошутить над тем, что умирает. Все равно что шутить над тем, как Хозяин жестоко тебя пытал.
Он вздохнул. Изящным и плавным жестом отвел со лба упавшую прядь, поддерживая образ манерного эльфа, чтобы разговор не стал уж слишком трагичным.
— Прозвучит, конечно, странно… но я не эксперт в вопросах обращения. Я же не полноценный вампир, а так, упырь, если угодно. Тело у тебя станет значительно выносливее — к боли, к ранам, к болезням, ко всему. Но… на двигатель это никак не повлияет, он ведь не часть твоего тела, а просто адская железка. Значит…
— Рано или поздно он все равно взорвется или остановится, — подытожила Карлах.
— Да, — кивнул Астарион неохотно. — Может, ты выиграешь год или два, но это того не стоит.
Она цыкнула языком.
— Для меня каждый вздох чего-то да стоит.
— Только пока ты принадлежишь самой себе. Если станешь чьим-нибудь отродьем — а так и будет, даже не сомневайся, — начнешь проклинать каждое мгновение.
Она осеклась. Закусила губу.
— Ты прав, черт возьми. Ну, что ж, — она развела руками. — Я знала, что так все и будет, так что плевать. Может, сменим тему? Меня беспокоит Иллиатрэ. Он после вашей вылазки стал какой-то странный.
Ну конечно, все всегда сводилось к Иллиатрэ.
— «Стал» какой-то странный? — хмыкнул Астарион. — А мы точно говорим об Иллиатрэ?
— Брось, ты понимаешь, о чем я! — поморщилась Карлах. — Сначала я думала, что это ты его расстроил, ты же ведешь себя как задница!
Он захохотал.
— Ну спасибо на добром слове! Если одним прекрасным днем ты проснешься со следами укуса на шее, легким головокружением и вообще таким ощущением, будто у тебя попили крови, то будешь знать, почему это случилось!
Карлах широченно улыбнулась.
— Да ты даже глоток сделать не успеешь — сразу же побежишь вокруг лагеря, вопя и размахивая руками. Ну, знаешь, как бывает, когда наберешь полный рот горячего чая, — только в сто раз хуже.
Астарион издал смешок. Склонился к ней, томно заглядывая в глаза.
— О, есть такие удовольствия, ради которых можно вытерпеть любую боль.
Карлах со стоном закатила глаза и скрестила руки на груди.
— Оставь это для Иллиатрэ. А то когда я такое слышу, у меня изжога начинается.
Астарион уловил движение неподалеку: к ним направлялся Иллиатрэ, всем своим видом выражая потрясение.
— Боги, что я вижу! — выпалил он, демонстративно протирая глаза ладонями. — Кажется, мое зрение меня обманывает! Астарион и Карлах — разговаривают друг с другом и смеются! О боги! А что дальше? Уилл и Гейл будут вместе пить вино и обсуждать свои любовные похождения? Лаэ’зель и Шэдоухарт на утро проснутся в одной постели?!
— Дорогуша, я тебя прошу, только не представляй эту картину, а то Лаэ’зель или Шэдоухарт увидит это через связь головастиков и тебя пришибет, — выдал Астарион и мысленно обратился к Карлах:
«Видишь? Все с ним в полном порядке».
Поймав его взгляд, она встревоженно качнула головой. Интересно, раз она так печется об Иллиатрэ, почему не решила сама с ним поговорить, а пришла к Астариону? Он-то что может сделать?
И почему должен?
***
Когда армия гоблинов во главе с Минтарой показалась на холмах вдалеке, Иллиатрэ вскинул подбородок. В нем не чувствовалось ни тени неуверенности, его волосы трепал ветер, губы изогнулись в жесткой ухмылке. Он не двигался. Вместе с остальными смотрел со стен, как силуэты гоблинов темной волной надвигаются на Рощу друидов. Со стороны тифлингов послышались возгласы и гомон. Астарион крепче сжал лук и повел плечом, проверяя колчан. Рядом Уилл и Карлах опустили ладони на рукояти мечей, но выхватывать оружие не спешили.
