— Нет. Медленнее и нежнее, как будто ласкаешь любовника.
Руки Астариона лежали поверх ладоней Иллиатрэ, направляя движения отмычки. Теплая кожа дроу казалась обжигающей по сравнению с его по-вампирски прохладной кожей и от малейшего прикосновения покрывалась мурашками.
— Когда ты такое говоришь, сосредоточиться невозможно, — проворчал Иллиатрэ, ковыряясь в замке небольшого сундука, что они нашли по пути (Астарион запер его заново, специально для тренировки). Его пальцы взмокли и слегка подрагивали.
— Нет. Сказал же: медленнее! Если бы ты так ласкал любовника, он бы заслуженно тебе зацедил.
— Астарион!
Астарион сжал его ладони крепче, придвинулся ближе, касаясь подбородком его плеча. Сердце Иллиатрэ зашлось бешеным, гулким стуком, кровь запульсировала в венах, даже след укуса на шее как будто сделался особенно отчетливым. Астарион мягко приник губами к двум полузажившим ранкам и отстранился.
— Изверг, — выдохнул Иллиатрэ невнятно и уронил отмычку. — Будешь меня пытать, пока я не научусь?
В груди что-то сжалось. Пытать… Голову против воли вспороли воспоминания. Маэлла, еще одно из отродий Касадора, учила его взламывать замки, из раза в раз вынося вердикт «Никуда не годится», что закономерно вело к пыткам «за недостаточную прилежность». Потом, правда, она ни с того ни с сего исчезла — скорее всего, в глазах Касадора перебрала на себя слишком много его «обязанностей», за что и поплатилась.
Некоторых отродий Касадор выбирал за тягу к насилию. Любил подводить их к краю, внушать мысль, что теперь им дозволено все, — и ломать, жестоко наказывая за то, на что сам их и толкнул.
Астарион вздохнул, пытаясь выглядеть игривым и невозмутимым, как прежде. Иллиатрэ, кажется, не почувствовал его заминки. Нравилось его дразнить. Чертовски нравилось. Хотя, может, он смущался понарошку — кто его разберет?
— Ну же, — подбодрил Астарион. Горечь и злость терновыми побегами опутывали все внутри, напрочь вышибив желание подтрунивать. — Почувствуй, как отскакивают язычки замка, когда ты нажимаешь на них отмычкой. Чувствуешь?
Иллиатрэ кивнул. Астарион отпустил его и безжалостно отстранился, получив в ответ разочарованный, почти обиженный щенячий взгляд.
— Попробуй теперь сам. Не спеши. И не переживай так, ты быстро набьешь руку.
— У тебя это получается очень даже быстро… — пробормотал Иллиатрэ, кусая губы. Рваные, одеревеневшие движения, но он достаточно ловок, чтобы со временем правда стать хорошим взломщиком.
Хотя вряд ли скоро.
— Ха! Я занимался этим двести лет, а ты два часа, сердце мое! Хватит трястись, что тебе еще не хватает опыта. Что бы ты ни делал, выглядишь замечательно.
— Льстец… — буркнул Иллиатрэ, но немного расслабился.
Да, его спонтанное желание научиться взлому казалось блажью, но блажью полезной, так почему бы и нет?
День клонился к вечеру: тени лениво позли по земле, все сильнее вытягиваясь, будто желали поглотить весь мир, сумерки укрывали лагерь одеялом коричнево-сизых красок. Астарион терпеливо ждал, пока отмычка со скрежетом и клацаньем дергалась в замочной скважине, как умирающая змея. На бревнах у костра неподалеку сидели Уилл и Карлах: он не различал слов, но их смех и веселый гомон плыли над лагерем волной музыки, хотя Уилл казался немного отстраненным и напряженным. Лаэ’зель у своей палатки отрабатывала размашистые выпады, беспощадно рассекая манекен, — и явно собиралась продолжать, пока не превратит его в груду щепок. Гейл с головой ушел в книгу, а еще несколько томов лежали на земле вокруг. Почему-то выглядел встревоженным. Шэдоухарт видно не было: наверное, ушла к реке — молиться Госпоже Ночи о пустоте, что однажды поглотит мир, унеся из него боль, несправедливость и разочарования, а заодно и все остальное.
