Астарион провалился в сон, такой глубокий, что, проснувшись, не сразу понял, где находится и почему вокруг так светло.
И почувствовал себя мертвым.
Вчерашняя ночь казалась далекой и невозможной, как марево. Он правда пнул костер и убежал в лес, правда кричал в пустоту, что убьет Касадора? Раненая рука распухла, побагровела и выглядела просто ужасно.
Иллиатрэ возле алхимического стола тоже, кажется, был мертв. Не моргая смотрел в пустоту и расталкивал порошок в ступе на одном месте, будто не осознавая, что делает.
Их вернул к жизни возглас Гейла — возглас, полный боли и ужаса. Его лицо побледнело от паники, глаза сделались виноватыми, да и никогда на их памяти он не выглядел таким беспомощным.
Артефакты, что он поглощал, больше не утоляли голод.
Так они и узнали про магическую бомбу в его груди.
— Ну вот, — протянул Астарион с облегчением. — Теперь мой секрет не самый пугающий!
Иллиатрэ задумчиво уставился на свою ладонь, сжал и разжал пальцы. Эту ладонь он держал у Гейла на груди, прислушиваясь к чудовищным искажениям силы, что поселилась в его теле. Не отпрянул, даже когда уже едва мог переносить наплыв такой мощи.
Когда Иллиатрэ поддержал Гейла и убедил, что они по-прежнему друзья и будут путешествовать вместе, несмотря ни на что, Шэдоухарт тронула Астариона за рукав и произнесла:
— Пошли, посмотрю твою рану.
Он последовал за ней к палатке и рассеянно скользнул взглядом по медицинским инструментам, что она разложила на подушке, как орудия пыток. Не издал ни звука, когда Шэдоухарт деловито, пинцетом, принялась вытягивать занозы и щепки из воспаленных костяшек. Она не выказывала ни малейшей жалости или любопытства, и Астарион был за это благодарен.
Закончив очищать раны, она смазала ладонь мазью, наложила повязку и влила в него зелье исцеления.
— Жаль, я сразу не увидела, что ты разбил руку, тогда бы исцелила тебя заклинанием, а так… ну, через пару часов будешь как новенький. К тому же, левой рукой ты тоже прекрасно орудуешь.
Астарион аккуратно сжал и разжал перебинтованные пальцы.
— И все же, — продолжила Шэдоухарт, выразительно глядя на него, — я бы предпочла лечить нас после сражений.
Вот не могла промолчать. Он снова только-только начал думать, что она куда проницательней и мудрей, чем казалось, как на́ тебе, поспешил с выводами.
— Хо! С этими иллитидскими головастиками, гоблинами и всем прочим у меня немного сдали нервы. Вообще-то совсем неудивительно.
В ее глазах читалась печальная ирония. Не поверила, разумеется, нет. Сами того не желая, они семеро за время странствий так сблизились, что видели друг друга насквозь. Астарион теперь не способен им лгать — как и Иллиатрэ, — ведь они сразу почувствуют.
— Знаешь, в учении Шар есть особая практика исцеления… Страждущий добровольно отдает жрецам свои болезненные воспоминания, и мы облегчаем его мучения, оставляя лишь благословенную пустоту.
Астарион цыкнул языком.
— И что, ты мне предлагаешь отказаться от двухсот лет воспоминаний? Нет уж, спасибо, от меня… на самом деле и так мало осталось. Не хочу оскорбить твою богиню, но, как по мне, отказываться от пережитого — это слабость. А я собираюсь превратить ее в силу! — он покосился на разбитую руку и поспешно добавил: — Да, пока не выходит, но всему свое время.
Шэдоухарт улыбнулась, и ее глаза немного потеплели.
— Это мне в тебе и нравится. А то иногда такое чувство, что мир рассыпается под ногами или я потеряла какую-то важную часть себя… Не уверена, что мы дотянем до того, как нас прикончат паразиты, — скорее, нас такими темпами могут убить наши собственные демоны.
И правда, они напоминают сломанный корабль, пронзающий штормовые волны, а за штурвалом стоит Иллиатрэ, такой же сломленный, как и все они. Интересно, когда они налетят на рифы и пойдут ко дну?
Шэдоухарт задохнулась: ее кисть пронзило яростное лиловое свечение, но тут же погасло. Побледнев, она закрыла глаза, пытаясь перетерпеть боль.