План продуман до совершенства, и без ментального сигнала Иллиатрэ они не должны делать ничего, иначе все может очень легко рухнуть. Они семеро — конечно, опытные бойцы, но их явно не хватит сражаться с целой армией в лоб, а тифлинги слабенькая поддержка, учитывая, что некоторые впервые взяли в руки оружие несколько дней назад.
Армия приближалась, из волны распадаясь на отдельных гоблинов — доспехи из вареной кожи и стали, булавы и топоры в руках. Минтара, их предводительница, остановилась. Махнула им рукой и прищурилась. Солнце ослепительно сверкало в ее доспехах, на лице застыло надменное выражение.
«Открывай ворота, — раздался в их головах ее властный голос, обращенный к Иллиатрэ. — Как договаривались».
Иллиатрэ едва уловимо кивнул, улыбнулся шире. Поразительно, в каком выгодном положении оказался их отряд — благодаря ему. И тифлинги, и гоблины считали их союзниками: получится вывернуть ситуацию как можно лучше для себя.
Делая вид, что ни к чему не относится серьезно, он достиг именно того, чего хотел.
Иллиатрэ шагнул к поворотному механизму ворот. Зевлор и другие тифлинги наблюдали за ним настороженно. Он помогал им организовать оборону Рощи, решал их проблемы, спасал их детей, а они до сих пор ему не доверяли — ради чего он тогда все это делал, спрашивается? Что ж, если кому-то из них вздумается сбросить его со стены, Астарион тут же пронзит нападающего стрелой.
Иллиатрэ взялся ладонью за ворот механизма. Глубоко вдохнул — и, выкрикнув заклинание, вскинул руку. С его пальцев сорвался огненный шар и с оглушающим треском понесся к гоблинам.
Шарахнуло так, что затряслись крепостные стены. Уши забило пронзительным звоном, в воздух взвилась каменная крошка и дым, застилая обзор. Тифлинги-лучники не удержались на ногах. Уилл пошатнулся, но тут же вернулся на позицию.
Бочки с порохом и нефтью, закопанные в проходе к Роще между горами, взорвались. Как и было задумано.
Пара десятков гоблинов вмиг обратилась в пепел.
Минтара издала полный бешенства крик. Иллиатрэ захохотал, злобно и безумно, и выхватил посох из-за спины, а его голос эхом разнесся над долиной и скалами, словно рокот грома.
Астарион никогда бы не выбрал защищать Рощу, если бы это зависело только от него.
Но сейчас, натягивая тетиву и выпуская стрелы одна за другой, он чувствовал себя живым, как никогда за целых двести лет.
***
— Спасибо, — сказал Хальсин искренне. — Правда. Без вас мы бы не выстояли. Но…
Он встретился взглядом с Иллиатрэ, и Астарион понял, каким будет следующий вопрос. Поняли и Карлах с Уиллом — напряглись, как будто невольно готовые защищать Иллиатрэ от нападок.
— Почему ты нам помог?
Иллиатрэ медленно приподнял голову. Выглядел мрачным. Уставшим. Осунувшимся. Даже шрам выделялся на щеке и у рта сильнее обычного.
Он блестяще провел такую битву, черт возьми, а теперь стоял с кислой миной среди тех, кого спас… Нет, после вчерашнего похода в Подземье он и правда вел себя странно.
— Гоблины убили мать медвесыча! — процедил Иллиатрэ резко, и волна гнева окутала его, как жар. — Маленького медвесыча. Я захотел наказать этих тварей!
Хальсин уставился на него как громом пораженный. Астарион подавил вздох. А почему бы, собственно, и нет? Отомстить за мать медвесыча — вполне себе причина. Ничуть не хуже других. Например, вот таких: «Мне стало жалко этих нытиков-тифлингов», или «Я бы ни за что не пристал к армии, во главе которой стояла бывшая жрица Ллос», или «Я не хотел, чтобы вашу гребаную рощу разрушили, просто потому, что мне стало жаль и вас».