Раздался щелчок, и дужка замка отскочила. Иллиатрэ издал восторженный возглас.
— Да! — бросил Астарион. — Молодчина!
Еще один маленький способ сблизиться.
***
Внутри расползалось тупое онемение. Уилл старался не падать духом, но не получалось. Он поступил правильно. Не стал игрушкой в руках дьяволицы, не дал превратить себя в слепое орудие, бездумно исполняющее приказы. Желудок скручивало от самой только мысли о смерти Карлах. Он бы поступил так еще раз. И еще раз. И еще. Даже если бы Мизора выдумала куда более страшное наказание, чем огромные рога и почерневшие дьявольские глаза.
На землю упала тень, замерцали огненные отсветы.
— Эй, Уилл, — раздался позади дружелюбный голос, и Уилл обернулся. Иллиатрэ стоял на возвышенности, вскинув в руке зловещий бронзовый подсвечник: по его основанию вились оскаленные морды и лица, искаженные в страданиях, а три свечи наверху горели разными цветами — желтовато-белым, оранжевым и ярко-алым.
— Ого, жуть какая, — выдавил Уилл улыбку.
— Ага, и не говори. Если что, я проверил: он не проклят, — поспешно сказал Иллиатрэ, поймав его взгляд. — Торговец так хотел от него избавиться, что отдал мне почти даром. Забавно, да? Я хочу поставить его в моем каменном доме, на видном месте, чтобы отпугивать воров, — он усмехнулся, но на его лице тут же промелькнула неуверенность. — Я-я… мне показалось, что тогда, возле моей палатки, мы мало поговорили, как будто я просто отмахнулся. Это не так. Просто иногда я проваливаюсь в свои мысли и не могу вынырнуть.
Он сел рядом с Уиллом, высоко держа подсвечник, и воск слезами закапал на землю. Впереди, почти неразличимая за стеной ив, с шелестом плескалась река, но казалась далекой и глухой, словно в мире остался лишь сыроватый ночной мрак, сквозь который ничто не могло пробиться.
— Значит, ты мечтаешь о доме? — выдохнул Уилл, радуясь возможности хоть немного отвлечься. — Именно каменном, как в городах Поверхности?
Иллиатрэ покосился на него смущенно.
— Да. И чтобы повесить там картины, которые я нашел за время наших странствий. И поставить этот подсвечник, если он впишется.
Его голос звучал натянуто. Всегда с таким трудом говорит о своих чувствах и мечтах, о прошлом… Уилл остро ощущал его глубинное одиночество, как свое собственное. После всего, что они пережили вместе, так скрытно мог вести себя лишь тот, чья душа никогда никого не интересовала или даже хуже — превращала его в мишень для насмешек и унижений. Трудно поверить, что Иллиатрэ, такой громкий и уверенный в себе, переживал подобное, но…
Уилл вытянул руку. Сжал его плечо. Иллиатрэ взглянул на него благодарно.
— Прекрасная мечта, — на губы скользнула улыбка, теперь уже искренняя. — Даже более чем. Вселяет надежду.
— И почему же?
— В ней чувствуется будущее. Иногда полезно вспомнить, что мы боремся за него… За то, чтобы жить дальше. И, может, чтобы жили дальше другие.
Против воли в сознании вспыхнуло лицо Карлах — лучезарная улыбка, золотистые глаза, ямочки на щеках…
Иллиатрэ поставил подсвечник на землю. Тот трещал и плевался белыми искрами, искореженные бронзовые морды зловеще скалились. Уилл вгляделся в цветные огни. Несмотря ни на что, в свечах не чудилось ничего жуткого — они немного отгоняли тьму, как и положено свечам, да и только.