Впервые с той ночи, когда Иллиатрэ чуть их всех не подорвал, Астарион вновь ощутил себя частью стаи, таким же, как они все. Непредсказуемым. Измученным. Сильным.
— Но надо что-то делать с Иллиатрэ, — продолжила Шэдоухарт немного хрипло, переждав приступ. — Он опаснее всех нас, в том числе и для себя самого, потому что не позволяет себе помочь. Я бы предложила связать его и пригрозить пытками, но… — по ее губам скользнула тонкая улыбка. — Ему ведь понравится.
Астарион издал смешок, вот только перед глазами всплыло воспоминание об Иллиатрэ, согнувшемся пополам от боли в лесу.
— Как ни странно, но мне кажется, что он до сих пор нам не доверяет.
— Дело совсем не в доверии, — покачала головой Шэдоухарт. — Просто он жил в обществе, где любую твою откровенность и уязвимость могут использовать против тебя, да и вряд ли кто-то по-настоящему интересовался, что у него на душе. Или, может, его секрет такой темный и постыдный, что выдать его непросто, — она жестко ухмыльнулась. — Вдруг он принес младенца в жертву Ллос, чтобы получить силу, или еще что?
Скорее, убил собственную мать.
Однако Астарион не поделился догадками — зачем, если это всего лишь невинное предположение? Да и, честно говоря, трудно представить более темные и постыдные секреты, чем его собственные.
— Как спокойно ты говоришь о таких вещах, — прищурился он, словно сытый кот. — Жрицу Шар не пронять даже принесенными в жертву детьми, да? Кстати, а если серьезно, что бы ты делала, окажись у Иллиатрэ такой секрет?
— Ничего, — пожала плечами Шэдоухарт. — Мне нравится Иллиатрэ: как друг, как лидер, как личность. И меня не волнует, что он делал или не делал в прошлом. Даже если это что-то совсем ужасное по меркам обычных смертных.
Что-то подсказывало, что совсем скоро ей придется подтвердить свои слова.
***
Гейл старался действовать осторожно и решительно. Возможно, он единственный во всем лагере способен помочь Иллиатрэ, ведь ситуация становится серьезней с каждым днем.
Совсем как у него самого.
Он думал, что никто никогда не примет его — с такой-то тайной. Ждал, что рано или поздно у их маленькой группы лопнет терпение: еще бы, отдавать ценные артефакты ради его непонятной «болезни». Готовился, что, когда правда вскроется, придется уйти.
Не смел надеяться — но в глубине души надеялся, что Иллиатрэ и остальные не отвернутся от него.
— Мы столько прошли вместе, дружище, — сказал Иллиатрэ, успокаивающе улыбаясь. — И пройдем вместе еще больше, а я постараюсь помочь с твоей сферой.
И почему Гейл позапрошлой ночью проснулся так поздно, когда все, считай, закончилось? Дерево пылало, озаряя лагерь, а Иллиатрэ уже оклемался от приступа.
Проснись хоть немного раньше…
Что ж, зато Астарион и Уилл все видели, от начала и до конца. Гейл выбрал Уилла. Пытался убедить себя, будто дело совсем не в том, что с Астарионом не ладит и даже не представляет, как к нему подобраться.
Они двое как будто находились по обе стороны от Иллиатрэ, но, если убрать Иллиатрэ, выйдет, что они на противоположных концах.
— Эй, Уилл, — начал он дружелюбно. — Ты случайно не помнишь, позавчера ночью, когда заварилась вся эта каша… Иллиатрэ произнес заклинание, прежде чем швырнуть огненный шар?
Уилл серьезно задумался, подперев подбородок рукой.
— Тогда мне было немного не до того, но… как мне кажется, заклинания не было. Над его ладонью просто загорелся огонь.
Так Гейл и думал, проклятье.
— Только это не единственная странность: Иллиатрэ нас не узнавал и не понимал, где находится. Если хочешь, я покажу, — предложил Уилл, и Гейл, помедлив, кивнул. Сквозь связь головастиков сознание затопили образы: остервенелый Иллиатрэ посреди лагеря, его глаза, налитые кровью и затянутые животной яростью, густая ночь вокруг, гудящее пламя у него на руке…
Заклинания не было.
— Так я и думал. Спасибо, Уилл.
Что ж, это только начало, самая простая задача.
Иллиатрэ исследовал голубой кристалл, найденный во время странствий, — скорее забивал время, чем правда пытался узнать что-то новое о его магической природе. Похоже, на своем излюбленном занятии — чтении он сосредоточиться не мог.