Вполне себе причина. Ничуть не хуже других.
— Да и вообще, — добавил Иллиатрэ с нажимом, — терпеть не могу гоблинов! То, что они не прислуживают дроу, а бьются с ними на равных, — это противоестественно! Но мать медвесыча это перевесила, да.
Интересно, когда Астарион вообще слышал от него правду, хотя бы небольшую? Иллиатрэ лгал и притворялся даже больше, чем он сам, а это практически невозможно.
— Довольно неплохая причина, — стоически пожал плечами Хальсин, хотя все еще выглядел немного удивленным. — Значит, ты беспокоишься не только о людях, но и о других живых существах… Кстати, за то, что все это время помогал тифлингам, тоже спасибо. Они многого натерпелись, и я рад, что хоть кто-то здесь проявил к ним доброту.
— Или, — вскинулся Иллиатрэ, а в его голосе прорезались привычные насмешливые нотки, — такова моя природа предателя, ведь я все же дроу, и мне захотелось разрушить наш с Минтарой союз, потому что я не признаю, когда кто-то пытается навязать мне свою волю.
Что-то в лице Хальсина смущенно дрогнуло. Интересно, он уже пожалел, что тогда, после освобождения из клетки у гоблинов сказал: Иллиатрэ не составит труда втереться к абсолютистам в доверие и прикончить их, ведь он дроу, а значит, предавать ему не впервой? Ему еще только предстояло узнать, до чего злопамятным бывает Иллиатрэ — даже если его оскорбили в порыве чувств и не желая того.
И все же — Иллиатрэ вел себя странно.
Когда они отошли от Хальсина, Астарион деликатно придержал дроу за локоть, давая Карлах и Уиллу уйти вперед и смешаться с ликующей толпой.
— Что-то не так? — спросил прямо. — Ты для этого боя продумал стратегию, которая посрамила бы даже именитых полководцев, спас целую Рощу беженцев и друидов, а выглядишь так, будто хочешь забиться в нору и никогда оттуда не вылезать.
Иллиатрэ моргнул. Тоскливо посмотрел вслед Карлах и Уиллу, но они были слишком увлечены разговором, чтобы обернуться.
— …И не говори, что это из-за тех двоих погибших лучников. Ты ведешь себя так после нашей вчерашней вылазки в паучье логово.
Иллиатрэ долго молчал. Астарион ощущал его беспокойство, что нарастало с каждым мгновением. Их окружали радостные, полные надежды голоса тифлингов, но они двое словно оказались в плотном пузыре воздуха, где даже цвета потеряли краски.
— Да просто тяжело возвращаться в Подземье… после всего, — вздохнул Иллиатрэ, не глядя на него. — Я никогда не смогу вернуться туда по-настоящему, Астарион, хотя очень этого хочу. Никогда. И вообще, у меня такое ощущение, что на Поверхности я размяк! Только посмотри, что я делаю…
Слова были искренними, глубокими и полными боли, однако Астарион почувствовал, что это неправда или, во всяком случае, не совсем правда. Иллиатрэ считал, что превосходно лжет, но, может, рядом с ними шестью завеса над его душой немного приподнималась. Или все дело правда в иллитидских паразитах.
Астарион отпустил его. Оставить как есть? Так-то это вообще не его забота. Но…
Проблема вырисовывалась явно. И последствия могут быть скверными. Например, в самый неподходящий момент Иллиатрэ не захочет становиться на его сторону.
— Ты что, мне не доверяешь?
Иллиатрэ, уже шагнувший вперед, обернулся.
— Доверяю, конечно же. Я просто… боги, и это говоришь мне ты? Да я узнал, что ты вампир, только когда ты собрался воткнуть свои клыки мне в шею!