— Она проиграла, — вдруг выплюнул Иллиатрэ. — Мизора. Ты оказался умнее и не дал себя использовать, поэтому все, что она смогла сделать, — бессильно и жестоко отыграться на тебе. Я знаю, каково это. Знаю. Когда тебя увечат и унижают за то, что ты отказался плясать под чужую дудку… Не падай духом, Уилл. Не доставляй ей такое удовольствие. Ты сильный и решительный, а твое сердце ведет тебя вперед. Мы найдем способ втоптать Мизору в грязь — об этом не беспокойся.
Его глаза полыхнули, и лицо, озаренное отсветами свечей, сделалось страшным от ярости.
***
Сознание Астариона захлестнуло видение — так резко, что он дернулся и едва не выронил точильный камень, которым водил по кинжалу. На миг увидел Иллиатрэ чужими глазами (глазами Уилла?): тот сидел на склоне, вытянув ноги, а рядом с ним на земле разными цветами горел жуткий подсвечник. В уши, гулко, словно внутри мыльного пузыря, полились голоса.
«Значит, ты мечтаешь о доме? Именно каменном, как в городах Поверхности?»
«Да. И чтобы повесить там картины, которые я нашел за время наших странствий. И поставить этот подсвечник, если он впишется».
— Со мной только что случилось что-то странное, — признался Астарион, когда Иллиатрэ подошел к его палатке. — Я увидел тебя глазами Уилла и услышал ваш разговор — разумеется, не по своей воле. Видение как будто… просто затопило мое сознание.
— Вот как? — осведомился Иллиатрэ почти скучающе, словно ничего особенного не произошло. — Тебя это взволновало?
— В смысле, а не должно? Кто знает, что еще мы невольно можем подслушать и подсмотреть друг у друга! Да и вдруг наши паразиты растут?
Иллиатрэ сомкнул губы, и его голос зазвучал у Астариона в голове:
«Из-за личинок наши сознания время от времени сливаются, и так было с самого начала, просто теперь это происходит немного чаще, потому что мы сближаемся. Не вижу здесь ничего страшного».
Астарион чуть не поперхнулся от возмущения. Глубоко вдохнул, пытаясь протолкнуть назад язвительные и очень грубые слова, что так и рвались наружу.
— Это хорошо только тогда, когда мы сами позволяем своим сознаниям слиться! Боги, Иллиатрэ, ты придаешь очень много значения всяким глупостям, а когда проблема действительно серьезная, берешь и отмахиваешься от нее! Ну уж нет! Хочу послушать, что скажут остальные! И да, неужели каменный дом, картины, подсвечник — это все, чего ты хочешь? Конечно, очаровательно, но тебе не кажется, что как-то мелковато?
По лицу Иллиатрэ пробежала тень, глаза яростно сверкнули.
— Ну уж прости, что не все мечтают о сплошной власти и силе, как ты! Мало того, что ты подсмотрел то, что тебя не касалось, так еще и продемонстрировал свою поверхностность, уж прости за грубость.
Астарион вздохнул. Просто прекрасно.
— Зато теперь понятно, чего ты так бесился, когда я предлагал продать картины.
Иллиатрэ уязвленно промолчал. Обида в нем пускала корни и цвела пышным цветом, ну и бес с ним. Астарион и так достаточно подбирал слова, когда с ним говорил.
Через несколько минут они собрались вокруг костра, и их тени черными змеями заметались по земле, такие же нервные, как они сами. Выслушав их сбивчивый рассказ, Уилл скрестил руки на груди. Мрачно бросил:
— Иллиатрэ, ты же не ел головастика?
— Нет, — отозвался Иллиатрэ, поигрывая амулетом. — Вы знаете мою позицию по этому вопросу. Я за любые преимущества, кроме тех, которые неотвратимо изменят наши тела и сознания. Так что — никаких головастиков, кроме тех, что уже есть у нас в головах. Разве что совсем прижмет, но пока что мы очень даже хорошо справляемся.