Гейл подошел осторожно. Начал издалека:
— У нас на Поверхности у некоторых аристократов есть традиция… достаточно скверная, как по мне. Когда соколенок только вылупляется из яйца, ему на ногу надевают кольцо, и когда он вырастает, то кольцо обхватывает его ногу так плотно, что его невозможно снять, если не распилить, — это знак того, что у сокола есть хозяин.
Иллиатрэ обернулся, удивленно поднял брови.
— Традиция, конечно, и правда скверная… Но к чему ты это?
Очень грубый и беспощадный момент истины.
— Некоторые схожим образом поступают с дикими магами.
Иллиатрэ зажмурился, словно его ударили ножом в грудь, побледнел так сильно, что шрам на щеке показался вздувшейся черной веной.
— Проклятье, Гейл… Мне нечего сказать.
Он отложил кристалл. Развернулся, чтобы уйти, а его спина окаменела. Совсем как Астарион вчера ночью: ошеломленный, оглушенный собственными эмоциями, скрытный до предела. Так похожи — горды и прячут свою боль. Совсем неудивительно, что между ними…
— Я хочу помочь, — почти взмолился Гейл, и Иллиатрэ замер. Медленно повернул голову. Его взгляд бегал.
— Я… я не думаю, что тут чем-то можно помочь.
— А это уже позволь мне решать. Давай отойдем к моей палатке.
Словно в трансе, явно не понимая, как лучше поступить, Иллиатрэ медленно направился за ним. Когда нос защекотали запахи трав, а перед глазами показалась палатка, ставшая почти родной за время странствий, Гейл почувствовал себя увереннее. Пока все шло неплохо.
— Хотя нет, я знаю, как ты можешь помочь: окажи мне услугу и не говори никому, — произнес Иллиатрэ тоном, которым не об услуге просят, а отдают приказы, но выглядел так, будто очень хотел сбежать.
— Они и так узнают. Через связь головастиков. И это, думаю, к лучшему, потому что они места себе не находят — всё ломают головы, что с тобой творится. Ладно… Можно взглянуть на твой амулет поближе?
Получив в ответ натянутый кивок, Гейл склонился к амулету. Серебряный круг на цепочке немного стерся от долгого ношения, но письмена заклинаний легко читались — начертаны очень умело, переплетаясь в сложную формулу.
— Глефы сдерживания… ясности сознания… прохождения магических потоков… его сделал очень талантливый волшебник.
Глаза Иллиатрэ полыхнули неприязнью ни с того ни с сего, и он отстранился, потирая шрам. В сознании мелькнуло размытое видение человека с зачесанными набок седыми волосами, что точно так же склонился над ним, пристально вглядываясь в лицо, — но тут же померкло.
— Это очень мощная вещь, — поспешно сказал Гейл, отгоняя видение, и покачал головой. — Ее нельзя носить слишком долго…
— Знаю. Но… ты же видел, что случилось, когда я снял его всего на день. Я ношу эту штуку сколько себя помню, с самого детства, как только магия впервые проявилась, а позавчера… Удивительно, но… позавчера я совсем забылся. Даже не почувствовал, что амулета нет.
Позавчера они вместе с тифлингами праздновали победу над абсолютистами — первый настоящий повод для радости среди мрака, страха и испытаний. Вино лилось рекой, воздух дрожал от музыки, плясок и звона бокалов. Сначала неуловимо растворился в толпе Иллиатрэ. Потом — исчез Астарион. Вернулись вдвоем лишь под утро.
Конечно, так совсем неудивительно забыться…
Гейл подавил вздох. Заставил себя вернуться к реальности — к встревоженному, раздраженному, измученному Иллиатрэ, что с таким трудом открывался ему. Протянул задумчиво:
— То, что случилось ночью… Я бы понял, если бы подавленная дикая магия прорвалась, но… Мне кажется, дело не в ней — или, по крайней мере, не только в ней. Галлюцинации, зрительные и слуховые образы, потеря контроля над собой… Не хочу тебя пугать, Иллиатрэ, но выглядит как одержимость. Или проклятие.
Тот развел руками, ничуть не удивленный. Похоже, и сам об этом думал.