И эта реакция тоже была знакома: он огрызался, когда кто-то пытался влезть ему в душу. Но если думал, что Астариона это отпугнет, то ошибался.
— О, ну прости, что не кричу об этом на каждом углу! И я ведь в конце концов все тебе рассказал. Честно говоря, даже больше, чем собирался.
Иллиатрэ цыкнул языком.
— Дело не в доверии или недоверии. Просто я не собираюсь рассказывать о своем прошлом ни тебе, ни кому-либо еще! Это… абсолютно бессмысленно!
— Как это бессмысленно? — выдал Астарион немного игриво, подавляя гнев: нужно сохранять самообладание, ведь их хрупкие отношения и так едва-едва выехали на нужную колею. — Вдруг ты какой-нибудь псих, который прикончил половину Подземья, а я об этом не имею ни малейшего представления?
Иллиатрэ побледнел, будто его ударили ножом в грудь. Не проронив ни слова, он развернулся так резко, что хлопнул плащ, и бросился прочь, затерявшись в толпе.
— Проклятье… — пробормотал Астарион, охваченный горечью и раздражением.
Что-то все это никак не напоминало радость после победы над слугами Абсолют.
***
С ним просто играют, и это осознание пронзало душу Иллиатрэ раскаленной иглой. Впрочем, он видел все с самого начала, не так ли? Астарион не был с ним искренен ни на секунду. Смотреть на него — все равно что смотреть на солнце. Прекрасно и больно одновременно.
Иллиатрэ все устраивало… однако и разочаровывало тоже.
Когда он подошел к Астариону на вечеринке в лагере, тот озарился широкой улыбкой.
— О, а вот и мой сладенький пончик с горяченькими щечками! — и захихикал, слегка покачиваясь на нетвердых ногах. Иллиатрэ приподнял брови.
— Сладенький пончик? — и задохнулся от смеха. — Серьезно? И это все, что ты придумал?
В глазах Астариона загорелся вызов. Пафосно взмахнув рукой, он осыпал Иллиатрэ комплиментами, его голос сделался томным и слегка хрипловатым. Тело как у бога любовных утех. Лицо, словно выточенное самым умелым скульптором. И хотя Иллиатрэ умом понимал, что в этих словах нет ни капли искренности, в груди все равно предательски теплело.
Проклятье. Он не хотел… вот так. Не хотел получить красивую иллюзию взамен на свои чувства.
Но красивая иллюзия лучше, чем ничего.
— И напоследок, — выдохнул Астарион почти вызывающе и прищурился. — Три слова, которые хочет услышать любой, — и выдохнул, чуть наклонившись: — Я. Люблю. Тебя.
В сердце вошла игла. Иллиатрэ глубоко вдохнул, заставляя себя не сердиться. Интересно, понимал ли Астарион, что только что поиздевался над его сокровенным желанием? Сделал это нарочно или даже не подумал, как сильно его заденет?
Нет, сердиться совершенно бесполезно. Иллиатрэ ведь видел все с самого начала. Видел — и согласился погрузиться в эту красивую иллюзию.
— Я смотрю, ты вовсю веселишься, — выдал он, криво ухмыльнувшись. — И что, действовало на твоих жертв?
Что-то неуловимо дрогнуло в лице Астариона, и Иллиатрэ тут же раскаялся, что поднял эту тему. Однако через миг Астарион послал ему кривую ухмылку и, склонившись совсем близко, выдохнул:
— Безотказно…
По коже пробежали мурашки. То, как голос, тело, лицо, само присутствие Астариона действовали на него… что-то абсолютно невозможное, обжигающее, яркое, как солнце над миром Поверхности.
Астарион выглядел пьяным, но не счастливым, хоть и веселился. Иллиатрэ погрузился в воспоминания о всех тех моментах, что они провели вместе. Наверное, он никогда не видел Астариона счастливым по-настоящему. Иногда тот улыбался и даже смеялся, но натужно, как будто внутри у него давно все закостенело.