Астарион смотрел на этот вопрос совершенно иначе: любым преимуществом нужно пользоваться, если можешь его получить, любым без исключения. Силы не бывает много. Разглагольствования об изменении тел и сознаний — наивность, ведь они буквально могут не дожить до того, как последствия съеденных головастиков станут видимыми. Однако…
Они пока и правда неплохо справлялись. За все то время, что пытались разобраться с паразитом, никого из них даже серьезно не ранили. В таком случае есть личинку бессмысленно. Конечно, грела мысль, что остается козырь, которым можно воспользоваться в любой момент…
Но зачем, если их сил пока что и так хватает?
— То есть из-за связи паразитов мы получаем знания из сознаний друг друга, даже сами того не желая, я правильно понимаю? — нарушил тишину Гейл и покосился на Иллиатрэ. — А вы уверены, что это не касается только вас двоих, потому что вы… ну…
— Нет, — прервала Лаэ'зель. — В моей памяти возникают схемы заклинаний, которые я никак не могла знать.
— Я тоже что-то такое подмечал, — произнес Уилл; его руки, словно по чужой воле, лежали на плечах Карлах, что сидела на бревне перед ним.
— То есть все что-то подмечали и делали вид, что ничего не происходит? — поморщился Астарион. — Не подумайте, что я вам не доверяю, но разве у вас совсем нет тайн, которыми не хочется делиться?
— А мы разве можем что-то сделать? — пожала плечами Шэдоухарт. — Мне тоже неприятно, что кто-то из вас может увидеть мои мысли, так что если есть способ как-то отгородиться…
— Отгородиться? — вскинул брови Иллиатрэ, что, сгорбившись, сидел на другой колоде у костра. — По-моему, это как раз и есть недоверие!
Астарион резко развернулся к нему.
— Я думал, тебя больше всех это взбесит! Или мне показалось, что ты ненавидишь рассказывать о своем прошлом?!
— Ненавижу, — нахмурился Иллиатрэ и сгорбился еще сильнее. — Но вы и так уже знаете обо мне больше, чем я бы рассказал по своей воле. Это по сути своей пустое обсуждение, потому что Шэдоухарт права: сделать мы ничего не можем. Если бы могли закрыть наши сознания друг от друга, то смогли бы окружить головастика магическим барьером и не бояться, что у нас полезут щупальца, а так…
Они немного помолчали, и Уилл заговорил снова:
— Выходит, наши паразиты стали сильнее? Из-за этого наша связь и развилась?
Иллиатрэ и рта не раскрыл, но его голос зазвучал в их головах, подернутый легким эхом, как дымкой:
«Нет. Это просто развилась наша близость. Я совершенно серьезно. Мы становимся друзьями, как сказал один мудрый и проницательный волшебник, потому и наша ментальная связь прогрессирует. Думаю, у нас получится закрывать мысли, когда немного потренируемся, но… Все, что нам останется: или разбежаться, или принять всех такими, какими мы есть, и тогда последняя стена недоверия рухнет».
Это еще что за пафосная лидерская речь? Он как будто готовил почву для своей откровенности, и его тон и намеки Астариону совершенно не понравились. Кто знает — может, причуды Иллиатрэ, что казались проявлениями его эксцентричной натуры, на самом деле часть чего-то большего? В конце концов, они ведь никогда не ссорились с ним по-настоящему, а если и спорили по поводу решений, то конфликт быстро угасал.
Не хотелось бы узнать, что все это время они путешествовали с дроу, который, например, привык скрытно убивать всех, кто отказывался ему подчиняться.
Иллиатрэ поднялся. Порывистым движением оправил мантию. Костер бросал причудливые отсветы на его лицо, и он вдруг показался Астариону усталым, почти измученным. Когда у него появились такие синяки под глазами?..
И почему он, черт возьми, оказался в лесу той ночью?
— Единственное, что мы можем сделать, — бросил Иллиатрэ, — проявить уважение.