— Это началось десять лет назад, когда я ушел из Мензоберранзана. Тогда я первым делом сорвал с себя амулет и зашвырнул куда подальше, а ночью… вдруг осознал, что стою посреди развороченной пещеры, вокруг все дымится, и на руках у меня ожоги и копоть. На вторую ночь я… разнес свою переносную лабораторию и каким-то образом сломал себе два ребра. Тогда я понял, что амулет сдерживал что-то, что теперь прорвалось… хорошо, что я не выкинул его в кислотное озеро или в бездну… А ведь были такие мысли.
Слова вырывались из Иллиатрэ судорожно, мучительно, толчками, как кровь из перерезанной артерии. Гейл внимательно слушал, стараясь на задерживать взгляд на его тонких губах, не смотреть, как они шевелятся, изгибаются, поджимаются…
— Ты не против, если я произнесу исследующее заклинание? Только ляг на спальник… пожалуйста.
Глаза Иллиатрэ остекленели, что-то в глубине зрачков задрожало. Сердце разрывалось видеть его таким. Неужели он до сих пор винит себя из-за приступа?
Или из-за чего-то другого?
Он медленно опустился на спальник, будто силы совсем его покинули, и поморщился, когда вытянулся на спине. Гейл вскинул над ним руки. Произнес заклинание. В ладони словно вонзились осколки стекла, тонкие и смертельно острые, но он усилием воли не отстранился — только содрогнулся, сжал зубы, сдерживая стон.
Иллиатрэ ведь даже не дрогнул, когда Гейл показал свою проклятую черную сферу.
— Так я и думал — магические потоки серьезно искажены, потому что амулет на них влиял. Но пока что не чувствую никакого противоестественного вмешательства, разве что… да, вот тут… слабое колебание магии…
Свечение заклинание померкло. Он опустил руки, и Иллиатрэ резко сел. Нервным движением отвел волосы со лба.
— Трудно сказать, — констатировал Гейл. — На одержимость не похоже, обычно она сразу чувствуется. Но… с нами, волшебниками, вечно приключается какая-нибудь гадость, так что не волнуйся, найдем решение.
Иллиатрэ промолчал. Признался неохотно:
— Как-то раз я призвал в бою мясного голема. Ну, знаешь, из тех, что впадают в ярость, когда ранены. Все шло просто прекрасно, пока я случайно не задел его заклинанием — совсем немного, но он взбесился. Я решил, что если вылечу его, то буйство пройдет, и произнес заклинание исцеления со свитка. Он успокоился, медленно подошел ко мне… и так вломил, что аж свечки в глазах заплясали, — он издал натянутый смешок. — Я потом сказал, что голема враги очаровали, и мой отряд его прикончил.
Гейл нервно рассмеялся.
— О боги. Хорошо, что ты легко отделался, мой друг! Что ж, я однажды призвал огненного мефита, а он начал беситься и сжег всю мою одежду, кроме ночной рубашки с рюшами и ночного колпака… Тогда они были в моде в Глубоководье. Я, конечно, наложил на себя иллюзию, когда выбрался в город за новыми вещами, но все время трясся, как бы на меня никто не натолкнулся.
Иллиатрэ рассмеялся. Так приятно видеть его радость, лукавый блеск красных глаз и хитрую усмешку…
Гейл вздохнул. Совсем не хотелось возвращаться к неприятной теме, но нужно, нужно выяснить все до конца.
— Слушай, Иллиатрэ… Ты когда-нибудь занимался запрещенной магией? Нет, не думай, я не собираюсь тебя осуждать, все волшебники рано или поздно что-то такое да пробуют. Мне просто нужно знать, что могло повлиять на тебя. Призывы демонов? Магия крови? Магия зеркал?
Иллиатрэ закрыл глаза. Мучительно сглотнул, собираясь с духом.
— Ну… демонов я ни разу не призывал, а магия зеркал слишком непредсказуемая. Зато магия крови… м-м-м… было дело. Но я не особо продвинулся. Дошел только до третьей ступени.
— Заклинания на крови убитых врагов?
— Ага. А еще я тогда был очень молод и использовал свою кровь для всяких глупостей.
Гейл едва сдержал улыбку, покосившись на следы вампирских клыков на его шее.
— В основном я насылал на сестер кошмары, где страшный голос говорил, что они недостойны Ллос, — Иллиатрэ хохотнул и осклабился. — Ну, и как-то наслал проклятие на Дом Кли'ир, чтоб их груженая до самого верха повозка с продовольствием перевернулась прямо посреди Мензоберранзана. Пока они спохватились, рабы из других Домов уже все расхватали. В общем, ничего серьезного. Осуждаешь, что я баловался магией?