Астарион вздохнул. И заговорил. О том, что до недавних пор не пил человеческую кровь, вынужденный довольствоваться крысами и мухами. О Псарне. О Касадоре. Его голос звучал почти весело, будто он пересказывал забавную историю, а у Иллиатрэ земля ушла из-под ног.
Боль разгорелась внутри, куда более сильная боль, чем когда…
«Подними взгляд, щенок! Каким бы ничтожеством ты ни был, наши подданные должны считать тебя воплощением силы и достоинства. Ты — волшебник моего Дома, и ты жив лишь до тех пор, пока полезен, так что, будь ты проклят, не смей опускать взгляд!!!»
Он догадывался. Видел отрывки памяти, что не принадлежали ему, чувствовал отголоски страданий, которых никогда не испытывал, тонул в глубинах чужого отчаяния.
Касадор.
Ломают лишь неудачников и ничтожеств. Пытают и топчут лишь тех, кто заслужил это своей слабостью и может быть только пылью под ногами более успешных и сильных духом. Но…
Астарион совершенно не такой. Он невероятен. Восхитителен. И все же его пытались сломать — сломать просто так, из какого-то своего извращенного удовольствия.
Касадор.
— Я… — губы разомкнулись, словно сами собой, и с них сорвалось что-то хриплое, глухое и рычащее, отдаленно напоминающее его голос. — Я хочу разорвать его на куски.
Ураган эмоций терзал душу с куда более страшной силой, чем Иллиатрэ когда-либо испытывал. Его охватила ненависть — жгучая, полная отчаяния ненависть, вышибающая воздух из груди.
Касадор.
— Эй, ну не делай такое лицо, — хмыкнул Астарион, но его улыбка отдавала печалью. — Теперь я свободен. И собираюсь принимать это как данность, потому что так и должно быть. А раз так, придешь сегодня ко мне в постельку?
Как… как он может после всего говорить о таких вещах? Невидимые веревки боли сдавливали Иллиатрэ по рукам и ногам, впивались в тело, и это жуткое жжение, эту резь и агонию могла перекрыть лишь более сильная боль — как обычно.
Но не сегодня.
Он вздохнул. Всмотрелся в прекрасное, словно луна, лицо Астариона. Протянул руку. Невесомо, кончиками пальцев, погладил его по щеке.
— Приду, — тихо выдохнул он. — Мог бы и не спрашивать.
Ему плохо давалось утешение. Если дроу не может перетерпеть боль с гордо поднятой головой, сделав вид, что ничего не случилось, то ничего другого он и не заслуживает. Но…
Иллиатрэ не хотел, чтобы друзья несли свою ношу в одиночку. Не хотел, чтобы их сжигало изнутри адское пламя пережитых страданий. Он бы убил за них всех. Разделил бы с ними боль и подставил плечо, когда они бы начали падать.
Осознание, такое простое и сложное одновременно, укрепило его решимость.
Вдруг то, что после долгих лет скитаний и отречения он оказался на Поверхности, не так-то и плохо? Вдруг вся эта мерзкая история с головастиками в их головах закрутилась только для того, чтобы…
Чтобы они встретили друг друга?
Теперь у него появился враг — Касадор.
— Иди пока, развлекайся, — покровительственно махнул рукой Астарион и покачнулся. — Много кто нуждается в твоем внимании на этом скучном празднике жизни. Знаешь, я, наверное, правда слишком пьян, потому что вот эта песня Альфиры не кажется мне такой бездарной, как раньше!
И захихикал.
Иллиатрэ думал, что должен держаться от них в стороне. Что, если позволит себе с ними сблизиться, кто-нибудь из них обязательно захочет заглянуть под его броню…
Не смей опускать взгляд!!!
Но броню носил не только он.
Захотелось обнять Астариона и крепко прижать к себе, но он сдержался. Он мало что понимал в утешении, зато все знал о гордости. А для утешений у них будет сегодняшняя ночь, полная нежности и тепла.