Гейл, Лаэ'зель и Карлах посмотрели на него непонимающе. Шэдоухарт и Уилл опустили взгляды. Астарион понял его, но был слишком раздосадован, чтобы согласиться. Иллиатрэ продолжил:
— Мы путешествуем вместе. Едим вместе. Спим вместе. Иногда даже в реке купаемся вместе. Проявляем ли мы уважение друг к другу? Определенно. Иначе мы бы не отворачивались, чтобы не смущать остальных, не помогали друг другу готовить еду и не несли вещи друг друга, когда становится тяжело. Здесь то же самое. Мы уже знаем тайны и мысли друг друга. Видим сны друг друга. Мы ничего не можем с этим сделать, как бы ни пытались, так что остается лишь принять. Возможно, мы получили шанс создать связь, что будет сильнее дружбы и даже кровных уз. Связь… стаи?
— Как у волков? — голос Шэдоухарт неуловимо сделался напряженным.
— Как у летучих мышей, — отозвался Иллиатрэ. — Как у сов. Не имеет значения. Пусть эта связь станет нашей силой, а не нашей слабостью. Я уже устал злиться, боясь, что кто-то из вас узнает мое прошлое. Будь что будет.
Прекрасно, так для него это шанс сблизиться с ними? Он не может проговорить свою боль, и ему будет лучше, если они увидят ее без его вмешательства?! Астарион цыкнул языком.
— Меня это злит, но раз ничего сделать нельзя… Что ж, если вы увидите то, чего никогда в жизни не хотели бы видеть, — он издал смешок, — то это будут ваши проблемы.
Через миг он всмотрелся в их лица, и сердце пронзило ледяной иглой.
Они видели.
Они уже видели.
***
— О, — отозвался Астарион язвительно, обернувшись, — так я и знал, что увижу это грустное выражение лица. Если Шкряба не покормить и не погладить, он будет смотреть абсолютно так же. Иди спать, Иллиатрэ, ради богов.
Казалось, ночь сгущается с каждым мгновением, вычерняя очертания вещей, скрадывая лес, что окружил лагерь частоколом деревьев, духотой пробирается в палатку.
Иллиатрэ вздохнул.
— Я понимаю, ты не хочешь говорить…
— Тогда какого дьявола ты здесь делаешь?!
— Подумал, что… что тебе нужна компания.
— Не нужна.
Иллиатрэ не уходил. Стрелу в него выпустить, что ли, чтоб дошло?
Астарион не успел обернуться, как чужие руки мягко обхватили его, а волнистые белые волосы скользнули по плечу. Иллиатрэ прижался к нему так плотно, что Астарион почувствовал оглушающией стук его сердца, похожий на грохот приближающейся армии.
— Что… что ты делаешь? — выдохнул, не отстраняясь и сжимая его запястье. — Не будь таким навязчивым. Не нужно мне утешений.
— Я знаю, — выдохнул Илилатрэ глухо, но рук не разжал. Его живое тепло напоминало тепло костра, уютно потрескивающего под боком. Астарион закрыл глаза. Позволил себе раствориться в нем, хотя бы на миг.
Так они и стояли несколько мгновений в мягких, несокрушимых объятиях.
— Я думал, ты считаешь, что утешения — слабость, — протянул он, когда Иллиатрэ отстранился и отступил на шаг. Без его прикосновений сделалось холодно.
— Я так не считаю, — ответил тот тихо. — Да и нас тут никто не видит. Ничего, если я притащу сюда спальник?
Астарион вздохнул.
— Давай лучше ляжем у костра. Ночь какая-то ветреная, не хочу мерзнуть. Кстати… Неужели не пошутишь о том, что мы могли бы согреть друг друга иначе?
И тут же пожалел, что сказал такое. Кто его за язык дернул?..
Иллиатрэ мотнул головой, чтобы смахнуть упавшую на глаза прядь, и улыбнулся, но его глаза остались серьезными.
— Завтра нас ждет трудный день, нужно хорошо отдохнуть. И… — он выдержал паузу. — Мне в наших отношениях нравится все, а секс — лишь одна из приятных сторон. Так что мир не перевернется, если мы просто поговорим и поспим. Можно лечь рядом со Шкрябом и медвесычиком, — он дернул углом рта в намеке на улыбку.
— Ага, чтобы от меня тоже псиной воняло? — ухмыльнулся Астарион. — Нет уж, спасибо.
Иллиатрэ фыркнул, но в его глазах заплескалось веселье и облегчение.