— Нет, — честно ответил Гейл. — Разве можно заниматься магией без веселья? Главное — ответственно к ней относиться, и все будет в порядке.
Иллиатрэ озарился улыбкой.
— Я это уже говорил, но скажу еще раз: ты чудесный, Гейл. Мне очень легко с тобой говорить, открываться тебе… Куда легче, чем остальным. Ты как тихая гавань.
Гейл улыбнулся шире, хотя на душе скребли кошки. Бросил шутливо, склонив голову:
— Что ж, я в любое время готов принять твой корабль! — и замер, издав смущенный смешок. — Кхм, прозвучало как-то… эротично.
О Мистра, Гейл, что ты несешь?
Иллиатрэ тоже рассмеялся, его глаза засияли. Наконец-то он повеселел; скованность, неловкость и раздражение, владевшие им еще несколько минут назад, развеялись без следа, словно унеслись за ветром.
Давай же, скажи ему.
— Я думаю, нам не мешает иногда просто отдыхать. Хотя бы немного. Есть у меня на примете парочка заклинаний… северное сияние, радуга, яркий солнечный свет — очень красивые. Хочу тебе как-нибудь показать.
Иллиатрэ устремил на него горящий, восторженный взгляд, совсем как у ребенка.
— С огромным удовольствием посмотрю, Гейл.
Нет, нет, зачем ты ходишь вокруг да около, почему не сказал прямо?! Он же не понял… Он правда всего лишь хочет увидеть твои красивые заклинания…
Он придет ради них. Не ради тебя.
Астарион точно не колебался ни мгновения. Он был решителен, обаятелен и уверен в себе. Он бы точно не стал мяться и начинать издалека. Он бы сказал все как есть.
Я люблю тебя, Иллиатрэ.
Хотя нет. Такого бы Астарион не сказал.
Иллиатрэ поднялся, но уходить не спешил. За его спиной покачивались темные кроны деревьев, роняя листья на траву и исхоженную дорогу.
— Гейл… — протянул он гулко, словно пробуя имя на вкус. — А это может быть… ну, не знаю… наказание?
— Наказание? — повторил Гейл удивленно.
— За грехи, — Иллиатрэ резко повел подбородком и кашлянул. — Твою мать, как странно прозвучало… Уж прости за пафос, просто я… уничтожил своих врагов. Жестоко. И их было много.
— Думаю, если бы после убийства врагов обязательно начинались провалы в памяти и галлюцинации, то каждый третий бы так мучился.
— Ты не понимаешь. Ладно, ладно, забудь! — На щеках Иллиатрэ проступили темные пятна. — Я-я иногда жалею, что не родился немым. Это бы избавило меня абсолютно от всех проблем, что только есть в моей жизни… кроме головастика, конечно. Я не понимаю, что со мной творится. То я Астариону кое-что о своем прошлом рассказал… то теперь тебе…
Его глаза расширились, кровь отлила от лица. На мгновение он сделался почти таким, как во время приступа в видении Уилла.
— Это просто близость, — мягко произнес Гейл. — Мы сражаемся вместе, притираемся, становимся... друзьями, потому и открываемся друг другу.
— Друзьями, — Иллиатрэ покачал головой и прищурился. — Ты правда в это веришь? Веришь, что мы становимся друзьями, а не просто цепляемся друг за друга, как утопающие, пытаясь выжить?
Неужели… он сомневался? Ведь так рьяно поддерживал каждого из них, так проникался их бедами и проблемами, без всяких сомнений протягивал руку тем, от кого другие бы отвернулись, защищал их...
И все же — он сомневался.
«А как же Астарион?» Неужели Иллиатрэ не придает их связи такого уж большого значения, неужели для него она лишь отдушина среди мрака, но не больше? Может, тогда у него, Гейла, есть шанс?..
— Да, — ответил он твердо. — Да, я думаю, наши узы не просто попытка выжить. Если разобраться… Прости, конечно, но от каждого из нас больше проблем, чем пользы, а вот вместе мы все же на что-то годимся. Сам подумай. Мы же какая-то сплошная катастрофа!
Иллиатрэ улыбнулся — робко, натужно, но с каждым мигом улыбка становилась все шире, пока не озарила лицо, как солнце.
***
Астарион думал долго. С одной стороны — если не рассказать Иллиатрэ о приходе Рафаэля, рано или поздно дьявол может мимоходом обронить в разговоре об их несостоявшейся сделке. И тогда точно не останется другого варианта, кроме как поддаться на его условия.
С другой стороны — если все выложить Иллиатрэ, отношения с Рафаэлем испортятся, а Астариону не нужен еще один могущественный враг.
— Вчера ночью ко мне приходил Рафаэль. Предлагал помочь с Касадором.
Иллиатрэ, разглядывавший сквозь лупу треснутый голубой камень, выпрямился и удивленно обернулся.
— Правда? А взамен что хотел?
Астарион нарочито натянуто пожал плечами и вскинул подбородок.
— А чего обычно хотят дьяволы? Разумеется, я отказался.
— Ха… — выдохнул Иллиатрэ, покрутил лупу в пальцах и отложил на стол. Помолчав, продолжил: — Он тебе не нужен. Мы сами справимся.
Самоуверенность и пустые слова. Как всегда. Даже не постарался.
Однако, приглядевшись, Астарион понял, что Иллиатрэ до сих пор не пришел в себя: его лицо казалось отстраненным и далеким, взгляд блуждал. Он сам быстро оправился от вчерашнего, а вот Иллиатрэ — нет (что бы там с ним ни случилось).
Может, стоит спросить?
Нет. Наверное, не стоит. Тогда придется объяснять, что он сам делал в лесу, а это не так-то просто.
— И… У Рафаэля к тебе какой-то странный интерес, — признался Астарион. — Будь осторожен.
— Правда? — Иллиатрэ смущенно покосился на него. — У меня к нему тоже… Эти крылья и пафос… прости, конечно, но правда трудно устоять.
— Я совсем не о том! Ха! Ничего себе амбиции. О чем ты вообще думаешь?..
Иллиатрэ заморгал. Нарочито невинно улыбнулся. В нем не было ни грамма стыда — никогда за время их знакомства, а сейчас так тем более.
— Ревнуешь?
— Нет. Просто думаю, кем надо быть, чтобы облизываться на камбиона. Есть идеи, почему ты так ему интересен?
— Я не облизываюсь на камбиона! Это просто фантазии! А насчет идей…
Иллиатрэ немного посерьезнел. Задумался. Вокруг разливался спокойный, чуть ли не пасторальный день, наполненный шелестом деревьев и щебетанием птиц. Слишком обыденный для всего, что с ними происходит, и даже для этого разговора. Астарион поймал себя на мысли, что не против прогуляться.
Желание из какой-то совершенно другой, чужой жизни.
— Честно говоря… Нет. Вообще ни одной, — голос Иллиатрэ дрогнул. — Даже представить не могу, и это как-то… жутко. Очень жутко.
Потерянный вид, напряженный взгляд, удивленный излом бровей. Похоже, он не лгал — и правда понятия не имел, что дьяволу от него нужно. Отлично, что Астарион не списал его со счетов и так аккуратно рассказал о приходе Рафаэля, ничего на самом деле не выдав.
Иллиатрэ может оказаться козырем.
— А ты не узнал у него про шрамы? — выдал тот.
Астарион едва не спросил, про какие еще шрамы, — и похолодел. Проклятье! Почему даже в голову не пришло узнать у Рафаэля про шрамы?! Кто может знать адский язык лучше, чем камбион, дьявол, порождение Аверно?! Пришлось приложить все силы, чтобы не заскрипеть зубами.
— Да он мне так мозги запудрил, что не представилось момента!..
В глазах Иллиатрэ читалось удивление. Проклятье, и что он сейчас думает? Что Астарион, постоянно размышляющий над тем, как полностью избавиться от влияния Касадора (и от самого Касадора), в самый ответственный момент… забыл о шрамах, вырезанных на его собственном теле?
В желудок словно камень обрушился, но Иллиатрэ успокаивающе вскинул руку.
— Ничего страшного… я думаю. Рафаэль к нам так привязался, что скоро опять появится. Может, и к лучшему, что ты не спросил, — в следующий раз я буду рядом, если вдруг что-то пойдет не так.
Ну каков защитник, только посмотрите. Иллиатрэ что, воображает себя Архимагом, способным по щелчку пальцев развеять любого врага, будь он хоть демон, хоть божество, хоть лорд-вампир? Нет, может, не стоило делать на него ставку.
Правда ли он настолько самоуверен или просто так привык пускать всем пыль в глаза, что теперь не может сорвать маску?